Проблема врожденных установок

Наиболее интересные данные, полученные в приюте, касаются детских игр, которые любой психоаналитик с первого взгляда определил бы как результат подражания сцене физической близости, подсмотренной в спальне родителей. И это несмотря

Метод наблюдения в исследовании развития детей 23 1

на то, что дети попали в приют прямо из родильного дома в де­сятидневном возрасте и с тех пор проживали там постоянно без связи со своими семьями; они никогда не видели своих роди­телей наедине друг с другом и не были знакомы с обстановкой спальни, у них никогда не было возможности наблюдать ин­тимные отношения взрослых. Поскольку также следует исклю­чить влияние внешних раздражителей, можно предположить, что игра такого рода является выражением врожденной, изна­чально сформированной, инстинктивной установки, — вывод, который, оказавшись верным, подвергнет сомнению некоторые положения аналитических реконструкций сцен коитуса, наблю­даемых детьми в раннем возрасте.

В работе «Дети без семьи» мы уже сообщали об интересных данных, полученных при наблюдении мальчиков во время пере­хода от анальной к фаллической фазе. В это время, характери­зующееся полным изменением их поведения по отношению к лицам, заменяющим им мать, они демонстрировали мужские ка­чества и покровительственное, часто властное, иногда снисходи­тельно нежное отношение к женщине — отношение, которое при нормальных условиях неизменно расценивается как подража­ние отцу и стремление идентифицировать себя с ним. Эти дети жили без отцов и в данном случае не имели возможности наблю­дать отношение отца к матери. Конечно, мы не можем полнос­тью исключить возможность стимуляции этого процесса извне в результате случайных наблюдений поведения других мужчин.

Предположение о существовании у ребенка врожденных, изначально заданных установок, которые не формируются, а лишь стимулируются, получают толчок к развитию в процес­се жизнедеятельности, было выдвинуто в результате серии на­блюдений, обнаруживших готовность детей приспосабливать­ся к эмоциональным условиям семейной жизни.

Мы обнаружили, что для маленького ребенка совсем не без­различно, попал ли он в общество детей из семейного окруже­ния, к которому он привык, или события в его жизни развива­лись в обратном направлении, и он был помещен в семью пос­ле того, как провел первые годы жизни в среде детей. В первом случае ему требуется много времени (недели, а то и месяцы) на адаптацию к условиям группы, при этом социальные реакции

232 Раздел IV. Развитие ребенка

усваиваются постепенно в результате тяжелого процесса при­обретения жизненного опыта.

В другом случае, когда маленький ребенок (до наступления латентного периода) оказывается в семейной среде в результате усыновления или временно гостит там (так называемое «проб­ное» пребывание), он может проявить семейные отношения в течение нескольких дней, без всякого подготовительного перио­да. Можно привести наш наиболее наглядный в этом отноше­нии пример. Мальчик в раннем возрасте попал в наш приют, я никогда не знал своей (и никакой другой) семьи и в возрасте двух с половиной лет приехал погостить к людям, собирающим­ся его усыновить. Его предполагаемые родители были любящей парой, жаждущей усыновить ребенка. На второе или третье утро во время завтрака, когда мужчина поцеловал свою жену перед уходом на работу, в мальчике вдруг вспыхнула Эдипоза рев­ность и он постарался «разлучить родителей». При прочих рав­ных условиях ребенку потребовался бы по крайней мере год, чтобы сформировать соответствующие групповые реакции, сравнимые по эмоциональной силе и адекватности.

Развитие эго и суперэго в условиях группы

Наблюдения группы малышей в возрасте от одного до двух лет привлекли наше внимание к разнице развития эго и суперэго у детей под влиянием любви к родителям и идентификации с ними или в случае проживания в сообществе детей одного с ними возраста, на основе постоянной необходимости поддер­живать свой статус и существование в группе. Из более чем ис­черпывающего материала, частично уже опубликованного, ясно, что не остается сомнений в том, что социальные реакции, огра­ничение в немедленном удовлетворении инстинктов, адапта­ция к принципу реальности могут достигаться в обоих случаях. Остается открытым вопрос, ответ па который может быть полу­чен в результате будущей работы, являются ли социальные ре­акции, полученные в группе, не более чем установками эго, или же они включены в структуру личности, чтобы сформировать часть суперэго, которая, в соответствии с существующими в па-стоящее время знаниями, строится на базе эмоциональных свя­зей с родителями и идентификации, которая вытекает из этого.

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 233

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами¹

Студент-медик, знакомящийся с новорожденным с целью на­блюдения и изучения его психического развития, может найти этот опыт очаровательным и захватывающим. С другой сторо­ны, он может быть разочарован — наблюдать за младенцем в течение первых дней и недель жизни, не зная, на что обращать внимание, утомительно и тяжко. Студентам необходимо как определенное руководство в выборе направления наблюдений, так и помощь в организации записей и классификации выяв­ленных при наблюдении данных. Во-первых, они должны по­нять, что объект их наблюдений ограничен по своей природе. Подобно тому как, традиционно начиная изучение медицины в анатомическом классе, студент имеет дело с человеческим телом, но не разумом, так же, наблюдая новорожденного, он ви­дит лишь тело, не имеющее разума. Важнейшее различие состо­ит в том, что это тело изобилует проявлениями жизни. Наблю­дая и вникая в эти проявления по отдельности и в их взаимо­действии друг с другом, мы обнаружим первые проблески психической деятельности ребенка.

Задача студента облегчается тем, что первые жизненные проявления очень просты. Младенец спит, просыпается, кри­чит, улыбается, размахивает ручками и ножками, ест, осво­бождает мочевой пузырь и кишечник — все эти процессы лег­ко распознаваемы. Следя за ними, наблюдатель вскоре научит­ся различать два основных противоположных состояния, как бы регулирующих эту деятельность. Первое — это состояние покоя и умиротворенности, когда, кажется, с младенцем ниче­го не происходит, его спокойное тельце не посылает в окружаю­щий мир никаких сигналов и не проявляет к нему никакого особого интереса. Во втором состоянии тот же младенец демон­стрирует телесное беспокойство, кричит, испытывая очевидный

' Статья, опубликованная в журнале «Психоаналитическое изучение детей» (1953).

Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I.M., 1999. С.259-272.

234 Раздел IV. Развитие ребенка

и определенный дискомфорт, огорчение или боль. Мы долж­ны понять, что младенец ведет себя так, находясь под влияни­ем некоторой потребности, которая может быть потребностью в еде, сне, комфорте, необходимостью сменить мокрые пелен­ки на сухие, согреться либо ликвидировать источник громко­го звука или слишком яркого света; перевозбудивших его слух и зрение.

Кроме того, нетрудно проследить взаимосвязь этих двух состояний. Младенец не может сам справиться со своими по­требностями. Ему требуется, чтобы кто-то другой, будь то мать, или няня, или сам студент, проводящий наблюдения, удовлетворил их. То есть накормил, успокоил, переодел малы­ша, устранил то, что раздражает его. Как только это произо­шло, нараставшее в тельце младенца болезненное напряжение немедленно сменяется чувством облегчения. Крик сменяется улыбкой, беспокойство — умиротворением, возбуждение — сном. Наблюдателю ясно, что этому ребенку стало комфорт­но, что его состояние нужды сменилось чувством удовлетво­ренности. Регулярно наблюдающие за такими событиями сту­денты вскоре уже не смогут спутать между собой эти два со­стояния или настроения младенца. Они научатся мгновенно различать, удовлетворен младенец или нет, испытывает он удовольствие или боль, усиливающееся или спадающее на­пряжение, наличие или отсутствие раздражающей стимуля­ции. Наблюдатели, освоив это базовое различение, тем са­мым сделают свой первый шаг в изучении младенческого по­ведения.

За этим следует второй шаг. Наблюдателю придется на­учиться различать не только наличие или отсутствие потреб­ностей (= телесных напряжений), но и отличать проявления одних потребностей от других. Это более сложная задача. Не­зависимо от характера потребностей и вызываемых ими внут­ренних напряжений младенец реагирует на них криком. Крик — сигнал того, что он чувствует голод, телесную боль, диском­форт, одиночество. И если интенсивность переживания прояв­ляется в интенсивности плача, то характер того, что требуется для удовлетворения младенца, будь то пища, комфорт, сопри­сутствие или же нечто иное, не столь очевиден.

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 235

С другой стороны, там, где хорошо обученный объективный наблюдатель может ошибаться, нетренированная, но заботливая мать точно определит желание ребенка. Ее тонкий слух, разли­чающий, казалось бы, совершенно однотипное хныканье, раз­вивается на основе ее тесной эмоциональной привязанности к младенцу. Для нее плач малыша, испытывающего боль, замет­но отличается от плача уставшего или голодного ребенка. Опыт­ные няни имеют подобные навыки, а также, в условиях сегод­няшнего обучения, и молодые наблюдательные медсестры. То, что для внешнего наблюдателя не более чем неопределенное проявление какого-то дискомфорта в теле младенца, для них оказывается разнообразием условий, требующим разнообразия действий. Это может быть крик испуганного младенца, которо­го надо приласкать и утешить, прежде чем он сможет заснуть;

или же нужно как-то облегчить ему боль в животике или зуб­ную боль; или прервать приступ безысходного отчаяния, овла­девший ребенком; может быть также, что его плач — всего лишь свидетельство состояния усталости, которое перейдет в тихий сон без какого-либо постороннего вмешательства. Студенту может показаться невероятной эта способность знающей жен­щины понять переживания младенца, но он легко может найти аналогичные примеры в собственном опыте. Например, гордый владелец сверкающего автотранспортного средства никогда не перепутает зловещий стук в моторе с поверхностным дребезжа­нием шасси. Случайный пассажир слышит просто шум, кото­рый для знатока является понятным языком, сигнализирую­щим о тех или иных неисправностях в механизме машины. Мать понимает этот первый язык младенца и отвечает ему. Чтобы поучиться таким же образом понимать его, студенту-медику, наблюдающему младенца, вероятно, придется развить в себе такое же личное эмоциональное отношение к ребенку или по крайней мере проявить глубокий интерес к этому малы­шу и желание познакомиться с младенческими проявлениями.

Я так подробно останавливаюсь на необходимости этого конкретного различения в связи с современными изменения­ми в представлениях об уходе за младенцем. В значительно менее психологическую доаналитическую эру было принято, основываясь только на органических потребностях младенцев,

236 Раздел IV. Развитие ребенка

придерживаться жесткого расписания кормлений, с промежут­ком в три или четыре часа. Строгое соблюдение этих правил недавно уступило место более гибкому порядку кормления, бо­лее приближенному к субъективным желаниям ребенка. В ря­де стран, особенно в Соединенных Штатах, это привело к ре­волюционному изменению — так называемому кормлению по требованию, отрицающему любые графики кормления и пола­гающемуся исключительно на проявление младенцем потреб­ности в пище. При этом ничего не говорится о том, что успех,, этого метода полностью зависит от правильного понимания сигналов, поступающих от ребенка. Несомненно, что, накор­мив, младенца можно умиротворить, даже если его беспокой­ство не было вызвано голодом. Но кажется недальновидным с младенчества приучать ребенка к использованию еды для удов­летворения других потребностей. Кормление по требованию должно рассматриваться в его самом строгом смысле, то есть осуществляться только тогда, когда младенцу требуется имен­но еда и ничего более.

Успешно достигший этой стадии понимания студент полу­чит возможность наблюдать, как в маленьком тельце младенца зарождаются начала разума и мышления. Для большинства сту­дентов это будет впечатляющий и крайне важный для всей их будущей медицинской карьеры опыт. Им раскроется вся сила и мощь человеческого разума, структурная сложность и значи­мость его функционирования, тесная взаимосвязь мышления с телесными функциями и потребностями.

Что происходит в психике новорожденного и младенца, до сих пор открытый вопрос, в последние годы все более активно обсуждаемый многими авторами. Некоторые психоаналитики приписывают новорожденным сложные психические процес­сы, разнообразные чувства и эмоции, сопровождающие действия различных стимулов, и, более того, сложные реакции на эти сти­мулы и эмоции, такие например, как чувство вины. Другие, и в их числе автор, считают, что внутренний мир ребенка первых дней жизни состоит преимущественно из двух контрастных ощу­щений удовольствия-боли. Боль возникает под влиянием потреб­ности тела (или внешних раздражителей), удовольствие — при удовлетворении потребности (или устранении раздражителя).

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 237

Благодаря силе этих ощущений и их контрастной природе мла­денец превращается в то, что он будет позже чувствовать как свое это.

Мы представляем, что это превращение происходит в пси­хике ребенка следующим образом. Регулярно повторяющийся опыт удовлетворения учит младенца тому, что именно прино­сит удовольствие. Например, после того как малыша накорми­ли несколько раз, следствием этого опыта становится возник­новение у него ранее отсутствующего образа утоляющей голод пищи. И в дальнейшем, как только появляется голод, немед­ленно возникает образ желаемой пищи. Голодный ребенок бу­дет видеть мысленную картинку молока, или мамы, несущей молоко, или материнской груди, или бутылочки, наполненной молоком. Голод и эти образы утоляющих объектов и процедур останутся неразделимо связанными между собой. Воображе­ние такого рода (многими авторами называемое «фантазией») рассматривается как первый этап психического функциониро­вания.

С другой стороны, голодный младенец своеобразно ведет себя по отношению к своему воображению. Поскольку он уже много раз обнаруживал, что реальное появление матери или ее груди ведет к удовлетворению желудка, он ожидает от своего мысленного представления о ней такого же результата. Но, ко­нечно, этого не происходит. Воображаемый образ, галлюцина­ция груди или матери, не приносит удовлетворения. Потреб­ность не будет удовлетворена до тех пор, пока не будет подан сигнал бедствия и не появится реальная помощь. Часто стал­киваясь с таким опытом, младенец учится различать внутрен­ний образ и восприятие реальности внешнего мира. Эта новая способность различать восприятие реальности, с одной сторо­ны, и внутренние мыслительные образы — с другой, одно из наиболее значительных достижений в психическом развитии ребенка. У старших детей и взрослых в норме не возникает трудностей в суждениях о том, порождено ли то, что они видят, восприятием реальности или же появилось в сознании, под воздействием потребности. Они исследуют реальность и рас­познают творения фантазии как нереальные, и без этой способно­сти нормальная жизнь была бы невозможна. С другой стороны,

238 Раздел IV. Развитие ребенка

это умение может быть утеряно под влиянием серьезной пси­хической болезни. Студенту-медику будет полезно в будущем помнить, что галлюцинации психотических пациентов имеют ту же структуру, что и галлюцинаторные образы молока или матери у младенцев, от которых они ожидают удовлетворения, предоставить которое может лишь реальное окружение.

Между тем реакции ребенка на переживания удовольствия-боли претерпевают дальнейшие изменения: он теперь помнит то, что происходило ранее. Наблюдатель заметит, что в состоя­нии неудовлетворенной потребности младенец теперь действу­ет согласно прошлому опыту. Например, в опыте малыша за по­явлением бутылочки следовало удовлетворение; поэтому он начинает поворачиваться в сторону этого приносящего удов­летворение объекта. Он знает, что вызывает боль, и отворачи­вается в сторону. Согласно опыту, крик влечет появление ма­тери и, кажется, способен превращать внутренний образ мате­ри в ее реальное присутствие. Это придает его крику новый оттенок преднамеренности. Опытный наблюдатель заметит соответствующие изменения в плаче младенца. Из простого проявления страдания он становится мощным инструментом или оружием, которое ребенок может использовать для изме­нения и управления происходящим в его окружении.

Студенту, ведущему наблюдения, полезно проследить за ре­акцией ребенка на появление и исчезновение матери. Взаимо­действие младенца с его окружением не должно интерпретиро­ваться по меркам взрослых. Хотя наблюдатель видит младенца как самостоятельный организм, он должен понять, что сам мла­денец все еще не имеет четкого представления о своих границах и не вполне понимает, где начинается окружающий его мир. Строя первый внутренний образ себя, младенец следует един­ственно важному в его жизни принципу — принципу удоволь­ствия. Поэтому он рассматривает как часть себя все, что при­ятно и удовлетворяет его, и отвергает как чуждое ему все бо­лезненное и неприятное. В соответствии с этой инфантильной формой разделения (мира на «себя» и окружающую среду. — Пер.) мать, будучи «приятной», рассматривается младенцем как важная часть себя. Студент, наблюдающий за младенцем на ру­ках у матери, заметит, что малыш не делает различий между ее и

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 239

своим собственным телом. Он играет с материнской грудью, ее волосами, глазами, носом точно так же, как он играет со своими собственными пальцами, ножками, исследует свою ротовую по­лость. Он настолько удивлен и возмущен тем, что мать отошла от него, как будто он потерял часть своего собственного тела. Только через болезненный опыт, периодически теряя свою мать, ребенок постепенно в течение первого года жизни научается тому, что большая часть доставляющего удовольствие выстро­енного внутри него образа вовсе не является его собственной. Часть этого образа отделится от него и станет его окружением, в то время как другие части останутся с ним навсегда. Наблюда­тель может видеть нарастающие проявления того, что младенец учится распознавать истинные пределы и границы своего соб­ственного тела. На самом деле первый внутренний образ, кото­рый человек получает о себе, есть образ его собственного тела. В то время как взрослые думают в терминах «Я» («self»), младен­цы думают, или скорее чувствуют, в терминах тела.

Наблюдатели должны быть подготовлены к тому, что такие достижения, как дифференциация себя и окружения, даются малышу нелегко. Архаизмы будут сохраняться, иногда под ви­дом игры, и проявляться впоследствии, уже после того как ос­новные понятия о собственном теле крепко укоренятся в созна­нии ребенка. Например, на втором году жизни дети все еще могут иногда вести себя так, будто их тело и тело матери суть одно. Ребенок, который любит сосать свой палец, вдруг внезап­но возьмет палец матери и начнет сосать его либо, наоборот, положит свой пальчик в мамин рот. Или в процессе кормления возьмет ложку, накормит маму и затем будет по очереди кор­мить ее и себя. Матери принимают эти знаки как первые про­явления щедрости, каковыми они на самом деле не являются. Это поведение исчезнет, когда малыш перестанет путать свое тело и тело матери. В целях наблюдения и понимания будет полезно обнаружить такие инфантильные модели поведения сохраняющимися на втором году жизни и даже позднее, когда развивающиеся способности ребенка к общению уже не остав­ляют сомнений относительно их значения и намерения.

Но и в то время, пока границы «Я» ребенка все еще расши­рены и неопределенны, наблюдатель не может не поражаться

240 Раздел IV. Развитие ребенка

все улучшающимся порядком, устанавливающимся в сознании ребенка. Диффузные ощущения младенца постепенно объ­единяются и образуют организованный опыт. Удовольствие, боль, голод, удовлетворение, комфорт, дискомфорт перестают хаотично сменять друг друга, возникая под воздействием не­посредственной потребности и исчезая с ее удовлетворением. Младенцы подтверждают народную мудрость, гласящую, что у малого дитя смех и слезы живут рядом. Младенец может во время плача вдруг засмеяться, или улыбнуться, или хихикнуть;

; только что вовсю улыбаясь, внезапно расплакаться из-за пус­тяка. Предвкушение удовольствия и ярость, гнев, сильное вол­нение могут выражаться почти одновременно. У наблюдателя создается впечатление, что каждая эмоция подчиняется своим собственным правилам, не взаимодействуя с другими. Что бы ни произошло, за этим следует определенная реакция. То, что, казалось бы, пройдет незамеченным, складывается в опыт.

Внутренняя интеграция восприятий, ощущений и реакций с ростом ребенка становится все точнее и мощнее. И именно она во второй половине первого года жизни младенца превращает то, что было более или менее диффузной рассеянной мозговой дея­тельностью, в первичную организацию зарождающейся лично­сти. Центральный момент осознания возникает, когда опыт на­чинает накапливаться и использоваться, когда конфликтующие чувства встречаются и смягчают друг друга. Начинают наблю­даться различения не только между удовольствием и неудоволь­ствием, но и между «это» и «другие», действительное и вообра­жаемое, знакомое и неизвестное, и даже самые начала дифферен­циации между прошедшим, настоящим и ближайшим будущим временем. Теперь можно ожидать от младенца, что он будет узна­вать наблюдателя, если тот появляется достаточно часто. Также у него начинает проявляться познавательный интерес и взаи­модействие с окружающей средой без принуждения со сторо­ны ищущей удовлетворения потребности.

Вот примерно к этому приведут студента наблюдения за функционированием ребенка первого года жизни.

Если вследствие вышесказанного у вас возникло ощущение, что студенту в сто наблюдениях не нужно уделять внимание матери, то это лишь потому, что я описывала деятельность

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 241

самого младенца и принимала мать как данность. Ее присут­ствие столь существенно для малыша, что наблюдателю, да и самому ребенку, трудно представить жизнь без нее. В отличие от большинства животных, научающихся обеспечивать себя вскоре после рождения, человеческий детеныш — полностью зависимое существо. Много месяцев пройдет, прежде чем он сможет захватывать в ладошку твердую пищу и отправлять ее в рот. Его придется кормить жидкой пищей из соски в течение почти всего первого года жизни. Кто-то должен быть рядом с ним и поворачивать его на бочок с одной стороны на другую в первые недели и месяцы жизни, затем — сажать его и уклады­вать в постель. Он бы беспомощно лежал в моче и экскремен­тах, если бы никто не заботился о его чистоте и перемене белья. При отсутствии материнской или медицршской заботы младе­нец умирает, поскольку никакая внешняя необходимость не может научить его удовлетворять собственные потребности в этом возрасте. Таким образом, мать как кормилица и младенец как зависимый от нее рассматриваются как неразделимая пара, неразделимая в самом прямом смысле слова. За исключением времени сна младенец вряд ли будет спокоен, оставшись в оди­ночестве. С другой стороны, для внешнего наблюдателя это постоянное присутствие матери и ее забота в значительной сте­пени искажают картину и реальный объем потребностей мла­денца. Ведь это ее задача — снижать напряжения сразу же пос­ле их проявления и давать удовлетворение прежде, чем потреб­ность в нем достигнет высшей точки. Поэтому малыш, о котором хорошо заботятся, выглядит для окружающих «малотребова­тельным». И наблюдатель не сможет не заметить, что такой же ребенок у матери, допускающей невыполнение этих требова­ний, нуждается то в одном, то в другом с утра до вечера, давая окружающим передышку только на время собственного сна.

Удовлетворенность матери своим малышом может, далее, заслонить от наблюдателя тот факт, что этот младенец на самом деле весьма неблагодарен: он питает интерес к своей кормили­це, лишь когда ему что-нибудь требуется. Когда он полностью удовлетворен, не голоден, у него ничего не болит, ему не холод­но и вообще его ничто не беспокоит, он, фигурально выража­ясь, поворачивается спиной к своему окружению и засыпает.

244 Раздел IV. Развитие ребенка

нет груди или бутылочки с молоком; это, разумеется, не удов­летворит его голод, но вызовет приятные ощущения в ротовых рецепторах. Когда рядом нет матери, ласкающей тельце ребен­ка, его собственная возня, потирание и почесывание кожи, ушек, любых частей тела вызывают эротические ощущения кожи и доставляют удовольствие. Потирание и надавливание половых органов вызывает эротическое удовлетворение (удов­летворение мастурбационного типа\ аутоэротическое удовлет­ворение \ эротическое самоудовлетворение). Когда мама не покачивает малыша, раскачивающиеся ритмические движения могут осуществляться и без ее помощи. Любой наблюдатель, в течение определенного времени и без предубеждений следя­щий за малышом, обнаружит, что это побуждение доставлять себе своими собственными усилиями разнообразные приятные эротические ощущения, исключительно при помощи своего собственного тела (даже если иногда и используются некото­рые предметы, такие, как уголок одеяла, подушка, пустышка и пр.), играет значительную роль в жизни каждого младенца.

Как объективные внешние наблюдатели, мы могли бы ожи­дать, что матери, врачи, сиделки будут приветствовать эти ма­лые проявления самостоятельности младенца, столь зависимо­го в других отношениях. Довольно любопытно, что этого никог­да не происходит. Медики с неодобрением относятся к сосанию пальца, виня его в деформации челюстей младенца или же ис­кривлении зубов. Мастурбационная активность на коже и ге­ниталиях в доаналитическую эпоху обычно рассматривалась как угрожающее проявление раннего полового развития. На ритмические раскачивания смотрят с подозрением, как на воз­можные предвестники аутических тенденций. Мы знаем сегод­ня, что это осуждение обусловлено тем, что вся эта деятельность является первыми действительными проявлениями детской сексуальности; кроме того, они представляют форму сексуаль­ного удовлетворения, которую с точки зрения взрослого мож­но назвать извращением. Но это еще не все. Наблюдатели, на­ходящиеся в хорошем контакте с матерями младенцев, заметят, что, даже когда преодолен страх перед детской сексуальностью, как это уже произошло во многих случаях, все же сохраняются определенные опасения, касающиеся стремления младенцев

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 245

к аутоэротическому удовлетворению. Кажется, что бессозна­тельно матери очень ценят себя как единственный источник удовольствия для своего ребенка. Ребенок, доставляющий сам себе удовольствие, — это независимый ребенок, и независим он в той степени, в которой он прибегает к этому. Мать смутно чувствует; что он становится менее подвластен ее влиянию и руководству. И несмотря на советы врача или психолога-кон­сультанта, матери склонны противоборствовать сосанию паль­ца, раскачиванию, мастурбации и т. д. Войну, которую они, не­сомненно, проиграют, поскольку, буквально говоря, как ни свя­зывай ручки и ножки младенцу, воспрепятствовать в поиске этих совершенно законных, природой определенных инфан­тильных удовольствий не удастся.

Во время наблюдений студентам будет полезно периодиче­ски сопоставлять свои записи для сравнения темпов развития младенцев. Не все дети проходят через одни и те же этапы раз­вития в одно и то же время. Есть определенные пороги, кото­рые должны быть достигнуты и пройдены в течение первого года жизни. Когда именно это произойдет, зависит в каждом от­дельном случае от взаимодействия конституциональных факто­ров и влияний окружающей среды. Все младенцы проходят этап, когда их жизнь определяется единственной альтернати­вой: боль — удовольствие. Они должны в течение первого года жизни научиться воспринимать и распознавать реальность, развить память и создать внутренний образ своего тела как ос­нову будущей личности. Основываясь на опыте физического удовлетворения, их чувства должны обратиться к матери и по­родить привязанность к ней. Если они прошли эти основные ступени, их можно назвать успешными младенцами. Коорди­нированные движения и речь появятся следом.

242 Раздел IV. Развитие ребенка

Как только нужда будит его, он становится очень внимателен к матери, как бы спрашивая: «Где же моя кормилица? Здесь ли ты, чтобы дать мне то, что я хочу?», страдая', если мать отсут­ствует в этот момент.

Тщательное наблюдение за младенцем в течение его перво­го года жизни открие т студенту постепенное превращение взаи­моотношений матери и ребенка из отношений эгоистических, жадных, эгоцентрических со стороны ребенка в более взрослую привязанность одного человеческого существа к другому. Это превращение состоит из нескольких изменений, которые удоб­но рассматривать как целое. Ситуация, при которой лишь дав­ление потребности вызывает у ребенка внутренний образ ма­тери, угасающий, как только удовлетворение было получено, постепенно преображается. Теперь образ матери сохраняется постоянно, собирая в себе весь позитивный опыт с ее участи­ем, и становится все более точным и значимым. Ребенок стро­ит на основе этого собирательного опыта то, что мы называем его первой истинной любовной привязанностью. Это новое отношение к матери сохраняется и в дальнейшем, надежно фиксируясь в его психике и оставаясь относительно стабиль­ным независимо от изменяющихся состояний потребности и удовлетворенности его тела. Безукоризненно выполняя роль кормилицы, не допуская несвоевременных отлучек и не позво­ляя себе увлекаться другими людьми, делами, личными инте­ресами, мать тем самым дает младенцу возможность установ­ления и сохранения в будущем постоянной и крепкой привя­занности к матери. Постоянство этой привязанности будет служить крепкой основой для формирования и развития в дальнейшем подобной привязанности к отцу, братьям и сест­рам и, наконец, к другим людям, не являющимся членами се­мьи. Если же мать относится к своей обязанности кормилицы равнодушно или часто позволяет другим людям заменять ее, переход от эгоистической «любви желудка» к искренней креп­кой любовной привязанности будет происходить медленнее. Младенец может чувствовать себя незащищенным и слишком беспокоиться об удовлетворении своих потребностей, чтобы уделять достаточно внимания человеку или людям, которые о нем заботятся.

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 243

Для студента-медика, будущего врача или психиатра, будет полезно зафиксировать в своем сознании эти два этапа разви­тия младенческой привязанности: эгоцентрические, непосто­янные взаимоотношения и превосходящие их, но из них же и вырастающие прочные стабильные взаимоотношения. Хотя в

нппмр ялпппкнм

ЕрВЫИ;

, следы

его могут при определенных обстоятельствах проявиться в даль­нейшей жизни. Тяжелая физическая болезнь может быть од­ним из таких обстоятельств. Оказавшись «беспомощным, как дитя», больной сосредоточивается на потребностях своего стра­дающего тела точно так же, как и младенец; его отношение к сиделкам, врачам, ухаживающим за ним родственникам может стать очень похожим на младенческую зависимость от матери, кода настоятельные требования сменяются периодами безраз­личия, как только достигается относительный телесный ком­форт. Кроме того, встречаются люди, сохраняющие «инфан­тильность» во взаимоотношениях в течение всей своей жизни. Не достигая постоянства в любви, они часто меняют партнеров в зависимости от «требований момента». Будучи зависимыми от каждого партнера и от получаемого от партнера удовлетво­рения, они тем не менее концентрируются на своих собствен­ных желаниях, практически не уделяя партнеру внимания. Они эмоционально глухи, подобно младенцу, не выражая никакой ответной любви. В то время как эта примитивная форма детс­кой зависимости ведет к асоциальному развитию, второй этап стабильной любовной привязанности к матери представляет замечательный фундамент для социальной адаптации.

Наблюдая за развитием привязанности ребенка к матери, мы встречаемся со следующим интересным явлением, которое позволит нам уточнить предыдущее утверждение. Обсуждая телесные потребности, мы заключили, что младенец не может самостоятельно удовлетворить их. Теперь мы отметим, что из этого правила есть исключения. Действительно, младенцу при­ходится полагаться на мать в вопросах чистоты, пищи, регуля­ции температуры и положения тела, но при этом немаловажно, что он может доставлять себе определенное удовольствие само­стоятельно, заменяя отсутствующую мать какой-либо частью своего тела. Он может сосать свой большой палец, если рядом

248 Роздел V. Детская психопатология

Обманчивость явной симптоматологии¹

Аналитики всегда гордились тем, что занимаются терапией, направленной на конфликты и стрессы, лежащие в основе сим­птомов пациента и скрытые в его личности. Этот подход не­избежно вводит их в противоречие со стремлением взрослых невротиков, подвергающихся анализу, лишь облегчить стра­дания, вызываемые болезненной тревожностью и уродливы­ми навязчивыми идеями, и считающих только эти цели заслу­живающими исследования. То же и с родителями маленьких пациентов, которые заинтересованы лишь в ликвидации беспо­коящих их проблем поведения ребенка и полностью игнорирую­щих патологические изменения в развитии, пока они не про­являются в тревожащих их событиях.

Действительно, ни взрослые невротики, ни родители не об­ладают знаниями аналитиков об обманчивой природе явных симптомов. Они не имеют представления ни о быстром пере­мещении тревожности с одних объектов на другие, не менее значимые, ни о легкости замены одного навязчивого стремле­ния другим. Поэтому они не могут понять, что симптомы — не более чем символы, показывающие, что в нижних слоях психики имеет место определенный беспорядок. Многие симптомы, ка­жущиеся без лечения неприступными и значительными, уди­вительно легко поддаются различным видам терапии. Но если принимаемые меры не достигают основ, место этих симптомов может быть почти мгновенно занято другим патологическим образованием, хотя и явно отличающимся от исходного, но вы­ражающим то же скрытое содержание и, возможно, столь же ухудшающим жизнь человека.

С другой стороны, в аналитическом подходе симптомы не принимаются в расчет лишь в рамках терапевтической техни­ки; что касается диагностической классификации, то здесь сим­птомы с точки зрения аналитиков сохраняют все свое значение. Определяется ли пациент как истерический или же фобический

Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. II. М., 1999. С. 201-225.

Обманчивость явной симптоматологии 249

субъект, страдающий неврозом навязчивости или находящий­ся в параноидальном состоянии, — это решается всецело на ос­новании проявленной симптоматики, то есть явных признаков телесных изменений, приступов тревожности, механизмов из­бегания, компульсивных действий, проекций и т. д.

Здесь налицо несоответствие между терапевтическим мыш­лением аналитика, которое метапсихологично, то есть ориенти­ровано на динамические, энергетические, генетические и струк­турные аспекты психического функционирования, и его диагно­стическим мышлением, опирающимся на описательные понятия и категории¹. Разница между этими подходами столь фундамен­тальна, что многие аналитики потеряли всякий интерес к диаг­ностике как несущественной и незначимой для их работы дис­циплине: Другие же стали рассматривать все аномалии своих пациентов как проявления сложного, причудливого, вариатив-ного человеческого поведения².

Но прежде чем принять такие нигилистские взгляды, пред­ставляется заслуживающей внимания попытка преодолеть рас­хождения этих двух подходов, используя для их связи сами симптомы во всем их разнообразии. В конце концов, почему классификация симптоматологии должна ограничиваться лишь перечислением и описанием, почему расследование динами­ческих конфликтов и генетического прошлого должно быть исключено из нее и зарезервировано для рассмотрения в ана­литической процедуре? Конечно, при таком подходе к класси­фикации неизбежно придется пожертвовать аккуратностью и последовательностью, присущими любой системе, базирую­щейся на феноменологии. Следует ожидать, что во многих слу­чаях между глубинными бессознательными структурами и яв­ными симптомами не будет взаимно однозначного соответствия. Первые, как показано в части 1 настоящей статьи, могут иметь разнообразные проявления; последние, как видно из части 2, являются следствиями ряда причин. Это не должно смутить

' Или в лучшем случае бессознательное содержание, обращенное в сознатель­ные символы.

² Выдающийся пример последнего — Карл Меннингер, известный своим осуж­дением всех психиатрических терминов и классификаций как незаконно на­рушающих человеческое достоинство пациентов, «обзывающих» их.

250 Раздел V. Детская психопатология

аналитика, но может обострить его диагностическую проница­тельность.

Описательный подход к симптоматологии еще менее при­емлем, когда мы имеем дело с психопатологиями детства. Как хорошо известно, для незрелой личности изолированные сим­птомы не могут достоверно указывать на какой бы то ни было тип глубинной патологии, а также быть ее мерой. Симптомы могут быть всего лишь реакцией ребенка на некоторые напря­жения, возникающие в процессе развития, и быть таким обра-i30M преходящими, исчезающими вместе с вызвавшей их фазой развития. Симптомы могут также представлять постоянное сопротивление каким-то угрожающим влечениям и быть пре­пятствием на пути дальнейшего развития. Другие симптомы, хотя и патологические по происхождению, но оказавшиеся тем не менее созвучными эго, сливаются со структурой личности ребенка до такой степени, что становится трудно отличить прояв­ления, ведущие к дальнейшим серьезным патологиям, от более или менее нормальных, устойчивых черт индивидуального ха­рактера. Эти различные классы симптомов будут стоять нарав­не в любой классификации, основанной на феноменологии.

Более того, если мы внимательно рассмотрим, что в дет­ских клиниках перечисляют под заголовком «направляющие симптомы», мы засомневаемся, всегда ли эти проявления за­служивают отнесения к симптоматологии, или же здесь термин «симптом» применяется в его собственном смысле. В таких списках собраны вместе реальные знаки или следы прошлых и настоящих патологических процессов, а также все, что вы­зывает жалобы родителей и детское беспокойство, как, напри­мер: плаксивость; нарушения питания, пищеварения и выде­ления; проблемы сна, дыхания, кожные раздражения; боли и недомогания; двигательные расстройства; необычное сексу­альное поведение; самоистязания; эмоциональные расстрой­ства, нарушения настроения и объектных связей; проблемы обучения и/или слабость других эго-функций: нарушения по­ведения, включая антисоциальные поступки; моральная не­разборчивость; плохая приспособляемость; неумение подчи­няться родительским требованиям или удовлетворять роди­тельским ожиданиям и т. д.

Обманчивость явной симптоматологии 251

Хотя перечисления такого рода обещают помочь в первона­чальной ориентации в вопросе и, по видимости, удовлетворя­ют непосредственные нужды клиницистов на этапе первично­го приема пациента, на деле они лишь мешают. Оставаясь на описательном уровне, не затрагивая генетических корней, ди­намических, структурных, энергетических совокупностей, та­кой начальный подход обескураживает аналитическое мышле­ние и блокирует пути точной диагностики вместо того, чтобы облегчать их. Последнее, но немаловажное замечание: такой подход не дает ключа к выбору адекватных терапевтических методов¹.

Такие феноменологические списки не содержат предостере­жения о том, что многие из перечисленных пунктов могут ге­нетически принадлежать к двум, трем и более аналитическим категориям. Нарушение поведения, например такое, как ложь, может происходить из уровня развития эго ребенка, то есть из незрелости личности, выражающейся в неспособности разли­чать реальность и фантазию, или обозначать задержку в овла­дении и совершенствовании этой важной эго-функций. Но так­же ложь может выдавать уровень и качество объектных отно­шений ребенка и выражать его страх наказания и потери любви. Как ложь-фантазия, она может быть признаком упорного отри­цания неприятной действительности, с полностью сохранен­ной функцией различения реальности. Как черта характера ребенка, она может обозначать слабость или неуспех функцио­нирования суперэго.

Нарушения выделительных процессов, такие, как сверхпро­должительное удерживание кала, может иметь причиной уяз­вимость пищеварительной системы (то есть быть психосомати­ческим); или может быть символом имитации и идентифика­ции ребенка с беременной матерью (истерическое); или может выражать его протест против неподходящих методов обучения туалету (поведенческое); может выражать фаллические сексу­альные потребности и фантазии анального уровня (навязчивые идеи).

' Это может быть объяснением того, почему во многих клиниках детям пред­лагается единственный вид лечения, например, еженедельная психотерапия.

252 Раздел V. Детская психопатология

Аналогично энурез может сигнализировать о простом нару­шении контроля в импульсивной личностной структуре' или представлять сложную комплексную реакцию на уровне зави­сти к пенису и страха кастрации.

Трудности обучения могут указывать на задержку развития или, напротив, на сдерживание н блокирование исходно непов­режденной интеллектуальной функции.

Аптисоциальные реакции, такие, как вспышки агрессии, мо­гут обозначать недостаточное слияние агрессии и либидо, или' ч недостаточный контроль за побуждениями импульсивного характера, пли грубую защитную реакцию против глубинных пассивно- фемининных наклонностей в явном стремлении маль­чика к мужественности.

Короче, явные симптомы могут проявляться одинаково, но сильно отличаться по скрытому смыслу и патологическому значению. Соответственно они будут требовать терапевтиче­ского вмешательства различных типов.

Идеальным решением для клинического аналитика, работаю­щего с детьми, была бы классификация симптомов, включаю­щая, с одной стороны, рассмотрение различных метапсихоло-гическнх аспектов, а с другой — содержащая связи и указания на общепринятые описательные диагностические категории. При этом очевидно, что ни одна комплексная система такого типа не приводит к быстрым, почти автоматическим выводам, к которым привыкли диагносты, остающиеся в феноменологи­ческих рамках. Чтобы такая новая симптоматологическая клас­сификация была плодотворной, необходимо тщательное изуче­ние личности ребенка уже на диагностической стадии, что дает возможность соотнести каждый симптом с уровнем развития, структурой, динамикой и т. д.

Поиск по сайту: