Жизнь Мартина Лютера. DE REBUS A FERDINANDO ARAGONIAE REGE LIB

Лоренцо Валла

ИСТОРИЯ ДЕЯНИЙ ФЕРДИНАНДА, КОРОЛЯ АРАГОНА

DE REBUS A FERDINANDO ARAGONIAE REGE LIB. TRES

См. библиографию.

Оп.: Средние века № 59. М. 1997

Предисловие.

ИСТОРИЯ ДЕЯНИЙ ФЕРДИНАНДА, КОРОЛЯ АРАГОНА

DE REBUS A FERDINANDO ARAGONIAE REGE LIB. TRES

ВСТУПЛЕНИЕ

Многие отцы риторики (а риторика — мать истории) и историки доказывают основными положениями своих книг, сколь великая трудность для писателя и польза для читателя заключена в серьезном и основательном повествовании о великих деяниях. Однако нам противоречат некоторые философы, весьма великие и древние, ставя поэта выше историка не только в первой, но в особенности в следующих [257] главах своих сочиений. Поэт приближается к философии, считают они, ибо более говорит об общем (in generalibus versetur) и, излагая события в качестве поучительных примеров, наставляет в общем ¹. Так, по их мнению, Гомер не столько повествует о подвигах людей в прошлом, сколько наставляет, каким образом в будущем могут быть совершены разумные и славные дела. Историк же, к примеру Фукидид, описавший деяния Перикла, Лисандра и других современников, лишь расказывает, каким был тот или иной человек. Итак, перое место они отводят философам, второе- поэтам и третье, последнее, историкам. Я, хотя никоим образом не могу согласиться с этим мнением, однако ценю поэтов гораздо выше, чем они, настолько, что поставил бы поэтов наряду или даже выше философов; но, продолжаю, я не мог бы предпочесть поэтов историкам, пожалуй, даже не стал бы их сравнивать. В самом деле, нужно открыто отстаивать важность того занятия, за которое принимаешься.

Прежде всего, надо сказать, что если имеет какое-либо значение древность, а так оно и есть, то окажется, что поэты гораздо древнее философов и, мало того, "мудрецов". Ведь даже Гомер и Гесиод жили раньше не только Пифагора, который был первым философом, но и тех семи, которых называют "мудрецами", т.е. здравомыслящими. И если предмет занятий и тех и других один и тот же, то станет вполне очевидно, что поэты гораздо более философов заслуживают признания, славы и почета. А разве предмет их занятий различен? Есть что-нибудь такого у тех, которые называют себя учителями мудрости, чего не касался бы поэт? Разве Эмпедокл, Арат, Лукреций, Варрон не рассуждали о природных и небесных явлениях? Разве Вергилий не повествовал о полях, виноградниках, деревьях, живых существах и душах усопших, используя знание природных закономерностей. Разве многие поэты не помещали в поэмах сведения из медицины? Что касается морали-то что иное, как не нравы изображают сатирики, рассуждая и поучая. К той же цели стремятся трагики, комики и остальные поэты, но под иной маской. О диалектике писать стихами в известной мере нелепо, ибо трудно постижима эта наука. Впрочем, не было недостатка в тех, кто слагал поэмы о ней и других видах свободных искусств. Я не возражаю, если кто-нибудь не считает поэтов философами, но отчего полагают, что поэты менее достойны этого звания, чем те, кто себя особо называет философами. Поэты первыми начали философствовать и отличаются от философов как раз тем, что лучше занимаются этим делом. Это поучение мудрости под маской (sub persona) имеет необычайное признание и даже достоинство, сопряженное с великой похвалой здравомыслию. Действительно, мы загораемся на доблестные дела гораздо больше, когда читаем у Гомера, что делали и говорили Нестор, Приам, Гектор, Атенор, чем под влиянием философских наставлений. Кроме того, Даже к самому автору относимся с немым почтением. Зато желание поучать других обычно докучает, так как обнаруживает кроющуюся за [258] самомнением неуверенность в себе. Человек по натуре высокомерен и горд, ибо как не считает достойным выслушивать "голое" назидание пусть даже от более мудрого человека, так и внемлет иносказательному поучению, деликатно поданному в форме примеров (exempla). Поэтому именно такое, можно сказать, художественное изображение людей и надежду вселяет в душу, и побуждает к соревнованию. Посему Гораций, не столько говоря о себе, сколько воспевая Гомера, в одном и том же месте не только уравнивает поэта с философом:

Силой, однако, какой обладают и доблесть и мудрость,
Учит нас тот же поэт на полезном примере Улисса ².

но даже ставит выше, когда утверждает:

Что добродетель, порок, что полезно для нас или вредно,
Лучше об этом, ясней, чем Хрисипп или Крантор он учит³.

Если же поэты должны быть признаны равными или гораздо выше философов, то остается еще показать, почему поэты не превосходят историков, даже не сказал бы, что они равны. При нашем доброжелательном отношении к поэтам, мы не будем настаивать на том, что история древнее поэзии, даже если на самом деле это именно так. Действительно, как у римлян анналы появились раньше поэм, так и у греков Дарес Фригийский и Диктис Кретенсис (если они на самом деле существовали) жили раньше Гомера. И может статься, что поэты создавали свои вымышленные сюжеты на основе достоверных сведений о реальных событиях. Умолчим о древних историках, в число которых входят Трисмегист, которого почитают как Меркурия, и, несомненно, Юпитер, на золотом столпе описавший свои деяния, чтобы остаться в памяти потомков.

Но не будем, как я сказал, обращать внимания на это обстоятельство, достаточно показать, что у историка в намерении то же, что и у поэта-доставлять удовольствие и приносить пользу читателю ⁴; бесспорно, тем сильнее воздействие истории, чем она правдивее ⁵. А разве история не говорит об общем (versatur circa universalia)? Как раз говорит, ибо никакой иной задачи не имеет, кроме как поучать нас на примерах. Поэтому Цицерон прославляет историю такими словами:

История есть свидетельница эпох, свет истины, источник памяти,
наставница жизни, вестница прошлого ⁶.

Разве кто-нибудь поверит, что удивительные речи в исторических повествованиях непременно достоверны, а не приспособлены красноречивым и мудрым писателем к определенным людям, эпохе и обстоятельствам. Речи, посредством которых авторы учили нас ясно излагать мысли, быть мудрыми. Учили тому, что в человеческой природе является главным ее свойством, что достойно похвалы, что-порицания, и прочим премудростям. Разве историки не наставляют в общем? Если мы касаемся, так сказать внешней стороны предметов, то не всегда поэзия тяготеет к общему (tendit ad universalia). Так Пиндар, Симонид, [259] Алкей и другие лирики прославляли заслуги отдельных людей, даже современников (не буду утверждать, что за плату). Упомяну авторов элегий и им подобных, которые воспевали в стихах, главным образом, предметы своей любви. И, напротив, Ксенофонт представил Кира гораздо более замечательным человеком, чем тот был в жизни. Я уже не говорю об Эзопе, который слагал сказки в прозе. Почтительное благоговение испытываю я перед Гомером и Вергилием, которые много об этом писали.

Теперь же я сравню историю с философией тех, кто грозит нам ссорой, из которых ни один истинный и признанный философ не может сравниться: ни греческий-с Гомером, ни римский- с Вергилием и даже Саллюстием и Ливием, и ни с какими иными историкамии. Насколько я себе представляю, историки в своих высказываниях демонстрируют большую серьезность, большее здравомыслие, большую гражданскую мудрость, чем философы в наставлениях. Осмелюсь утверждать, что из истории проистекает глубокое знание природных вещей, которое другими приведено в систему, глубокое понимание нравов и всей прочей премудрости. И так как мы показали превосходство историков над философами, то теперь, перейдя к религии, заметим что и Моисей (нет более значительного и мудрого писателя, чем он) и Евангелисты (нет ничего мудрее написанного ими), непременно должны называться историками. Но поскольку мы рассматриваем исторические свидетельства о язычниках, оставленных нам язычниками же, то подобно тому, как мы делали выше, так и здесь наконец, ту часть, в которой испытываем затруднение, подкрепляем свидетельством Квинтилиана, который утверждает: "Следует и знать и обдумывать не только одни эти наставления, но гораздо более те достопамятные изречения и великие деяния славных мужей, о которых древность сохранила воспоминание-Право же, столь многочисленных и великих по значению свидетельств не отыщем нигде, кроме как в нашем городе. Разве может научить твердости, верности, справедливости, самообладанию, презрению ко всякого рода страданиям и смерти лучше, чем Фабриции, Курии, Регулы, Деции и Муции и бесчисленное множество других героев. Насколько греки сильны наставлениями, настолько же римляне — примерами, что гораздо важнее ⁷. Когда усмехаются: "Где же польза от истории? "-мы на основе рассуждений и на конкретных примерах доказываем, насколько больше пользы от истории, чем от философии.

Посему поговорим о пользе истории. Следует, чтобы во власти историка помимо удивительного и умноженного многими талантами умения писать, было многое другое, без чего он не сможет оправдать свое звание: для того, чтобы разобраться в событиях, ему необходимы мастерство, острый ум и рассудительность (solertia, acumen, iudicium). Но сколь немногие принимали участие в тех событиях, которые они описывают. Те, кто действительно были очевидцами событий, обычно не ладили между собой, если поддерживали разные борющиеся стороны. [260] Впрочем, то же самое можно сказать и о союзниках в политической борьбе. В самом деле редко одно и то же событие описывается одинаково несколькими авторами: некоторыми из них с пристрастием или неприязнью, некоторыми-необстоятельно, при помощи только тех сведений, которые историк знал, не зная же, хотел казаться знающим или не желал выглядеть несведущим; частью-необдуманно, так как историк с легкостью доверяет любого рода сообщениям. Имея отношение к данному событию, историк вряд ли может осмыслить его целиком. Разве для достижения такого рода истины ему не требуется тщательность и тонкое чутье-не меньшее, чем юристу для раскрытия преступления и вынесения приговора или медику для определения болезни и ее лечения? Затем, когда ты будешь опираться не на чужое, а на собственное суждение, когда будешь открыто заявлять свою точку зрения, сколько старания и усердия придется приложить, чтобы доказать, как Тимаген и Дикеарх в описаниях деяний Александра, как Ксенофонт в истории деяний молодого Кира, как Оппий Гирций в истории деяний Цезаря, что ты не оказываешь благосклонность той партии, в которой состоишь. Нет надобности в данный момент говорить о тех, кто описывал собственные деяния, или о тех, кто пересказывал, приукрашивая, истории, написанные другими: но, если угодно, скажу, что они не могут быть названы настоящими историками. Наконец, сколь необходима для этого занятия убежденность и постоянство. В любом случае, когда пишешь о своей или непосредственно ей предшествовавшей эпохе-о современниках или их родителях и родственниках-ты не имеешь права руководствоваться чувством неприязни, зависти и страха, с другой стороны, не можешь позволить себе выражать благосклонность, давать волю честолюбию, прислушиваться к чьим либо пожеланиям, искать чьего либо расположения, подчиняться чьему-либо приказанию. Вследствие этого несомненно, что историков мы должны поставить выше поэтов и философов.

Довольно того, что мы произнесли вступительное слово в общей форме в защиту истории и звания историка. Я счел нужным решительно ничего не говорить ни о предмете повествования, ни о себе лично. Но поскольку я собираюсь рассказывать об испанском короле Фердинанде ⁸, который первым из Кастильской династии овладел Арагоном, сначала напомню кое-что важное о самой Испании.

КНИГА ПЕРВАЯ

Обычно сообщают, что Европа-одна из трех частей мира-вряд ли гораздо больше, чем Африка ⁹. Некоторые из тех, кто придерживается того же мнения, считают ее лежащей посередине, Африка находится под ней. Иные говорят, что по величине она не вторая часть земли, а первая ¹⁰. Мы же, следуя традиционной точке зрения и учитывая суждения многих о количестве частей мира, не высказываем [261] определенного мнения относительно размера Европы, ибо нет необходимости говорить об этом здесь более подробно. И все же пальму первенства почти во всех отношениях мы присудили Европе. Если же мои слова недостаточно убедительны, или их не одобрили бы римские и греческие слушатели, то я мог бы привести свидетельства многих ученых мужей: теперь я удовлетворюсь общепринятым мнением.

О самой Европе следует сказать, что ни в каком более удобном и подходящем месте она не берет начала, как только там, где она отделяется от Африки-не на реке или горе, но в Гибралтарском проливе, который находится в Испании. Ее можно назвать головой Европы (caput Europae), а поскольку Европа-самая достойная из трех частей мира, то и головой мира (caput orbis terrarum). Поэтому большинство авторов, описывая круг земель, начинали с рассказа об Испании как главнейшей его части ¹¹. И неверно то, что некоторые говорят, будто голова мира находится на востоке, а ноги-на западе, где лежит Испания ¹²; больше достоинства там, где появляется свет, чем там, где тьма. Однако если мы ориентируемся относительно точки вращения неба, которую греки называют полюсом, то, наверное, должны быть определены не голова и ноги мира, но правая его часть, которая находится к западу и левая-к востоку от севера. Но не следут то же самое определять относительно противоположного, южного полюса ¹³. Если окружность принято описывать вправо, то без сомнения вершина ее будет на севере, а не на юге. Так как по отношению к северу Испания, лежащая на западе, находится в правой части мира ¹⁴, то, поскольку она определенно является головой Европы, следует назвать ее и головой мира. В этом утверждении нет ничего идущего вразрез с тем, на что ссылаются, говоря о достоинствах востока. Действительно, все возникает раньше в его пределах. Нигде раньше не наступает тьма, чем там, где раньше рассветает. Как ночь, так и день быстрее наступают на востоке, и кажется, что оттуда приходят сумерки. Восток видит солнце расцветающим, запад-плодоносящим. Они, живущие на востоке, даруют свет, мы, живущие на западе, принимаем. Солнце выходит из-под их опеки, под нашу принимается. Оно странствует от них к нам и от нас к ним. Но бесполезно спорить на эту тему с жителями востока: они не могут показать никакого определенного места, где у них бы брала начало эта третья часть света, в то время как мы находим его в Испании, которая заслуженно и по всей справедливости как мы с очевидностью, показали, должна быть названа головой Европы и мира ¹⁵.

Римляне, находясь у власти, разделили Испанию на две провинции-ближайшую и более отдаленную, каждая из которых имела определенные границы и название, несколько измененные в настоящее время. Поскольку я собираюсь писать для ныне живущих и последующих поколений, то считаю необходимым использовать не старые названия, а нашего времени и уже долгое время употребляемые: желательно, [262] чтобы они были понятны любому, кто прочтет эту книгу И названные, и другие области почти всегда многократно переименовывались, ведь старые названия (vetus sermo) представляют собой ничто иное как устаревшие нормы речи (vetus consuetude loquendi). Кто же в Италии, где мы находимся, поймет, о ком речь, если вместо привычных нам употребить имена Brutii, Lucani, Samnites, Campani, Volsci, Equi Hemici, Umbri, Ethrusci, Galli, Boii, Insumbres. He перестаю недоумевать, по какой причине почти всегда названия областей остаются неизменными, если они совпадают с названиями городов, расположенных на их территории.

Итак, в этом сочинении я буду следовать не авторитету древности (vetustatis auctoritas), а нормам современной речи (nostrorum temporum consuetude). Но в самом словоупотреблении необходимо здравомыслие. В самом деле, я предпочел бы говорить Florentia, а не Fluentia, Ferraria а не forum Arii, и Papia, а не Ticinum, urbs Castellum, а не Tifemum, и так далее; не lanua, но Genua, не Cumae, но Comum (настоящие Кумы близ Бай не сохранились), не Barcinona, но Barcellona и только Sicilia либо Infila, которую Гомер вполне обоснованно назвал Trinacria ¹⁶. В первых вариантах, хотя мы и следовали образцам, извлеченным из книг, современный обычай произношения одержал верх, во вторых-он согласуется с древней традицией.

Испания, области и округа которой гораздо чаще, чем города, переименовывались, не то чтобы разделена на пять областей, а скорее, подчиняется власти пяти правителей: кастильского, арагонского, португальского, наваррского и гранадского. Самая обширная из всех-Кастилия, частично омываемая океаном и окруженная, словно двумя руками обвитая, Португалией и Гранадой: слева, со стороны Средиземного моря-Гранадой, а справа- Португалией, которая гораздо протяженнее. Кастилия простирается вплоть до Гасконии и Галлии, которая по имени одного из галльских племен называется Францией (дальнейшая судьба этого названия, кроме того, что об этом сообщил Иероним, неизвестна). В Кастилии самый могущественный из всех городов-Ispalis, который обычно именуют Sibilia; в Португалии-Olissipona. Это название искажено теми, кто якобы в честь Улисса называют город Ulyxbona, не ведая, что Улисс-имя греческого мужа, но искаженное таким образом римлянами, и не зная, что он никогда не плавал к берегам Испании ¹⁷. Если же угодно установить греческий первоисточник, то это название произошло от коней. Об этом сообщается у многих греческих и римских авторов: кобылицы, ласково обвеваемые Фавонием, то есть Зефиром, зачали в определенное время, и не прошло и трех лет, как каждая произвела на свет быстрокрылое дитя ¹⁸. Все, кто утверждал, что летящие по океану под упряжкой Ахилла кони-дети Зефира, по моему мнению, пересказывали Гомера.

В области Гранаде город некогда назывался тем же именем. От Средиземного моря начинается область Второй Карфаген (ныне Валенсия). [263] Она, подобно тому как мы говорили о Гранаде, получила название от города Валенсии, который является столицей области и признан самым восхитительным из испанских городов; раньше он был римской колонией, впоследствии большей частью находился под властью Каталонии. Каждый из народов этих областей имеет собственные языки, впрочем, сходные между собой, и владеет смежными побережьями, мало отличающимися по протяженности. Но внутренние территории Каталонии гораздо более обширны. Ее столица- Терракон, наиболее знаменитый город-Илерда, а самый могущественный и красивый-Барселона. С другой стороны территория Каталонии простирается до Пиренейских гор и до Нарбонской провинции, которую теперь обычно называют Провансом, хотя и нет какой-либо определенности в употреблении этих названий.

За ними располагается область Арагон. Она, возможно, старейшая, "перворожденная" из сестер-областей, именем которой особо величают ее правителя. Ее столица-Цезарьаугуста -город, где короли принимают знаки королевского достоинства из рук арагонского архиепископа, который является примасом королевства. Язык жителей Арагона похож на язык жителей внутренних областей Кастилии, ибо с ними находятся в более тесном соседстве, чем с каталонцами и валенсийцами.

Я бы не стал указывать причину происхождения названий областей, если бы мне не было известно, что об этом сохранились кое-какие сведения в письменных источниках, сведения, которые не внушают мне полного доверия: однако я хочу предоставить их на суд других. Прежде скажу о Каталонии, а не об Арагоне, поскольку о первой есть более раннее свидетельство (о Валенсии, сохранившей свое старое название ничего мною не найдено). Утверждают, что некогда Рогерий, по прозвищу Каталонец ¹⁹, был послан Карлом Великим с большим войском и основным ядром галльской армии для окончательного завоевания Испании. Он покорил некоторую часть Испании, но внезапно умер от болезни-после его гибели чума скосила лучшие ряды его войска. Маловероятно, что провинция названа в честь этого человека, ибо не он покорил ее, а сам в некотором смысле оказался побежден ею. На самом деле следует, чтобы название области было свидетельством не испытанного несчастья, а приобретенной славы. Вот почему я, скорее, соглашусь с тем мнением, что это не современное название, но весьма древнее, так как можем прочесть у Платараха в жизнеописании Сертория, что был некогда замечательный город Каталон и его жители именовались каталонами ²⁰. Не должен удивлять тот факт, что название этого города распространено на более обширную территорию, и некоторые примеры служат тому подтверждением. Вот хотя бы те, которые я упоминал: Валенсия, Гранада, Франция.

Среди древних можно назвать и город Апрутин, который обычно называют Тераном: то место, где сохранились античные развалины, [264] именуется Первый Апрутин. Теперь это название принадлежит не только городу, но и огромной области. Многие авторы утверждают, что Кампания зовется так от Капуи: я имею в виду старую Кампанию которая теперь зовется "землей труда", то есть земледелия. То, каким образом называют ту часть Италии, которая некогда именовалась Великой Грецией (Graecia Major), отношу на счет случайного неведения ²¹.

Что еще будем исследовать? Арагон, о котором я решил говорить во вторую очередь, если верить иным сведениям, называется по некоей реке того же имени, которая является притоком реки Эбро. В ее окрестности будто бы отступили христиане, спасаясь бегством от вражеского войска. Хотя меня устраивает второе объяснение, я все-равно не могу согласиться с ним, ибо ни столь малая речка, ни такого рода причина не оправдывают это название. Я охотнее бы стал утверждать, что оно произошло от какой-либо иной причины или обстоятельства, либо от того, что, как читаем у Птолемея, жил в районе среднего Арагона народ по имени ауригоны, территория которых была ограничена рекой Эбро ²².

Но бесполезно спорить с теми, которые толкуют Теrrасо как terra agonum и Urgellum как urgens bellum и Barcinona как bаrса nоn и образуют другие смешные этимологии, смешивая греческие, латинские и варварские слова: довольно того, что ложь сама опровергла себя выше. Какого же сорта те сообщения, в которых говорится о Геркулесе в Испании? Чтобы не опровергать их долго, достаточно послушать, что об этом говорит Плиний: "Я считаю, что все то, что передают о Геркулесе, Пирене или Сатурне, в основном выдумано",-он называет это удивительной греческой сказкой ²³.

Совсем не лишне, что мы столь подробно рассуждали о тех королевствах, которых будет касаться наше повествование.

Сверх того, есть пятая и самая малая часть Испании-королевство Наварра, столица которой-город Pompelon; оно окружено частью испанскими землями, частью-авсетонскими, баскскими и аквитанскими: поэтому, подобно Арагону, не граничит с морем. Достойно удивления и то, что столь малое независимое королевство с незначительным числом чужеземцев имеет собственный язык, отличающийся от прочих испанских наречий точно так же как еврейский или греческий языки. Гранадский язык, который, как и наваррский отличен от испанских, представляет собой ни что иное, как смесь африканских, мавританских и сирийских диалектов (linguae Afrorum, Maurorum, Syrorum). От этих народов жители Гранады отделены узким перешейком, от них же они восприняли законы и обычаи. Остальные испанцы, хотя и различаются наречием, но не больше, чем итальянцы между собой или галлы и германцы...

Примечания

1 Ср.: "...поэзия философичнее и серьезнее истории: поэзия говорит о более общем, история-о единичном". Аристотель. Поэтика. IX. 1451 в.

2 Квинт Гораций Флакк. Послания. I. 2, 17-18 (пер. Н.С. Гинзбурга).

3 Там же. I. 2, 3-4.

4 Квинтилиан иного мнения о поэзии: "...сей род писания выдуман для одного удовольствия..." См.: Квинтилиан. Обучение оратора. XII. 2, 111.

5 Там же. II. 4, 1.

6 Цицерон. Об ораторе. II. 9, 36.

7 Квинтилиан. Обучение оратора. XII. 2,111.

8 Фердинанд (Фернандо) I, король Арагона и Сицилии. Прославился как хороший воин и мудрый правитель. В 1410 г. отнял у мусульман кр. Антекера, с того времени стал называться Фердинанд де Антекера. Отец Альфонса I Арагонского, главный герой хроники Л. Баллы.

9 Валла излагает некоторые из географических теорий древности и средних веков. Первая точка зрения, вероятно, принадлежит Плинию Старшему, указывавшему: "Весь круг земель делится на три части: Европу, Азию, Африку..." (Плиний. Естественная история. III. 1). Что касается размера, то Марин и Птолемей считали Азию самой протяженной с запада на восток, в средние века ее длину еще больше увеличили.

10 Манилий, например, придерживался европоцентристской концепции и считал, что Европа далеко превосходит прочие земли.

11 Европоцентристская концепция была широко распространена в античности. Манилий писал: "Европа-земля, прославившаяся великими людьми и инициативная в области науки". Однако голову Европы помещали в разных местах. Для древней Греции она была в Элладе. Территория Испании и Галлии стали известны лишь со времени Римской республики. Плиний Старший считал: "Европа ни в каком более удобном и подходящем месте не берет начала, как только лишь там, где она отделяется от Африки... в Гибралтарском проливе, который находится в Испании". Но для него, в отличие от Валлы, безразлично, является ли Испания началом или концом мира.

12 Концепция, нашедшая воплощение в Т-образной карте мира Макробия, который, основываясь на теории древнегреческого ученого Кратеса, построил карту, изображавшую Землю в виде круга, верхнюю половину которого занимала Азия, две нижние четверти-Европа и Африка. Карта была ориентирована на восток, отсюда, вероятно, и пошло название "голова мира".

13 Валла предлагает пользоваться лишь ориентированными на север картами.

14 Подтекст этого суждения заключается в том, что в латинском языке прилагательное dexter помимо значения "находящийся справа" имеет смысловые оттенки "благотворный, благоприятный", a sinister помимо "находящийся слева" означает "неправильный, пагубный".

15 Противопоставляя "раннее" и "плодоносящее" солнце, Валла подвергает сомнению оценку "раннего" как лучшего. "Раннее" предполагает возможность заложенных черт и свойств явления, а "плодоносящее" — их действительность. Рассуждения гуманиста подкреплены филологической и логической аргументацией.

16 Исследователь О. Безоми считает, что при выборе топонимов Л. Валла руководствовался собственным мнением, которое не всегда совпадало с общепринятым в гуманистических кругах. Так Florentia часто встречается в гуманистических сочинениях, Fluentia- крайне редко. Валла предпочитает средневековое название Павии-Papia классическому Ticinum, в то время как у других его современников встречаются оба названия. Наконец, Валла выбирает классическое название Генуи-Geneva, однако большинство гуманистов, и среди них Боккаччо, Петрарка, Салютати, использовали средневековый вариант- Janua. Подробнее см.: Besomi О. Regoliosi M. Dai. "Gesta Ferdinandi..." // Italia medievale e umanistica. 1966. 9. P. 79-80.

17 Ispalis-одно из названий Севильи, был финикийской колонией под названием Сефела (низменность), от которого и произошло современное название. Olissipona -устаревшее название Лиссабона. Вопрос о пребывании Улисса был традиционным в Риме со времени республики и обсуждался многочисленными комментаторами Гомера. Один из наиболее уважаемых в средние века писателей, Солин (III в.), отличавшийся интересом к собиранию небылиц, которые в средние века принимали за установленные факты, утверждал, что Улисс доплыл до Каледонии, побывав предварительно в Лиссабоне, последний будто бы назван по имени гомеровского героя. См.: Томсон Дж. О. История древней географии. М., 1953. С. 293. 491.

18 Фавоний-один из сыновей Астрея и зари Эос, бог западного ветра, по-гречески звался Зефиром, породил знаменитых своей быстротой коней. В мифологии мать коней -гарпия Подарга.

19 Rogerius Cathalo- вероятно, речь идет об одном из рыцарей Карла Великого, Рогерии Каталонце, под руководством которого местные жители вели борьбу с арабскими завоевателями.

20 Плутарх Старший. Сравнительные жизнеописания славных мужей. СПб., 1821. Ч. 8. (Серторий, Помпеи, Агесилай, Эвмен). С. 7-8.

21 Terra Laboris (Земля труда)-часто встречающееся в исторических хрониках название Кампании. Graecia Major-южная часть материковой Италии, которую неверно именовали Сицилией.

22 Птолемей. География. Кн. 2.

23 Плиний Старший. Естественная история.

Роланд Бейнтон

НА СЕМ СТОЮ

Жизнь Мартина Лютера

Info-centre SDA. - A Life of Martin Luther. - HERE I STAND - Roland H. Bainton

Первое издание на английском - 1950 год.

Об авторе

Р. Бейнтон. «На сем стою». Ист. Жизни, 1996

Вместо содержания: 1517 г. 95 тезисов. - 1520 г. Пропаганда. - 1521 г. Вормсский эдикт. - 1521 г. Возвращение в Виттенберг. - 1525 г. Крестьянская война. - Брак. - Реформаторская деятельность. - 1530. Аугсбургское исповедание. -

Глава первая

КЛЯТВА

В знойный июльский день года 1505-го к саксонской деревушке Штоттернгейм по ухабистой дороге приближался одинокий усталый путник. Это был молодой человек невысокого роста, но крепкого телосложения. По одежде в нем можно было узнать студента университета. Пока путник подходил к деревне, небо затянулось тучами. Внезапно хлынул дождь и разразилась буря. Вспышка молнии прорезала мрак, путника швырнуло наземь. Пытаясь подняться, он в ужасе воскликнул: "Святая Анна, помоги мне! Я стану монахом".

Человек, воззвавший таким образом к святой, позднее прославился тем, что отрекся от культа святых. Тот, кто поклялся принять монашеский обет, впоследствии отверг институт монашества. Бывший верный сын католической церкви потряс всю структуру средневекового католичества. Преданный папский слуга, он впоследствии отождествил папу с антихристом. Этим юношей был Мартин Лютер.

Нанесенный им удар оказался тем более сокрушительным, что он содействовал уже происходившему в это время процессу распада. Волна национализма уже подтачивала политические союзы, когда Реформация сокрушила союз религиозный. В то же время эта противоречивая личность пробудила христианское сознание в Европе. Сейчас все католические историки признают, что папы периода Ренессанса были людьми светскими, ветреными, легкомысленными, чувственными, высокомерными и неразборчивыми в средствах. Образованные люди не выступали против Церкви, поскольку Церковь до такой степени соответствовала их взглядам и умонастроениям, что редко вызывала у этих людей возмущение. Политики полностью освободили себя от любых забот о вере, а все христианнейший король Франции и его святейшество папа даже не погнушались заключить военный союз с султаном против Священной Римской империи. Лютер изменил всю ситуацию. В последующие полтора столетия религия вновь превратилась в определяющий фактор жизни, даже политической. Вера приобрела для людей такую значимость, что они оказались способны умирать за нее и убивать за нее. Если христианская цивилизация и' сохранилась на Западе, то немалую роль в этом сыграл именно человек по имени Лютер.

Вполне естественно, что он был человеком противоречивым. Многочисленные описания этой личности соответствуют тем общепринятым штампам, которые сформировались уже при его жизни. Последователи превозносят Лютера как пророка Господнего и избавителя Германии. Его же противники-католики называли Лютера сыном погибели и губителем христианства. Сторонники восставшего крестьянства клеймили его за доносительство князьям, в то время как фанатики-радикалы сравнивали с Моисеем, который вывел детей Израиля из Египта и оставил погибать в пустыне. Но подобного рода суждения более уместны для эпилога, чем для пролога. Прежде всего необходимо попытаться понять этого человека.

Невозможно добиться в этом хоть сколько заметных успехов, не уяснив себе с самого начала, что Лютер был прежде всего человеком религиозным. Великие внешние потрясения, которые в первую очередь привлекают внимание историков, ищущих сенсаций, сами по себе не имели для Лютера особой значимости в сравнении с внутренними конфликтами его богоборчества. По этой причине уместнее начать наше исследование с первого истинно религиозного кризиса, пережитого Мартином в 1505 году, чем с его рождения в 1483 году. К детским и юношеским годам Лютера мы обратимся лишь для того, чтобы объяснить причины его ухода в монашество.

Дом и школа

Клятва, с которой мы начали свой рассказ, требует разъяснения, поскольку даже относительно ранних лет жизни Лютера суждения биографов расходятся. Те, кто сожалеет о нарушении им собственной клятвы, говорят, что ему вообще не следовало ее давать. Будь Лютер истинным монахом, он никогда не снял бы сутану. Критика Лютером монашества обращается против него самого, поскольку его изображают монахом не по призванию, а клятву его объясняют не искренним порывом, но скорее желанием разрешить внутренний конфликт, вызванный плохой приспособляемостью Лютера и дома, и в школе.

В пользу этого объяснения предлагается лишь несколько свидетельств. Нельзя сказать, чтобы они отличались высокой степенью надежности, поскольку в большинстве своем подобные свидетельства заимствованы из записей бесед Лютера в его пожилые годы. Записи сделаны студентами и не могут претендовать на достоверность, и даже в том случае, если они истинны, эти свидетельства нельзя принимать безоговорочно, поскольку Лютер-протестант уже не мог объективно оценивать побуждения Лютера-католика. В сущности лишь одно высказывание увязывает принятие Лютером монашеского обета с протестом против суровой дисциплины родительского дома. Сообщают, что Лютер сказал: "Матушка однажды высекла меня до крови за какой-то несчастный орех. Такая суровость толкнула меня в монастырь, хотя мать желала мне лишь добра". Это свидетельство подкрепляется двумя другими его высказываниями: "Однажды батюшка выпорол меня так, что я долго потом его боялся и прятался от него, пока угрызения совести не побудили его искать моего расположения". "Как-то в школе меня в одно утро без всякой вины высекли розгами до пятнадцати раз. От меня требовали, чтобы я склонял и спрягал, а я не выучил урок".

Общеизвестно жестокое обращение с детьми в те времена, поэтому вполне возможно, что верны свидетельства о словах Лютера, сказанных в защиту более гуманного обращения. Нет, однако, никаких доказательств, что подобная жестокость имела какие-то иные последствия помимо вспышки негодования. Лютер пользовался большим уважением в семье.

Родители помогали чем могли, чем дали Мартину блестящее будущее. Они прочили Мартину карьеру юриста и выгодный брак, что позволило бы ему содержать их в старости. Когда Лютер получил степень магистра, отец подарил ему Corpus Juris и стал обращаться к нему на "вы" вместо фамильярного "ты".

Лютер был очень привязан к своему отцу, и его весьма опечалило несогласие родителей с его уходом в монастырь. После смерти отца Лютер несколько дней не мог работать. Привязанность к матери проявлялась у него не столь заметно. Но, даже рассказывая о порке, Лютер заметил, что намерения у матери были самые добрые. Он с нежностью вспоминал песенку, которую любила напевать его мать:

Если люди нас не любят.

Значит, дело в нас с тобой.

Обстановку в школе также нельзя было назвать добродушной, но не была она и жестокой. Цель обучения состояла в том, чтобы школьники получили навыки устной речи в латыни. Мальчиков это не возмущало, поскольку без знания латыни в то время было не обойтись - это был язык Церкви, юриспруденции, международных связей, ученого мира и путешественников. Основой обучения являлась зубрежка, подкрепленная розгами. Один из учеников, которого называли lupus, или "волк", назначался присматривать за остальными и сообщать о тех, кто говорит по-немецки. Каждый полдень самому нерадивому ученику в классе вручалась маска осла и после этого его называли asinus. Эту маску бедняга носил до тех пор, пока ему не удавалось поймать еще кого-то, говорившего по-немецки. Провинности накапливались, и в конце недели за них назначалось наказание. Таким образом, ученик действительно мог получить пятнадцать ударов в течение одного дня.

Но, невзирая на всю суровость, мальчики действительно учили латынь и любили ее. Лютер никоим образом не был отстающим учеником. Учиться ему нравилось, и он добился больших успехов. Учителей также никак нельзя было назвать людьми жестокими. Один из них, Требоний, всякий раз, входя в класс, склонял голову в присутствии такого множества будущих бургомистров, канцлеров, врачей и регентов. Лютер уважал своих учителей и очень переживал, когда впоследствии они не одобрили его действий.

Нельзя также сказать, что в детстве Лютер был склонен к депрессиям. Обычный беззаботный мальчишка, он любил музыку, хорошо играл на лютне и восхищался красотой природы Германии. Как прекрасен был в те далекие времена Эрфурт! Леса подступали к самым окраинам деревни, сменяясь садами и виноградниками, а затем полями, на которых для нужд красилен выращивали лен с его синими цветами и желтый шафран. А далее ровными рядами выстраивались стены, ворота и многочисленные шпили самого Эрфурта. Лютер называл эту деревню новым Вифлеемом.

Поиск по сайту: