Дополнительные замечания о разнице между критериями диагностическим и действия

С самых первых дней разница между диагностической процедурой и процедурой действия лежала в самой основе социометрической теории. Однако исследователи постоянно пред­почитают диагностическую процедуру процедуре действия. Это предпочтение коренится в настоящем сопротивлении отказу от некоторых крепко укоренившихся убеждений и привычек обычной научной процедуры. Представление об ученом как наблюдателе субъектов и объектов и экспериментаторе в спокойной обстановке лаборатории, по-видимому, противоречит представлению об уче­ном как актере, «действующем агенте», о субъектах как совместно играющих актерах и ученых, причем экспериментальная ситуация переносится из лаборатории в жизнь. В действительности от старого представления не отказываются, оно глубоко входит в более новое представление действующего ученого. Сопротивле­ние исходит из другого источника: смешение методов действия и исследования действием, старый спор между чистой и приклад­ной наукой; считается, что занятие прикладной наукой вместо установления основных принципов принижает ученого. Тем не менее социометрическая теория действия является не результатом переоценки прагматического и эмпирического мышления, но результатом критики всей методологии социальной науки. Отсюда вывод, что теория человеческих отношений не может быть обоснована без того, чтобы не побудить человеческие группы к действию. Даже среди социометристов пренебрежение к экспе­риментальному исследованию процесса разминки, происходящего при выборе, решение выполнять и действовать привело к большо­му недоразумению. Было бы полезным различать среди социо­метрических критериев критерии диагностические и действия. Примером диагностического критерия является: «Кого вы пригла­сите обедать к себе в дом?»⁵

⁵ Loomis С. P., Davidson D. Sociometry and the Study of New Rural Communities // Sociometry. Vol. II. N. Y., 1939. P. 56—76. Другим примером диагностического критерия является: «Кто кого цитирует». Большое количество спонтанности участвует при выборе какого-нибудь автора для цитирования или при исключении других из «справочных таблиц». Среди всего прочего исследова­тель также интересуется, цитирует ли субъект самого себя и как часто, цитируется ли он другими и цитирует ли других, положительно или отрицательно, цитирует ли живых или умерших авторов или же никого не цитирует. Цитирующие и цитируе­мые могут быть занесены в таблицу при помощи социограммы тех научных обществ, к которым они принадлежат (MorenoJ. L. Sociometry and the Cultural Order // Sociometry. Vol. VI. N. Y., 1943. P. 329).

Это конкретно, но это не дает возможности субъектам немедленно действовать и не дает оснований социометрическому режиссеру побудить субъектов к действию; другими словами, тест обеспечивает только информа­цию, но не действие. Критерий действия требует другой ситуации. Он пробуждает субъектов к процессу разминки. Тут требуются другие инструкции, чем в диагностическом тесте. Пример критерия действия можно найти в главе «Перегруппировка коллективов и исследование действием т зйи»... Переселенцы приходят на городское собрание, и социометрический советник обращается к ним как к группе: «Вы собираетесь переселиться в новое поселение Центрвиль. Кого бы вы хотели иметь в качестве соседа?» Здесь явно ситуация, которая отличается от диагностиче­ского случая. У людей имеется непосредственная цель, по отношению к которой они производят разминку. Выборы, которые они делают, весьма реальны. Это не просто только желание. Их побуждают действовать в данный момент и в присутствии группы. В диагностическом случае производится ссылка на прошлое, правда весьма важное; диагностический подход может легко превратиться в действенный подход. Тогда выборы становятся решениями к действию, а не отношением к чему-либо.

Социометрия и марксизм (1947)⁶

⁶ Presidential Address American Association. Christmas Meeting. Commodore Hotel, December 26, 1947, частично публиковались в «Cahiers international^ de sociologies», 1949, «Methode Experimentaie».

Прошло уже столетие со времени провозглашения коммунисти­ческого манифеста Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом. Прошло три десятилетия со времени русской революции и уста­новления диктатуры пролетариата под руководством Ленина. Взоры всего человечества были тогда и все еще устремлены к этим событиям с надеждой, невиданной со времени возникновения христианства, и с вопросом: «Каков общий эффект и перемены, произведенные этой Великой хартией революционной социальной науки? Каковы ее положительные и отрицательные стороны?»

Маркс провел различие между частной собственностью на средства производства и частной собственностью на предметы потребления. Прибавочный доход был им назван прибавочной стоимостью, потому что средства производства принадлежат особому классу — классу капиталистов, доход достается немногим владельцам, вместо того чтобы идти многим — рабочим. Он поднял вопрос относительно того, кто должен распоряжаться средствами производства для того, чтобы оградить общество от неравного и несправедливого распределения дохода. В этом Маркс был прав. Но выводы, которые он сделал из этого, не выдержали решающего испытания действительностью.

Его первым выводом было то, что невозможно немедленно установить «бесклассовое» общество. В переходный период средства производства должны быть захвачены пролетариатом и ими должно распоряжаться большинство — пролетариат, который должен установить правительство рабочих, «диктатуру пролетариата». Он ожидал, что это «вторичное» состояние постепенно исчезнет и в результате возникнет истинно социалисти­ческое общество. Маркс был не прав, делая этот вывод.

Несколько месяцев спустя после русской революции 1917 года я предсказывал, что «революция не сможет иметь успеха без специальной социометрической теории. Замена господства одного класса другим, как, например, замена господства буржуазии господством пролетариата, является вторичным явлением. Суще­ственная задача состоит в том, чтобы второе, вновь созданное, государство — диктатура пролетариата, установленная угне­тенным народом как орган революции, воистину и действительно исчезла. Это государство не может устранить само себя, пока не произойдет полная внутренняя перестройка всех частей обще­ства».

Пятнадцать лет спустя я дополнил свою оценку русской революции следующим образом: ошибкой Маркса было утвержде­ние, что «к экономическим и психологическим проблемам человека нельзя подходить одновременно как к единой проблеме, что психологическая проблема должна подождать, что необходимы, так сказать, две разные революции, что экономическая революция должна предшествовать психологической и творческой революции человеческого общества. Это было теоретическим и практическим увлечением стратегической процедурой, расщеплением единого на две различные проблемы». «Изменение экономической структуры в России после революции 1917 года, по-видимому, не сопро­вождалось ожидаемыми изменениями в психологии человеческих взаимоотношений. Психологические изменения отстают от эконо­мических изменений, коммунистическое общество находится все еще в своей первой фазе, государство еще не отмерло. Коммуни­стическое общество в своей высшей фазе может быть мифом или, применяя одно из.собственных выражений Маркса, «опиумом народа», которое нужно позднее отставить как непостижимое и утопическое, как только будет достигнута экономическая программа первой фазы — диктатура пролетариата». Итак, пролетарское государство не исчезло, оно не намеревается исчезнуть, оно настолько укрепилось, что нет орудия, при помощи которого его можно было бы устранить. Диктатура пролетариата превратилась просто в диктатуру. Чтобы устранить ее, потребова­лась бы новая пролетарская революция, революция такая же разрушительная, если не больше, как революция, которая смела царское правительство 30 лет назад.

Я выдвинул положение, что расщепление первоначальной матрицы революционной социалистической теории явилось основ­ной причиной для конечной неудачи революции. Это дает нам ключ к пониманию странного развития и резких перемен политики в Советской России за 30 лет ее существования. Совершенно ясно, что основателю социализма не хватало знания, а не предвидения, чтобы сформулировать законченную теорию революции, или по крайней мере полную теорию, такую, которая охватила бы все измерения общества. Он подготовил «частичный» проект и оста­вил остальное невыясненным, на долю случайности. Может быть, будет справедливо сказать, что Маркс включил в проект только то, что он знал, и оставил вне его все, чего он не знал. Он знал, что он открыл важное влияние — то, что может быть названо капиталистическим синдромом, и он начал революцию с той части, которую он знал. Он не знал остальной социальной структуры и не знал инструментов, при помощи которых мог исследовать ее. Вот почему он разбил модель революции на несколько ступеней и отложил воздействие на них на неопределенный срок, пока не будет в большей степени известно, как их достичь.

Вторым выводом Маркса было то, что «прибавочная» стоимость свойственна исключительно капиталистическим обще­ствам. Это было правильно в определенных границах: это правильно, только если капиталистические экономические явления изучаются изолированно, в отрыве от остального и без учета их зависимости от всей социальной структуры. Социометрические исследования показали, что прибавочная стоимость — это частный случай универсально действующей тенденции социодинамического эффекта. «Искаженная картина прибыли в экономиче­ских отношениях является отражением искаженной картины теле на межличном и межгрупповом уровнях. Социальная революция классовой борьбы является, следовательно, перемещением с микроскопическиго к макроскопическому уровню. Маркс действовал на грубом макроскопическом уровне событий. Будучи незнаком с социальной микроскопией современной социометрии, он допу­стил важную ошибку в предвидении. Социодинамический эффект не перестает действовать в социометрическом обществе:он только принимает другие формы. Было бы интересно представить себе, какое влияние это знание оказало бы на его теорию и метод социальной революции. Кажется, что по крайней мере революци­онное действие — для того чтобы стать истинно и постоянно эффективным — должно быть направлено на мельчайшие единицы человеческих отношений, социальные атомы, которые первыми получают «предпочтение». Там революция могла бы спонтанно принять более реалистическую форму. Она была бы не только экономической, но также и психологической, социологиче­ской, аксиологической и творческой. Другими словами, она смогла бы принять форму социометрической процедуры.

Маркс был наполовину прав в своем втором выводе. Диктатура пролетариата излечила общество от капиталистическо­го синдрома, уменьшила риск массовой безработицы, затормозила цикл процветание — депрессия, типичный для капиталистическо­го общества. Но вопрос, была ли революция неизбежной или не слишком ли это высокая цена за сравнительно скудный результат. Революция была операцией большого порядка и отразилась многими непредвиденными и неудачными следствиями на всей политике. Менее насильственные меры, подобные государственно­му капитализму, договорам между рабочими и капиталистами, и другие формы патерналистических правлений, по-видимому, могли бы обеспечить временные меры против массовой безработи­цы и повторяющегося цикла инфляции и дифляций. Может быть, и Маркс и Ленин не решились бы поднять массы на революци­онные действия, если бы они знали заранее, что это закончится застоем, препятствием вместо продвижения к тому, что в конце концов было их целью — истинно человечной, бесклассовой и негосударственной, социалистической мировой демократии. Вопрос заключается, следовательно, в том, как избегнуть ошибок, которые совершил Маркс на теоретическом и практическом уровнях революционного действия?

Мы можем избежать теоретической ошибки, заменив теорию социализма теорией социометрии, а практической ошибки мы избежим, заменив мировую социоэкономическую, пролетарскую революцию «малыми» социометрическими революциями. Эта новая точка зрения может быть применена:

а) к теории социальной революции;

б) к средствам революции.

Теория социальной революции. Маркс предполагал, что посредством тщательного материалистического анализа человече­ских отношений он пришел к полному пониманию зол человеческо­го общества, что оно должно быть изменено экономически и что изменения нельзя добиться убеждением, а только социальной революцией. Его теория практического действия была построена ради чего-то, что нужно было подготовить, чего-то, что нужно было сделать, и заканчивалась одним или несколькими актами массового насилия. Его внимание было направлено на динамиче­ское изменение, которое, как он ожидал, обязательно произойдет во время восстания масс, а не только на столь важный аспект динамической неудачи. Он не был заинтересован в ценности неуспеха социореволюционного эксперимента; не был заинтересо­ван в выяснении того, что сам инструмент — социореволюционная программа — был неправилен. Единственное, что он старался понять перед лицом поражения (см.: «Классовая борьба во Франции»), — так это то, что было плохого в ситуации, к которой прилагалась революционная идея. Он не позволял себе сомневать­ся в значении и истинности самой социальной революции. Социометрист же, как он ни жаждал бы изменить мир, держится другой точки зрения. То, что может быть незначительным для марксистского революционера — практика, весьма важно для него; социометрист интересуется социальной революцией как «социальным экспериментом». В известной степени для него не существенно, будет ли социальная революция успешной или закончится поражением. Ввиду нашего плохого знания социаль­ных явлений он интересуется ею в первую очередь как исследова­тельским экспериментом, а не как социальным крестовым походом; он интересуется тем, чему можно из нее научиться, а не тем, улучшится ли общество благодаря ей. Что же мы выиграем, если благодаря чистой случайности, слепому случаю насиль­ственная революция завершится таким же преступным и полным успехом, что человеческое общество будет или навеки искалечено, или навеки возвысится? Нет никакой гарантии, что слепой случай может все повергнуть в обратную сторону и эффект будет противоположным. Вероятно, лучше знать истину, хотя она, может быть, никогда и не будет достигнута. Может быть, достойнее для человечества погибнуть с открытыми глазами, вместо того чтобы вечно жить в невежестве, двигаясь к упадку.

Между социометрическим и социалистическим типами изменения имеются и сходные, и различные черты. Некоторые из сходных черт следующие:

1) оба склонны к непосредственному действию;

2) оба революционны, т. е. требуют радикального изменения существующего социального строя;

3) оба выступают против симптоматических и временных мер;

4) оба утверждают, что научное знание динамики социальных отношений совершенно необходимо для теории социальной революции;

5) оба утверждают, что все виды социальных зол: экономи­ческие, психологические, аксиологические и культурные — взаимосвязаны;

6) оба настаивают, что народ должен действовать от своего имени и что его надо призвать к всеобщему социальному действию.

Разница следующая:

1) научное знание экономики важно, но недостаточно для подлинного изменения социального строя, а помимо экономики необходимо знать и учитывать при создании теории социальной революции динамическую структуру социума, межличных и меж­индивидуальных отношений;

2) социализм — это революция одного класса, экономическо­го пролетариата; социометрическая революция — это революция всех классов, всего человечества, всех людей, всех индивидуумов и всех групп без исключения, законных или незаконных,
официальных или неофициальных, больших или малых, всех наций и государств, суверенных и непризнанных. У социометрического пролетариата есть жертвы во всех классах — среди богатых или бедных, черных или белых, людей с высоким или низким интеллектом, высокой или низкой спонтанностью;

3) марксизм пытается укрепить классовое сознание пролетариата, привести массы к пониманию их мощи, а также существую­щих экономических условий; политическая же социометрия, напротив, пытается развить в массах высокую степень «социометрического сознания», т. е. знания структуры социальных групп во всех частях земного шара, особенно тех групп, членами которых они непосредственно являются, и в отношении всех критериев, вокруг которых могут образовываться группы (экономический фактор — это только один ив важнейших критериев); она пытается побудить массы настаивать на изменении юридического, социального, политического и культурного строя согласно
лежащей в его основе динамической структуре.

Она настаивает на том, что экономические революции близоруки, невежественны в отношении динамики действительной структуры человеческого общества и что рано или поздно новый социальный порядок, который они создают, или возвратится к предыдущему состоянию, который они пытались изменить, или скатится к социальной анархии.

У многих имеется навязчивая идея, что, прежде чем может быть произведен следующий шаг в социальной революции, каждая страна должна пройти через фазу диктатуры пролетариа­та; что русский советский тип революции должен быть установлен повсюду, прежде чем можно будет сделать следующий шаг. Это обычно связывается с идеей, что ход социальных революций от феодального к капиталистическому обществу и от капиталистиче­ского к советскому обществу является необходимым необратимым развитием, которое нельзя остановить или направить по другому пути. Но социометрически нет такой вещи, как «класс», класс капиталистов, промежуточный класс и класс рабочих. Концепция класса — это досоциометрическая мифология. То, что социо­метрическое изучение таких больших масс народа, как класс, может обнаружить, является частью истины, комплексом микро­скопических островков межличных и межгрупповых структур то тут, то там в огромной, полной предрассудков политической организации, которая связывает все это вместе.

Величайшими преимуществами социометрии по сравнению с марксизмом являются:

а) ее методы, путем которых она может исследовать причины социальных зол; ее методы социальной микроскопии, что было независимо от нас подчеркнуто французским социологом Георгом Гурвичем;

б) ее связь с людьми в действии. Первый прогресс был сделан в духе прогресса соматической медицины в XIX столетии. В соматической медицине причина многих таинственных заболева­ний была в конце концов обнаружена в микробах, невидимых
существах, микроорганизмах. Удалось излечить многие макроскопические проявления и эндемические заболевания, такие, как дифтерия, холера, сифилис и т. д. благодаря этому новому знанию. Социологическая медицина будущего, социатрия, извлечет ту же самую пользу из микроскопически направленного социометрического исследования, которое пытается изолировать «социальные» микроорганизмы социальной структуры при помощи социограмм, социоматриц и диаграмм взаимодействия и движения. Лекарства против социальных синдромов, таких, как капиталистический синдром, будут найдены в направлении, о котором Маркс никогда и не мечтал, они будут менее насильственны и более стойки по результатам. Микросоциология, однако, все еще переживает младенческий возраст. Я не могу согласиться со многими из моих друзей, что социометрия «стала совершенней».

Отнюдь нет. Столь же легкий оптимизм порождается частой практикой разжижения и сведения социометрических тестов к анкетам и сведения положения участников к чему-то среднему между людьми, которые сами выбирают и решают свою судьбу, и кроликами. Здесь у марксизма также имеются недостатки. Хотя он и является защитником интересов масс, ему не удалось защитить маленьких, изолированных индивидуумов, маленькие неофициальные группы и, наконец, хотя это отнюдь не малозначи­мо, ему не удалось мобилизовать широкую сеть скрытых связей между одной группой и другой. Имеются многочисленные формы связи между различными пунктами в социальном пространстве. Они будут постепенно открыты, но не в лаборатории, а путем экспериментов в самой жизни и по мере того, как маленькие социометрические революции распространяются по всему миру. Социометрическое сознание и зрелость людей будут расти соответственно размерам экспериментов, количеству и значению использованных критериев и видимому результату, который они дадут.

Вопль о несправедливой эксплуатации — особенно экономи­ческой эксплуатации большинства людей, массы промышленных и сельскохозяйственных рабочих — небольшим кругом капитали­стов лежал в основе всех социалистических революций,— вопль, перед которым было почти невозможно устоять. Мало или вообще никакого внимания не уделялось наижесточайшей эксплуатации всех времен, практикуемой не только в капиталистическом и коммунистическом обществе, но и всеми известными формами правления. Это эксплуатация творцов идей и изобретателей инструментов. В эксплуатации этого меньшинства коммунистиче­ское и капиталистическое общества молчаливо объединяются в единый фронт. Это органически продуктивное, но бессильное меньшинство, чья продуктивность стала поговоркой. В програм­мах всех социалистических партий помещики и промышленные магнаты часто назывались ворами и грабителями, эксплуататора­ми и потребителями труда рабочего класса. На самом деле оба, как потребители, так и рабочий класс, эксплуати­руют и пользуются идеями, процессами и инструментами, созданными беспомощными гениями всех времен. Творцы, если таковые вообще имеются, являются поистине наиболее эксплуати­руемым меньшинством в мире. У них никогда не было политической партии, они не начинают свою собственную революцию, чтобы изменить мировой порядок, они его меняют независимо от существующей формы правления. Они сравнительно немного­численны, не образуют класса, не принадлежат ни к капитали­стам, ни к пролетариату и не могут принадлежать ни к одному из них. Они не принадлежат исключительно к той или иной этнической группе или полу.

Повсеместность их появления, по-видимому, противоречит известным законам наследственности. Они поистине наибольшие интернационалисты, истинный авангард мирового сообщества. Из этого ясно следует, что не может быть построен ни один мировой порядок, из которого исключаются эти забытые парии всех мировых революций. На самом деле мировая революция должна начаться с ними в качестве основы. Мировое сообщество должно быть подобно широкому, открытому пространству, в котором все люди могут обосноваться и все идеи могут быть продуктивно развиты. Оно должно быть исключительно гибким для наиболее свободного распределения людей и наиболее свободного развития ценностей. Оно должно быть так спроектировано, что ни один индивидуум, ни одна группа, ни одна разновидность не оставались бы вне его, чтобы все люди имели возможность создать социаль­ный строй, который можно было бы назвать «креакратия» («творцекратия»).

Техника революции. Термин «революция» употреблен здесь по отношению к методам и инструментам, которыми пытаются произвести изменения радикального характера в данном социаль­ном строе. Неспособность академических социальных наук разработать свои собственные инструменты для изменения общества, элементарные методы действия, которые можно приме­нить «на месте», привели к катастрофическим последствиям на политической арене нашего времени. Общеизвестно, что массовые митинги, политические организации рабочих, рабочие союзы, захват власти и контроль над вооруженными силами и правовыми учреждениями, прессой и радио и другие явления, ведущие к свержению правительственного авторитета, являются инстру­ментами революции. Не владея техникой действия, братство социальных ученых было захвачено врасплох. Живя среди войн и революций в течение почти полстолетия, они были вынуждены пассивно взирать на происходящее и позволять генералам и политикам изменять мир. Они пытались спорить, когда требовались радикальные меры. Разумные размышления и этикет политических конференций оказались беспомощными против партийных лозунгов, ругани, смеха, вульгарных шуток и прокля­тий, лжи и искажения фактов. Они пытались бороться против действия и неожиданных методов лирикой и передовицами газет. Когда они уже получили урок, было слишком поздно. Когда они очнулись от состояния паники и парализующего страха, игра ускользнула из их рук и первоначальная фаза битвы была проиграна. Другими словами, авангард академической и социаль­ной науки не обладал социальными инструментами наступления и контрнаступления, когда в этом была крайняя необходимость. Наконец, выступили мы, социометристы, и разработали «психоло­гические методы и метод социального шока», которые, вероятно, могут стать научными инструментами социального действия, профилактикой или противоядием против массового гипноза и убедительности чисто политических систем.

Социометрия среди всего прочего разработала два инстру­мента изменения: а) тест населения и б) социодраму. Тест населения является инструментом, действующим in situ; он приводит население к коллективному самовыражению планов в отношении всех основных видов деятельности, в которых оно участвует или собирается участвовать. Это гибкая процедура, которая призывает к немедленному действию и немедленному применению всех выборов и осуществлению решений. Население может состоять из жителей, дирекции, рабочих фабрики и т. д. Социодрама является инструментом, посредством которого можно исследовать социальную истину о социальной структуре и

конфликтах, а также производить социальные изменения путем драматических методов.

Она может иметь форму городского собрания, с той только разницей, что присутствуют лишь те индивидуумы, которые вовлечены в социальную проблему, и что принимаются решения и выполняются действия, которые имеют первостепенное значение для коллектива. Постановка и решения в социодраме были созданы в группе. Выбор социальной проблемы и решение в отношении ее выносятся группой, а не отдельным лидером.

Социодраматические работники ставят себе задачу организо­вать профилактические, дидактические и терапевтические собра­ния коллектива, в котором они живут и работают; организовы­вать, созывать такие собрания повсюду в проблемных областях; вступать в коллективы, непосредственно встречаясь с возникающи­ми или хроническими социальными проблемами; участвовать в массовых собраниях забастовщиков, вызванных расовой враждой, собраниях политических партий и т. д. и пытаться разрешить и разъяснить ситуацию на месте. Социодраматический агент включается в группу, сопровождаемый штатом вспомога­тельных еgо, — если это необходимо, с той же самой решительно­стью, отвагой или свирепостью, как фюрер или руководитель союза. Собрание может вступить в действие таким же энергичным и полным энтузиазма, как и в деятельность политического характера, с той только разницей, что в политике пытаются подчинить массы своим политическим планам, в то время как социодраматург пытается довести массы до максимума группово­го воплощения, группового выражения и группового анализа. Эти методы преследуют противоположные цели, следовательно, ход собрания принимает различную форму. Политическая драма возникает у политика и внутри его клики, она заранее подготовле­на и рассчитана на то, чтобы возбудить враждебность или предрассудок против врага. Социодрама же зарождается в при­сутствующей аудитории, она рассчитана на то, чтобы быть образовательной, разъясняющей и вдохновляющей для всех участников.

Социометрические революции не обещают быстрых и значи­тельных результатов. Они проникают глубоко, и их успех зависит от нового процесса обучения, применяемого в малых группах. Подобно ребенку, человечество будет зреть только шаг за шагом и в той степени, в какой социометрическое сознание перестроит наши социальные учреждения и созреет структурная подго­товленность человечества к мировому сообществу. Много войн и социальных потрясений будет терзать его больное тело. В этот переходный период доктор, может быть, более важен, чем инженер.

В 1848 году массы пролетариата в промышленности и армии были первостепенной необходимостью для производства товаров и ведения войн. В 1948 году ситуация изменилась, по крайней мере потенциально. Еще несколько десятилетий — и, может быть, фабрики будут заполнены роботами и управляться одним инженером или одним атомным физиком.

Поскольку человеческое общество больно, мы можем ожидать, что постепенно возникнет и распространится по всему земному шару психиатрическая империя. Политики и дипломаты займут второстепенное положение. Социальные ученые, психиатры, соци-атры и социометрически ориентированные специалисты займут первое место. Пройдет еще одно столетие, и ментор в Белом доме, будущий президент Соединенных Штатов, может быть психи­атром. Не начинает ли весь космос все больше походить на огромный сумасшедший дом, с богом в качестве главного врача?

Поиск по сайту: