Глава 7. 14. " Сын захара, устроившись на тахте в углу, время

14. "... Сын захара, устроившись на тахте в углу, время

от времени принимался услаждать общество чтением избранных

мест из популярной медицинской энциклопедии, которую малянов

подсунул ему второпях по ошибке. Вечеровский, особенно

элегантный по контрасту с потным и расхлюстанным вайнгартеном,

с любопытством слушал и разглядывал странного мальчика, высоко

задирая рыжие брови. Он еще почти ничего не сказал по существу

- задал несколько вопросов, показавшихся малянову (да и не

только одному малянову) нелепыми. Например, он ни с того, ни с

сего спросил захара, часто ли захар конфликтует с начальством,

а глухова - любит ли тот сидеть у телевизора. (Выяснилось, что

захар вообще никогда ни с кем не конфликтует, такой уж у него

характер, и что глухов у телевизора сидеть, да, любит, и даже

не просто любит, а предпочитает.)

Малянову глухов очень понравился. Вообще-то малянов не

любил новых людей в старых компаниях, ему всегда было страшно,

что они начнут себя вести как-нибудь не так и за них будет

неловко. Но с глуховым оказалось все в порядке. Был он

какой-то удивительно уютный и невредный - маленький,

тощенький, курносый, с красноватыми глазками за сильными

большими очками. По приходе он с удовольствием выпил

предложенный вайнгартеном стаканчик водки и заметно огорчился,

узнав, что это последний. Когда его подвергли перекрестному

допросу, он выслушал каждого очень внимательно,

по-профессорски склонив голову к правому плечу и скосив глаза

направо же. "Нет-нет, - отвечал он, как бы извиняясь. - Нет,

ничего подобного со мной не было. Помилуйте, я даже

представить себе такого не могу.... Тема? Боюсь, очень далекая

от вас: "культурное влияние сша на японию. Опыт

количественного и качественного анализа"... Да, по-видимому,

какая-то идиосинкразия, я говорил с крупными медиками -

случай, по их словам, редчайший..." В общем, с глуховым,

по-видимому, получился пустой номер, но все равно, хорошо

было, что он здесь. Он был какой-то очень от мира сего: с

аппетитом выпил и хотел еще, с детским удовольствием ел икру,

чай предпочитал цейлонский, а читать больше всего любил

детективы. На странного захарова мальчика он смотрел с

опасливым недоумением, время от времени неуверенно

посмеиваясь, бредовые рассказы выслушал с огромным

сочувствием, то и дело принимался чесать обеими руками у себя

за ушами, бормоча: "да, это поразительно... Невероятно!.."

Словом, с глуховым все было малянову ясно. Ни новой информации

от него, ни, тем более, советов ждать не приходилось.

Вайнгартен, как всегда в присутствии вечеровского,

несколько уменьшился в обьеме. Он даже стал как-то приличнее

выглядеть, не орал больше и никого не называл отцами и

стариками. Впрочем, последние зерна черной икры сожрал

все-таки он.

Захар вообще не говорил ни слова, если не считать

коротких ответов на неожиданные вопросы вечеровского. Даже

историю его собственных злоключений ему не пришлось

рассказывать - за него рассказал вайнгартен. И странного

своего сына он перестал увещевать вовсе и только болезненно

улыбался.

И вот они сидели и молчали. Прихлебывали остывший чай.

Курили. Горело расплавленное золото окон в доме быта, серпик

молодой луны висел в темно-синем небе, с улицы доносилось

сухое отчетливое потрескивание, - должно быть, опять жгли

старые ящики. Вайнгартен зашуршал сигаретной пачкой, заглянул

в нее, смял и спросил вполголоса: "сигареты у кого есть еще?"

"Вот, пожалуйста..." - Торопливо и тоже вполголоса отозвался

захар. Глухов кашлянул и позвенел ложечкой в стакане.

Малянов посмотрел на вечеровского. Тот сидел в кресле,

вытянув и скрестив ноги, и внимательно изучал ногти на правой

руке. Малянов посмотрел на вайнгартена. Вайнгартен раскуривал

сигарету и поверх огонька смотрел на вечеровского. И захар

смотрел на вечеровского. И глухов. Малянову вдруг стало

смешно. Елки-палки, а чего мы, собственно, от него ждем? Ну,

математик. Ну, крупный математик. Ну, допустим даже, очень

крупный математик - мировая величина. Ну, и что? Как дети,

ей-богу. Заблудились в лесу и с надеждой моргают на дядю: уж

он-то нас выведет.

- Вот, собственно, и все соображения, которые у нас

имеются, - плавно произнес вайнгартен. - Как видите,

наметились по крайней мере две позиции... - Он говорил,

обращаясь как бы ко всем, но смотрел при этом только на

вечеровского. - Митька считает, что следует все это пытаться

обьяснить в рамках известных нам явлений природы... Я же

полагаю, что мы имеем дело с вмешательством совершенно

неизвестных нам сил. Так сказать, подобное - подобным,

фантастическое - фантастическим...

Эта тирада прозвучала невероятно напыщенно. Ведь нет,

чтобы просто и честно сказать: дядя, голубчик, заблудились,

выведи... Нет, ему, понимаете, резюме нужно, мы-де и сами не

лыком шиты... Ну, и сиди теперь, как дурак. Малянов взял

чайник и пошел от валькиного срама на кухню. Он не слышал, о

чем шла речь, пока наливал воду и ставил чайник на газ. Когда

он вернулся, вечеровский неторопливо говорил, внимательно

разглядывая ногти теперь уже на левой руке:

-... И поэтому я склоняюсь все-таки к вашей точке зрения,

валя. Действительно, фантастическое, по-видимому, надлежит

об'яснить фантастическим. Я полагаю, что все вы оказались в

сфере внимания... М-м-м... Назовем это сверхцивилизацией.

По-моему, это уже устоявшийся термин для обозначения иного

разума, на много порядков более могущественного, нежели

человеческий...

Вайнгартен, глубоко затягиваясь и выпуская дым, мерно

кивал с необычайно важным и сосредоточенным видом.

- Почему им понадабилось останавливать именно ваши

исследования, - продолжал вечеровский, - вопрос не только

сложный, но и праздный. Существо дела состоит в том, что

человечество, само того не подозревая, вызвало на себя контакт

и перестало быть самодовлеющей системой. По-видимому, сами

того не подозревая, мы наступили на мозоль некоей

сверхцивилизации, и эта сверхцивилизация, по-видимому,

поставила своей целью регулировать отныне наш прогресс по

своему усмотрению...

- Да, фил, да подожди! - Сказал малянов. - Неужели даже

ты не понимаешь? Какая, к черту, сверхцивилизация? Что это за

сверхцивилизация, которая тычется в нас, как слепой котенок?

Зачем вся эта бессмыслица? Этот мой следователь, да еще с

коньяком... Бабы эти захаровы... Где основной принцип разума:

целесообразность, экономичность?..

- Это частности, дима, - тихо сказал вечеровский. - Зачем

мерить внечеловеческую целесообразность человеческими мерками?

И потом, представь себе: с какой силой ты бьешь себя по щеке,

чтобы убить несчастного комара? Ведь таким ударом можно было

бы убить всех комаров в округе разом.

Вайнгартен вставил:

- или, например: какова целесообразность постройки моста

через реку с точки зрения щуки?

- Ну, не знаю, - сказал малянов. - Нелепо все это как -

то.

Вечеровский подождал немного и, увидев, что малянов

заткнулся, продолжал:

- я хотел бы подчеркнуть вот что. При такой постановке

вопроса ваши личные неприятности и проблемы отходят на второй

план. Речь теперь идет уже о судьбе человечества... - Он

помедлил. - Ну, возможно не о судьбе в роковом смысле этого

слова, однако, во всяком случае, о его достоинстве. Так что

перед нами стоит задача защитить не просто вашу, валя, теорию

ревертазы, но судьбу всей нашей планетной биологии вообще...

Или я ошибаюсь?

Впервые в присутствии вечеровского вайнгартен раздулся до

своих нормальных размеров. Он самым энергичным образом кивнул,

но сказал совсем не то, что ожидал малянов. Он сказал:

- да, несомненно. Мы все понимаем, что речь идет не о нас

лично. Речь идет о сотнях исследований. Может быть, о

тысячах... Да что я говорю - о перспективных направлениях

вообще!

- Так! - Энергично сказал вечеровский. - Значит,

предстоит драка. Их оружие - тайна, следовательно, наше оружие

- гласность. Что мы должны сделать в первую очередь? Посвятить

в события своих знакомых, которые обладают, с одной стороны,

достаточной фантазией, чтобы поверить нам, а с другой стороны

- достаточным авторитетом, чтобы убедить своих коллег,

занимающих командные высоты в науке. Таким образом, мы

косвенно выходим на контакт с правительством, получаем доступ

к средствам массовой информации и можем авторитетно

информировать все человечество. Первое ваше движение было

совершенно правильным - вы обратились ко мне. Лично я беру на

себя попытку убедить несколько крупных математиков, являющихся

одновременно крупными администраторами. Естественно, я свяжусь

с нашими, а потом и с зарубежными.

Он необычайно оживился, выпрямился в кресле и все

говорил, говорил, говорил. Он называл имена, звания,

должности, он очень четко определил, к кому должен обратиться

малянов, к кому - вайнгартен. Можно было подумать, что он уже

несколько дней сидел над составлением подробного плана

действий. Но чем больше он говорил, тем большее уныние

охватывало малянова. И когда вечеровский с каким-то совсем уже

неприличным пылом перешел ко второй части своей программы, к

апофеозу, в котором об'единенное всеобщей тревогой

человечество в едином строю сплоченными мощностями всей

планеты дает отпор сверхцивилизованному супостату, - вот тут

малянов почувствовал, что с него хватит, поднялся, пошел на

кухню и заварил новый чай. Вот тебе и вечеровский. Вот тебе и

башка. Видно, тоже здорово перепугался, бедняга. Да, брат, это

тебе не про телепатию спорить. А вообще-то, мы сами виноваты:

вечеровский то, вечеровский се, вечеровский башка... А

вечеровский - просто человек. Умный человек, конечно, крупный

человек, но не более того. Пока речь идет об абстракциях - он

силен, а вот как жизнь-матушка подопрет... Обидно только, что

он почему-то сразу принял сторону вальки, а меня даже толком

выслушать не пожелал... Малянов взял чайники и вернулся в

комнату.

А в комнате, естественно, вайнгартен делал компот из

вечеровского. Потому что, знаете ли, пиетет пиететом, а когда

человек несет околесицу, то уж тут никакой пиетет ему не

поможет.

... Уж не воображает ли вечеровский, что имеет дело с

полными идиотами? Может быть, у него, вечеровского, и есть в

запасе пара авторитетных и в тоже время полоумных академиков,

которые после полубанки способны встретить такую вот

информацию с энтузиазмом? Лично у него, вайнгартена, подобных

академиков нет. У него, вайнгартена, есть старый друг митька

малянов, от которого он, вайнгартен, мог бы ожидать

определенного сочувствия, тем более, что сам малянов ходит в

пострадавших. И что же - встретил он его, вайнгартена, рассказ

с энтузиазмом? С интересом? С сочувствием, может быть? Черта с

два! Первое же, что он сказал, - это что вайнгартен врет. И

между прочим, он, малянов, по-своему прав. Ему, вайнгартену,

даже страшно подумать - обращаться с таким рассказом к своему

шефу, скажем, хотя шеф, между прочим, человек еще вовсе не

старый, отнюдь не закоснелый и сам склонный к некоему

благородному сумасшествию в науке.

- Санитары приедут и заберут! - Сказал тут захар жалобно.

- Это же ясно. И вам-то еще ничего, а мне ведь сексуального

маньяка вдобавок приклеют...

- Подожди, захар! - Сказал вайнгартен с раздражением. -

Нет, фил, честное слово, я вас просто не узнаю! Ведь мы тут же

кончимся как ученые, немедленно! Рожки да ножки останутся от

нашего реноме! А потом, черт побери, если предположить даже,

что нам удалось бы найти одного-двух сочувствующих из

академии, - ну, как они пойдут с этим бредом в правительство?

Кто на это рискнет? Это же черт знает, как человека должно

прожечь, чтобы он на это рискнул! А уж человечество наше, наши

дорогие сопланетники... - Вайнгартен махнул рукой и глянул на

малянова своими маслинами. - Налей-ка погорячее, - сказал он.

- Гласность... Гласность - это, знаете ли, палка о двух

концах... - И он принялся шумно пить чай, то и дело проводя

волосатой рукой по потному носу.

- Ну, кому еще налить? - Спросил малянов.

На вечеровского он старался не смотреть. Налил захару,

налил глухову. Налил себе. Сел. Ужасно было жалко вечеровского

и ужасно неловко за него. Правильно валька сказал: реноме

ученого - это вещь очень нежная. Одна неудачная речь - и где

оно, твое реноме, филипп павлович?

Вечеровский скорчился в кресле, опустив лицо в ладони.

Это было невыносимо. Малянов сказал:

- понимаешь, фил, все твои предложения... Эта твоя

программа действия... Теоретически это все, наверное,

правильно. Но нам-то сейчас не теория нужна. Нам сейчас нужна

такая программа, которую можно реализовать в конкретных,

реальных условиях. Понимаешь, для твоей программы, наверное,

подошло бы какое-нибудь человечество, но только не наше - не

земное, я имею в виду. Наше ведь ни во что такое не поверит.

Оно ведь знаешь когда в сверхцивилизацию поверит? Когда эта

сверхцивилизация снизойдет до нашего же уровня и примется с

бреющего полета валить на нас бомбы. Вот тут мы поверим, вот

тут мы об'единимся, да и то, наверное, не сразу, а сначала,

наверное, сгоряча друг другу пачек накидаем.

- В точности так! - Сказал вайнгартен неприятным голосом

и коротко хохотнул.

Все помолчали.

- А у меня и вовсе шеф - женщина, - сказал захар. - Очень

милая, умная, но как я ей буду все это рассказывать? Про

себя?..

И опять все надолго замолчали, прихлебывая чай. Потом

глухов проговорил негромко:

- чаек какой - просто прелесть! Умелец вы, дмитрий

алексеевич, давно такого не пил... Да-да-да... Конечно, все

это трудно, неясно... А с другой стороны - небо, месяц,

смотрите, какой... Чаек... Сигаретка... Что еще, на самом

деле, человеку надо? По телевизору - многосерийный детектив,

очень недурной... Не знаю, не знаю... Вы вот, дмитрий

алексеевич, что-то там насчет звезд, насчет межзвездного

газа... А какое вам, собственно, до этого дело? Если подумать,

а? Подглядывание какое-то, а? Вот вам и по рукам - не

подглядывайте... Пей чаек, смотри телевизор... Небо ведь не

для того, чтобы подглядывать. Небо ведь - оно чтобы

любоваться...

И тут захаров мальчик вдруг звонко и торжественно

об'явил:

- ты хитрец!

Малянов подумал, было, что это он про глухова. Оказалось

- нет. Мальчик, по-взрослому прищурясь, смотрел на

вечеровского и грозил ему измазанным в шоколаде пальцем.

"Тише, тише..." - С беспомощным укором пробормотал губарь, а

вечеровский вдруг отнял ладони от лица и принял свою

первоначальную позу - развалился в кресле, вытянув и скрестив

длинные ноги. Рыжее лицо его успокоилось.

- Итак, - сказал он, - я рад констатировать, что гипотеза

товарища вайнгартена заводит нас в тупик, видимый

невооруженным глазом. Легко видеть, что в точно такой же тупик

заводят нас гипотезы легендарного союза девяти, таинственного

разума, скрывающегося в безднах мирового океана и вообще любой

разумно действующей силы. Было бы очень хорошо, если бы все

сейчас только одну минуту помолчали и подумали, чтобы

убедиться в справедливости моих слов.

Малянов бессмысленно болтал ложечкой в стакане и думал:

вот стервец, это надо же, как он всех нас купил! Зачем? Что за

спектакль?.. Вайнгартен глядел прямо перед собой, глаза его

постепенно выкатывались, толстые, залитые потом щеки угрожающе

подрагивали. Глухов растерянно глядел на всех по очереди, а

захар просто терпеливо ждал: видимо, драматизм минуты молчания

прошел мимо него.

Потом вечеровский заговорил снова:

- обратите внимание. Для об'яснения фантастических

событий мы попытались привлечь соображения, хотя и

фантастические, но тем не менее лежащие внутри сферы наших

современных представлений. Это не дало нам ничего. Абсолютно

ничего. Валя показал нам это чрезвычайно убедительно. Поэтому,

очевидно, вовсе не имеет смысла... Я бы сказал, тем более не

имеет смысла привлекать какие бы то ни было соображения,

лежащие вне сферы современных представлений. Скажем, гипотезу

бога... Или... Или иные... Вывод?

Вайнгартен судорожно вытер лицо ладонью и принялся

лихорадочно хлебать чай. Малянов спросил с обидой:

- ты что же это - нарочно нас разыграл?

- А что мне оставалось делать? - Отозвался вечеровский,

задирая свои проклятые рыжие брови до самого потолка. - Что

вообще бессмысленно ставить вопрос так, как вы его ставите?

"Союз девяти или тау-китяне..." Да какая вам разница? О чем

здесь спорить? Какой бы вы ответ ни дали, никакой практической

программы действий вы из этого ответа не извлечете. Сгорел у

вас дом, или разбило его ураганом, или унесло наводнением -

вам надо думать не о том, что именно случилось с домом, а о

том, где теперь жить, как теперь жить, что делать дальше...

- Ты хочешь сказать... - Начал малянов.

- Я хочу сказать, - проговорил вечеровский жестко, - что

ничего интересного с вами не произошло. Нечем здесь

интересоваться, нечего здесь исследовать, нечего здесь

анализировать. Все ваши поиски причин есть просто праздное

любопытство. Вам надо думать о том, как теперь вести себя. А

думать об этом - гораздо сложнее, чем фантазировать насчет

царя ашоки. Никто вам не поможет. Никто вам ничего не

посоветует. Никто за вас ничего не решит. Ни академики, ни

даже все прогрессивное человечество... Ну, об этом валя

достаточно хорошо говорил.

Он поднялся, налил себе чаю и снова вернулся в кресло -

невыносимо уверенный, подтянутый, элегантно-небрежный, как на

дипломатическом приеме. Он и чашку-то держал, словно

какой-нибудь там занюханный пэр на файф-о-клоке у королевы...

Мальчик процитировал на весь дом:

- "если больной пренебрегает советами врачей, неаккуратно

лечится, злоупотребляет алкоголем, то примерно через

пять-шесть лет вторичный период сменяется третичным периодом

болезни - последним."

Захар вдруг сказал с тоской:

- ну, почему? Ну, почему именно со мной, с нами?..

Вечеровский с легким стуком поставил чашку на блюдечко, а

блюдечко на стол рядом с собой.

- Потому, что век наш весь в черном, - об'яснил он,

промакивая серовато-розовые, как у лошади, губы белоснежным

платочком. - Он носит цилиндр высокий, и все-таки мы

продолжаем бежать, а затем, когда бьет на часах бездействия

час и час отстраненья от дел повседневных, тогда приходит к

нам раздвоенье, и мы ни о чем не мечтаем...

- Тьфу на тебя, - сказал малянов, а вечеровский

разразился довольным, сытым марсианским уханьем.

Вайнгартен выкопал из переполненной пепельницы чинарик

подлинее, сунул его в толстые губы, чиркнул спичкой и

некоторое время сидел так, совершенно скосив глаза на огонек.

- Действительно... - Произнес он. - Не все ли равно,

какая именно сила... Если она заведомо превышает

человеческую... - Он закурил. - Тля, на которую упал кирпич,

или тля, на которую упал двугривенный... Только я не тля. Я

могу выбирать.

Захар смотрел на него с надеждой, но вайнгартен замолчал.

Выбирать, - подумал малянов. - Легко сказать - выбирать...

- Легко сказать - выбирать! - Начал было захар, но тут

заговорил глухов, и захар с надеждой уставился на него.

- Да ясно же! - Сказал глухов с необычайной

проникновенностью. - Неужели не ясно, что выбирать? Жизнь надо

выбирать! Что же еще? Не телескопы же ваши, не пробирки... Да

пусть они ими подавятся, телескопами вашими! Диффузными

газами!.. Жить надо, любить надо, природу ощущать надо -

ощущать, а не ковыряться в ней! Когда я сейчас смотрю на

дерево, на куст, я чувствую, я знаю - это мой друг, мы

существуем друг для друга, мы друг другу нужны...

- Сейчас? - Громко спросил вечеровский.

Глухов запнулся.

- Простите? - Пробормотал он.

- А ведь мы с вами знакомы, владлен семенович, - сказал

вечеровский. - Помните? Эстония, школа матлингвистики...

Финская баня, пиво...

- Да-да, - сказал глухов, опустив глаза. - Да.

- Вы были тогда совсем другим, - сказал вечеровский.

- Ну, так когда это было... - Сказал глухов. - Бароны,

знаете ли, стареют...

- Бароны также и воюют, - сказал вечеровский. - Не так уж

давно это было.

Глухов молча развел руками.

Малянов ничего не понял в этой интермедии, но что-то в

ней было, что-то неприятное, неспроста они друг другу это все

говорили. А захар, видимо, понял, понял как-то по-своему,

какую-то обиду для себя он почувствовал в этом небольшом

разговоре, какое-то оскорбление, что-то, потому что вдруг с

необычайной резкостью, чуть ли не со злобой почти, выкрикнул,

обращаясь к вечеровскому:

- снегового-то они убили! Вам, филипп павлович, легко

рассуждать, вас-то они за горло не взяли, вам хорошо!..

Вечеровский кивнул.

- Да, - сказал он. - Мне хорошо. Мне хорошо, и вот

владлену семеновичу тоже хорошо. Правда, владлен семенович?

Маленький уютный человек с красными кроличьими глазами за

сильными стеклами старомодных очков в стальной оправе снова

молча развел руками. Потом он встал и, ни на кого не глядя,

проговорил:

- прошу прощенья, друзья, но мне пора идти. Уже

поздно..."

Поиск по сайту: