НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОСНОВАНИЯ ИНОГО

С точки зрения внутреннего развития, Лютер достиг поворотной точки в своей судьбе. Лидера оппозиции пригласили взять власть, хотя и весьма ограниченную. Разрушителя попросили строить. Такую перемену нельзя, конечно, назвать радикальной, поскольку с самого начала все его труды носили созидательный характер и до самого конца он не переставал громить папство. Однако существовала огромная разница между выступлением против "гнусной буллы антихриста" и созданием новой модели Церкви, государства и общества, новой церковной организации, новой церковной обрядности и текста Писания на народном языке.

В основе выполнения этой задачи лежали два соображения. Первое было связано с конкретными принципами, которые Лютер стремился реализовать, а второе - с людьми, представлявшими собой то поле, на котором этим идеям предстояло претвориться в жизнь. Ко времени возвращения в Виттенберг взгляды Лютера уже по большей части сформировались. Борьба должна была лишь помочь более точно определить приоритеты. Практический опыт подсказывал, каким путем следует наступать или где занять оборону, а долгие годы, проведенные За кафедрой и в учебных аудиториях, изобиловали многочисленными примерами.

Необходимо постоянно принимать во внимание те принципы, которые Лютер исповедовал в религии и нравственности, иначе временами его побуждения могут показаться неясными и даже поверхностными. В основе всех его действий лежал принцип приоритета религии. В общество, где интересы сословия менее привилегированного сводились в основном к картам, попойкам и женщинам - Вормсский сейм получил прозвище "истинного Венусберга", - в эпоху, когда сильные мира сего прославлялись в

свершениях человеческих, ворвался Лютер - человек, которого очаровывало пение ангелов, потрясал гнев Божий, лишало дара речи чудо творения, трогала милость Божья; который пылал огнем Божьим. С его точки зрения, лишь один вопрос был важен: "Каким предстану я пред Богом?" Лютер не чурался таких земных забот, как необходимость убедить курфюрста в неотложном ремонте городской стены, дабы крестьянские свиньи не посягали на огороды горожан, но, в сущности, его мало интересовали свиньи, огороды, стены, города, князья, равно как все и каждое из удовольствий и тягот этой земной жизни. Единственно важной для него проблемой всегда оставался Бог и отношение человека к Богу. По этой причине он был довольно равнодушен к вопросам политическим и социальным. Все, что содействовало уяснению, распространению и воплощению в жизнь Слова Божьего, следовало поощрять; всему же мешавшему этому следовало противодействовать. Вот почему представляется бессмысленным вопрос о том, был ли Лютер демократом, аристократом, автократом или кем-либо еще. Религия являлась для него основной составлющей человека, все же остальное - второстепенным.

И, конечно же, под религией он понимал христианскую религию. В его эпоху так сказал бы каждый, хотя в основном подобное восприятие диктовалось соображениями национальной или европейской гордости. Лютер же говорил так, поскольку испытал полную несостоятельность какого-либо иного подхода к Богу, помимо самораскрытия в Иисусе Христе. "Не может быть основания иного, нежели то, что заложено в Иисусе Христе, Господе нашем".

Природа, история и философия

Природа не способна явить нам Бога. Природа воистину неописуемо прекрасна, и всякая частичка творения раскрывает нам созидательные дела Божьи - только имей желание увидеть их. Но именно здесь и возникает сложность. Если человек верит в благодеяния Божьи, то его заставит трепетать от изумления и счастья пробуждающийся рассвет, когда ночь уже не ночь, а день еще не день, но свет незаметно рассеивает мглу. Сколь изумительны облака, воздвигаемые на небе без опор, и твердь небесная, держащаяся без помощи колонн! Как прекрасны птицы небесные и цветы полевые! "Если удастся вам понять одно-единственное зернышко пшеницы, то вы умрете от удивления". Во всем этом присутствует Бог. Он во всякой твари, как внутри, так и вовне, объемлет всю ее, пребывает над ней и под ней, перед ней и за ней; то есть не может быть ничего, более присущего внутренне всякой твари и скрытого в ней, чем Бог. "Ибо мы Им живем и движемся и существуем". Вне Его - только небытие. Бог наполняет всю Вселенную, но Он не ограничен Вселенной. "Куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо. Ты там; сойду ли в преисподнюю и там Ты!" Но кто все это видит? Лишь вера и дух. Беда Эразма заключалась в том, что его не поражало чудо развития ребенка во чреве матери. Он не размышлял над браком в благоговейном удивлении, не восхвалял и не благодарил Бога за чудо цветка или за силу, дающую прорастающему зерну способность сокрушать камень. Он смотрит на эти чудеса подобно корове, взирающей на новые ворота. Недостаточность веры подтверждается неспособностью удивляться, ибо природа являет откровение лишь тем, кто уже имеет откровение Божье.

Не лучше обстоит дело с историей, которая также неспособна явить Бога, ибо вся история с первого взгляда представляется лишь комментарием к тексту. "Он низвергает могущественных со своих престолов и возвышает к могуществу людей низкого звания". Бог позволяет на какое-то время главенствовать на мировой сцене могучим империям - Ассирии, Вавилону, Персии, Греции и Риму. Затем, когда одна из них переполнит чашу терпения своей самонадеянностью, Бог помещает меч в руку следующей, позволяя ей повергнуть во прах хвастунью, чтобы, в свою очередь, самой быть поверженной, возгордившись от своего могущества в истории. И вновь мы встречаем тему, характерную для августинианства, поскольку для Августина история лишь иллюстрирует человеческую жажду власти и справедливость смирения высокомерия Богом. "Но, может быть. Бога развлекает этот театр марионеток?" - задается вопросом Лютер.

Еще большее смущение вызывает признание того, что очень уж часто Бог не низвергает могущественного и не возвышает к власти людей низкого звания. Вместо этого Он оставляет их существовать в мерзости запустения без должного воздаяния. Во всей истории мы видим святых, которых презирают и отвергают, отталкивают, оскорбляют и втаптывают в грязь. Иосиф, например, без достаточных на то причин был схвачен своими братьями, брошен в колодец, продан измаильтянам и уведен в египетское рабство. И именно за свою честность он был вознагражден обвинением в прелюбодеянии и брошен в темницу. А Деве Марии, после того, как ангел Гавриил возвестил, что ей предстоит стать матерью Всевышнего, пришлось выносить подозрительность своего мужа. Иосифа можно понять, поскольку он еще не жил со своей женой, а она в течение трех месяцев отсутствовала вместе со своей двоюродной сестрой Елизаветой. И совершенно естественно, что он не мог верно понять ее положения до тех пор, пока ангел не посетил его во сне. Но отчего Богу надобно было наставить Иосифа лишь после того, как Мария претерпела позор?

Некоторые из бедствий, обрушившиеся на праведных, были, по мнению Лютера, работой дьявола, и в этом вопросе он следовал известной августианской концепции дуализма - извечного конфликта между градом Божьим и земным городом, которым правит сатана. Таким образом, Лютер мог смириться с беспорядками, поскольку дьявол обязан выступать против веры, а беспорядки есть доказательство того, что вера присутствует и подвергается нападению. Но не всегда ответственность за смуту несет дьявол. Бог проявляется и в противоречиях. Деве Марии надлежало пройти через позор, прежде чем быть прославленной. Иосиф должен пережить унижение ложного обвинения - лишь после этого он может стать первым лицом в Египте и спасителем страны. В подобных ситуациях Бог проявляет Себя косвенным образом. Иосифу предстояло пройти через ужасные душевные муки. Он восклицал: "О, если бы только я мог вернуться к своему отцу!" Но затем брал себя в руки и говорил: "Держись. Лишь бы вырваться из этой темницы. Держись. Лишь бы не умереть в бесчестье в тюрьме! Держись". Подобные сменяющие друг друга волны тревоги и спокойствия были обычным для него состоянием, пока он не увидел в происходящем руку Божью.

Нет спасения от ужасов тьмы, поскольку Бог "прежде, чем стать Богом, должен первоначально представиться дьяволом. Невозможно достигнуть небес, не спустившись сперва в ад. Невозможно стать детьми Божьими, не побывав сперва детьми дьявола. Равным же образом, прежде чем ложь мира будет распознана, она первоначально должна быть принята за истину".

Должно быть так. И все же Бог, в сущности, не оставил нас. Он просто скрылся, и напрямую мы не можем отыскать Его. Отчего Бог предпочел скрываться от нас, мы не знаем. Но знаем мы и то, что по природе своей неспособны пребывать в присутствии Его славы. "Давид не говорил с абсолютным Богом, встречи с Которым должно бояться, ибо она несет нам смерть, - ведь природа человеческая и абсолютный Бог несовместимы. И совершенно определенно, что в присутствии славы Божьей природа человеческая неминуемо должна погибнуть. Поэтому Давид говорил не с абсолютным Богом, но с Богом, облеченным в Слово и скрытым в нем".

Не может явить Бога и философия. В этом утверждении Лютер отчасти повторял поздних схоластов, на чьих работах он взрастал. Оккамисты разрушили концепцию синтеза Фомы Аквинского, согласно которой природа и разум проходят неизменно установленными стадиями развития к благодати и откровению. Взамен эти богословы предложили существование огромного разрыва между природой и благодатью, между разумом и откровением. Столь огромного, что философия и теология вынуждены обращаться к двум отличным друг от друга типам логики и даже использовать две разновидности арифметики. Классической иллюстрацией этого является доктрина о Троице, предполагающая, что Три Личности есть единый Бог. Согласно человеческой арифметике, это представляется абсурдом, однако, согласно арифметике Божественной, этому следует верить. В данном вопросе Лютер пошел дальше своих учителей, высказав утверждение, что хотя согласно установлениям человеческой логики два плюс пять равняется семи, но если Бог объявит, что сумма равняется восьми, этому следует верить наперекор логике и наперекор чувствам. Во всем этом Лютер соглашался со своими учителями, однако подобные головоломки несколько тревожили его.

Несостоятельность философии представлялась ему наиболее очевидной и гнетущей в таких положениях, где его учитель, св. Августин, подчеркивал противоречия между человеком природным и человеком искупленным, углубляя при этом одновременно и ту пропасть, которая разделяет религию природную от религии, данной через откровение. Августин готов был допустить, что в чем-то человек все же подобен Богу, по образу Которого он сотворен. Грехопадение Адама стерло не все черты этого образа, но они ничего не говорили тому, кто не знаком с изначальным замыслом. Поздние схоласты утверждали, что подобно тому, как коровьи следы на лугу напоминают о корове лишь тому, кто ранее видел корову, так и троичная структура человека, обладающего разумом, памятью и волей, напоминает о троичной структуре Бога лишь тому, кто уже постиг эту доктрину. Лютер использовал всю эту систему логики целиком и применил ее куда более решительно и остро, поскольку для него данные проблемы носили не столько метафизический, сколько религиозный характер. Он обратился прежде всего не к структуре Бога, но к характеру Божьему. Структура Его остается неразрешимой тайной, и разумнее всего этой тайны не касаться. Но мы должны задаться следующими вопросами: Он благ? Он справедлив? Он благ по отношению ко мне? На сердце Августина снизошел покой после того, как он оказался под игом, ставшим благом для него. Лютер же так и не прекратил попыток разрешить эти старые и мучительные вопросы.

Христос как единственный Источник откровения

Стремление получить ответ привело Лютера к поискам Бога там, где Он явил Себя, а именно во плоти Иисуса Христа, нашего Господа, Который есть единственный Источник откровения о Боге.

"Пророк Исаия сказал: "Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий". Не полагаете ли вы, что это и есть тот свет невыразимый, каковым нам дозволено узреть сердце Божье и глубину Божественности? И что дозволено нам также понять и помыслы дьявола, и суть греха, и то, как освободить себя от него, и сущность смерти, и как нам спастись. И что есть человек, и что есть мир, и как надобно нам вести себя в нем. Ранее никто не знал в точности, что такое Бог и есть ли бесы; что такое грех и смерть, не говоря уже о том, как можно спастись. Все это дано нам Христом. В этом тексте Он назван Крепким и Чудным.

Он единственный способен избавить человека от рабства греха и от врат смерти. Он единственный - надежда всякого сообщества, способного существовать на земле. Где людям неведомо Вифлеемское Дитя, там раздоры, вражда и война. Ангелы провозгласили мир за земле, и так должно быть для знающих и приемлющих сию Библию. Ибо что там, где нет Иисуса Христа? Что являет собой мир, если не совершенный ад, где лишь ложь, воровство, обжорство, пьянство, разврат, ссоры и убийства. Это сам дьявол наяву. Нет ни доброты, ни чести. Никто никому не может верить. К друзьям следует относиться столь же недоверчиво, как к врагам, а то и еще недоверчивее. Вот царство мира, где дьявол владычествует и правит. Но ангелы своею песнью извещают, что познавшие и принявшие Младенца Иисуса не только чтят Бога, но и к своим собратьям относятся как к богам, пребывая в мирном расположении, являя готовность помочь любому и наставить его. Они свободны от зависти и раздоров, ибо христианский путь покоен и дружелюбен в мире и братской любви, где всякий с радостью сделает для другого все, что только может".

В таком случае все представлялось простым. "Уверуйте в Господа Иисуса Христа и спасены будете" - но вера во Христа далеко не столь проста и легка, ибо Он - удивительный царь, оставляющий Свой народ вместо того, чтобы защищать его. Прежде чем спасти, Он превращает человека в отчаявшегося грешника. Прежде чем даровать мудрость, Он превращает человека в глупца. Прежде чем даровать жизнь, Он убивает. Прежде чем даровать почести. Он ввергает человека в бесчестье. Это странный царь. Который ближе всего, когда Он далек, и дальше всего, когда Он рядом.

Попытка Эразма сделать христианство простым и легким никоим образом не устраивала Лютера по той причине, что Христос должен ввергать в глубочайший соблазн. Необходимо прежде продемонстрировать человеку его испорченность, и лишь затем станет возможным раскрыть ему глаза. Один из студентов Лютера вспоминал:

"В канун Рождества 1538 года доктор Мартин Лютер был необычайно весел. Все слова его, песни и помыслы были о воплощении Господа нашего. Затем, вздохнув, он сказал: "О, бедные мы люди, если мы столь холодны и безразличны к дарованной нам великой радости. Сие воистину есть величайший дар, далеко превосходящий все остальное из сотворенного Богом. А вера наша слаба, хотя ангелы провозглашают и проповедуют, и поют, и в праведной их песне вся сущность христианской религии, ибо в словах "слава в вышних Богу" заключена вся суть богопоклонения. Этого ангелы желают нам, и это принесено нам во Христе. Ибо мир от грехопадения Адама не знает ни Бога, ни Его творения. Сколь чудесны, праведны и счастливы были бы помыслы человека, не впади он во грех! Как мог бы он размышлять о проявлении Бога во всем Его творении и видел бы в самом малом и неприметном цветке всемогущую мудрость и благость Божью! Всякое дерево и всякая ветвь должны цениться превыше золота или серебра. И при верном рассуждении всякое зеленое дерево, несомненно, прекраснее золота или серебра. Размышления о творении в целом и особенно об украшающих землю простейших полевых травах со всей очевидностью доказывают, что Господь Бог наш Своим созидательным талантом превосходит всякого художника. Адам и дети его могли бы прославиться во всем этом, но прискорбное грехопадение обесчестило Творца и оскорбило Его. Вот отчего прекраснейшие ангелы призывают падших людей вновь уверовать во Христа и возлюбить Его, чтобы одному лишь Богу воздавать почести и иметь возможность прожить эту жизнь в мире с Богом и друг с другом"".

Причина, по которой вера столь тяжела, а разум столь несостоятелен, далеко выходит за пределы разума. Лютер часто обрушивался на разум, отчего его изображали законченным иррационалистом в религии. Этим совершенно искажались его намерения. Он использовал все возможности разума в смысле логики. В Вормсе и других местах Лютер часто просил, чтобы его наставили на основании Писания и разума. В этом смысле разум означал логические выводы из известных предпосылок; когда же Лютер обрушивался на разум-блудницу, он подразумевал нечто совсем иное. Лучше всего, наверное, назвать это здравым смыслом. Он подразумевал то, как человек обычно ведет себя, чувствует и думает. Недоступны для человека не слова Божьи - совершенно непостижимы Его деяния.

"Когда мне говорят, что Бог стал человеком, я могу согласиться с этим, но совершенно не понимаю, что это означает. Ибо какой человек, если дать ему возможность следовать своим естественным побуждениям, будь он Богом, способен смирить себя до того, чтобы лежать в яслях для осла или висеть на кресте? Бог возложил на Христа все наши беззакония.

Именно эту невыразимую и бесконечную милость Божью убогое человеческое сердце не способно уразуметь и уж тем более выразить - эту неизмеримую глубину и пылающий жар обращенной к нам любви Божьей. И воистину щедроты милосердия Божьего не только затрудняют нам веру, но и вызывают недоверие. Ибо я слышу не только о том, что Бог всемогущий, Творец и Создатель всего сущего, благ и милосерден, но также и то, что Всевышний столь неравнодушен ко мне, падшему грешнику, сыну гнева, обреченному на погибель вечную, что, не пожалев Сына Своего единственного. Он послал Его на самую унизительную смерть, дабы, вися между двумя разбойниками, Он стал бы проклятием и грехом вместо меня, чтобы я стал праведным, благословенным, сыном и наследником Божьим. Кто способен в достаточной мере выразить столь необычайную в своем величии благость Божью? Поэтому Священное Писание повествует никак не о вопросах философских или политических, но о совсем ином, а именно - о невыразимых и совершенных Божественных дарах, далеко выходящих за пределы способностей как людей, так и ангелов".

Лишь в Боге возможно обрести мир. Бога можно познать лишь через Христа, но как приблизиться ко Христу, когда пути Его столь же непостижимы? Ответ на это заключается не в том, что мы видим, но в вере, радостно ступающей во тьме. Но опять же как можно прийти к такой вере? Она - дар Божий. Ее невозможно приобрести каким-либо волевым актом.

Слово и таинства

Но человек не оставлен в совершенной беспомощности. Он может обратиться к тем Богом назначенным источникам, в которых Он раскрывает Себя. Все вместе они собраны в Слове. Его не следует приравнивать ни к Писанию, ни к таинствам, хотя действует оно через людей и пребывает в них. Слово - это не Библия, в смысле написанной книги, поскольку "Евангелие по сути своей не то, что содержится в книгах и записано буквами, но, скорее, устное проповедование и живое слово, голос, разносящийся по всему миру и обращенный к каждому". Это Слово должно быть услышано. Над Словом надо размышлять. "Не через мысли, мудрость или волю вера Христова приходит к нам, но через неизъяснимое и скрытое действие Духа, Который дается по вере во Христа лишь через слышание Слова и без свершения каких бы то ни было дел с нашей стороны". Требуется значительно больше, нежели просто чтение. "Никто не может постичь Слово лишь посредством усердного чтения и размышления. Есть высшая школа, где единственно возможно познать Слово Божье. Необходимо удалиться в пустыню. Тогда к человеку приходит Христос, благодаря чему такая личность обретает способность судить мир".

Вера дается также и тем, кто обращается к внешним ритуалам, которые также назначены Богом как способ откровения, - к таинствам.

"Ибо хотя Он повсюду и во всем сущем, и я могу найти Его в камне, огне, воде или веревке, поскольку Он, несомненно, в них присутствует, однако Он не желает, чтобы я искал Его вне Слова, чтобы я бросался в огонь или воду, или вешался на веревке. Он повсюду, но желает, чтобы вы искали Его не повсюду, но лишь там, где есть Слово. Там вы воистину найдете Бога, если ищете Его - в Слове. Говорящие, что нет смысла в том, чтобы Христос пребывал в хлебе и вине, не знают и не видят. Безусловно, Христос пребывает со мною в темнице и в мученической смерти, а иначе где бы я был? Он воистину присутствует там Словом, однако не в том смысле, что в таинстве, поскольку Он связан телом Своим и кровью со Словом, и в хлебе и вине телесно должен быть воспринимаем".

Вот религиозные принципы Лютера: религия должна занимать первостепенное место; христианство является единственной истинной религией, которая воспринимается верою, передаваемой посредством Писания, проповедования и таинств.

Практические выводы из подобной точки зрения очевидны. Религия должна иметь приоритет над всеми остальными институтами. Изучение Писания следует поощрять как в Церкви, так и в школе. В Церкви кафедра и алтарь должны дополнять друг друга.

Подразумевались и иные, не столь очевидные последствия. Если религия занимает центральное место, то все человеческие отношения должны быть ею обусловлены. Союзы, дружественные связи и партнерства будут прочными лишь в том случае, если они основаны на общей вере. Современники иногда негодовали по поводу того, что Лютер готов разрушить человеческие отношения и церковные союзы из-за разногласий в единственном пункте вероучения. На это он отвечал, что логики в подобном заявлении не больше, чем в утверждении, что неразумно разрывать дружеские отношения единственно из-за того, что ваш друг задушил свою жену или ребенка. Отвергать Бога в одном пункте значит восставать против Бога в целом.

И вновь та исключительность, которой Лютер наделял христианство, непременно выливалась в приговор отрицания других религий, таких, как иудаизм. Лютер мог быть снисходительным по отношению к тем, кто поклоняется ложным богам, или же не проявлять снисходительности, но простить им их заблуждения он был не в состоянии. Равным же образом не мог он терпимо относиться и к тем, кто неверно толкует Писание или таинства.

Угроза нравственности

Многие полагали, что излишняя погруженность Лютера в вопросы религии несет опасность для нравственности. В особенности это относилось к утверждению Лютера, что добродетельное поведение не приносит человеку никаких заслуг перед Богом. Утверждалось, что подобная концепция подорвет основополагающие побудительные мотивы к добропорядочности. Лютеру возражали теми же доводами, что и Павлу. Если мы спасаемся не заслугами, но благодатью, то "оставаться ли нам во грехе, чтобы умножилась благодать"? И Павел, и Лютер отвечали: "Боже избавь". Любому внимательному исследователю Лютера известно, что он был далеко не равнодушен к вопросам нравственности. Однако и обвинения имели под собой почву. Действительно, иногда слова Лютера воспринимались как явный подрыв морали. Классическим примером является ресса fortiter:

"Грешите в полную меру своих способностей. Бог может простить лишь закоренелого грешника". Но было бы в высшей степени несправедливо представлять дело так, будто это высказывание выражает взгляды Лютера на нравственность, поскольку слова эти он произнес, громогласно подшучивая над пребывавшим в смятении и угрызениях совести слабовольным Меланхтоном. По сути дела, Лютер посоветовал ему то же самое, что некогда Штаупиц - ему, сказав, что прежде, чем надоедать исповеднику, Лютеру следует пойти и совершить реальный грех, например, отцеубийство. Безусловно, Штаупиц никоим образом не советовал Лютеру убить своего отца. Также и Лютер прекрасно знал, что его шутка не побудит непоколебимого Меланхтона отказаться от соблюдения десяти заповедей. Лютер хотел лишь сказать, что, может быть, неплохо было бы Меланхтону несколько подпортить свою репутацию.

Лютер иногда повторял, что один грех бывает необходим в качестве лекарства для излечения другого. Безупречная репутация несет в себе угрозу наихудшего из всех грехов - гордыни. Следовательно, совершая иногда ошибки, вы вырабатываете в себе смирение. Но единственными грехами, которые Лютер рекомендовал для того, чтобы не выглядеть безупречным, были некоторые излишества в еде, питье и сне. Подобные контролируемые излишества можно использовать в качестве противоядия против высокомерия.

Однако действительно среди его высказываний было и такое, в котором можно услышать не вполне нравственные нотки. Имеются в виду слова Лютера о том, что добрые дела без веры "тщетны и подлежат осуждению как грех". Эразм ужаснулся, услышав такой выпад против честности и благопристойности. Но Лютер вовсе не хотел сказать, что с общественной точки зрения пристойное поведение ничуть не лучше непристойного. В действительности он имел в виду, что благопристойность человека, который ведет себя так лишь из страха за свою репутацию в глазах Божьих, "тщетна и подлежит осуждению как грех", и куда хуже, чем недостойное поведение человека, умышленно преступающего нравственные нормы. Слова Лютера по сути своей есть лишь характерная для него парадоксальная интерпретация притчи о раскаявшемся мытаре.

Но, наверное, самая большая угроза, которую Лютер нес для нравственности, заключалась в том, что он предоставил нравственности свободу. Он не терпел даже малейшего ослабления жестких требований Нового Завета. Христос призвал отдать свою одежду, не думать о завтрашнем дне, ударившему вас по щеке подставить другую, покинуть отца и мать, жену и ребенка. Католическая Церковь средневековья изобрела несколько способов смягчить жесткость этих требований. Один из них заключался в том, что христиане как бы подразделялись на несколько категорий, и лишь героическим душам предписывалось выполнять наиболее тяжкие установления Евангелия. Применение наставлений о совершенстве ограничивалось монашеством. Лютер затворил эту лазейку, упразднив монашество. Другой способ заключался в том, что проводилось различие между непрекращающимся и обыденным. Ревностные христиане должны любить Бога и ближнего непрестанно, простые же христиане - лишь обычно. Лютер с презрением относился ко всей казуистике подобного рода. Когда же ему напоминали о том, что без подобного рода предписаний выполнение требований Евангелия становится невозможным, он отвечал: "Безусловно. Мы не в состоянии выполнить повеления Божьи". Но в таком случае всплывает все тот же старый вопрос: если цель недостижима, то зачем к ней стремиться?

Здесь необходимо совершенно ясно представлять себе, что именно Лютер имел в виду, называя цель недостижимой. Он, безусловно, подразумевал, что благороднейшие человеческие свершения мало что значат в глазах Божьих. Все люди грешники. Но по этой причине нельзя всех считать негодяями. Определенный уровень нравственности вполне достижим. Даже евреи, турки и язычники способны соблюдать естественный закон, заключенный в десяти заповедях.

"Не укради" - мог бы начертать мельник на мешке с мукой, булочник на булке, сапожник на сапожной колодке, портной на материи, а плотник на своем топоре.

Искушений, конечно же, избежать невозможно, но если мы не можем удержать птиц от того, чтобы они летали над нашими головами, это вовсе не означает, что мы должны позволять им вить гнезда у нас в волосах.

Такой подход формировал прочную основу для истинно нравственного поведения даже вне христианства.

Но вновь опасность для нравственности возникает именно из-за того, что всего этого недостаточно. Бог требует не только определенных действий, но и определенного отношения. Он похож на мать, которая просит свою дочь приготовить обед или подоить корову. Соглашаясь, дочь может радоваться или ворчать. Бог требует

не только того, чтобы мы воздерживались от прелюбодеяния, но и настаивает на чистоте наших помыслов и сдержанности в браке. Этим стандартам соответствовать мы не в состоянии. "Лошадью можно править с помощью позолоченных поводьев, но кто способен управлять собой, когда дело заходит о самом насущном?" Даже само наше богоискательство представляет собой замаскированную форму поисков самого себя. Стремление к совершенству тем более безнадежно, что цель непрерывно ускользает от нас. Всякое доброе дело раскрывает двери для следующего; если мы не войдем в эти двери, значит, мы потерпим крах. Поэтому всякая нынешняя праведность является грехом по отношению к тому, что прибавляется к нашей цели в следующий момент. Еще большее уныние вызывает открытие, что мы повинны даже в тех грехах, о которых не знаем. Исповедуясь, Лютер познал, насколько сложно помнить или распознать все свои прегрешения. Само признание своей греховности есть акт веры. "Одной лишь верою должно утверждаться в том, что мы грешники, и воистину чаще всего не ведаем о своих прегрешениях. По этой причине мы должны готовиться к суду Божьему, уверовав в Его слова, коими Он называет нас неправедными".

Основа для добра

И вновь критики Лютера поднимают вопрос: если человек в конце концов не может соответствовать требованиям Бога, то зачем ему стремиться к добру? Ответ Лютера заключается в том, что основа нравственности должна лежать не в самопомощи и стремлении к вознаграждению. Парадокс состоит в том, что Бог должен уничтожить в нас все иллюзии относительно нашей праведности прежде, чем Он сделает нас праведными. Прежде всего нам следует отказаться от всех претензий на благость. Избавиться от чувства вины можно, лишь признав вину. Тогда для нас есть какая-то надежда. "Мы грешники и в то же время праведники", - то есть какими бы плохими мы ни были, в нас действует сила, которая способна нас изменить, и сделает это.

"Чудесная весть - уверовать в то, что спасение лежит вне нас. Я оправдан и принят Богом, хотя живут во мне грех, неправедность и ужас смерти. Однако я должен взирать в ином направлении и видеть безгрешность. Прекрасно не видеть того, что я вижу, и не чувствовать того, что я чувствую. Перед моим взором гульден или меч, или огонь, а я должен говорить: "Это не гульден, не меч и не огонь". Вот так обстоит дело и с прощением грехов".

В результате прощенный и смиренный грешник в принципе может получить куда больше, чем гордый святой.

Праведность грешника - не иллюзия. Она должна привести и она приведет к добрым делам, но они не могут быть добрыми, если совершаются ради себя. Они должны исходить из нового человека. "Не добрые дела делают человека благим, но благой человек творит добрые дела". Лютер по-разному излагал основы для благости. Иногда он говорил, что всякая нравственность есть благодарность. Это неодолимое стремление выразить признательность за пищу и одежду, за землю и небо, за неоценимый дар искупления. Иногда же он говорил, что нравственность является плодом Духа, пребывающего в сердце христианина. Или нравственность можно рассматривать как поведение, ставшее природой человека, который соединился со Христом, подобно тому как жених соединяется с невестой. Нет нужды подсказывать любящим друг друга, что им делать и что говорить, нет и необходимости в каких-либо правилах для любящих Христа. Единственное, что объемлет все, - вера. Она устраняет любые запреты, порождаемые тревогой, и ставит человека в такие отношения с Богом и Христом, что все остальное приходит само собой.

Нигде не выразил Лютер свои взгляды более сильными и яркими словами, чем в трактате "О свободе христианина":

"Душа, в твердой вере приверженная обетованиям Божьим, соединяется с ними, поглощается ими, проникаясь, пропитываясь и упиваясь их силою. Если исцеляющим было прикосновение Христа, то куда больше способно сделать нежное прикосновение в духе - так погруженность в Слово передает душе все качества Слова, и они делают душу надежной, покойной, свободной, исполненной всяческого блага - истинным дитем Божьим. Из этого мы весьма легко усваиваем, отчего вера способна сделать так много, и никакие добрые дела не способны сравниться с ней, ибо никакие добрые дела не проистекают, подобно вере, из Божьего Слова. Никакое доброе дело не способно пребывать в душе, но Слово и вера царят там. Душа уподобляется Слову, подобно тому как железо становится огненно-красным под действием огня. Тогда очевидно, что веры достаточно для христианина. Он не нуждается в добрых делах, чтобы обрести праведность. Тогда он свободен от закона.

Но от этого он не должен впадать в леность либо распущенность. Не добрые дела делают человека благим, но благой человек творит добрые дела. Епископ есть епископ не потому, что он освящает церковь, но он освящает церковь потому, что он епископ. Доколе человек не стал верующим и христианином, его дела не имеют никакой ценности вовсе. Они неразумны, тщетны, греховны, ибо когда добрые дела преподносятся как основание для оправдания, они не являются более добрыми. Поймите, что мы не отвергаем добрые дела, но высоко славим их. Апостол Павел сказал: "Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе; Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба; смирил Себя, быв послушным даже до смерти". Павел желает сказать, что когда Христос всецело пребывал в образе Божьем, преизобилуя во всем сущем, так что не нуждался ни в делах, ни в страдании для спасения, Он не возгордился, не обрел высокомерия во власти Своей, но в страдании, труде, лишениях и смерти уподобился всем людям, как если бы Он испытывал нужду во всем и не был образом Бога. Все это Он сделал в служении нам. Когда Бог единственно из милости Своей и без каких бы то ни было моих заслуг даровал мне столь невыразимые богатства, разве не должен я свободно, радостно и от всего сердца безо всякого напоминания делать все возможное, чтобы отблагодарить Его? Я отдам себя ради своего ближнего подобно Христу, как Христос отдал Себя за меня".

Вот слова, которые можно было бы назвать сущностью этики Лютера, - христианин должен быть Христом для ближнего своего. Далее Лютер поясняет, что из этого вытекает:

"Я даже должен взять на себя чужие грехи, как Христос взял на Себя мои. Таким образом, мы видим, что христианин живет не для себя, но для Христа и своего ближнего посредством любви. Верою он возвышается к Богу и от Бога нисходит в любви, оставаясь всегда в Боге и любви".

Где можно увидеть более благородное возрождение нравственности и где можно увидеть что-либо, более разрушительное для нравственности? Христианин до такой степени отождествляет себя со своим ближним, что готов взять на себя грехи, которые он не совершал лично. Родители берут на себя грехи детей, граждане - грехи государства. Сарказм Лютера был обращен против стремления сделать основным побудительным мотивом человека чистую репутацию. Христианин, подобно Христу, должен в определенном смысле стать грехом - вместе с грешником и за него - и подобно Христу, разделить одиночество тех, кто через грех отчуждаются от Бога.

Поиск по сайту: