Глава 4. Аршинов распрощался с группой за блокпостом, охра­нявшим вход на Белорусскую со стороны Маяковской

ЦЕРБЕР

Аршинов распрощался с группой за блокпостом, охра­нявшим вход на Белорусскую со стороны Маяковской. Он долго тряс Анатолию руку, желал удачи и все сокрушался, что Нестор его слишком тщательно оберегает как ценного специалиста. Непонятно было, шутит он или нет. Но на за­дании прапор мог бы им очень пригодиться.

Этот красномордый стареющий верзила, пока был трезв, вообще мог сгодиться на многое. И сноровки армейской он еще не утратил – Толя вспомнил, как ткнулся лбом в пис­толетный ствол.

А уж его знания в области взрывных устройств были бы точно как нельзя кстати. Фульминат ртути! Аршинов говорил об этом химическом соединении, как об обычной воде. В его случае даже скорее как о водке. Был бы он еще с Толей солидарен политически… Равенство там… Братство… Справедливость вселенская…

Нет, у Аршинова своя правда. Он-то знает, что с типами вроде Никиты, и с его дружками-коммуняками, и с фашис­тами, да и с доброй половиной Метро иначе как на языке фульмината ртути и тротила не разговоришься. Попробуй их пронять россказнями о справедливости… Горбатого ис­правит только могила.

И опять тупик! Если рассуждать таким образом, чем ты тогда лучше тех, кого ненавидишь и презираешь? А, дьявол!

«Нет, проповеди проповедями, а хирургическое вмешательство, в разумных пределах, все же необходимо, – решил Анатолий. – Иногда. Есть случаи, когда без него не обойтись. И сейчас как раз такой случай. Если позволить улучшать общество разным Корбутам, то недалек тот день, когда беседовать о солидарности и справедливости станет попросту не с кем».

Во всяком случае! учиться можно и нужно всегда, и всему, и в любое время. Кто знает, что может в жизни оказать­ся полезным? Взять, к примеру, того же Серегу. По отношению к нему Анатолий вроде как выступал в роли гуру. Чи­тал и цитировал на память наиболее полюбившиеся места из Кропоткина, трепался о мистике, насквозь пропитавшей каждую строку «Мастера и Маргариты». Сначала тот под­давался туговато, но потом что-то в нем скрипнуло, и пошло-пошло-пошло… Сперва искра какая-то зажглась в гла­зах, потом он стал у Толи книжки одалживать. Потом сам себе купил на получку. И при этом Толя ни разу не удосу­жился поучиться у друга механике.

А ведь если положить на одну чашу весов навыки Арши­нова во взрывном деле и талант к механике Сергея, а на другую – непоколебимую Толину уверенность в том, что путь, указанный Кропоткиным, – единственно верный, то Анатолию с его князем Петром Алексеевичем в прекрас­ном новом мире Метро делать нечего. Туго придется. Вре­мя теорий прошло, нынче практики нужны!

Анатолий поправил съехавшую набок лямку рюкзака. Взглянул на Никиту. Короткая остановка на Белорусской пошла тому на пользу. Перебежчик больше не сутулился и почти не хромал. А чего хромать и сутулиться? Небось, встретился взглядом со связником, убедился в том, что то­варищи не собираются оставлять его на растерзание анар­хистам, и теперь преспокойно продолжает выполнять свою миссию. На родном Проспекте Маркса Никита сдаст диверсантов с потрохами и получит какой-нибудь орден Боевого Красного Знамени.

Анатолий тряхнул головой. Идти на задание с такими мыслями нельзя. Как командир, при таких подозрениях он должен дать приказ о возвращении на Войковскую. Или… Что, если остановиться и прямо здесь вытряхнуть из Ники­ты душу? Перебежчик не производил впечатления несги­баемого борца за светлые идеалы. Если хорошенько подна­жать, как миленький заговорит.

Нет!

Нестор верил Никите, а ставить под сомнение умение Батьки разбираться в людях Анатолий не мог. Не имел пра­ва. Чином пока не вышел. Анатолий вздохнул. А как, черт побери, было бы уместно сейчас засадить пухлощекому предателю промеж рогов!

Впереди послышался хруст щебня под чьими-то нога­ми. Луч фонарика выхватил из темноты два силуэта – Маленький и побольше. Группа остановилась. Рука Анатолия автоматически метнулась к поясу, ладонь сжала серебристую рукоятку пистолета. Мозг мгновенно зафиксировал картину: Анатолий точно знал, что видел жен­щину, державшую за руку ребенка. Мамочка? Но разве но привидение не должно было слоняться в туннеле между Охотным и Тверской? Это ведь Обходчик, по легендам, имел право разгуливать, где ему вздумается, а Мамочка не должна была покидать свой предел…

Встретить призрак в компании шести рослых ребят было, конечно, значительно приятнее, чем столкнуться с ним и одиночку. А еще лучше бы не признаваться ни себе, ни другим, что ты вообще хоть на секунду поверил в эти глупые байки о привидениях.

Луч фонарика скользнул по стене и утонул во мраке прямоугольного дверного проема. Стальная, насквозь про­ржавевшая дверь подсобки болталась на одной петле и ед­ва заметно покачивалась. Тот, кто спрятался внутри, оче­видно, зацепил ее. По Толиному знаку группа встала полу­кругом и медленно двинулась к двери.

Никого там не будет. Призраки подстерегают одиноких путников. Как и диверсанты, привидения не любят свиде­телей. Растворятся в темноте, и все. «Что же это я, – спро­сил себя Анатолий, – неужели все-таки верю?»

Вопреки ожиданиям, Мамочка и ее сынок не исчезли. Когда фонарь осветил помещение площадью всего в не­сколько квадратных метров, все увидели нарушителей спо­койствия. В дальнем углу за перевернутым стеллажом, со­гнувшись в три погибели и прикрывая собой мальчика лет пяти, пыталась спрятаться женщина. Ее некогда коричне­вое пальто местами выцвело и сделалось розово-пегим, а о том, что воротник был когда-то рыжим, напоминали только редкие клочки свалявшегося меха. Женщина дрожала от страха. На приказ Анатолия выйти в туннель ничего не от­ветила.

Мальчик оказался смелее. Он вырвал ручонку из мате­ринской ладони и вышел на середину комнаты. Существо, больше походившее на испуганного, но любопытного зверька, было облачено в кургузую, украшенную множест­вом разноцветных заплат, куртку. На нем были слишком короткие брючки и огромные, на несколько размеров боль­ше, чем требовалось, ботинки. Слипшиеся в сосульки ру­сые волосы выглядели, как иголки ежика. Ослепленный ярким светом мальчик прищурился, но, рассмотрев Анатолия со товарищи, улыбнулся и вытянул вперед грязную ла­дошку:

– Подайте, люди добрые, на пропитание.

Толя сделал шаг к мальчику, собравшись погладить его по голове, но женщина неожиданно издала сдавленное рычание и, перемахнув через стеллаж, одним прыжком оказалась между ним и мальчиком. Еще в прыжке она вскинула руку, и если бы Анатолий инстинктивно не по­пятился, то острые ногти, несомненно, располосовали бы его щеку. Женщина тряхнула седыми космами и подняла лицо. Анатолий сделал еще один шаг назад. Защитнице мальчика было лет тридцать, и нестарое еще лицо стран­но, нехорошо сочеталось с пепельными волосами… Будто однажды она увидела что-то, от чего мигом поседела. Чер­ты ее лица можно было назвать правильными, если бы не уродливый вертикальный шрам, идущий от левого глаза до края губы. Но больше всего пугали глаза – глубоко за­павшие, словно смотревшие из бойниц. Они, как и воло­сы, принадлежали старухе, а не молодой женщине. В этих глазах читались и непонятная сила, и смесь тайного знания с откровенным безумием. Выдерживать такой рентге­новский взгляд дольше нескольких секунд было невоз­можно. Анатолий молча уставился в пол.

– О-о-о! Вы все сдохнете! – заговорила женщина нарас­пев. – Это говорю вам я – любимая ученица Зверя! Вы ум­рете совсем не так, как рассчитываете! Не в теплых палат­ках, обжираясь колбасой! О нет! Зверь придет за вами, обо­вьет своими щупальцами и утащит туда, где рождается мрак. Он заставит вас спуститься по черным ступеням бо­ли в Храм Страданий! Он скует ваши члены адским холодом и начнет пожирать с ног, медленно, очень медленно добираясь до головы! Это предрекаю вам я – избранница, которой Зверь коснулся своим перстом, пометил когтем и оставил в живых! Истинно, истинно говорю вам: умирать будете долго и миллионы раз пожалеете о вонючей крысе, ко­торую отобрали у голодного мальчика!

Закончив свою речь, женщина сунула руку под лохмотья и швырнула к ногам Анатолия скрюченный от огня трупик крысы. Затем завалилась набок, закатила глаза и забилась в конвульсиях. Тело несчастной вытянулось как струна, потом обмякло, а на губах появились пузыри пены. Мальчик опустился на корточки, поднял бессильно упав­шую на пол руку женщины и прижал ее к щеке.

- Это пройдет, – сказал он куда-то в пустоту. – Это ни­когда не продолжается очень долго. Потом маме станет лучше. Гораздо лучше. Она перестанет пугать меня и звать Зверя…

- Вам надо пойти с нами, – хрипло сказал Анатолий. – Мы проводим вас до станции.

- Я не крал эту крысу! – заверещал мальчик. – Честное слово: она сама упала с вертела на пол! Я лишь поднял ее потому, что очень хотел есть!

– Никто тебя не обвиняет в краже. – Толя кивнул Арту­ру, тот расшнуровал рюкзак и вытащил из него кольцо сви­ной колбасы. – Пока мама придет в себя, ты перекусишь, а потом мы вместе вернемся на станцию…

Мальчик выхватил колбасу, впился в нее зубами и про­мычал с набитым ртом:

– Ни за что! Если мы вернемся на Маяковскую, нас точно забьют до смерти. Мы останемся здесь, а потом мама скажет, куда надо идти. Уходите, пока она не очнулась и не позвала Зверя!

Анатолий покачал головой. А что он еще мог сделать для несчастной эпилептички и ее сына? Ворваться на полуди­кую Маяковскую, задать жару тем, кто обижал юродивую? Да что это изменит! Стоит группе после этого уйти со стан­ции, как женщину повесят или сожгут, как ведьму.

Анатолий посмотрел, как мальчик справился с колбасой, воровато поглядывая по сторонам, схватил крысу и сунул ее пазуху. «Нечего разыгрывать из себя защитника унижен­ных и обездоленных, – одернул себя Анатолий. – Я просто не имею права вмешиваться не в свое дело. У меня есть за­дание станции, и оно должно быть выполнено».

Он молча кивнул мальчишке и, опустив голову, шагнул в туннель. Отряд, перешептываясь, двинулся следом.

Женщина говорила о Звере… О щупальцах… Вспомни­лись вздыбленный бетон, изуродованная решетка и неизвестно куда исчезнувший с рельсов… шланг. Дьявольщина… Что же это было? Осьминог, как в детских книжках? Только подземный, прорывающий себе ходы своими щупальцами-хлыстами…

От мрачных размышлений отвлекло приближение станции. Перед Маяковской не было блокпоста, а сам станция влачила существование в полумраке, поэтому узнать, что подходишь к ней, проще всего было по тяжкому запаху сальных свечей. К горящему машинному маслу, используемому для освещения палаток на Войковской, Ана­толий привык настолько, что почти перестал обращать внимание на его вонь, а вот сальные свечи сразу заставили думать о крысином шашлыке.

Анатолий поморщился. Он приказал не забираться на платформу, а пройти мимо Маяковской. Ловить тут было нечего: рвань, бомжи да сифилитичные проститутки, грязь, зараза и голод. Гиблое место эта Маяковская… И дети тут, говорят, пропадают.

Шагая по рельсам мимо станционного зала, Толик обра­тил внимание на развеселого торговца крысиным шашлы­ком. Лоток его, как центр мироздания, располагался в сере­дине платформы. Анатолий посмотрел на полное, лосня­щееся от пота лицо шашлычника, перевел взгляд на гряз­но-серый, покрытый жирными пятнами фартук. Малень­кие, бегающие глазенки торговца вызывали тошноту, и Анатолий с трудом подавил желание вскочить на платформу, пнуть ногой ржавую ножку мангала и расшвырять мерзкие тушки крыс по всей платформе. Ведь именно эта тварь с бегающими свиными глазками и вынудила сумас­шедшую с сыном бежать со станции и прятаться в перего­нах.

Легче Толе стало лишь тогда, когда отряд вернулся в туннель и запах сальных свечей постепенно сошел на нет. Вот так иной раз и не знаешь, где хуже – в страшных тем­ных туннелях, где можно найти свою смерть, так ничего и не поняв, или на таких станциях, где люди разлагаются за­живо, даже не успев умереть.

На середине перехода отряд сел перекусить. Ели в пол­ной тишине и почти кромешной тьме, только клацали зубы и ходили желваки. Поглядывая на хмурые лица товари­щей, Анатолий понимал, о чем они думают. Пророчества сумасшедшей о черных ступенях боли и Храме Страданий хорошего настроения не добавили.

«Ну вот, кто тут восторгался князем Кропоткиным и его исследовательским пылом? – спросил себя Толя с ехид­цей. – Вот, изучай, строй себе научную карьеру. Новые ви­ды фауны? Пожалуйста! Есть неплохие шансы войти в ис­торию первооткрывателем Зверя. Хотя настоящим-то его первооткрывателем был рыжий Митяй… Сколько еще от­крытий чудных сулит нам московское Метро…»

Треугольник Чеховская – Пушкинская – Тверская, име­новавшийся теперь Рейхом, мог оказаться даже слишком щедрым на открытия. Анатолий готовился к ним заблагов­ременно. Отдал пистолет, нож и рюкзак Сергею, перело­жил паспорт в карман брюк. На Чеховской ведь любая заминка могла привести к пальбе. Фашисты славились по всему Метро своей нетерпимостью и нетерпеливостью, и оружие пускали в ход по малейшему поводу.

Отряд двинулся в путь и без приключений одолел оче­редной переход. Когда вдали появился мигающий зрачок костра, Анатолий двинул к блокпосту в одиночку. Он под­нял руки еще до того, как его заметили. После стандартной процедуры, состоявшей из хлестких, как удары кнута, ок­риков, к Анатолию направились трое. Все в черных беретах и камуфляжной форме. Они выглядели близнецами не только из-за одинаковых презрительно-ледяных выраже­ний лиц. Анатолий отметил, что одинаковые бульдожьи че­люсти делали охранников настолько похожими, будто их обладателей разводили на одной ферме.

Старшего можно было отличить по тому, что он стоял в центре и держал вместо автомата фонарик. Луч сканировал пришельца от ног к лицу. Автоматчики моментально оказа­лись у Анатолия за спиной и одновременно толкнули его в спину стволами. Первым, что бросилось в глаза при подхо­де к блокпосту, был плакат, натянутый под потолком тун­неля на всю его ширину. На красном фоне черной краской, На трех языках было выведено: «Blut und Ehre. Blood and Honour. Кровь и честь». Вместо знаков препинания надпи­си разделялись кружками с трехконечной свастикой.

- Кто такой? – наконец спросил старший.

- Человек.

- Ага. Шутник. – Офицер поднял затянутую в черную перчатку руку и указал в угол между набитыми песком мешками и стеной. – Полюбуйся. Этот тоже поначалу на­зывал себя человеком. Трепался о том, что артист. Мы сов­сем немного поработали с ним, переубедили и теперь… Цербер, голос!

Зазвенела цепь. То, что Анатолий посчитал грудой тря­пья, зашевелилось и оказалось стариком-горбуном. Он был бос и одет в невообразимые лохмотья. В свете костра блестела лысина, окруженная венчиком седых волос. На худой, обтянутой пергаментно-желтой кожей шее виднелся ме­таллический ошейник с ржавым висячим замком. Проти­воположный конец цепи был продет в стальную скобу на стене. Повинуясь приказу офицера, горбун встал на четве­реньки, поднял вверх лицо, превратившееся от побоев в сплошной синяк, и раскрыл почти лишенный зубов рот.

Уши резанула хриплая пародия на лай. Овчарка, лежавшая у мешков, покосилась на старика и лениво тявкнула в ответ.

– Молодец, песик! – Офицер кивнул горбуну и обернул­ся к Анатолию: – Мы показываем Цербера всем, кто прихо­дит в гости. После знакомства с ним желание шутить с сол­датами Рейха, как правило, пропадает. Документы!

Офицер принялся рассматривать паспорт, бормоча что-то себе под нос. Анатолий же не сводил глаз с его кадыка, ходившего вверх-вниз, и размышлял о том, что за доли секунды сможет преодолеть разделявшее их расстояние. А там… С каким наслаждением, он вцепился бы в эту шею и сдавливал бы ее до тех пор, пока глаза фашиста не вылезли бы из орбит! При большом желании можно было успеть вы­хватить пистолет из кобуры. Пристрелить одного автомат­чика он успеет. Если повезет, всадит пару пуль в грудь вто­рого. Серега услышит выстрелы и примчится к блокпосту. Вот тогда будет и кровь, и честь… Анатолий с трудом сдер­живал себя. Еще немного, и он начнет действовать… Но вме­сто этого сдержанно проронил:

– Мне нужен Малюта.

Офицер оторвался от изучения паспорта и удивленно посмотрел на пришельца.

– Мне нужен Малюта, – упрямо повторил Анатолий. – Говорить буду только с ним.

В течение минуты фашист не произнес ни слова. Зало­жив руки за спину, он раскачивался на каблуках, очевидно размышляя над тем, пристрелить гостя сразу или сначала помучить. Однако названное Анатолием имя заставило его удержаться от слишком поспешных действий.

– Пойдем, но предупреждаю, если опять шутишь, бу­дешь сидеть рядом с Цербером и обучаться лаю.

Анатолий последовал за офицером. Он уже бывал на Твер­ской. Хорошо помнил отделанные светло-серым мрамором стены, красные гранитные полы и бесчисленные плакаты с лозунгами и картинками, которые вывешивались на любом подходящем месте. Первое место среди всех картинок уве­ренно занимало изображение черного человечка, перечерк­нутое красной линией. Дальше по списку шла свастика.

По платформе расхаживали дюжие парни с каменными

лицами, вооруженные автоматами и дубинками. Большинство было в беретах, от чего станция напоминала поле, усеянное грибами с черными шляпками. Анатолий чувствовал на себе неприязненные взгляды, которыми на станции, наверное, встречали любого чужака. Офицер повел Анатолия к центру зала, где у перехода на Пушкинскую, рядом с застывшими эскалаторами, стояли четверо высокопоставленных офицеров. Об их высоком положении в фашистской табели о рангах свидетельствовали черная форма и фуражки с высокими, украшенными орлами, тульями.

Проводник приказал Анатолию остановиться, подошел к группе офицеров, вскинул руку в римском приветствии и перекинулся несколькими словами с фашистом, который не был обрит, а наоборот, бравировал своей огненно-рыжей шевелюрой.

– Ты ко мне? – строго спросил рыжий, приблизившись к Анатолию.– Что-то не припоминаю…

– Вам привет от дяди Миши.

Узкие губы скривились в улыбке, которую можно было только с большой натяжкой назвать приветливой.

– О! Слышал. Много слышал. Молодец, что сколотил свою банду. Вождь прирожденный твой дядя Миша. И как он?

Анатолий бормотал о том, что дядя Миша чувствует се­бя превосходно, а думал о товарищах-анархистах, которых фашист окрестил бандой. Если уж анархисты были бандой, то как следует называть подданных Рейха? Изверги? Уб­людки? Нет. Чересчур мягко. Жаль, что Аршинов не выдал второй мины. Этим создателям людей нового типа тоже не повредил бы хороший заряд динамита.

Сообщение о том, что Анатолий не один и через Твер­скую требуется без обыска пропустить еще семь человек, не вызвало у Малюты особого энтузиазма. Однако, поморщившись, он все-таки отдал распоряжение беспрепятственно вывести группу за пределы Рейха и даже, подчеркивая свое особое расположение к дяде Мише, приглашал заглядывать еще. Анатолий выдавил в ответ улыбку. Он считал, что для полной гармонии рыжему красавцу очень не хватает сталь­ного ошейника на шее. И многое отдал бы за то, чтобы уви­деть, что получится, если посадить Малюту на цепь вместо несчастного горбуна.

Поиск по сайту: