Новый подъем Церкви под защитой империи 3 страница

При этом и сама идея монашества, несомненно, претерпела значительные изменения ²²⁸. Здесь надо сразу заметить, что далеко не все эти изменения заслуживают только положительной оценки с религиозной, монашеской и общецерковной точек зрения.

в) Жизненная сила и своеобразие Клюни сконцентрированы вокруг того, что является очевидным средоточием устава св. Бенедикта, вокруг «opus Dei» [дела Божия], богослужения.

Если мы хотим хоть сколько-нибудь верно судить об этой трудной теме, то должны проводить четкую границу между субъективным рвением сторонников реформы и объективной функциональной ценностью используемых ими средств. Первое можно по прошествии времени признать достойным восхищения. Что же касается второго, то здесь, без сомнения, остается открытым вопрос: был ли этот центральный момент (opus Dei), понятый в свете устава святого Бенедикта, осуществлен также и в истинно Евангельском духе? При этом надо учитывать, что все наши наблюдения по этому вопросу относятся преимущественно к более поздней стадии развития. Об особенностях монашества в Клюни времен его основания нам мало известно.

Речь идет о следующем: клюнийцы возвели богослужение, совершаемое в хоре, в род непрерывной молитвы. Восхваление Бога из наиболее почетной и центральной задачи монашеской жизни со временем стало самоцелью и единственным занятием монахов.

Здесь обнаруживают себя и величие и ограниченность клюнийского идеала. Величие — потому что несколько десятков лет спустя и до середины XII в. армия молящихся клюнийцев, их грандиозное богослужение, возникающее на его основе молитвенное единение и, не в последнюю очередь, молитва о душах в Чистилище, воплощаются в такое представление о Церкви, которое с необоримой силой овладевает своей эпохой. Ограниченность — потому что героическая жажда действия в чрезмерности своего подвига и в поразительной слепоте к реальным потребностям духовной жизни со временем должна была неизбежно поставить под угрозу внутреннюю молитвенную жизнь монахов. Ритуализм, потерявшие внутренний смысл мелочные предписания, чрезмерное, все подавляющее внимание к количественной стороне — вот опасности и ложные формы, которыми движение Клюни нанесло серьезный ущерб и своей собственной духовной жизни, и благочестию эпохи в целом.

Удлинение молитвы в хоре вдвое по сравнению с объемом, предусмотренным св. Бенедиктом²²⁹, практически привело к полному отказу от физического и умственного труда, неблагоприятно сказавшемуся на интеллектуальном аспекте бенедиктинской духовности. Торжественное публичное богослужение сделалось со временем своего рода законным основанием для получения обильных пожертвований, что привело к изменению имущественного положения и тем самым — к уходу от идеала бедности. Это богослужение, состоящее в продолжительном псалмопении и непомерно растянутом чтении Писания, подменило собой кропотливый труд и размышление над священными текстами. Исчезновение аскезы компенсировалось тем, что в конце концов сама молитва стала «работой», хотя и составившей славу Клюни в христианском мире, но сделавшей мистическую сосредоточенность почти невозможной.

Контраст между торжественно восхваляемой Regula и доминирующим на практике обычаем (consuetudo) все увеличивался. Первоначально задачей consuetudo было приспосабливать устав к меняющимся обстоятельствам, сохраняя при этом его основные духовные принципы. Теперь же обычай выражался в форме жестких предписаний, освященных традицией и не подлежащих изменению ²³⁰.

4. Пример ярко выраженной воли к монастырской реформе, предложенный в раннем Клюни, оказался действенным и вне его (к этому эффекту стремились совершенно сознательно: уже первый клюнийский аббат Бернон управлял четырьмя монастырями). Величие и историческая сила клюнийского движения находят выражение в его необыкновенной по силе экспансии. Скоро папы и владельцы частных церквей и даже многие епископы стали призывать клюнийцев для реформы подчиненных им монастырей. Таким образом при преемниках Бернона, прежде всего при святых аббатах Одоне, Одилоне и Гуго, движение расширилось до невероятных размеров.

а) Одни монастыри были подчинены непосредственно аббатству Клюни, а другие только приняли клюнийскую реформу. Клюни подчинялись около 1200_1450 монастырей! Около 1600 монастырей, восприняв вместе с реформой дух Клюни, стали в свою очередь и сами практиковать и распространять клюнийские обычаи. Клюнийскую конгрегацию, объединявшую в общей сложности 3000 общин, можно назвать великой монашеской державой, которая изнутри формирова ла христианский мир и Церковь в духе своих идей.

Картина распространения влияния Клюни ясно показывает, что характер этого движения, начавшегося в Бургундии, был универсаль ным для всего Запада. Центр тяжести приходится на франкоязычные области, но отсюда реформа охватывает Италию, Испанию, Англию и в конце концов Германию. При Петре Достопочтенном клюнийцы даже основали монастырь поблизости от Византии, два аббатства в Палестине и простерли свое влияние до Польши и Венгрии.

Объединение монастырей вокруг материнской обители, формирующееся в Клюни на рубеже тысячелетий, вполне соответствует духу своего времени, когда возрастающее сознание единства Запада нашло единое монументальное выражение в «классических» формах романской архитектуры. Централизация, а точнее — возникающая клюнийская «конгрегация», обеспечивала в свою очередь распростране ние по всему Западу схожих представлений. Благодаря этому окончательно утвердилось единство христианского Запада. Для истории особенно важным стало то, что экземпция впоследствии перешла и на дочерние монастыри. Все это вместе стимулировало рост универсали стских тенденций папства. Историография (например, Ордерик Виталий), создаваемая в сфере духовного влияния Клюни, также содействовала выработке западноевропейского сознания.

Первые шаги в направлении нового развития делались еще и до Клюни (аньянская идея контроля, основывающегося на единообра зии жизни во всех монастырях; отношения зависимости, существую щие между самостоятельным аббатством и основанными им кельями или приоратами). Но созданию такого крупного объединения, как Клюни, своего рода ордена, до сих пор препятствовала, во-первых, монархическая структура аббатства с несменяемым аббатом как отцом монастырской семьи, а во-вторых — система частных монастырей. Но остается важный вопрос: соответствует ли такое объединение духу бенедиктинского устава (§ 32), требовавшего самостоятельности для каждого монастыря (stabilitas loci)? Временами в Клюни бывало по нескольку сотен (даже по 400) монахов, что само по себе тоже едва ли соответствовало идее бенедиктинской монастырской семьи с отцом-аббатом.

Аббатство Клюни проводило объединение, разумно применяясь к реальной ситуации, и степень зависимости каждого монастыря всегда устанавливалась с учетом степени его готовности и желания. В результате образовалась весьма неоднородная картина. В некоторых присоединившихся аббатствах по-прежнему управлял собственный аббат, однако назначался он из Клюни; в других случаях аббат Клюни довольствовался лишь правом предложения или утверждения и контролем. Но и те монастыри и центры, чья связь с Клюни была только временной или достаточно свободной, также имеют большое значение для клюнийского реформаторского движения — некоторые из них распространяли свое влияние на небольшие области, а некоторые, как Ла-Кава в Южной Италии и Гирсау в Германии, создали крупные монастырские объединения клюнийской направленности.

б) Самой характерной чертой объединения было стремление к централизации, которая и была в существенной мере достигнута: клюнийский аббат становится «аббатом аббатов», монахи этого грандиозного объединения, торжественно приносившие обеты в самом Клюни, обязаны были прямо или косвенно быть у него в послушании. Осознавая себя своего рода монашеской Церковью, единственной, кто представляет и передает правильную форму монашества, Клюни достаточно часто высказывается в форме самой несдержанной пропаганды, направленной против другого — деградировавшего и не имеющего истинной ценности — монашества: бесчисленные аббатства и приораты клюнийской конгрегации, разбросанные по всему Западу, были как бы одним аббатством, управляемым одним аббатом.

Положительные стороны такого развития состоят в уже упоминавшемся унифицирующем объединении Церкви, которому принадлежало будущее. Грандиозные дарения в пользу Клюни являются доказательством того, что на этом пути религиозные идеи были открыты нецерковному миру с неведомой дотоле широтой и глубиной.

При этом нельзя, конечно, недооценивать и отрицательных сторон. Так, сильным негативным фактором была уже упомянутая утрата обозримой монастырской семьи. Клюнийский аббат больше не мог с отеческой властностью руководить гигантским объединением: начиная с Клюни впервые в церковной истории дают о себе знать опасности чрезмерной централизации.

Далее нужно сказать, что клюнийский аббат пришел на место феодальных владельцев, отдавших под его власть свои монастыри и церкви. Но тем самым неосознанно узаконивалось в церковно-монастырской форме то самое право на владение частной церковью, в борьбе с которым в его феодальной форме была заинтересована реформа. Отсюда становится понятным страстное неприятие клюнийского движения традиционным имперским монашеством и прежде всего — ориентированным на Горце. Очень часто только властное слово учредившего монастырь графа или владельца монастыря или даже изгнание ранее живших в нем монахов делало возможным проведение там клюнийской реформы.

Также и экземпция не была вполне безопасным явлением. В несколько иной форме она была известна уже Хинкмару Реймсскому (§ 41): подчинение себя власти более высокой, но, как правило, находящейся очень далеко, ради того, чтобы избавиться от подчинения властям низшего уровня или местным.

Кроме того, руководство Клюни не чувствовало себя обязанным нести какое бы то ни было более серьезное служение еще и в силу своей особой связи с римским престолом.

В разразившейся борьбе между Церковью и империей бургундская монашеская митрополия осознавала себя предназначенной к миссии посредника. В Клюни все еще продолжали молиться за своего покровителя — императора, когда папа-клюниец Григорий VII давно уже отлучил его и освободил христианский мир от присяги верности Генриху IV.

5. Как и следовало ожидать, такое мощное движение не могло не выйти за пределы монастырской жизни; к нему стали присоединять ся епископы и священники (об этом ср. ниже): клюнийская реформа монашества подготовила путь для реформы клира. Вместе с уже упоминавшимися прежними реформистскими тенденциями развивалась широко разветвленная и потому могущественная и имевшая впоследствии большое значение для истории Церкви «партия» сторонников реформы.

а) Важно, что и самая верхушка христианского мира была проникнута духом этой реформы (сформированным при участии, как уже сказано, Нила и Ромуальда). Влияние ее программы заметно в идеях Оттона III; этими идеями были движимы также Генрих II и Генрих III. Наконец, со Львом IХ (1049_1054), немецким папой, возведенным на престол императором Генрихом III, реформаторский пыл охватил и высшее церковное руководство. Так, Лев IX стал подлинным обновителем религиозной идеи папства. Еще будучи епископом Тули, он был близок к клюнийскому кругу. По дороге в Рим он проезжал через Клюни. И оттуда же он привез Гильдебранда, вернувшегося в Клюни после смерти Григория VI.

Изложенное здесь не должно быть понято превратно. Клюнийское движение, как мы сказали, проложило дорогу идеям ширившейся реформы клира и борьбы за свободу Церкви, но ни в том, ни в другом случае само оно не принимало прямого участия (не считая отдельных лиц), держась в стороне от церковной борьбы. Требования, которые идеологи Клюни до этого предъявляли к монашеской сфере жизни, клюнийцы — реформаторы Церкви (Гильдебранд, Гумберт и их друзья) распространили также и на церковную иерархию: эпоха судила глубоко порочный секуляризированный клир по меркам, заданным Клюни для реформированного монашества; исходя из этого, Гумберт требовал личной святости священника как необходимого условия действительности совершаемых им таинств; сознание превосходства духовной сферы над светской подготовило грядущую борьбу за libertas.

б) Все идеи, выношенные папской курией и нашедшие свое выражение у Лже-Исидора, были теперь представлены в Клюни — реформированные монастыри, покрывавшие своей сетью весь Запад, убедительно и исторически действенно являли миру образ идеальной Церкви. Бесчисленные бароны и графы, князья и короли, передававшие ради спасения души свои ревниво охраняемые права клюнийским монастырям, были столпами societas christiana [христианского общества] завтрашнего дня. В духовном общении с монахами они открывали для себя религиозные проблемы западного общественного устройства и учились мыслить не только в политических категориях. Многие из них пойдут путем папы Григория, т. е. захотят всю Церковь устроить по образцу монастырского мира Клюни и станут сторонниками папской реформы, пусть даже материнский монастырь не требовал и сам не делал этого.

Перед преобразующей силой клюнийского движения не могли устоять даже императоры — воодушевленные Клюни, они защищали свою дружбу с ним, порою в самой ожесточенной борьбе.

в) Зарождающийся в Клюни литургическ ий ренессанс имел огромное (но далеко не только позитивное) значение для средневековой религиозности. Литургия превратилась в буквальном смысле слова в непрерывное богослужение в хоре (которое дополняла молитва, обязательно совершаемая во время работы). Для этого в свою очередь требовались более просторные церкви. Так возникло мощное строение аббатской церкви Клюни с пятью продольными и двумя поперечными нефами, семью башнями и пятью сгруппированными вокруг апсиды капеллами. Это была самая большая церковь в мире.

Образовавшиеся в Клюни молитвенные группы и особое их внимание к молитве за усопших сами по себе были близки к идее communio sanctorum [общение святых]. Но непомерное умножение этих групп и увеличение количества молитв привели к той опасности, когда спасение ставится на поток.

г) Частые, а вскоре невероятно умножившиеся дарения стали для аббатства и зависящих от него монастырей одним из первостепенных экономических факторов. Богатство привело к тому, что физический труд — главное, чего требовал бенедиктинский идеал, — превратился в пустую формальность, а, с другой стороны, внутри установленных consuetudines повышались требования к пище и облачению в таком смысле, что аскезе, перетолкованной в духе спиритуализации, грозила опасность стать неподлинной. Не дал ли рост богатства — при таком имущественном изобилии — в добавок к обладанию властью еще и наслаждение ею? Резкие нападки св. Бернарда на Петра Достопочтенного показывают, что этот вопрос для XII в. был далеко не праздным.

В своем последующем развитии жизнь в Клюни действительно далеко ушла от первоначального идеала. Начиная с XIII в., когда в материнском монастыре и дочерних обителях резко упала дисциплина, руководство Клюни забыло и о своей первоначальной цели — полной независимости. С тех пор как оно в 1258 г. отдало себя под защиту французск ого короля (Людовика IX), аббатство превратилось просто в один из очень больших бенефициев, стало коммендой, доходами с которой пользовался аббат²³¹.

6. Идеи транспонирования программы монастырской реформы на иерархию начали оказывать воздействие на церковную и светскую историю в период деятельности в курии Гильдебранда. Именно теперь реформаторский идеал libertas (§ 47, Обзор), постепенно вырабатывавшийся на основе различных и далеко не единообразных принципов в течение столетий, достигает всей полноты своего развития. Отчасти это было новой формой выражения древнего церковного идеала времен борьбы с античным языческим государством; целью, которую во все века так или иначе порождает конфликт между Церковью и государством. Но сейчас выдвигались новые требования. Под свободой Церкви от светской власти теперь понималась полная реализация правильного миропорядка, признание иерархии высшей ценностью, самостоятельному развитию которой государственная власть не может препятствовать посредством церковно-юридических прав императора («vicarius Dei», «servus apostolorum», инвеститура епископов). Церковь пошла даже дальше: требование «свободы» выросло до требования верховенства папской власти над императорской.

а) Мир увидел, насколько губительным было отсутствие свободы Церкви в Риме. Но и зависимость Немецкой Церкви, т. е. немецких епископов, от власти короля несла в себе опасность для церковной жизни, особенно при правителях, мало проникнутых духом Церкви. Это не значит, что церковные недостатки в широком смысле слова (симония и конкубинат) были необходимым следствием главенства императора. Как с ними можно было бороться при Генрихе III, так и смена правителя их не уничтожила. Но то, что именно светская инвеститура была одной из причин этих недостатков, невозможно оспаривать.

Никто не видел этого с такой остротой и ясностью, как Гильдебранд; не напрасно он прежде несколько раз останавливался в Германии (он был связан также с немецкими реформаторскими кругами в Лотарингии). На службе своим предшественникам, а затем и сам сделавшись папой, он подготовил, организовал и возглавил борьбу. Решающим для поворота стало время опекунства после смерти Генриха III (Генриху IV только 6 лет; «событие мирового значения», согласно Ranke). Ведь теперь отсутствовал достаточно сильный политический партнер, способный (как Генрих III), с одной стороны, дать Церкви и защитить абсолютно необходимую ей свободу, а с другой стороны — решительно обязать духовенство к выполнению религиозно-церков ных задач.

Более глубокий исторический анализ, учитывающий все аспекты расстановки сил, не может не увидеть за всем этим многообразием подробностей главную, все определяющую силу: мощный процесс роста христиански х и церковных сил.

б) Очень важно на этом этапе церковного развития правильно выбрать масштабы анализа происходящего. От хаоса эгоистической борьбы мелких князьков Х в. за власть мы переходим на более высокий уровень. Приближается героическая эпоха. Теперь ставка в великой игре — мировое господство.

Итак, на передний план выдвигается идея власти. С церковной стороны она также часто сводится к политическому господству. Нам, к сожалению, часто придется убеждаться в пагубности такой позиции. И поскольку вмешательство в дела земного царства вошло как прямое политическое право (а не только как духовное руководство) в догматическую идею папства, перед нами не только смысловое, но и структурное нарушение границ. Однако здесь следует также различать объективное содержание идеи и намерения ее носителя.

Теперь, когда это сказано и осознано, нужно в своих суждениях остерегаться поверхностных превратных толкований (особенно в отношении пап того времени).

Во-первых, неверно, будто христианству, которое не от мира сего, в принципе чужда идея «власти»: «Дана мне всякая власть» (Мф 28,18); также и апостолы заботились об основах социально-церковной организации. Второе касается в особенности римских епископов: обязанные заботиться о пропитании для бедняков и жителей города вообще, они уже давно по долгу своего служения нуждались во «власти»; борьба за выживание (например, при лангобардах) не оставляла им никакой возможности отказаться от политического правления. Все большее участие епископов во внутренних делах империи усилило эти тенденции. Только неисторическое мышление позволяет требовать от Церкви, чтобы она оставалась подобной чистому святилищу; это вдвойне утопично, если признается, что она создала западную культуру.

Естественнее требовать от Церкви, чтобы она в конкретных обстоятельствах земной жизни насколько возможно следовала имеющим огромную важность словам Господа («не от мира сего») в Ин 18, 38, т.е. являла собой духовное Царство, служащее благовестию в форме диаконии.

В-третьих: для обсуждаемой (сложившейся после смерти ГенрихаIII) исторической ситуации неверно было бы представлять дело так, будто в результате политических расчетов иерархии необоснованно утвердилась некая совершенно новая, дотоле неведомая идея. Эта идея заявляла о себе давно и обрела поддержку уже в лице Генриха III. Она включает в себя мысль о (1) превосходстве церковного начала над светским и (2) самостоятельной (уже вселенской) власти папства.

в) Но, конечно, самым важным, как уже сказано, было то, что эти идеи и стремления приобретали все большую остроту. Ведь люди реформы извлекали теперь из старых принципов такие следствия, о которых их предшественники и не помышляли.

Чрезвычайно важной была при этом и негативная сторона: представление о духовном достоинстве императорского (и королевского) служения ослабело и отступило на второй план; его постепенно вытесняла иная точка зрения: король — только мирянин; поэтому он не имеет права приказывать Церкви. В той мере, в какой это умаление (см., например, Григорий VII и Герман из Меца) затрагивало претензии императора на юрисдикцию, оно было оправданным. Но оно имело тенденцию к принципиальной десакрализации светской власти; достоинство христианской королевской или императорской власти предстает теперь существенно зависимым от верховной власти церковной иерархии.

Фактическое развитие этой идеи с неизбежностью было направлено против прежнего повелителя Церкви — императора. Но его политическая власть основывалась сообразно историческому ходу событий в основном на власти немецкого королевского дома (наряду с бургундской, лангобардской и итальянской коронами; к тому же были претензии на власть над Римом). И потому требования реформы, сами по себе свободные от «национальной» (т. е. «антинемецкой») направленности и обращенные против универсальности идеи императорской власти, на деле проявлялись как «антинемецкие». (Конечно, это не имеет ничего общего с современным национализмом.)

С другой стороны, реформаторское движение растет вместе с бургундским Клюни. И хотя, опять-таки, его тенденции не могут быть названы «профранцузскими», фактическая антинемецкая направлен ность привела к изменению союзнической политики пап, имевшему самые серьезные последствия: они призвали на помощь норманнов, с которыми еще Николай II вел борьбу как с врагами империи и Церкви; и впредь они, где только могли, искали себе союзников против немецких императоров. Эта линия привела в конце концов к тому, что опорой папства стала Франция.

г) Для точного понимания событий важно учитывать, что клюнийские взгляды на свободу Церкви сложились далеко не сразу. До середины XI в. в Клюни тоже не сомневались в церковном статусе короля и признавали полноту его власти над Церковью. Возражения против спасительного вмешательства Генриха III в дела папства, основанные на том, что он является мирянином, исходили не из Клюни²³². Еще Петр Дамиани († 1072 г.) говорил о том, что высший священнический чин и высшая светская власть должны (параллельно и совместно) трудиться на благо христианства, «так как священство пользуется защитой государства, а государство защищено святостью священнического служения». У каждого есть своя собственная, отличная от другого, задача: «Король владеет светским оружием, у священника есть меч духовный, который есть Слово Божие. Счастливое положение — когда светский меч соединяется с духовным!»

И тем не менее активно развивался процесс взаимного отталкивания, ведущий к антагонизму светского и духовного начал. Происходила, с одной стороны, решительная десакрализация политической сферы, а с другой стороны, клерикали зация, которая в тот момент была необходимой и благотворной, однако позже стала приносить огромный ущерб.

д) Основная сила реформы вывела Церковь на новый путь, где она смогла избавиться от порочной практики злоупотреблений епархиаль ным и монастырским имуществом со стороны мирян, связанных в основном с симонией. Несомненное доказательство этому содержится уже в названии книги кардинала Гумберта Сильва-Кандидского (†1061 г.) «Adversus simoniacos» («Против симонитов») (1054/1058гг.), определившей и обобщившей все дальнейшее развитие событий: подлинно программное произведение. Здесь мы можем наблюдать уже упоминавшийся перенос клюнийско-монашеской программы реформ в общецерковную плоскость. Гумберт требовал от короля не только свободы для Церкви и папства, но и господства Церкви над миром. Книга направлена против влияния немецкого короля в Церкви и против инвеституры епископа перстнем и посохом, совершаемой королем. Право на инвеституру имеет только «sacerdotium». Это требование символически обосновывается на примере соотношения души и тела. Высшее начало — душа. Душа — это Церковь. Царство подобно телу.

Очень важно, что в этой полемике в качестве религиозного аргумента использовался опасный радикально-спиритуалистический тезис о недействительности симонического рукоположения. Поскольку фактически светская инвеститура здесь попросту приравнивается к симонии, запрет на нее и его последствия имели огромное значение.

Другой опасный момент: призыв к христианским массам и правителям в случае необходимости встать на защиту Церкви от симонически поставленных епископов.

7. а) Идеи Гумберта не остаются чистой теорией; они реализуются в законе о выборах папы. Николай II (первый ненемецкий папа того времени) определил на Латеранском соборе 1059 г. (возглавляемом Гильдебрандом и Гумбертом), что выбирать папу имеют право только кардиналы²³³; папа по возможности должен быть избран из римского клира, а выборы — происходить в Риме.

Главной целью нового закона о выборах папы было обеспечить влияние на них реформаторских сил. Непосредственно он был направлен против посягательств римской знати²³⁴. Из обоснования закона следует, что он был обращен в особеннос ти против симонических злоупотреблений. В нем отсутствуют враждебные настроения и тем более прямая вражда по отношению к немецкому королю. Но фактически формулировка нового правила означала неминуемый конец прежней системы назначения пап, которую практиковал Генрих III в качестве патриция и императора. В энциклике о Латеранском соборе 1059 г. (где был утвержден декрет о выборах папы), изданной Николаем, (1)ничего не сказано о правах короля или императора (кроме ни к чему не обязывающей формулы); но (2) светская инвеститура во всех ее видах отвергается полностью.

Это был глобальный протест против власти светских правителей над Церковью и фактически выпад против немецкого regnum, поскольку власть немецкого короля над Церковью основывалась на практике светской инвеституры. Осуществление этих требований означало уничтожение германской системы частных церквей. Но поскольку частные церкви составляли значительную часть королевского имущества, оно содержало прямую угрозу всему устройству Германии, в том числе политическому.

Защиту от возникшего в Германии недовольства декретом о выборах папы курия искала в союзе с норманнами.

Этот союз скоро принес свои (антиимператорские) плоды благодаря выдающейся деятельности Гильдебранда, добившегося при поддержке норманнов выбора Александра II²³⁵ (1061_1073), одного из вождей миланской патарии (см. ниже), которому имперские силы при содействии римской аристократии и ломбардских имперских епископов противопоставили антипапу (Гонория).

б) В дальней перспективе декрет 1059 г. об избрании пап был важным этапом упоминавшейся выше клерикализации Церкви. Много раньше народ был отстранен от участия в поставлении епископов, теперь это распространилось и на избрание папы²³⁶: разрыв между народом и клиром углубляется; Церковь постепенно «как внутренне, так и внешне во всем, что касается ее членов, ее богослужения и ее системы образования становится исключительно Церковью священников» (Brandi). (Этот процесс складывался из многих элементов. Ему способствовал и контраст между народной и церковной латынью.) Влияние этого разрыва сказывалось в течение веков (вальденсы; Уиклиф; гуманисты) и стало одной из причин Реформации и ее успеха.

8. В этот период папство (как носитель реформаторских тенденций) помимо вражды нашло и в самой Италии двух важных союзников: норманнов на юге и патарию на севере.

а) Союз с норманнами осуществился только при Николае II (1059г.). Герцог Роберт Гвискар принес папе присягу быть «fidelis» (=вассалом) его самого и Римской Церкви, а также защитником «regalia» св. Петра, выплачивать ежегодную дань, а также по указанию «лучших» кардиналов способствовать тому, чтобы папа был избран и утвержден «к чести св. Петра». Папа принял здесь с выгодой для себя феодальную систему во всех ее формах. Правовым основанием пожалования служила «donatio Constantini», которая с этих пор широко использова лась. В Мелфи (благодаря Гильдебранду) было осуществлено ленное пожалование норманну Ричарду Аверскому (Капуя) и норманнскому герцогу Роберту Гвискару (Апулия, Калабрия и Сицилия, которую сначала предстояло отнять у сарацин).

б) Мощный подъем, наблюдаемый нами в монашеской и церковной реформе, поддерживался пробуждением и ростом сознания народных масс. Исторически этот анонимный процесс впервые проявляется в феномене «патарии» (уничижительное прозвище, означающее приблизительно «сброд»). Он связан с ростом городов Ломбардии (а также Флоренции и Фландрии), где постоянно обострялись сословные противоречия. Явные антифеодальные социалистическо-демократические тенденции дополнялись религиозными движениями или полностью включались в них. В некоторых случаях — как в Милане — клир и знать непосредственно взяли на себя руководство. В Милане к основателям движения патаров принадлежал будущий папа АлександрII. Через Гильдебранда связь с этим движением осуществлялась еще при предшественнике Николая II папе Стефане IX (последний из немецких пап высокого средневековья).

Поиск по сайту: