Республиканские реформы и перегруппировка политических сил

Начавшаяся демократическая революция не изменила социальную структуру общества, но породила надежды низов на улучшение их жизни. В стране продолжало править неподконтрольное народу чиновничество. Самостоятельную силу представляла офицерская каста, обладавшая унаследованными от монархии привилегиями. «Республика мало что изменила: голодные продолжали голодать, богачи глупо, по-провинциальному роскошествовали»[37], — рассказывает посетивший Испанию советский писатель и журналист И. Эренбург.

28 июня 1931 г. прошли выборы в Учредительное собрание. В них приняли участие 65 % граждан, а 35 % не пошли голосовать. Но не пришли не только сторонники монархии, отрицавшие республику «справа», но и те, кто отрицал ее «слева». Республиканские партии получили 83 % мест, что подтвердило — большинство испанцев приняло республику если не как свой идеал, то как новую реальность. Самую большую фракцию (116 мест из 470) составили социалисты.

9 декабря 1931 г. была принята республиканская конституция, вводившая ответственность правительства перед парламентом, основные гражданские свободы. Конституция провозгласила Испанию «демократической республикой трудящихся всех классов, построенной на началах свободы и справедливости» (Ст. 1) и отделила Церковь от государства (Ст. 26). Ст. 44 конституции предусматривала возможность отчуждения собственности (за вознаграждение) и ее обобществление.

К власти пришло либерально-социалистическое правительство Мигеля Асаньи. Президентом стал Нисето Алкала Самора.

В своей агитации монархисты и фашисты изображали лидеров Республики в виде якобинцев и чуть ли не коммунистов. Сегодня этот миф получил второе дыхание, не перестав, впрочем, быть мифом[38]. Между тем, Алкала Самора, противник отделения Церкви от государства, сам признавал, что его роль состояла в том, чтобы «обеспечить консервативный характер республики»[39]. Он мог с удовлетворением констатировать, что министры-социалисты готовы ради укрепления нового строя «оставить свои социалистические принципы у порога». Когда министр-социалист Индалесио Прието предложил ввести прогрессивный налог на крупные доходы, Асанья сместил его с поста министра финансов, дав «безопасный» портфель министра общественных работ. Впрочем, здесь Прието развернул бурную деятельность. Только на общественные работы в Бильбао было выделено более 16 млн песет. Однако в этом не было ничего собственно якобинского.

Когда региональный парламент Каталонии принял радикальный аграрный закон, Мадридское правительство заблокировало его осуществление. Это лишь усилило каталонский автономизм.

2 августа 1931 г. по инициативе национальной партии «Эскерра републикана де Каталунья» (Каталонская республиканская левая)[40] и ее харизматичного лидера Франсиска Масиа на референдуме был утвержден статут Каталонии. Его параграф 1 гласил: «Каталония есть автономное государство внутри Испанской республики»[41]. Однако общеиспанские политики не собирались терпеть государство в государстве.

Под давлением Мадрида в сентябре 1932 г. Учредительные кортесы Каталонии приняли статут в более умеренной редакции. Каталония стала автономной областью, отказавшись от упоминания в статуте самостоятельной школы, суда, территориальной армии и социального законодательства[42]. Но сам факт федерализации вызвал недовольство в остальной Испании. Уж не начался ли процесс распада страны? В результате баски не получили автономии, а у каталонцев ее фактически отобрали в 1933 г.

Важной задачей республики премьер-министр Асанья считал «упразднение католического мышления»[43], и он мог бы еще долго воевать с мельницами на этом направлении, если бы под республиканской конструкцией не разверзлась социальная пропасть. Мышление меняется десятилетиями, а социальные кризисы решают судьбы страны за несколько лет.

Лидеры либералов на протяжении всей Испанской трагедии умудрились не замечать, насколько глубоко изменилась социальная почва страны, продолжали видеть главное противоречие современности в конфликте между католиками-монархистами и «рационально мыслящими» либералами, не учитывая роста сил, растущих за пределами имущественной элиты. Даже по окончании Гражданской войны М. Асанья видел ее причины во «внутренних разногласиях среднего класса и вообще испанской буржуазии, глубоко разделенной по религиозным и социальным основаниям»[44]. Что же, рабочий класс и крестьянство еще не раз удивят будущего президента-либерала, но он так и не поймет, с какой стороны искать пружины событий, сотрясавших республику.

Либеральное сознание фиксировалось на историческом противоречии «либеральное меньшинство — консервативный народ»[45]. Соответственно, «неправильное поведение» народа воспринималось как бунт против модернизации. Такой взгляд еще имел какие-то основания до революции 1868–1874 гг. С выходом на испанскую арену социализма выяснилось, что социальные низы готовы поддержать перемены. Но их модернизация — это не либеральная модернизация. Раскол в среде элиты стал второстепенным фактором по сравнению с глубоким расколом общества в целом по поводу будущего Испании.

Социальный раскол никогда не проходит строго между классами. В Испании (как и в любой другой стране, оказавшейся в подобной ситуации), были и рабочие-монархисты, и богачи, увлеченные коммунизмом. Но мотором перемен после их начала быстро стал социальный кризис, а не стремление либеральной элиты освободиться от монархических и клерикальных пут. И Церковь вскоре оказалась под ударом низов не из-за стремления народа к атеизму, а из-за того, что накрепко связала себя с несправедливыми порядками. Она активно вмешивалась в политику и после падения монархии. И. Эренбург писал тогда: «Католические газеты расписывали „чудеса“: богоматерь появлялась почти также часто, как гвардейцы, и неизменно осуждала республику»[46]. Церкви не за что было любить Республику, а Республике — Церковь: в январе 1932 г. был запрещен Орден иезуитов, а в марте 1933 г. — принят закон о конфискации церковных земель и другого хозяйственного имущества. Правда, в это время его не успели ввести в действие.

Л. Пио Моа возмущается: «Республиканцы не проявили и капли щедрости в отношении тех, кто предоставил им власть. Они поставили монарха вне закона, конфисковали его имущество… Гораздо хуже было масштабное сожжение религиозных и культурных зданий, до которого консерваторы проявляли меньшую враждебность по отношению к режиму»[47]. Но церкви-то поджигали не комиссары либерального режима, а возненавидевшие старый режим массы. Они видели в церквях штабы реакции (причем не без оснований), и решали проблему не тонкими рассуждениями, а доступными грубыми методами. Либеральный режим сдерживал поджоги, и до начала Гражданской войны это явление не стало массовым. Так что если кто-то и проявил черную неблагодарность, то это консерваторы по отношению к либеральному правительству, которое как могло сдерживало нарастающий социальный протест против старых институтов, включая даже помещичье землевладение.

«Специалистами» по врачеванию социальных язв считались социалисты. В июне 1931 г. Ларго Кабальеро добился прекращения стачки астурийских шахтеров, им была повышена зарплата. С согласия чрезвычайного съезда ИСРП в июле 1931 г. Ларго Кабальеро стал министром труда. По его инициативе были введены минимум оплаты труда, ниже которого зарплата не должна была опускаться, арбитражные суды, 8-часовой рабочий день, обязательная оплата сверхурочной работы, страхование от несчастных случаев и пособие по беременности. Это вызвало недовольство собственников, которые жаловались на государственное вмешательство в их отношения с работниками.

В период пребывания у власти ИСРП руководство ВСТ, ссылаясь на предусмотренную новым законом систему переговоров между работниками и предпринимателями, отрицательно относилось к стачкам, которые то и дело перерастали в насилие: «Забастовка в настоящий момент не разрешит ни одну из проблем, которые могут нас интересовать, а лишь все запутает»[48], — говорилось в манифесте исполкома ВСТ в январе 1932 г.

Войдя в правительство — впервые за свою историю — испанские социалисты пребывали в эйфории. Идеолог левого крыла ИСРП Л. Аракистайн писал: «Испания идет к государственному социализму, опираясь на профсоюзы социалистической тенденции, используя демократическую форму правительства, без насилия, которое компрометирует внутри страны и вне ее наше дело»[49].

Вот-вот капиталистическая эксплуатация исчезнет, и государство станет разумно управлять производством и распределением. Как эта картина была далека от реальности, в которой капитал руководил промышленностью как мог, вызывая отчаянное сопротивление рабочих, а деревня оставалась во власти помещиков и нищеты.

Не все социалисты разделяли оптимистический взгляд на Республику. Комитет ИСРП Малаги обличал «испанский капитализм, архаический и порочный», который действует против Республики. В результате «остаются без обработки поля, закрываются фабрики»[50]. Мадридская организация ИСРП выступила за выход партии из правительства, действия которого направлены против рабочих.

Вскоре эйфория прошла и у вождей ИСРП. На XIII съезде партии в октябре 1932 г. Ларго Кабальеро признавал, что очень трудно добиться выполнения социального законодательства «при капиталистическом режиме, поскольку касикам, хозяевам, представителям власти и т. д. удается препятствовать этому»[51]. На этом съезде даже Х. де Асуа, бывший руководитель конституционной комиссии Учредительных кортесов, выступил за выход из правительства, поскольку союз с либералами компрометирует ИСРП и придает силы конкурентам партии слева. Но Прието возражал: если уйти из правительства, оно станет откровенно правым и разрушит даже те реформы, которые удалось провести. Они оба были правы.

* * *

Начавшаяся накануне Великая депрессия нанесла удар по промышленности и экспортно-ориентированной части сельского хозяйства Испании. До кризиса в экономику страны был вложен миллиард долларов, прежде всего английских и французских. Добывающая и текстильная отрасли были ориентированы прежде всего на внешние рынки. Теперь инвестиции прекращались, рынки «закрывались». В 1929–1933 гг. промышленное производство упало на 15,6 %. При этом производство чугуна упало на 56 %, а стали — на 58 %. Уровень безработицы достиг полумиллиона человек, а с учетом частично занятых — втрое больше. Частичный отток населения в деревню обострял социальную ситуацию, и там толпы безработных батраков стояли на улицах провинциальных местечек и вглядывались в лица вербовщиков на работы со смешанными чувствами надежды и ненависти.

В первые месяцы революции крестьяне захватили небольшую часть арендуемой ими помещичьей земли. Правительство решительно остановило дальнейшие захваты и пыталось решить проблему нехватки земли, приняв 9 сентября 1932 г. закон об аграрной реформе. Он предусматривал выкуп государством помещичьих земель, находящихся в аренде свыше 12 лет и размером свыше 400 га (как правило необрабатываемых), и распределение их между крестьянами, а также переселение избыточной рабочей силы на государственные земли. Запрещалась субаренда полученной от государства земли. На селе вводилось трудовое законодательство. Однако, проведение реформы предполагало большую работу по учету земли, и она велась медленно. Затем нужно было согласовать многочисленные интересы, включая мнения помещиков, желающих продать государству неудобья, и крестьян, желающих получить участки, достаточные для сытой жизни. В итоге темпы реформы заметно отставали от задуманных десяти лет.

«По мере того, как шло время, всяческие ограничения росли, а масштаб проведения реформы уменьшался»[52]. Было переселено 190000 человек. Государству удалось выкупить немногим более 74 тыс. га в пользу 12260 семей (а нуждались сотни тысяч). Это лишь незначительно снизило остроту кризиса. По замечанию Д. П. Прицкера, «реформа превращалась в выгодную для помещиков сделку, позволявшую им за большую сумму продать необрабатываемую и не приносящую никакого дохода землю»[53].

* * *

Принято считать, что «гражданская власть в Испании была слабой не потому, что военная была сильной, напротив, власть военных была сильной, потому что гражданская власть была слабой»[54]. Однако революция уже на либеральном ее этапе изменила эту ситуацию. Гражданская власть демонстрировала свою силу в отношениях с военными. Был снят с должности командующий гражданской гвардией, монархист Х. Санхурхо. Правительство Асаньи принялось за модернизацию армии, начав с сокращения генеральских кадров (в Испании 1 генерал приходился на 538 солдат, и по этому показателю Испания была рекордсменом Европы).

Неудивительно, что либеральному режиму приходилось постоянно оглядываться на угрозу военного переворота. 10 августа 1932 г. генерал Санхурхо поднял мятеж в Севилье. Но он был плохо подготовлен, заговорщики не заручились поддержкой консервативных политических сил и были быстро разгромлены. Провал переворота привел к новому полевению Испании, деморализовал правый политический лагерь, что позволило наконец протолкнуть через кортесы аграрный закон.

Санхурхо оставалось обвинить в поражении своих осторожных коллег — прежде всего генерала Франсиско Франко, который предпочел пока выжидать. В тюрьме Санхурхо повторял стишок: «Франкито эс ун кикито, ке ба а ло суйито»[55] (Франкито — это такая тварь, которая идет только за собственной выгодой). Алкала Самора помиловал неудавшегося каудильо, и в 1934 г. Санхурхо был выслан из Испании. Он уехал не далеко — в Португалию, где стал ждать своего часа.

Поражение военной реакции в то же время привело к консолидации правого лагеря, который теперь попытался использовать против Республики ее собственные институты. Лидером правого лагеря стала возникшая в октябре 1932 г. консервативная Испанская конфедерация автономных правых (СЭДА), в которую вошли ведущие правые партии и движения в спектре от консерватизма до авторитарного национализма. Ее лидер Хосе Хиль Роблес утверждал: «СЭДА родилась, чтобы защитить религию, собственность и семью»[56]. На момент создания СЭДА насчитывала 619 тыс. членов — представителей самых разных социальных слоев, прежде всего — деревенских. Вопреки более раннему и более позднему авторитаризму испанских правых, на этот раз они подчеркивали право на автономию течений и групп. Разбитая консервативная армия стремилась к собиранию сил, и ее вожди были готовы терпеть плюрализм в своих рядах.

По мнению Л. Пио Моа, «СЭДА, не будучи ни республиканской, ни демократической партией, обладала качеством, которое позволило бы осуществить гражданское сосуществование: умеренностью»[57]. Эта умеренность сохранялась, пока консерваторы сидели в обороне, но она стала улетучиваться, как только СЭДА получила шанс на получение власти.

Впрочем, из-за разношерстности и рыхлости СЭДА сторонникам правой диктатуры нужна была новая идеология, способная дать им более широкую социальную опору. Борьба идей и конкуренция течений приводили к противоречивым заимствованиям. Ощущая силу синдикалистских идей, правые пытались взять их на вооружение, создав более прочную социально-политическую конструкцию, чем обычные каудилистские режимы. Незадолго до падения монархии Рамиро Ледесма Рамос стал издавать газету «Завоевание государства», в которой он и Онесимо Редондо (издававший также еженедельник «Свобода») пропагандировали идеи фашизма, но с испанской спецификой. Они считали, что можно заимствовать популярные в Испании синдикалистские идеи для укрепления государственности и социальной стабильности (подобно тому, как Муссолини использовал профсоюзные структуры для создания корпоративного государства). Только, в отличие от анархистов, испанские фашисты считали, что синдикаты должны быть не демократическими самоуправляемыми профсоюзами, а структурами управления рабочим классом. Но «в его интересах». Рабочие, сплоченные в такие синдикаты, и их вооруженные отряды, должны нанести удар по буржуазному либеральному государству, которое не может решить социальных проблем, стоящих перед страной. Эти проблемы решит тоталитарная диктатура, как она это уже делает (по мнению Ледесмы и Редондо) в Италии. 10 октября 1931 г. ими была создана организация «Хунты национально-синдикалистского наступления» (ХОНС), ставшая одним из костяков правого радикализма и испанского фашизма. В 1933 г. Редондо создал первый национал-синдикалистский профсоюз. Но лидеры ХОНС не имели заметного влияния ни в рабочей среде, ни в правящей элите.

Зато широкие связи в элитарных салонах Мадрида имел сын бывшего диктатора Хосе Антонио Примо де Ривера. Он был хорошо известен как обаятельный, подающий надежды молодой человек ультраправых взглядов. Ему, как человеку молодому, и в то же время из хорошей семьи, дозволялось пропагандировать в элитарной среде откровенно фашистские взгляды, прежде всего «ценный опыт» Италии и Германии. 29 октября 1933 г. он создал свою организацию «Испанская фаланга». Провозгласив триаду «Империя — Нация — Единство», Хосе Антонио призвал к Крестовому походу и возрождению Империи, ради чего жизнь должна превратиться в военную службу. Участие населения в делах государства должно было осуществляться «через действия в рамках семьи, муниципалитета и профсоюза»[58]. Профсоюзы должны были строиться по фашистскому образцу.

Но вождю фашистов явно не хватало массовки. В феврале 1934 г. он договорился с Ледесмой о создании объединенной организации со сложным названием «Испанская фаланга и ХОНС», которую возглавил Хосе Антонио. Через год он изгнал из организации «плебея» Ледесму. «Фаланга» стала одним из костяков правого радикализма наряду с частью офицерского корпуса.

* * *

В условиях кризиса неприязнь части рабочих и крестьян к государственной власти — все равно какой, парламентской или диктаторской — привела к быстрому росту анархо-синдикалистских настроений.

Однако еще в 20-е гг. в среде анархистов развернулась борьба между умеренными лидерами движения (Анхель Пестанья и Хуан Пейро), которые считали возможным некоторое взаимодействие между государством и анархо-синдикалистским движением, и радикалами (Диего Абад де Сантильян, Хуан Гарсиа Оливер, Буэнавентура Дуррути и др.), которые отстаивали традиционное неприятие любого «оппортунизма» и право анархистской организации на руководство синдикатами.

Характерно, что вожди радикальных анархистов, став старше, возглавят НКТ и ФАИ в период их сотрудничества с правительством Народного фронта в 1936–1939 гг. и проведения в стране широкомасштабных синдикалистских преобразований.

Х. Пейро уже в конце 20-х гг. пришел к выводу, что «государство есть лишь машина управления» и при определенных условиях может развиваться к «широкой производственной демократии» или в «экономико-хозяйственную демократию как вид государства»[59]. Нужно думать не только о классовой конфронтации, но и о конструктивных задачах рабочего движения: «Мы, анархисты, должны в возможных рамках построить в капиталистическом мире наш собственный мир, но не на бумаге, с лирикой, в философской ночной работе, а в недрах практики, в которой мы сегодня и завтра будим доверие к нашему миру»[60]. После революции анархия и коммунизм не наступят сразу, «этап синдикализма не миновать. Он будет образовывать мост между современным режимом и либертарным коммунизмом»[61]. Для Пейро синдикализм — переходный этап на пути к анархии и коммунизму, которые для большинства испанских анархистов были неразрывными составляющими будущего анархо-коммунистического общества, либертарного, свободного коммунизма.

В качестве принципов организации профсоюза, а в дальнейшем и общества, Х. Пейро назвал формирование структуры снизу вверх, широкую автономию секций, действующих самостоятельно. Другой ячейкой общественного единства будет коммуна, где «не только сходятся отношения сельского хозяйства и индустрии, но и сплачиваются совместные интересы общества»[62].

11-16 июня 1931 г. в Мадриде состоялся III конгресс НКТ, который восстановил организацию. Уже на этом съезде умеренным лидерам НКТ во главе с Х. Пейро пришлось отражать атаки радикалов.

Революция позволяла анархо-синдикалистам выйти из подполья, но они пока не собирались признавать республику своей. Дуррути был категоричен: «Республика нас не интересует. Если мы и поддержали ее, то только потому, что рассматривали как исходный пункт для процесса демократизации общества, но, конечно, при условии, что республика гарантирует принципы, в соответствии с которыми свобода и социальная справедливость не будут пустыми словами»[63]. Но характерно, что этот радикальный анархист требует не перехода к анархическому коммунизму, а демократизации. Впрочем, его самого критиковал еще более радикальный Гарсиа Оливер за то, что Дуррути в это время «принял позицию Пестаньи»[64], то есть одного из лидеров умеренного крыла НКТ.

Конгресс НКТ провозгласил, что «мы продолжаем прямую войну против государства». Но когда речь заходила о планах конкретных действий, говорилось о забастовках и просвещении, но не о вооруженном насилии[65]. Против терроризма выступало умеренное крыло анархо-синдикалистского движения во главе с А. Пестаньей. Он писал: «Огромная нагрузка, которая ложилась на плечи террористов и реальность результатов, которые произвел террор, заставляли меня сомневаться, оправдан ли счет. Сейчас я вижу, что нет»[66]. Иллюзии по поводу возможности использования террора в качестве метода достижения нового общества рассеивались. Терроризм, рожденный ожесточением классовых схваток и малой эффективностью легальных методов борьбы в авторитарном обществе, теперь становился анахронизмом и только дискредитировал организацию.

Но радикальные анархисты, преобладавшие в ФАИ, стремились к действиям, способным спровоцировать революцию. А старшее поколение лидеров НКТ считало, что «революция не может полагаться на смелость более или менее храброго меньшинства, но, напротив, она пытается быть движением всего рабочего класса, движущегося к своему окончательному освобождению, которое одно определит характер и точный момент революции»[67]. Эта мысль, изложенная в «Манифесте тридцати», подписанном в августе 1931 г. лидерами умеренных Х. Пейро, А. Пестанья, Х. Лопесом и др. (по числу 30 их стали называть «триентистами»), казалась лидерам ФАИ слишком оппортунистичной. Х. Гарсиа Оливьер писал: «Нас не слишком заботит, подготовлены мы или нет к тому, чтобы сделать революцию и ввести либертарный коммунизм»[68]. Эта беззаботность аукнется в 1936 г.

«Триентисты» соглашались, что в стране сложилась революционная ситуация. Но это не значит, что уже есть предпосылки для создания анархического общества. Нужно готовить эти организационные предпосылки, укреплять самоорганизацию рабочих, а не заниматься путчизмом. «Триентисты» упрекали своих противников в том, что те верят «в чудо революции, как если бы она была святым средством, а не тяжелым и болезненным делом, которое переживают люди со своим телом и духом… Мы революционеры, но мы не культивируем миф революции… Мы хотим революции, но которая с самого начала развивается прямо из народа, а не революция, которую хотят делать отдельные индивиды, как это предлагается. Если они это будут осуществлять, это преобразуется в диктатуру»[69]. «Триентисты» предложили сразу после революции не надеяться на немедленное наступление анархии, а создать систему переходного периода — демократический синдикализм, обоснованный ранее Пейро.

Радикальный актив НКТ пока не воспринял эти прагматические идеи. ФАИ использовала это для того, чтобы поставить НКТ под свой идейный контроль, вытеснив прежних «оппортунистических» лидеров. Развернулась полемика между триентистской «Солидаридад обрера» и «Эль Лучадор», защищавшим радикальную позицию ФАИ.

Бойцы «Носотрос» тоже выступили против «триентистов». Б. Дуррути писал: «Ясно видно, что Пестанья и Пейро пошли на моральные компромиссы, не дающие им действовать по-либертарному… Если мы, анархисты, не будем энергично обороняться, мы неизбежно деградируем до социал-демократии. Необходимо совершить революцию, чем раньше, тем лучше, поскольку республика не может дать народу ни экономических, ни политических гарантий»[70]. Более того, раз в условиях кризиса модернизация будет проведена за счет рабочих, Дуррути считает необходимым остановить модернизацию. Нужно дестабилизировать существующую в Испании систему с помощью «революционной гимнастики масс», делать их все решительнее и опытнее в боевом деле. Дуррути разъяснял Гарсиа Оливеру смысл «революционной гимнастики»: «вожди идут впереди»[71]. Но Гарсиа Оливеру и некоторым членам «Носотрос» и ФАИ не нравилось, что Дуррути планирует акции этой гимнастики самостоятельно, как вождь, не считаясь с мнением товарищей. «Можем ли мы оказать тебе поддержку, когда ты постоянно ведешь себя так, словно работаешь сам за себя? Нам что, и дальше относиться к тебе с прохладцей из-за того, что ты, когда тебе удобно, плюешь на мнения группы?»[72]

Горячая социальная атмосфера, углубляющийся экономический кризис, делавший жизнь рабочих все тяжелее — все это придавало силы анархистскому радикализму, для которого крушение старого порядка было синонимом создания нового счастливого общества. Как пишет анархо-синдикалистский историк А. Пас, «в конечном счете именно радикальная тенденция навязала анархо-синдикалистскому объединению свою революционную линию»[73]. Однако слова «в конечном счете» тут явно лишние, поскольку радикалы 1931 года всего через несколько лет будут сами проводить как раз умеренную политику, предложенную «триентистами».

21 сентября 1931 г. Пейро был вынужден уйти с поста редактора газеты «Солидаридад обрера», что стало важной победой радикальных анархистов. Глаза радикалам застилала романтика «чистых идей». Гарсиа Оливер писал: «Революционные акции всегда действенны. Но диктатура пролетариата, как она понимается коммунистами и синдикалистами, которые подписали манифест, ничего не меняет. Здесь будет много попыток установить насилие как практическую правительственную форму. Эта диктатура вынужденно образует классы и привилегии»[74]. Оливер считал, что переходное общество синдикалистов — это диктатура, как у большевиков, что она выродится в общество, против которого нужно будет совершить новую революцию.

Пейро доказывал, что предлагаемое им переходное синдикалистское общество не приведет к диктатуре: «Возможна лишь одна диктатура, при которой, как в России, меньшинство рабочих принуждает большинство… Синдикализм — это господство большинства»[75].

Российские анархисты сумели донести до западных товарищей критическое представление об опыте Российской революции. Но один вопрос, который станет критическим для анархистов с самого начала гражданской войны, остался незамеченным — что делать, если в начале революции «большинство» не захочет создавать ни анархического, ни синдикалистского общества?

А. Пестанья не хотел бросать НКТ на неподготовленную всеобщую забастовку. Когда Национальный комитет НКТ под давлением радикалов принял решение провести 29 мая 1932 г. всеобщую забастовку, «триентисты» во главе с А. Пестаньей ушли с постов. Забастовка, как и следовало ожидать, закончились неудачей. Умеренные продолжали протестовать против вспышкопускательства новых лидеров НКТ. 5 марта 1933 г. на каталонской региональной конференции «триентисты» вышли из НКТ. Связанные с «триентистами» профсоюзы выступили против «диктатуры ФАИ» (в действительности мифической — речь могла идти лишь о влиянии идей ФАИ) и образовали независимый от НКТ Национальный комитет связи. Позднее А. Пестанья организует небольшую Синдикалистскую партию, которая будет участвовать в правительстве Народного фронта.

Одновременно с конфликтом умеренных и радикалов НКТ развернула борьбу против коммунистов-большевиков в своих рядах. 17 мая 1931 г. проникшие в НКТ коммунисты создали «Национальный комитет НКТ», надеясь, что в условиях неразберихи, связанной с легализацией и притоком новых членов есть шанс перехватить инициативу у анархо-синдикалистов. Но старый костяк организации оказался сильнее. В апреле 1932 г. из НКТ была исключена федерация Героны и Лериды, оказавшаяся под контролем коммунистов-антисталинцев[76].

Руководство КПИ в новых условиях все никак не могло выйти из привычной изоляции. Коммунисты не жалели эпитетов, чтобы охарактеризовать ничтожество своих противников. Социалисты — «народ конченный», анархисты — «слишком правые», либералы — тайные монархисты[77]. После таких докладов в Коминтерне ждали мощного роста компартии.

Но воз не двигался с места, коммунисты оставались изолированной сектой. Попытались было «отщипнуть» часть актива у НКТ, но неудачно. Часть коммунистов тяготела к союзу с троцкистами. 17 марта 1932 г. в Севилье открылся IV съезд КПИ. В ЦК были избраны как прежние лидеры (Х. Бульехос, М. Адаме, А. Трилья), так и новая «молодежь» (уже более молодые лидеры, чем прежние «молодые» 1920 года) — Хосе Диас, Долорес Ибаррури, Педро Чека, Висенте Урибе, Антонио Михе. На плечи этой генерации ляжет управление партией в условиях революции. Они были более открыты к диалогу с социалистами и анархистами, и в то же время — куда более деловыми людьми, чем старое руководство. Новая генерация не собиралась слушаться Бульехоса и его друзей, и старые лидеры подали в отставку. Чтобы они не путались под ногами новых руководителей, 29 октября Бульехос и его товарищи были исключены из партии по решению Коминтерна. Обвинение отражало конфликт между двумя поколениями — Бульехос был обвинен в том, что «мешал выдвижению молодых кадров».

Новые менеджеры стали выводить из изоляции проблемную партию. Х. Диас, выдвинувшийся в качестве рабочего лидера в НКТ и вступивший в КПИ только в 1926 г., оказался в этом отношении настоящей находкой — динамичный, обаятельный, договороспособный, организованный лидер, опиравшийся на энергичную команду. Коммунисты сделали ставку на развитие своего профсоюза УВКТ, который сумел навербовать в свои ряды несколько десятков тысяч рабочих, недовольных оппортунизмом ВСТ и в то же время — излишним радикализмом НКТ.

Но, хотя численность КПИ и прокоммунистического профсоюза стала расти, они все еще заметно уступали и по численности, и по влиянию ИСРП и НКТ.

* * *

Коммунисты и оба анархо-синдикалистских течения приняли активное участие в стачечном движении. Находившийся в бедственном положении пролетариат снова стал «требовать свое». Однако только в 1933 г. стачечная волна превысила уровень 1920 г. Если в 1929 г. произошло 100 стачек, а в 1930 г. — 527, то в 1931 г. — 710, 1932 г. — 830, в 1933 г. — 1499[78]. Очень быстро трудовые конфликты вошли в привычное кровопролитное русло. Если профсоюзы не соглашались на предложенные им условия, власти бросали на забастовщиков гражданскую гвардию, то есть внутренние войска.

Поскольку профсоюзы ВСТ пользовались государственным арбитражем, чтобы хотя бы отчасти решить проблемы своих членов, часть рабочих, недовольных результатом таких компромиссов, сориентировались на НКТ. Анархо-синдикалисты проводили стачки так, будто никакого социального законодательства не существует, а гвардия только ждала повода, чтобы применить насилие против рабочих.

1 мая произошли столкновения в Барселоне, когда полиция попыталась остановить первомайскую демонстрацию, в которой шли вооруженные анархисты.

В июле 1931 г. гвардейцы открыли огонь по стачечникам в Сан-Себастьяне. Пулеметы как средство борьбы со стачкой, убитые и раненые — все это привело к расширению движения и превращению локальной стачки строителей в общегородскую забастовку. Вскоре подобные события произошли и в Севилье. Гвардия применила артиллерию, погибло более 30 рабочих. Более того, арестованных рабочих расстреливали без суда[79]. В разгар этих событий 21 июля был введен в действие декрет о запрете политических стачек. Либерализм повернулся к обездоленному люду авторитарным лицом.

НКТ не стала подчиняться и в августе провела в Каталонии всеобщую стачку солидарности с арестованными рабочими. После того как НКТ завершила стачку, радикальная часть рабочих, вдохновляемая ФАИ, продолжала бастовать до 4 сентября. Стачка не была мирной. Рабочие взрывали телефонные столбы, гражданская гвардия штурмом взяла штаб союза строителей.

В 1931–1933 гг. анархисты инициировали ряд сельских стачек, которые переросли в вооруженные столкновения. В декабре 1931 г., под Новый год, гражданская гвардия напала на организованный анархистами митинг батраков и безработных в эстремадурском местечке Кастильбланко. Разъяренная толпа бросилась в контратаку и буквально растерзала четырех гвардейцев. В январе 1932 г. уже социалисты вывели рабочих на улицы в городке Арнеде — в знак протеста против увольнения рабочих за членство в профсоюзе. Гражданская гвардия открыла огонь по митингующим, убив несколько демонстрантов.

17 января 1932 г. в Бильбао монархисты собрались на митинг, и когда из толпы молодой человек крикнул «Да здравствует Республика!», монархист открыл огонь из пистолета и убил троих юношей. Вскоре город был заполнен возмущенными республиканцами, преимущественно рабочими-социалистами. Монархисты ушли в подполье, опасаясь расправы, но демократы оказались гуманнее традиционалистов.

Оружие применяли представители разных политических течений. Сама социальная ситуация и культурная среда Испании дышали предчувствием гражданской войны. Но, пожалуй, именно анархисты в наибольшей степени были готовы менять эту жизнь прямо сейчас. В Сальенте население под влиянием анархистов провозгласило себя свободной общиной и несколько дней отбивалось от гражданской гвардии.

18 января 1932 г. анархисты, перехватив инициативу у коммунистов (те планировали общенациональную стачку чуть позднее), подняли на забастовку рабочих нескольких шахтерских городков в Пиренеях (Ман-Гессан, Фигольс, Берга и др.). Рабочие установили власть профсоюза, объявили об отмене государства, частной собственности и денег, ввели распределение продуктов по талонам и продолжили работать. Рабочие избрали одним из своих лидеров Гарсиа Оливера и призвали анархистов на помощь. Отряд Дуррути и братьев Аскасо принял участие в пятидневных боях. Анархисты швыряли бомбы в полицию и войска. Рабочие Барселоны, которые уже провели крупную стачку в сентябре, поддержали повстанцев своей забастовкой, но это не помогло. Войска рассеяли повстанцев. Было арестовано несколько сот рабочих активистов, из которых 120, в том числе Дуррути и Аскасо, были отправлены в ссылку в колонии.

Тогда анархисты и коммунисты 15 февраля объявили забастовку протеста против высылки повстанцев. Стачка охватила города по всей Испании, хотя не стала всеобщей. Анархисты нападали на силы охраны порядка и штрейкбрехеров. Хотя движение не добилось немедленного успеха, ссыльным через несколько месяцев разрешили вернуться.

В мае 1932 г. стала нарастать новая волна социального протеста. Стачки против условий, согласованных смешанными комиссиями, охватили Андалусию и Эстремадуру. Рабочие НКТ из принципа отказывались использовать государственное посредничество. Но, впрочем, они не были чужды «соглашательства» — просто предпочитали достигать соглашений с предпринимателями напрямую, без помощи государства[80]. Одновременно крестьяне в нескольких деревнях провозгласили коммунизм и захватили помещичьи земли.

В обстановке революционного возбуждения радикалы получили преобладание в Национальном комитете НКТ, и он провозгласил всеобщую стачку 29 мая 1932 г. «Триентисты», как уже говорилось, не желали участвовать в авантюре и ушли в отставку. Новое руководство во главе с временным генсеком М. Ривасом приступило к созданию вооруженных групп в профсоюзах. «Триентисты» оказались правы: забастовка вылилась в серию столкновений, в которых силы охраны порядка разогнали манифестации стачечников, и те не смогли оказать им существенного сопротивления.

Впрочем, осенью волна стачек повторилась. Снова в городах (Барселона, Севилья, Гранада, Алькой и др.) происходили столкновения стачечников и гражданской гвардии, а в деревнях (Уэрена, Ла-Песа, Льерена, Навальморале и др.) восставшие крестьяне провозглашали коммунизм и раздавали населению захваченное в магазинах продовольствие. В городах на магазины нападали толпы безработных. Выступления вели за собой аресты, а аресты — стачки солидарности.

Тогда радикальные лидеры НКТ, стремившиеся к «настоящему делу», решили, что снова настало время нанести Системе решительный удар. Был создан революционный комитет во главе с Б. Дуррути, который стал готовить восстание, опираясь на созданные при синдикатах НКТ вооруженные «комитеты защиты». «Революция» должна была начаться с забастовки железнодорожников. Но вот беда — сами путейцы бастовать не очень хотели. Волна стачек в Испании уже шла на спад.

Пока шли дискуссии, полиция напала на след заговорщиков и обнаружила склады с оружием. Тогда «комитеты защиты» стали требовать сигнала к восстанию, пока все не пропало. Железнодорожников удалось уломать начать стачку 19 января 1933 г., но Каталонский «комитет защиты» заявил Ривасу, что поднимет восстание безо всякой стачки уже 8 января. Анархистские радикалы стали отрываться от рабочей массы, планы революции выродились в путч. Ривас, который возглавлял профсоюз и в то же время был радикальным анархистом, продемонстрировал эту двойственность: как представитель НКТ он был против восстания, а как «товарищ-анархист» — за[81].

Это противоречие определит дальнейшее развитие анархо-синдикализма в Испании. Люди, отвечавшие за большую организацию, за НКТ, склонялись ко все большему реализму. Радикальные анархисты, для которых революционное действие было смыслом жизни, стремились свергать, не очень задумываясь о конструктивной стороне дела.

В итоге радикалы, пришедшие к лидерству в НКТ на волне борьбы с «соглашателями»-«триентистами», постепенно становились умереннее, но сама организация в результате «революционной гимнастики», проповедуемой Дуррути, лучше других в Испании подготовилась к повстанческой борьбе. Вопреки ожиданиям Дурутти и других радикалов, эта «гимнастика» пригодилась самой Республике в июле 1936 г. А после начала глубокой социальной революции в июле 1936 г. конструктивные задачи, вставшие перед анархо-синдикалистами, оказались столь сложны, что быстро научили бывших радикалов умеренности.

Как и следовало ожидать, январское восстание 1933 г., организованное группой «Носотрос» и ее сторонниками в «комитетах защиты», вылилось в пшик. 8 января анархисты взорвали бомбу в полицейской префектуре, 8–9 января произошли перестрелки в Барселоне и нескольких городах Каталонии, и все стихло. Излишне говорить, что стачка железнодорожников была сорвана. Зато когда в деревнях Леванта и Андалусии прослышали о восстании в Барселоне, решили, что «началось», и подняли восстания, впрочем, быстро подавленные. 10 января НКТ официально отмежевалась от выступления: «…упомянутые события имели исключительно анархистское значение, и органы Конфедерации никоим образом не вмешивались в них. Но, хотя мы и не вмешивались, мы никоим образом не обвиняем тех, кто мужественно начал их, потому что мы — тоже анархисты»[82]. Мы — ни при чем, виноваты анархисты, но мы — не осуждаем, потому что тоже анархисты. Власти не оценили этой сложной диалектики. Правительство ответило на выступление волной арестов анархо-синдикалистов, которая привела к серьезным разрушениям в структуре НКТ. По итогам «разбора полетов», 30 января 1933 г. радикальный НК НКТ ушел в отставку. Однако, получив урок, радикалы все равно не признали правоту «триентистов», что предопределило окончательный раскол НКТ с ними в марте 1933 г.

Несмотря на общую неудачу январского выступления, оно все же косвенно нанесло удар по левым республиканцам. Одно из январских деревенских восстаний произошло в деревне Касас-Вьехас в Андалузии. Крестьяне захватили земли герцога Мединасели. Гражданские гвардейцы запросили поддержку, и им прислали штурмовую гвардию («асальто»). Это была новинка — специальные подразделения, созданные для защиты Республики. Правда, «штурмовиков» бросили не против реставрации, а против революционных движений. Выбив анархистов из местечка, «асальто» провели «зачистку». Пожилой анархист Сейдесос не пустил их в свой дом, и началось новое сражение. Дом Сейдесоса и его дочери Либерталии обороняло несколько человек. Кончилось тем, что дом разбомбили с воздуха. Под шумок расстреляли пленных анархистов. Немотивированная жестокость «асальто» шокировала страну. «Правительство убийц» было атаковано в кортесах справа. Популярность либералов упала, что способствовало их поражению на муниципальных выборах в апреле 1933 г. После принятия в мае закона о религиозных конгрегациях, направленного против Церкви, президент-католик Алкала Самора указал премьер-министру Асанье, что тот уже не пользуется поддержкой президента. Несмотря на то, что правительство Асаньи в этот момент устояло, правые воспряли духом и фактически заблокировали работу парламента. Новые выборы стали неизбежными. 9 сентября 1933 г. после очередной неудачи во время формирования Трибунала конституционных гарантий Асанья ушел в отставку. 12 сентября по поручению президента правительство сформировал А. Леррус, который не включил в него социалистов. Такое правительство не имело поддержки в парламенте и получило вотум недоверия (временным премьер-министром стал однопартиец Лерруса М. Баррио). 9 октября Кортесы были распущены, началась предвыборная кампания.

На своих манифестациях анархо-синдикалисты призывали рабочих не голосовать, потому что все партии одинаковы, и есть только одна альтернатива — социальная революция или фашизм.

Под влиянием анархо-синдикалистской агитации за бойкот выборов («электоральная стачка») значительная часть левых избирателей просто не пришла на избирательные участки на выборах 19 ноября и 3 декабря 1933 г. Ухудшение социальной ситуации в 1932 г. также вело к падению авторитета либерально-социалистической коалиции. Правые получили 3345 тыс. голосов (СЭДА — 98 мест), радикалы — 1351 тыс. (100 мест), социалисты — 1627 тыс. (60 мест), левые либералы — 1 млн (70 мест), коммунисты — 400 тыс. (но не победили ни в одном округе). Для того, чтобы опередить правых, левым не хватило 400 тыс. голосов (анархо-синдикалисты контролировали около полумиллиона)[83].

Поиск по сайту: