ПРЕДЧУВСТВИЕ ПЕРЕМЕН

Это было неясное предчувствие того, что сегодня долж­но произойти нечто необычайно важное. Оно пришло к Анатолию в тот тонкий, как паутина, отрезок времени, ког­да сон тает в шуме наступившего утра, а бодрствование еще не вступило в свои права. Некоторое время Толя лежал с открытыми глазами в темной, пропитанной запахом чада палатке, пытаясь отыскать в событиях минувшего дня тай­ные знаки, зарубки на стволе бытия, которые дали бы ответ на вопрос, почему именно нынешний день должен стать ис­ключительным, поворотным в его судьбе? Из важных со­бытий вчера произошло только одно…

Отработав свою смену на свинофермах Речного Вокзала, Анатолий попал на общее собрание. Как раз голосовали за предложение дяди Миши, известного под партийным псев­донимом Нестор, переименовать станцию Войковская в Гу­ляй Поле. Бурных прений не случилось, однако, как всегда, нашлись и недовольные. Предводителю Повстанческой ар­мии метро пришлось делать экскурс в историю и рассказы­вать соратникам о том, каким подонком был большевик Вой­ков, участник екатеринбургского расстрела семьи Романо­вых. Потом Батька доходчиво объяснил, что название Гуляй Поле будет как нельзя лучше соответствовать новой сущнос­ти бывшей Войковской как столицы свободного содружества анархистов. Рассказ о реформах, предпринятых Махно в годы процветания его гуляйпольской республики, изобиловал такими красочными и комичными подробностями, что Толя едва удерживался от смеха.

Анатолий, хотя до тридцати ему было еще далеко, на анархистских теориях съел собаку, и в идеологических споpax, если они не доходили до кулаков, многих мог уложить на обе лопатки.

Попытки исторического Нестора Ивановича Махно на практике осуществить в годы гражданской войны наработки Кропоткина и Бакунина казались Анатолию наивными. Ему бы очень не хотелось, чтобы здесь, под землей, воплощение в жизнь идеалов свободы и нравственности свелись к созда­нию на их станции уменьшенной копии Гуляй Поля образца девятнадцатого года прошлого столетия. При этом Анато­лий понимал, что многим рядовым анархистам Войковской по душе именно такой бесшабашный вариант воли и что для того, чтобы выкорчевать из сознания людей рефлексы при­митивного народовластия в духе Запорожской Сечи, потре­буется много времени, терпения и силы убеждения.

Последней у Нестора хватало с избытком. Предводитель анархистов обладал внушительной фигурой и бесспорным талантом оратора. Это был титан двухметрового роста, с густой гривой седых, отливающих сталью волос и четкими, Словно выбитыми на античной монете, чертами лица. Он был наряжен в некогда черный, а ныне потертый до жел­тизны кожаный плащ, раритетную шапку-кубанку, добы­тую чуть ли не в самом Музее революции, широкие галифе и собранные в гармошку высокие яловые сапоги из той же разграбленной экспозиции. Этот великан был непререкае­мым лидером анархистской вольницы.

Анатолий в очередной раз поразился особенностям ораторского таланта Нестора. В узкой компании глава По­встанческой Армии не отличался красноречием и предпо­читал помалкивать и слушать. Но стоило ему оказаться пе­ред большой аудиторией, как от стеснительности его не ос­тавалось и следа. Когда Нестор выступал перед людьми, потряхивая гривой отливающих сталью волос, от него вея­ло непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Батька, в отличие идеалистов-теоретиков вроде Анатолия, умел вести толпу за собой…

Толя родился в семье московских интеллигентов. Мать возглавляла научно-исследовательскую лабораторию в Московской сельскохозяйственной академии на Тимиря­зевской, отец был редактором крупного литературного жур­нала, поэтому Толины детские годы прошли среди книг, ко­торые читал не всякий взрослый, под аккомпанемент ку­хонных разговоров о морали, нравственности и ответствен­ности художника перед обществом. Толю тоже воспитывали в этом духе: ответственным юным художником. Самостоятельным он стал рано. Уже в шесть лет он в одиночку ездил брать частные уроки игры на скрипке и без приключений добирался домой через две станции метро.

Родители его погибли в самом начале Катаклизма. То­ле повезло дважды. В тот день, когда их девятиэтажка бы­ла сметена с лица земли взрывной волной, мальчика со скрипкой в обнимку как раз отправили на занятия. Встречный поток хлынувших под землю до смерти пере­пуганных людей не дал ему подняться на поверхность. Одинокого, заплаканного мальчугана приметил такой же одинокий, потерявший всех близких старик. Звали его Иннокентием Вениаминовичем. У Толи с собой была только скрипка, а у Иннокентия Вениаминовича – батон бело­го за двадцать рублей. Толе он отдал половину.

Второй шанс был дан Анатолию его ангелом-храните­лем в тот день, когда Иннокентий Вениаминович поддал­ся на уговоры своего знакомого перебраться с Тимирязев­ской на Войковскую. У старика частенько шалило сердце, а на Войковской, по слухам, обосновался чудом выжив­ший главный кардиолог ЦКБ, настоящее светило. После долгих раздумий Иннокентий Вениаминович согласился и вместе с Толей с Тимирязевской ушел. А еще через три дня Тимирязевской не стало: крысы сожрали. Всех сожра­ли, и того знакомого, что уговаривал старика идти на Вой­ковскую.

Только на прием к кардиологу Толин благодетель так и не попал. Где-то по пути, в черном туннеле Иннокентий Ве­ниаминович бросил вдруг рассуждать о судьбе человечест­ва, сел на пол, взялся рукой за грудь и стал умирать. Он хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и ли­цо его становилось серым, а губы – синими. И Толя ничего не мог сделать. С тех пор он еще много смертей видел, и не боялся их больше, и им не удивлялся. Но ту, давнюю, пер­вую, запомнил навсегда. Старик упал к Толиным ногам. Глаза его закрылись и по­гасли, как окна дома, в котором выключили свет. Все.

Беды Толины на этом не кончились. Мальчик пристал к проходившему мимо каравану, но неудачно. Караван пере­возил какую-то военную химию и шел под усиленной охра­ной и в большой секретности. Но те, кому надо, о грузе, видно, знали. Караван попал в жестокую мясорубку. В кон­тейнеры попало рикошетом, и один взорвался, выбросив ядовитое облако. Толя чудом выжил, по знакомство с от­равляющим аэрозолем кожно-нарывного действия оказа­лось знакомством на всю жизнь. На ногах у него появились трофические язвы, которые никак не хотели заживать. По­бедить болезнь не удалось, а остановить получилось. Слу­чайно, по наитию. Приютившая мальчика добросердечная жительница Войковской, тетка его ровесника Сережки, не знала тонкостей лечения трофических язв. Она просто не сожалела для воспитанника дефицитного мыла и дважды в день промывала и перевязывала рапы прокипяченными и тщательно высушенными полосками ткани. Болезнь отсту­пила, но не сдалась окончательно, и для подросшего Анато­лия забота о своих ногах стала привычным делом вроде ут­реннего умывания. Так он и остался на Войковской. Анар­хисты-повстанцы взяли на станции власть уже при нем, много позже.

Анархисты заявили о себе как о самостоятельной силе в конце войны Красной линии с Содружеством Станций Кольцевой линии. Нестор, которого Анатолий знал еще в те времена, когда его звали дядей Мишей, сначала воевал за красных, но потом что-то с ними не поделил. Добрался со своими людьми до Войковской и обосновался на ней. Все те, кто считал Москвина и всю Красную линию преда­телями революционных идеалов, прибились к партизану дяде Мише. Дальше – больше. Мишин отряд перешел на сторону Ганзы и помог Кольцу выиграть несколько важных сражений с коммунистами. Это, как объяснял дядя Миша потом своим бойцам, был союз временный, тактический.

Ганза была за частную собственность, за правый поря­док, а у дяди Миши от одних этих слов начинал дергаться глаз. Когда красные подослабли и громить их стало уже неспортивно, Мишины бойцы переключились на Ганзу потихоньку, исподтишка. Грабили награбленное. Кто-то тогда и подсказал партизанскому командиру, что ведет он себя в точности как Нестор Махно в гражданскую войну. Мише сравнение понравилось, запало. Вспомнив школьную программу, он, наконец, понял, какая идеология ему всех роднее.

И определился окончательно: взял себе псевдоним Не­стор – ясное дело, в честь Махно. И заодно присвоил де­виз зеленых «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют!». Когда война между Ганзой и ком­мунистами пошла на убыль, призыв утратил актуаль­ность. Вместо него Нестор провозгласил тогда лозунг «Воля или смерть!», написав его белыми буквами на чер­ных полотнищах под черепом и скрещенными костями. Этими транспарантами были увешаны все стены и колон­ны Войковской, на которую с той поры стали стекаться все, кто считал любой намек на государственное регули­рование личным оскорблением, а попытки посягнуть на свободу личности – смертным грехом.

Под черные знамена батьки Нестора становились и вольнолюбивые бродяги-челноки, и сталкеры, привлечен­ные возможностью раздобыть на Войковской оружие и снаряжение, и бывшие коммунисты, и даже ганзейские купцы, которых чем-то обидели на Кольцевой.

Войковская превратилась в Гуляй Поле задолго до того, как Нестор поставил это решение на голосование. Здесь процветала торговля оружием, дурью и самогоном, по Сходной цене можно было купить женскую любовь. Впро­чем, повальные кутежи, в которых деятельное участие не­редко принимал и сам Батька, не мешали анархистам оста­ваться серьезной военной и политической силой, с которой вынуждены были считаться другие станции Метро.

Не понятно как, но при первой надобности Нестор мог одним мановением руки восстановить железную дисцип­лину сплотить разномастное отребье, направить его энер­гию и волю на большие свершения. Вернее сказать, разру­шения.

Анархизмом на станции увлеклись не на шутку. Учебники истории Гражданской были на Войковской на вес золота. Са­мые отчаянные из идейных в костюмах химзащиты отправ­лялись в Великую Библиотеку за книжками Бакунина и Кропоткина. В пьяном угаре из-за нюансов идеологии могли выбить зубы или ткнуть напильником в печенки.

Нестора обвиняли в тяготении к махновщине. Батька за­щищался, напирая на то, что со временем, отсеяв случай­ных попутчиков, обязательно вернется на почву анархо-коммунизма.

Во времена идейных диспутов проститутки и торговцы вели себя тише воды, ниже травы. Командование принима­ло решения о силовых акциях, и по приказу Нестора в сто­рону Кольца мчались похожие на махновские тачанки дре­зины с установленными на них ручными пулеметами Калашникова.

Под властью анархистов находились две последние станции Замоскворецкой линии. Жившие там люди охот­но признавали себя подданными Нестора. Хоть Нестора, хоть черта, лишь бы это давало им возможность спокойно трудиться на свинофермах и грибных плантациях. О по­допечных Батька заботился, проводил полезные рефор­мы, ввел для своей шантрапы трудовую повинность и сам подавай пример бойцам. Дважды в неделю, даже с боль­шого похмелья Нестор лично работал на свиноферме. Ду­мал он и о просвещении подданных – требовал все время пополнять библиотеку, расположенную на Водном Стади­оне – культурном центре общины анархистов. Там, кстати, находилась и редакция малотиражной газеты, позволяв­шей себе (неслыханное дело, например, для коммунистов!) критику власти Нестора. Батька без всяких оговорок твердо стоял на почве свободы слова. А вот, скажем, товарищ Москвин, генсек Компартии Метрополитена, был не в пример обидчивее. На Красной линии все со­трудники редакции давно бы уже с высунутыми языками висели на выходе из метро.

Анатолия, который молился на идеалиста Кропоткина, такая жизнь покуда устраивала. Он Батьке верил и думал, что рано или поздно Нестору удастся развернуть своих сторонников к нравственным идеалам князя Кропоткина. Войковскую Толя искренне считал второй родиной и, слу­чись что, за удивительную ее демократию готов был бы жизнь положить. Защищать ее до последнего вздоха. Да, защищать. В этом был ключ к разгадке утренних предчув­ствий.

Анатолий сел на постели, потер глаза и отбросил старое пальто, служившее ему одеялом. Теперь он не сомневался –анархистам, а может, и всему Метро угрожает опасность.

Но не та, что всегда – ни на что не похожая… Не таинствен­ные существа, обитавшие в потаенных уголках и переходах подземки, куда не попадал ни один луч света. И не та не­чисть, которая пыталась вползти в Метро с поверхности. Беда придет совсем не оттуда. Ее следовало ожидать от… Тут полет птицы-мысли прервался, и она камнем рухнула и низ.

Страшнее человека зверя нет. В Метро с избытком хва­тало людей с амбициями. Теперь ведь мир было захватить куда проще – что от него и осталось-то? Никто, казалось, и не помнил уже, что тот, большой, прежний мир сгубили люди такие вот, идейные.

«Ничего; как-нибудь все объяснится», – думал Толя, чиркая кремнем. Пальцы со сна были мертвые, бесчувст­венные. Огонек в керосинке, подвешенной под потолком, ожил не с первого раза.

Порядок в Толиной палатке царил идеальный.

Вольница вольницей, а в своем доме без порядка никуда. Еще Иннокентий Вениаминович любил повторять, что без порядка и уюта человек в Метро скоро озвереет. Поэтому тут у Анатолия все было по правилам, но часам. У жизни, подчи­ненной жестким законам Метро, существованию, были тоже свои правила, и любой сбой мог повлечь необратимые, катаст­рофические последствия. А виновник этого сбоя автоматиче­ски заносился в список не просто нарушителей, а самых что ни на есть преступников.

Анатолий осмотрел свое имущество, умещавшееся в уг­лу одноместной палатки. К своим двадцати семи годам он сумел скопить совсем немного: это были его старое, изъе­денное молью пальто, служившее по совместительству оде­ялом; грубые, слишком большие по размеру ботинки без шнурков, опасная бритва с когда-то белой, но пожелтевшей от времени ручкой, закопченный чайник, покрытую вмятинами алюминиевую кружку и сильно облысевшее махровое полотенце. Какой-никакой, а все-таки багаж.

Особой же гордостью Анатолия была личная библиоте­ка, состоявшая всего из четырех книг, умещавшихся в фут­ляре из-под скрипки. Первые две принадлежали перу кня­зя Петра Кропоткина – потрепанная брошюрка «Свобода и нравственность» и книга «Хлеб и воля», потерявшая в странствиях по Метро свою обложку. Третьей была «Мас­тер и Маргарита» с обширными комментариями, а четвер­той – томик стихов «Путь конкистадора» Николая Гумиле­ва. Если первые две книги Анатолий раздобыл сам, обме­няв их на скрипку уже в зрелом возрасте, то Булгаков и Гу­милев достались в наследство от Иннокентия Вениамино­вича.

Для Анатолия между революционными идеями и под­линной поэзией было что-то общее, какие-то невидимые струны были натянуты. В революции была поэзия. Разве не являлся поэтом команданте Че Гевара? Только поэт мог променять престижную должность в правительстве новой Кубы на автомат и боливийские джунгли. Кропоткин тоже был поэтом в своем роде. Он ведь не только пытался пере­строить мир как революционер, но одновременно изучал его как географ. Последним трудом патриарха анархизма стал научный доклад «О ледниковом и озерном периоде».

Только поэты и мечтатели способны сделать мир лучше, даже если весь этот мир умещается в норе под названием Метро.

Что касается томика гумилевских стихов, то он имел для Анатолия чисто символическое значение. Частичка про­шлой жизни, пылинка, занесенная всесокрушающим ура­ганом перемен под землю, и соломинка, за которую только и мог ухватиться утопающий.

Мама и папа Толины хотели, чтобы мальчик вырос ху­дожником и музыкантом. Толя и сам об этом мечтал рань­ше. Но Апокалипсис, превративший огромный город в руи­ны, а все чаяния и мечты его жителей в смытые волной при­лива песочные замки, заставил его передумать. В творчес­кой области он решил положиться на профессионалов. Сти­хи не раз помогали ему победить тоску, которая хоть и была в Метро обычным делом, но временами становилась на­столько невыносимой, что хотелось лезть в петлю. Анато­лий глядел на пожелтевшие странички, и холодная волна душевного мрака разбивалась о скалу простеньких и милых сердцу четверостиший:

Я знаю веселые сказки таинственных стран,

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

И верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

В стихах все было донельзя романтично, волшебно, не­понятно: таинственные страны, любовные переживания черной девы и молодого вождя… Ничего от этого не оста­лось. Теперь есть только темные туннели и свинцово-серый дым костров. Теперь есть только Метро, последнее приста­нище потерпевшего кораблекрушение человечества.

На Войковской ценителей прекрасного было немного. Тем, кто любил высокую поэзию, в бане мыло на пол было лучше от греха подальше не ронять. Суровые нравы… На­стоящим мужчинам подобало веселиться под фронтовые песни «Любэ» в собственных аранжировках.

Анатолий невесело усмехнулся.

Судя по доносившемуся с платформы шуму, станция Гу­ляй Поле проснулась. Волей-неволей приходилось оста­вить размышления на цветочно-небесные темы и окунуться в простую, как табурет, реальность. Начиналась реальность утром в качалке – закутке со спортивными тренажерами, укрытом брезентовыми ширмами. «В здоровом теле – здо­ровый дух», – говорил Батька. Молодежь соглашалась.

Ну, тренажеры – это сильно сказано. Тренажерами на Войковской громко именовались разнообразные железяки. Спортивные энтузиасты тащили в качалку все, что хотя бы отдаленно напоминало о тяжелой атлетике. Штанги ус­пешно заменялись ржавыми осями с шестернями и колесами, гири – тяжеленными обрезками металла, а происхож­дение более сложных механизмов с рычагом, пружинами и противовесами зачастую вообще невозможно было определить. Их родословную знал только друг Толи – Сергей, ко­торый все свободное время посвящал конструированию новых спортивно-механических монстров.

По платформе деловито сновали челноки. Пешком в здешние нехорошие туннели они отправлялись неохотно, старались дожидаться попутных дрезин, снабженных пуле­метами. Дрезины шли нечасто, и в ожидании челноки ко­ротали время за разговорами о том, о сем, тыкали пальцами в разномастные, но одинаково засаленные карты Метро, мусолили сплетни, обсуждали бескровные маршруты.

Анатолий умылся у крана, приваренного к ржавой бочке, кивнул знакомому пареньку, отвечавшему за приготовление утреннего чая, взял с деревянного стола кружку терпкого, заваренного на грибах, напитка и пристроился на свободной скамейке. Отхлебывая чай, он смотрел по сторонам и при­слушивался к разговорам. Вдруг услышит что-то… Что-то, обещанное ему тревожным сном?

– Салага! – долетело до него. – От Охотного ряда до Тверской ты транспорта днем с огнем не сыщешь. Придет­ся пешком по туннелю топать.

Анатолий обернулся. Пожилой челнок в длинном, мя­том плаще цвета хаки и широкополой шляпе, из-под кото­рой выбивались седые космы, усевшись на огромный баул, учил жизни своего молодого коллегу – щуплого веснушча­того паренька, наряженного в спортивные штаны и корот­кую телогрейку, из многочисленных дыр которой неопрят­ными клочьями торчала вата.

- Ну и что? Пешком, так пешком, – примирительным тоном сказал парень. – Ноги не отвалятся.

- Ноги, может, и не отвалятся, а вот голова… В этом тун­неле, дружок, сама Мамочка живет. Слышал? А с ней шут­ки плохи. Не успеешь глазом моргнуть, в боковой туннель заманит и… Поминай, как звали! Неужели не знаешь? Хо­дит по туннелю тетка в драном пальто, босая, с распущен­ными волосами и у всех встречных милостыню просит. А за руку ребятенка лет пяти с собой водит. Пацан молчит, только жалобно хныкает. Вот заведет Мамочка свое: «По­дайте, люди добрые, на пропитание!», а эхо ее голос подхва­тит, от стен многократно отразит и превратит во что-то на­подобие волчьего воя. Будь ты хоть трижды смельчаком, а поджилки-то затрясутся…

- А если подать? Сунуть ей пару патронов?

- Был такой. Из наших. Петька с Бауманской. Сунул. Мамочка за подаянием руку протянула, а вместо ладони у нее – голые кости!

- Да хорош ты! Откуда такое тут взяться может?!

– Разное люди рассказывают. Мне вот во что верится… Еще до того, как

все в тартарары полетело, Мамочка непо­далеку от нашей станции жила. Она тогда обычным челове­ком была, с мужем, с ребенком… В последние годы, ты это вряд ли помнишь, экономический кризис разразился. Муж у нее потерял работу. Кое-как они тянули еще, с хлеба на во­ду перебивались, а потом все-таки повезло ему. В общем, на­шел хорошее место. Выехал утром на работу и не вернулся. Мамочка только к вечеру из теленовостей узнала, что марш­рутку, в которой ее супруг ехал на работу, раздавил всмятку грузовик. Всем пассажирам – амба. Всю ночь Мамочка проплакала, а утром взяла сына и отправилась в Метро. Дождалась ближайшего поезда и спрыгнула вместе с паца­ненком на рельсы… Жуткая смерть. А когда люди вот так без покаяния умирают, то их души покоя не находят. А чтоб им не скучно было, собирают себе компанию из таких дураков, как Петька. Он, между прочим, недолго после той встречи с Мамочкой прожил. Повадился, черт знает почему, в тот туннель шастать. Будто магнитом его тянуло. А когда в очеред­ной раз к Мамочке поперся, назад уже не вернулся. Небось, гуляет теперь вместе со своей подругой по темным закоул­кам, скалится. Так-то, желторотик. Слушай старших. Мы с тобой от Охотного ряда до Тверской другим путем доберем­ся. Если, конечно на Обходчика не нарвемся.

– Дядь Вань… – Паренек попытался остановить челнока; но того уже понесло.

– Он похлеще Мамочки будет. Тоже мертвяк. Обходчик еще до войны в Метро объявился. Про него даже книжки писали и кино снимали. Только брехня все это. Обходчик вовсе не молотком людей убивает, а фонарем. Идешь ты по туннелю, слышишь впереди чьи-то шаги. Окликаешь, по­нятное дело. Тут-то Обходчик свой фонарь и включает. Свет у него не желтый и не белый, а синевато-зеленый. Бо­лезненный такой, мертвенный. Если сразу на рельсы не брякнешься и голову руками не прикроешь – пиши пропало. Фонарь Обходчика глаза живым выжигает, а уж по­том… Или он тебя лично в преисподнюю утащит, или сам гуда слепым приковыляешь – большой разницы нет. Самое страшное, что Обходчик может в любом туннеле объявить­ся. Немало он наших ребят загубил.

Анатолий допил чай. Байки о призраках он слышал каж­дый день: сидишь на этом самом месте, чаи гоняешь, а во­круг челноки друг друга стращают. И врут, конечно, поряд­ком, но и правду говорят. Тут, в Метро, врать особо не нуж­но. Оно само любой твоей выдумки и страшнее, и изобре­тательнее.

В качалке уже ворочали железо человек двадцать. Толя снял свитер перед большим, треснувшим в нескольких ме­стах и сильно помутневшим от времени зеркалом. Пригла­дил растрепанные каштановые волосы и бросил мимолет­ный взгляд на свое отражение. Из Зазеркалья на него смот­рел молодой человек с узким, скуластым лицом, густыми бровями вразлет, высоким, чистым лбом, тонко очерченным носом и сосредоточенным взглядом карих глаз. Чуть выше среднего роста, мускулистый и поджарый, он выглядел из-за бледности и худобы старше своих лет, как, впро­чем, и большинство его выросших под землей сверстников.

Только Анатолий был поопытнее и многих взрослых. Ему уже не раз и не два приходилось участвовать в вылазках про­тив наседавших красных, и из каждого боя он возвращался будто на год старше. На Войковской его после этих стычек зауважали. Если требовалось назначить кого-то старшим, начальство часто выбирало Анатолия: может и решение при­нять, и выполнить его всех заставить. А с анархистами как с волками: кого попало они слушаться не будут, тут надо быть прирожденным вожаком.

Серега, вооружившись гаечным ключом, трудился над очередным изобретением. Он сидел на корточках под затер­тым, склеенным во многих местах плакатом с изображением Эрнесто Че Гевары. Анатолий лично выменял этот плакат у заезжего челнока, пожертвовав неимоверным количеством патронов. Сначала хотел украсить им свою палатку, но пла­кат не влез, а складывать его или тем более обрезать было на­стоящим кощунством. В конце концов портрет бородача в берете был прикреплен к брезентовой стене качалки, а Толе пришлось объяснять друзьям, за что кубинец был удостоен такой чести. В итоге удалось добиться маленькой, но, без со­мнения, важной победы: на команданте Эрнесто стали смотреть с уважением все постоянные посетители качалки.

Анатолий размялся, потянул было лежавшую на выложенном бело-розовой плиткой полу штангу с массивными колесами… И тут в качалку вошел Аршинов – коренастый мужик с невыразительным лицом общеармейского типа. На плечи у него, как бурка, была накинута замызганная офицерская шинель без погон и знаков отличия.

– Томский, срочно к Нестору… – кивнул он Толе. Натягивая свитер, Анатолий слышал, как Аршинов пе­речисляет имена его друзей, тоже вызванных к Батьке. Все как на подбор – боевики. Похоже, утренним предчувстви­ям суждено было сбыться: намечалась серьезная диверсия. В воздухе запахло грозой.

Поиск по сайту: