Глава 8. 15. " Может быть, хочешь переночевать у меня?

15. "... Может быть, хочешь переночевать у меня? -

Спросил вечеровский.

Малянов мыл посуду и обдумывал это предложение.

Вечеровский не торопил его с ответом. Он снова удалился в

общую комнату, некоторое время двигался там, вернулся с кучей

мусора в подмокшей газете и сунул мусор в ведро. Затем он взял

тряпку и принялся вытирать кухонный стол.

Вообще-то после всех сегодняшних событий и разговоров

оставаться одному малянову было как-то не в жилу. А с другой

стороны, бросать квартиру и уходить было как-то неловко и,

прямо скажем, стыдно. Получается, что они меня все-таки

выживают, подумал он. А я терпеть не могу ночевать в чужих

домах, даже у друзей. Даже у вечеровского. Он вдруг совершенно

явственно ощутил аромат кофе. Хрупкая, как розовый лепесток,

розовая чашечка, и в ней - волшебный напиток а ля вечеровский.

Но если подумать, не на ночь же его пить... Кофе можно выпить

утром.

Он домыл последнее блюдце, поставил его в сушилку,

кое-как затер лужу на линолеуме и пошел в большую комнату.

Вечеровский уже сидел там в кресле, развернувшись лицом к

окну. Небо за окном было розовое с золотом, молодой месяц,

словно на минарете, торчал в точности над крышей

двенадцатиэтажника. Малянов взял свое кресло, тоже развернул к

окну и тоже уселся. Теперь их с вечеровским разделял стол, на

котором фил навел порядок: книги лежали аккуратной стопкой,

недельной пыли и следа не осталось, все три карандаша и ручка

аккуратно выстроились рядом с календарем. Вообще, пока малянов

возился с посудой, вечеровский успел навести в комнате

совершенно необычайный блеск - только что не пропылесосил, но

при всем том сам ухитрился остаться элегантным, подтянутым,

без единого пятнышка на кремовых одеждах.

Они молчали и смотрели, как в двенадцатиэтажнике одно за

другим гаснут окна. Появился калям, тихонько мяукнув, вскочил

вечеровскому на колени, устроился и заурчал. Вечеровский тихо

гладил его длинной узкой ладонью, не отрывая глаз от огней за

окном.

- Он линяет, - предупредил малянов.

- Не важно, - отозвался вечеровский тихонько.

Они опять замолчали. Теперь, когда рядом не было потного

красного вайнгартена, совершенно убитого ужасом захара с его

кошмарным ребенком и такого обыкновенного и в то же время

загадочного глухова, когда рядом был только вечеровский,

бесконечно спокойный, бесконечно уверенный в себе и не

ожидающий ни от кого никаких сверхестественных решений, -

теперь все прошедшее казалось не то чтобы сном, а скорее

некоей эксцентрической повестью, и если это даже действительно

произошло, то давно, и не происходило, собственно, а только

начало происходить, а потом перестало. Малянов ощутил даже

смутный интерес к этому полулитературному персонажу: получил

он в конце концов свои пятнадцать лет или все..."

16. "... Вспомнил снегового и пистолет в пижаме, и печать

на двери.

- Слушай, - сказал я. - Неужели они снегового убили?

- Кто? - Не сразу отозвался вечеровский.

- Н-ну... - Начал я и замолчал.

- Снеговой, судя по всему, застрелился, - сказал

вечеровский. - Не выдержал.

- Чего не выдержал?

- Давления. Сделал свой выбор.

Это была не эксцентрическая повесть. Я опять ощутил то же

знакомое оцепенение внутри, забрался в кресло с ногами и

обхватил колени. Сжался так, что хрустнули мускулы. Это ведь

я, это ведь со мной происходит. Не с иваном-царевичем, не с

иванушкой-дурачком, а со мной. Вечеровскому хорошо...

- Слушай, - сказал я сквозь зубы. - Что там у тебя с

глуховым? Странно вы с ним как-то говорили...

- Он меня разозлил, - отозвался вечеровский.

- Чем?

Вечеровский помолчал.

- Не смеет оставаться один, - сказал он.

- Понимаю, - сказал я, подумав.

- Меня злит не то, как он сделал свой выбор, - проговорил

вечеровский медленно, словно размышляя вслух. - Но зачем все

время оправдываться? И он не просто оправдывается, он еще

пытается завербовать других. Ему стыдно быть слабым среди

сильных, ему хочется, чтобы и другие стали слабыми. Он думает,

что тогда ему станет легче. Может быть, он и прав, но меня

такая позиция бесит...

Я слушал его, раскрыв рот, а когда он замолчал, спросил

осторожно:

- ты хочешь сказать, что глухов тоже... Под давлением?

- Он был под давлением. Теперь он раздавлен.

- Подожди, подожди... Позволь!

Он медленно повернул ко мне лицо.

- А ты не понял? - Спросил он.

- Откуда? Он же говорил... Я же своими ушами слышал... Да

просто видно наконец, простым глазом, что человек ни сном, ни

духом... Это же очевидно!

Впрочем, теперь это уже не казалось мне таким очевидным.

Скорее, пожалуй, наоборот.

- Значит, ты не понял, - произнес вечеровский,

разглядывая меня с любопытством. - Гм... А вот захар понял. -

Он впервые за вечер достал трубку и кисет и принялся

неторопливо набивать трубку. - Странно, что ты не понял...

Впрочем, ты был в явно растрепанных чувствах. А между тем

посуди сам: человек любит детективы, человек любит посидеть у

телевизора, сегодня как раз очередная серия этого убогого

фильма... И вдруг он срывается с насиженного места, мчится к

совершенно незнакомым людям - для чего? Чтобы пожаловаться на

свои головные боли? - Он чиркнул спичкой и принялся

раскуривать трубку. Желто-красный огонек заплясал в его

сосредоточенно скошенных глазах. Потянуло медвяным дымком. А

потом - я ведь его сразу узнал. Точнее не сразу... Он очень

сильно переменился. Это ведь был этакий живчик - энергичный,

крикливый, ядовитый... Никакого руссоизма, никаких рюмочек.

Сначала я его просто пожалел, но когда он принялся

рекламировать свое новое мировоззрение, это меня взбесило.

Он замолк и занялся исключительно своей трубкой.

Я снова изо всех сил сжался в комок. Вот, значит, как это

выглядит. Человека просто расплющило. Он остался жив, но он

уже не тот. Вырожденная материя... Вырожденный дух. Не

выдержал... Елки-палки, но ведь бывают, наверное, такие

давления, что никакой человек не выдержит...

- Значит, ты и снегового осуждаешь? - Спросил я.

- Я никого не осуждаю, - возразил вечеровский.

- Н-ну... Ты же бесишься вот... По поводу глухова...

- Ты меня не понял, - с легким нетерпением сказал

вечеровский. - Меня бесит вовсе не выбор глухова. Какое я имею

право беситься по поводу выбора, который делает человек,

оставшийся один на один, без помощи, без надежды... Меня

раздражает поведение глухова после выбора. Повторяю: он

стыдится своего выбора и поэтому - только поэтому! - Старается

соблазнить других в свою веру. То есть, по сути, усиливает и

без того могучую силу. Понимаешь меня?

- Умом - понимаю, - сказал я.

Я хотел добавить еще о том, что и глухова можно вполне

понять, а поняв - простить, что на самом деле глухов вообще

вне сферы анализа, он в сфере милосердия, но я вдруг

почувствовал, что не могу больше говорить. Меня трясло. Без

помощи и без надежды... Без помощи и без надежды... Почему -

я? За что? Что я им сделал?.. Надо было поддерживать разговор,

и я сказал, стискивая зубы после каждого слова:

- в конце концов, существуют такие давления, которых

никакому человеку не выдержать...

Вечеровский ответил что-то, но я не услышал его или не

понял. До меня вдруг дошло, что еще вчера я был человеком,

членом социума, у меня были свои заботы и свои неприятности,

но пока я соблюдал законы, установленные социумом, а это было

вовсе не так уж трудно, - пока я соблюдал эти законы, меня от

всех мыслимых опасностей надежно охраняли милиция, армия,

профсоюзы, общественное мнение, друзья, семья, наконец, и вот

что-то сместилось в окружающем мире, и я превратился в

одинокого пескаря, затаившегося в щели, а вокруг ходят и реют

чудовищные неразличимые тени, которым даже и зубастых пастей

не надо - достаточно легкого движения плавника, чтобы стереть

меня в порошок, расплющить, обратить в ничто... И мне дано

понять, что пока я сижу в этой щели, меня не тронут. Даже еще

страшнее: меня отделили от человечества, как отделяют овцу от

стада, и волокут куда-то, неизвестно куда, неизвестно зачем, а

стадо, не подозревая об этом, спокойно идет своим путем и

уходит все дальше и дальше... Если бы это были какие-нибудь

воинственные пришельцы, если бы это была страшная,

разрушительная агрессия из космоса, из недр океана, из

четвертого измерения - насколько бы мне было легче! Я был бы

одним из многих, мне нашлось бы место, мне нашлось бы дело, я

был бы в рядах! А так я буду погибать у всех на глазах, и

никто ничего не заметит. Слава богу, что хоть ирки здесь нет.

Слава богу, что хоть ее это не касается... Бред! Бред! Чушь

собачья! Я изо всех сил потряс головой и рванул себя за

волосы. И весь этот кошмар из-за того, что я занимаюсь

диффузионной материей?!

- По-видимому, да, - сказал вечеровский.

Я с ужасом взглянул на него, но потом ощутил, что мой

вопль еще отдается в моих собственных ушах.

- Слушай, фил, в этом нет никакого смысла! - Сказал я с

отчаянием.

- С человеческой точки зрения - никакого, - сказал

вечеровский. - Но ведь люди как раз ничего не имеют против

твоих занятий.

- А кто имеет?

- Опять двадцать пять за рыбу деньги! - Произнес

вечеровский, и это было так не похоже на него, что я

расхохотался. Нервно. Истерически. И услышал в ответ довольное

марсианское уханье.

- Слушай, - сказал я. - Ну их всех к черту. Давай чаю

попьем!

Я очень боялся, что вечеровский сейчас скажет, что ему

пора, что завтра ему принимать экзамены, что нужно заканчивать

главу и все такое, и я торопливо добавил:

- давай, а? Я там коробку конфет утаил каких-то. Чего их,

думаю, скармливать вайнгартену... Давай!

- С удовольствием, - сказал вечеровский и с готовностью

встал.

- Знаешь, вот так думаешь, думаешь, - говорил я, пока мы

шли на кухню, пока я наливал и ставил на газ чайник. - Вот так

думаешь, думаешь - в глазах же черно становится. Нельзя так,

нельзя. Такие вот штуки и загубили снегового, я теперь это

точно понимаю. Сидел он у себя в квартире один как перст, все

лампы зажег, но что с этого толку? Эту черноту лампами не

высветишь. Думал я вот так, думал, а потом щелкнуло что-то в

голову - и конец... Чувство юмора терять нельзя, вот что. Это

ведь на самом деле смешно: такая мощь, такие энергии - и все

это, чтобы воспретить человеку разобраться, что бывает, когда

звезда попадает в облако пыли... Нет, правда, ты в это

вдумайся, фил! Смешно ведь, верно?

Вечеровский смотрел на меня с каким-то непривычным

выражением.

- Ты знаешь, дима, - произнес он, - вот юмористический

аспект положения мне как-то в голову не приходил.

- Нет, правда... Как представишь себе... Вот собираются

они там и начинают считать: на исследование кольчатых червей

мы бросим сто мегаватт, на проталкивание такого-то проекта -

семьдесят пять гигаватт, а на запрещение малянову хватит и

десяти. А кто-нибудь там возражает: десятки-де мало. Надо ведь

телефонными звонками его заморочить - раз. Коньяку ему с бабой

подсунуть - два... - Я сел и стиснул руки между коленями. -

Нет, как хочешь, - это смешно.

- Да, - согласился вечеровский. - Это довольно смешно. Не

очень. Воображение у тебя, дима, все-таки убогое. Даже

странно, как ты до своих пузырей додумался.

- Какие пузыри! - Сказал я. - Не было никаких пузырей. И

не будет. Бросьте меня колоть, гражданин начальник, ничего не

видел, ничего не слышал, маруха нинка подтвердит, не было меня

там... И вообще, у меня плановая тема - ик-спектрометр, а все

остальное - интеллигентская вылазка, галилеев комплекс...

Мы помолчали. Тихонько засипел чайник и, приготовляясь

закипеть, начал делать "пф-пф-пф".

- Ну, ладно, - сказал я. - Убогое воображение.

Пожалуйста. Но согласись. Если от всех этих неприятных деталей

отвлечься, чертовски интересно все получается. Все-таки

получается, что они существуют. Столько болтали, столько

гадали, столько врали... Блюдечки дурацкие выдумывали,

баальбекские веранды, а они все-таки существуют. Только,

конечно, совсем не так они существуют, как мы думали... Я,

между прочим, всегда был уверен, что когда они наконец

об'явятся, они будут совершенно не похожи на все то, что про

них навыдумывали...

- Кто это - они? - Рассеянно спросил вечеровский. Он

раскуривал погасшую трубку.

- Пришельцы, - сказал я. - Или, выражаясь по науке,

сверхцивилизация.

- А-а, - сказал вечеровский. - Понимаю. Действительно,

еще никто не додумался, что они будут похожи на девицу со

странным поведением.

- Ладно, ладно, - сказал я. Я поднялся и стал выставлять

на стол все для чая. - У меня воображение убогое, а у тебя

его, видно, и совсем нет.

- Пожалуй, - согласился вечеровский. - Я совершенно не в

состоянии вообразить то, чего, по-моему, не существует.

Флогистон, например, он же теплород... Или, скажем, всемирный

эфир... Нет-нет, ты завари свежий, пожалуйста... И не жалей

заварки.

- Сам знаю, - огрызнулся я. - Так что ты там насчет

флогистона?

- Я никогда не верил во флогистон. И я никогда не верил в

сверхцивилизации. И флогистон, и сверхцивилизации - все это

слишком человеческое. Как у бодлера. Слишком человеческое,

следовательно - животное. Не от разума. От неразумия.

- Позволь! - Сказал я, стоя с заварочным чайником в одной

руке и с пачкой цейлонского в другой. - Но ты же сам признал,

что мы имеем дело со сверхцивилизацией...

- Отнюдь, - сказал вечеровский невозмутимо, - точнее,

отнюдь нет. Это вы признали, что имеете дело со

сверхцивилизацией. А я воспользовался этим обстоятельством

просто для того, чтобы наставить вас на путь истинный...

- Подожди, - сказал я. - А где же конфеты? А!

Я залез в холодильник и вытащил роскошную коробку

"пиковой дамы".

- Видал?

- О! - Сказал вечеровский с уважением.

Мы почали коробку.

- Привет от сверхцивилизации, - сказал я. - Да! Так что

ты там говорил? Совсем меня с толку сбил... Да! Ты что же,

даже после всего утверждаешь...

- Умгу... - Сказал вечеровский. - Утверждаю. Я всегда

знал, что никаких сверхцивилизаций не существует. А теперь,

после всего, как ты выразился, я догадываюсь, почему не

существует.

- Подожди, подожди... - Я поставил чашку. - Почему и так

далее - это все теория, а ты мне вот что скажи... Если это не

сверхцивилизация.. Если это не пришельцы в самом широком

смысле слова, тогда - кто? - Я разозлился. - Ты знаешь

что-нибудь или парадоксами развлекаешься? Один человек

застрелился, из другого сделали медузу... Что ты нам голову

морочишь?

Нет, даже невооруженным глазом было видно, что

вечеровский не занимается парадоксами и не морочит нам голову.

Лицо у него вдруг сделалось серое, утомленное, и проступило на

нем какое-то огромное, доселе тщательно скрываемое, а теперь

вырвавшееся на волю напряжение... Или, может быть, упрямство -

жестокое яростное упрямство. Он даже на себя перестал быть

похож. У него-то ведь лицо в общем скорее вялое, с этакой

сонной аристократической тухлецой, а тут оно все словно

окаменело. И мне опять стало страшно. В этот момент я впервые

подумал, что вечеровский сидит здесь вовсе не потому, что

хочет меня морально поддержать. И вовсе не поэтому он

приглашал меня переночевать у него, а давеча - посидеть у него

и поработать. И хотя мне было очень страшно, я вдруг испытал

прилив жалости к нему, ни на чем, собственно, не основанной,

жалости - только на каких-то мутных ощущениях основанной, да

на том, как вдруг переменилось его лицо.

И тут я вспомнил ни с того ни с сего, что года три назад

вечеровского положили в больницу, но не надолго, скоро

выписали..."

17. "... Неизвестная ранее форма доброкачественной

опухоли. Только через год. А я обо всем этом узнал и вообще

только прошлой осенью, а ведь встречался с ним каждый божий

день, пил у него кофеек, слушал его марсианское уханье,

жаловался ему, что фурункулы одолели. И ничего, ничегошеньки

не подозревал...

И вот сейчас, охваченный этой неожиданной жалостью, я не

удержался и сказал, хотя знал заранее, что говорить это

бессмысленно, толку от этого никакого не будет:

- фил, - сказал я, - а ты что - тоже под давлением?

Конечно, он не обратил на мой вопрос никакого внимания.

Просто не услышал меня. Напряжение ушло с его лица, снова

утонуло в аристократической одутловатости, рыжие веки наползли

на глаза, и он усиленно засопел потухшей трубкой.

- Я вовсе не морочу вам голову, - сказал он. - Вы сами

себе морочите голову. Это же вы придумали свою

сверхцивилизацию, и никак вы не поймете, что это слишком

просто - современная мифология, и не более того.

У меня мурашки поползли по коже. Еще сложнее? Еще,

значит, хуже? Куда же больше?

- Ты ведь астроном, - продолжал он укоризненно. - Ты ведь

должен знать про основной парадокс ксенологии...

- Ну, знаю, - сказал я. - Всякая цивилизация в своем

развитии с высокой вероятностью...

- И так далее, - прервал он меня. - Мы неизбежно должны

наблюдать следы их деятельности, но мы этих следов не

наблюдаем. Почему? Потому что сверхцивилизаций не бывает.

Потому что превращения цивилизаций в сверхцивилизацию

почему-то не происходит.

- Ну да, - сказал я. - Разум губит себя в ядерных войнах.

Чушь все это.

- Конечно, чушь, - спокойно согласился он. - Тоже слишком

просто, слишком примитивно, в сфере привычных представлений...

- Подожди, - сказал я. - Что ты затвердил, как попугай, -

примитивно, примитивно. На самом деле все, наверное, совсем не

так просто... Генетические болезни... Какая-нибудь усталость

от бытия... Целевая переориентация... Об этом же целая

литература существует. Я, например, считаю, что проявления

сверхцивилизаций носят космический характер, мы просто не

умеем отличить их от природных космических явлений. Или,

пожалуйста, наш случай - чем не проявление?

- Человеческое, слишком человеческое, - проговорил

вечеровский. - Они обнаружили, что земляне на пороге космоса,

и, опасаясь соперничества, решили это прекратить. Так?

- Почему бы и нет?

- Да потому, что это - роман. Вернее, целая литература в

ярких дешевых обложках. Это все попытки натянуть фрачную пару

на осьминога. Причем даже не просто на осьминога, а на

осьминога, которого на самом деле не существует...

Вечеровский отодвинул чашку, поставил локоть на стол и,

подперши подбородок кулаком, задрав рыжие брови, стал глядеть

куда-то поверх моей головы.

- Смотри, как у нас забавно получается, - сказал он. -

Казалось бы, два часа назад обо всем договорились: неважно,

какая сила на вас действует, важно - как вести себя под

давлением. Но вот я вижу, что ты об этом совершенно не

думаешь, ты упорно, снова и снова возвращаешься к попыткам

идентифицировать эту силу. И при этом упорно возвращаешься к

гипотезе сверхцивилизации. Ты даже готов забыть и уже забыл

собственные свои маленькие возражения против этой гипотезы. И

я в общем понимаю, почему это с тобой происходит. Где-то в

подсознании у тебя сидит идейка, что любая сверхцивилизация -

это все-таки цивилизация, а две цивилизации всегда сумеют

между собой как-то договориться, найти некий компромисс,

накормить волков и сохранить овец... И уж в самом худшем

случае - сладко покориться этой враждебной, но импозантной

силе, благородно отступить перед противником, достойным

победы, а там - чем черт не шутит! - Может быть и получить

награду за свою разумную покорность... Не выкатывай,

пожалуйста, на меня глаза. Я ведь говорю: это у тебя в

подсознании. И разве только у тебя? Это же очень, очень

человеческое. От бога отказались, но на своих собственных

ногах, без опоры, без какого-нибудь костыля стоять еще не

умеем. А придется! Придется научиться. Потому что у вас, в

вашем положении не только друзей нет. Вы до такой степени

одиноки, что у вас и врага нет! Вот чего вы никак не хотите

понять.

Вечеровский замолчал. Я пытался переварить эту

неожиданную речь, пытался найти аргументы, чтобы возражать,

оспаривать, с пеной у рта доказывать... Что? Не знаю. Он был

прав: уступить достойному противнику - это не позор. То есть

это не он так думает. Это я так думаю. То есть не думаю, а

только сейчас подумал - после того, как он об этом сказал. Но

ведь у меня и на самом деле было ощущение, что я - генерал

разбитой армии и брожу под градом ядер в поисках

генерала-победителя, чтобы отдать ему шпагу. И при этом меня

не столько угнетает само поражение, сколько то проклятое

обстоятельство, что я никак не могу найти этого супостата.

- Как же так - нет врага? - Сказал я наконец. - Кому-то

ведь все это понадобилось!

- А кому понадобилось, - с этакой ленцой произнес

вечеровский, - чтобы вблизи поверхности земли камень падал с

ускорением в девять и восемьдесят один?

- Не понимаю, - сказал я.

- Но ведь он падает именно так?

- Да...

- И сверхцивилизацию ты сюда не притягиваешь за уши?

Чтобы обьяснить этот факт...

- Подожди... При чем здесь...

- Кому же все-таки понадобилось, чтобы камень падал

именно с таким ускорением? Кому?

Я налил себе чаю. В общем-то мне как будто оставалось

сложить два и два, но я все равно ничего не понимал.

- Ты хочешь сказать, что мы имеем дело с каким-то

стихийным бедствием, что ли? С явлением природы?

- Если угодно, - сказал вечеровский.

- Ну, знаешь ли, голубчик!.. - Я развел руками, задел

стакан и залил весь стол. - Ч-черт...

Пока я вытирал стол, вечеровский по-прежнему лениво

продолжал:

- а ты все-таки постарайся отказаться от эпициклов,

попробуй все-таки поставить в центр не землю, а солнце. Ты

сразу почувствуешь, насколько все упростится.

Я бросил мокрую тряпку в мойку.

- То есть у тебя есть своя гипотеза, - сказал я.

- Да, есть.

- Изложи. Кстати, почему ты не изложил ее сразу? Когда

здесь был вайнгартен.

Вечеровский подвигал бровями.

- Видишь ли... Всякая новая гипотеза обладает тем

недостатком, что вызывает всегда массу споров. А мне вовсе не

хотелось спорить. Мне хотелось только убедить вас, что вы

поставлены перед неким выбором, и выбор этот должны сделать в

одиночку, сами. По-видимому, мне это не удалось. А между тем

моя гипотеза, пожалуй, могла бы оказаться дополнительным

аргументом, потому что суть ее... Точнее, единственный

практический вывод из нее состоит как раз в том, что у вас

сейчас нет не только друзей, но даже и противника. Так что,

может быть, я и ошибся. Может быть, мне следовало пойти на

утомительную дискуссию, но зато тогда вы яснее бы представляли

себе свое истинное положение. А дела, на мой взгляд, обстоят

следующим образом...

Нельзя сказать, чтобы я не понял его гипотезу, но не могу

сказать, что я осознал ее до конца. Не могу сказать, что его

гипотеза убедила меня, но, с другой стороны, все происходившее

с нами в нее укладывалось. Более того, в нее укладывалось

вообще все, что происходило, происходит и будет происходить во

вселенной, и в этом, если угодно, заключается и слабость этой

гипотезы. Было в ней что-то от утверждения, что веревка есть

вервие простое...

... Если бы существовал только закон неубывания энтропии,

воцарился бы хаос. Но, с другой стороны, если бы существовал

или хотя бы возобладал только непрерывно совершенствующийся и

всемогущий разум, структура мироздания тоже нарушилась бы.

Это, конечно, не означало бы, что мироздание стало бы хуже или

лучше, оно бы просто стало другим, ибо у непрерывно

развивающегося разума может быть только одна цель: изменение

природы природы. Поэтому сама суть "закона вечеровского"

состоит в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и

развитием разума. Поэтому нет и не может быть

сверхцивилизаций, ибо под сверхцивилизацией мы подразумеваем

именно разум, развившийся до такой степени, что он уже

преодолевает закон неубывания энтропии в космических

масштабах. И то, что происходит сейчас с нами, есть не что

иное, как первые реакции мироздания на угрозу превращения

человечества в сверхцивилизацию. Мироздание защищается.

Не спрашивай меня, говорил вечеровский, почему именно

малянов и глухов оказались первыми ласточками грядущих

катаклизмов. Не спрашивай меня, какова физическая природа

сигналов, потревоживших равновесие в том уголке мироздания,

где глухов и малянов затеяли свои сакраментальные

исследования. Вообще не спрашивай меня о механизмах действия

этого закона - я об этом ничего не знаю, так же, как никто

ничего не знает, например, о механизмах действия закона

сохранения энергии. Просто все процессы происходят так, что

энергия сохраняется. Просто все процессы происходят так, чтобы

через миллиард лет эти работы малянова и глухова, слившись с

миллионами и миллионами других работ, не привели бы к концу

света. Имеется в виду, естественно, не конец света вообще, а

конец того света, который мы наблюдаем сейчас, который

существовал уже миллиард лет назад и которому малянов и

глухов, сами того не подозревая, угрожают своими

микроскопическими попытками преодолеть энтропию...

Вот так примерно - не знаю уж, правильно или не совсем

правильно, а может быть, и вовсе неправильно - я его понял. Я

даже спорить с ним не стал. И без того дело было дрянь, а уж в

таком аспекте оно представлялось настолько безнадежным, что я

просто не знал, что сказать, как к этому относиться и зачем

вообще жить. Господи! Малянов д. А. Версус мироздание! Это

даже не тля под кирпичом. Это даже не вирус в центре солнца...

- Слушай, - сказал я. - Если все это так, какого черта

тут вообще разговаривать? Да провались они, мои м-полости...

Выбор! Да какой тут может быть выбор?

Вечеровский медленным движением снял очки и принялся

водить мизинцем по натертой горбинке носа. Он очень долго,

изнурительно долго молчал. А я ждал. Потому что шестым

чувством понимал: не может вечеровский бросить меня вот так,

никогда бы этого не сделал, никогда бы мне всего этого не

рассказал, если бы не существовал какой-то выход, какой-то

вариант, какой-то все-таки, черт возьми, выбор. И вот он

кончил сандалить свой нос, снова надел очки и тихонько

произнес:

- "сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану

смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор все тянутся

передо мной кривые, глухие окольные пути..."

- Ну? - Сказал я.

- Повторить? - Спросил вечеровский.

- Ну, повтори.

Он повторил. Мне захотелось заплакать. Я торопливо

поднялся, налил чайник и снова поставил его на газ.

- Хорошо, что чай на свете есть, - сказал я. - Давно бы

уже пьяный под столом валялся...

- Я все-таки предпочитаю кофе, - сказал вечеровский.

И тут я услышал, как в замке входной двери поворачивается

ключ. Я, наверное, стал бледный, а может быть, даже синий,

потому что вечеровский вдруг тревожно подался ко мне и тихо

проговорил:

- спокойно, дима, спокойно... Я с тобой.

Я едва слышал его.

Там, в прихожей, открылась вторая дверь, зашуршала

одежда, послышались быстрые шаги, отчаянно завопил калям, и -

я все еще сидел, как деревянный, - запыхавшийся иркин голос

произнес: "калямушка..." И сразу же:

- димка!

Не помню, как меня вынесло в коридор. Я схватил ирку в

охапку, стиснул ее, прижался (ирка! Ирка!), Вдохнул запах

знакомых духов - у нее были мокрые щеки, и она тоже бормотала

что-то странное: "ты живой, господи... Что я только не думала!

Димка!" Потом мы опомнились. Во всяком случае, я опомнился. То

есть до меня дошло, что она бормочет. И мой аморфный

деревянный ужас сменился вполне конкретным житейским испугом.

Я поставил ее на ноги, отстранился, вгляделся в заплаканное

лицо (она была даже не подмазана) и спросил:

- что случилось, ирка? Почему ты здесь? Бобка?

По-моему, она меня не слушала. Она цеплялась за мои руки,

лихорадочно шарила мокрыми глазами по моему лицу и все

повторяла:

- я же чуть с ума не сошла... Я думала, что уже и не

успею... Что же это такое...

Не разнимая рук, мы протиснулись в кухню, я усадил ее на

свою табуретку, а вечеровский молча налил ей крепкого чаю

прямо из заварочного чайника. Она жадно выпила, расплескав

половину на пыльник. На ней лица не было. Она так осунулась,

что я с трудом ее узнавал. Глаза были красные, волосы

растрепаны, торчали космами. Тут меня затрясло, и я привалился

задом к мойке.

- С бобкой что-нибудь? - Проговорил я, еле ворочая

языком.

- С бобкой? - Повторила она бессмысленно. - При чем здесь

бобка? Я из-за тебя чуть с ума не сошла... Что здесь

произошло? - Закричала она вдруг. - Ты болел? - Глаза ее снова

обежали меня. - Ты же здоров, как бык!

Я почувствовал, что нижняя челюсть у меня отвисла, и

захлопнул рот. Ничего было не понять. Вечеровский очень

спокойно спросил:

- ты получила что-нибудь дурное про диму?

Ирка перестала обследовать меня глазами и поглядела на

него. Потом она вдруг сорвалась с места, выбежала в прихожую и

сейчас же вернулась, на ходу копаясь в сумочке.

- Вы посмотрите... Посмотрите, что я получила... -

Гребенка, патрон с помадой, какие-то листки и коробочки,

деньги сыпались на пол. - Господи, где же это... Да! - Она

швырнула сумку на стол, сунула трясущуюся руку в карман

пыльника, не сразу попала - и выхватила смятую телеграмму. -

Вот!

Я схватил телеграмму. Пробежал. Ничего не понял... Успеть

снеговой... Еще раз пробежал глазами, потом от отчаяния -

вслух:

- димой плохо торопитесь успеть снеговой... Как -

снеговой? - Сказал я. - Почему - снеговой?

Вечеровский осторожно отобрал у меня телеграмму.

- Отправлено сегодня утром, - сказал он. - Все заверки,

насколько я понимаю, в порядке...

- Когда отправлена? - Спросил я громко, как глухой.

- Сегодня утром. В десять часов двадцать две минуты.

- Господи! Да что же он - подшутил надо мной так? -

Сказала..."

Поиск по сайту: