I. ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Современный социализм по своему содержанию является прежде всего результатом на­блюдения, с одной стороны, господствующих в современном обществе классовых противо­положностей между имущими и неимущими, наемными рабочими и буржуа, а с другой — царящей в производстве анархии. Но по своей теоретической форме он выступает сначала только как дальнейшее и как бы более последовательное развитие принципов, выдвинутых великими французскими просветителями XVIII века*. Как всякая новая теория, социализм должен был исходить прежде всего из накопленного до него идейного материала, хотя его корни лежали глубоко в экономических фактах.

Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, сами выступали крайне революционно. Никаких внешних авторитетов какого бы то ни было рода они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего. Это было время, когда, по выражению Гегеля,

В черновом наброске «Введения» это место было дано в следующей редакции: «Современный социализм, хотя он по существу дела возник из наблюдения существующих в обществе классовых противоположностей между имущими и неимущими, рабочими и эксплуататорами, но по своей теоретической форме он выступает сначала как более последовательное, дальнейшее развитие принципов, выдвинутых великими французскими просветителями XVIII века, — ведь первые представители этого социализма, Морелли и Мабли, также принад­лежали к числу просветителей». Ред.

Первая статья «Анти-Дюринга» в газете «Vorwarts» от 3 января 1877 года

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 17

мир был поставлен на голову²⁴, сначала в том смысле, что человеческая голова и те положе­ния, которые она открыла посредством своего мышления, выступили с требованием, чтобы их признали основой всех человеческих действий и общественных отношений, а затем и в том более широком смысле, что действительность, противоречившая этим положениям, бы­ла фактически перевернута сверху донизу. Все прежние формы общества и государства, все традиционные представления были признаны неразумными и отброшены как старый хлам; мир до сих пор руководился одними предрассудками, и все прошлое достойно лишь сожале­ния и презрения. Теперь впервые взошло солнце, и отныне суеверие, несправедливость, при­вилегии и угнетение должны уступить место вечной истине, вечной справедливости, равен­ству, вытекающему из самой природы, и неотъемлемым правам человека.

Мы знаем теперь, что это царство разума было не чем иным, как идеализированным цар­ством буржуазии, что вечная справедливость нашла свое осуществление в буржуазной юсти­ции, что равенство свелось к гражданскому равенству перед законом, а одним из самых су­щественных прав человека провозглашена была... буржуазная собственность. Государство разума, — общественный договор Руссо²⁵, — оказалось и могло оказаться на практике толь­ко буржуазной демократической республикой. Великие мыслители XVIII века, так же как и все их предшественники, не могли выйти из рамок, которые им ставила их собственная эпо­ха.

Но наряду с противоположностью между феодальным дворянством и буржуазией сущест­вовала общая противоположность между эксплуататорами и эксплуатируемыми, богатыми тунеядцами и трудящимися бедняками. Именно это обстоятельство и дало возможность представителям буржуазии выступать в роли представителей не какого-либо отдельного класса, а всего страждущего человечества. Более того. Буржуазия с момента, своего возник­новения была обременена своей собственной противоположностью: капиталисты не могут существовать без наемных рабочих, и соответственно тому, как средневековый цеховой мас­тер развивался в современного буржуа, цеховой подмастерье и внецеховой поденщик разви­вались в пролетариев. И хотя в общем и целом буржуазия в борьбе с дворянством имела из­вестное право считать себя также представительницей интересов различных трудящихся классов того времени, тем не менее при каждом крупном буржуазном движении вспыхивали самостоятельные движения того класса, который был более или менее развитым предшест­венником

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 18

современного пролетариата. Таково было движение Томаса Мюнцера во время Реформации и Крестьянской войны в Г ермании, левеллеров26 — во время великой английской револю­ции, Бабёфа — во время великой французской революции. Эти революционные вооружен­ные выступления еще не созревшего класса сопровождались соответствующими теоретиче­скими выступлениями; таковы в XVI и XVII веках утопические изображения идеального общественного строя27, а в XVIII веке — уже прямо коммунистические теории (Морелли и Мабли). Требование равенства не ограничивалось уже областью политических прав, а рас­пространялось на общественное положение каждой отдельной личности; доказывалась необ­ходимость уничтожения не только классовых привилегий, но и самих классовых различий. Аскетически суровый, спартанский коммунизм был первой формой проявления нового уче­ния. Потом явились три великих утописта: Сен-Симон, у которого рядом с пролетарским на­правлением сохраняло еще известное значение направление буржуазное, Фурье и Оуэн, ко­торый в стране наиболее развитого капиталистического производства и под впечатлением порожденных им противоположностей разработал свои предложения по устранению классо­вых различий в виде системы, непосредственно примыкавшей к французскому материализ­му.

Общим для всех троих является то, что они не выступают как представители интересов исторически порожденного к тому времени пролетариата. Подобно просветителям, они хотят освободить все человечество, а не какой-либо определенный общественный класс. Как и те, они хотят установить царство разума и вечной справедливости; но их царство, как небо от земли, отличается от царства разума у просветителей. Буржуазный мир, построенный сооб­разно принципам этих просветителей, так же неразумен и несправедлив и поэтому должен быть так же выброшен на свалку, как феодализм и все прежние общественные порядки. Ис­тинный разум и истинная справедливость до сих пор не господствовали в мире только пото­му, что они не были еще надлежащим образом познаны. Не было просто того гениального человека, который явился теперь и который познал истину. Что он теперь появился, что ис­тина познана именно теперь, — это вовсе не является необходимым результатом общего хо­да исторического развития, неизбежным событием, а представляет собой просто счастливую случайность. Этот гениальный человек мог бы с таким же успехом родиться пятьсот лет то­му назад и тогда он избавил бы человечество от пяти веков заблуждений, борьбы и страда­ний.

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 19

Этот способ понимания глубоко характерен для всех английских, французских и первых немецких социалистов, включая Вейтлинга. Социализм для них всех есть выражение абсо­лютной истины, разума и справедливости, и стоит только его открыть, чтобы он собственной силой покорил весь мир; а так как абсолютная истина не зависит от времени, пространства и исторического развития человечества, то это уже дело чистой случайности, когда и где она будет открыта. При этом абсолютная истина, разум и справедливость опять-таки различны у каждого основателя школы; особый вид абсолютной истины, разума и справедливости у ка­ждого основателя школы обусловлен опять-таки его субъективным рассудком, жизненными условиями, объемом познаний и степенью развития мышления. Поэтому при столкновении подобных абсолютных истин разрешение конфликта возможно лишь путем сглаживания их взаимных противоречий. Из этого не могло получиться ничего, кроме некоторого рода эк­лектического среднего социализма, который действительно господствует до сих пор в голо­вах большинства социалистов-рабочих Франции и Англии. Этот эклектический социализм представляет собой смесь из более умеренных критических замечаний, экономических по­ложений и представлений различных основателей сект о будущем обществе, — смесь, кото­рая допускает крайне разнообразные оттенки и которая получается тем легче, чем больше ее отдельные составные части утрачивают в потоке споров, как камешки в ручье, свои острые углы и грани. Чтобы превратить социализм в науку, необходимо было прежде всего поста­вить его на реальную почву.

Между тем рядом с французской философией XVIII века и вслед за ней возникла новей­шая немецкая философия, нашедшая свое завершение в Гегеле. Ее величайшей заслугой бы­ло возвращение к диалектике как высшей форме мышления. Древнегреческие философы бы­ли все прирожденными, стихийными диалектиками, и Аристотель, самая универсальная го­лова среди них, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления*. Но­вая философия, хотя и в ней диалектика имела блестящих представителей (например, Декарт и Спиноза), напротив, все более и более погрязала, особенно под влиянием английской фи­лософии, в так называемом метафизическом способе мышления, почти исключительно овла­девшем также французами XVIII века, по крайней мере в их

* В черновом наброске «Введения» это место было сформулировано следующим образом: «Древнегреческие философы были все прирожденными, стихийными диалектиками, и Аристотель, Гегель древнего мира, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления». Ред.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 20

специально философских трудах. Однако вне пределов философии в собственном смысле слова они смогли оставить нам высокие образцы диалектики; припомним только «Племян-ника Рамо» Дидро28 и «Рассуждение о происхождении неравенства между людьми» Руссо. — Остановимся здесь вкратце на существе обоих методов мышления; нам еще придется бо­лее подробно заняться этим вопросом.

Когда мы подвергаем мысленному рассмотрению природу или историю человечества или нашу собственную духовную деятельность, то перед нами сперва возникает картина беско­нечного сплетения связей и взаимодействий, в которой ничто не остается неподвижным и неизменным, а все движется, изменяется, возникает и исчезает. Этот первоначальный, наив­ный, но по сути дела правильный взгляд на мир был присущ древнегреческой философии и впервые ясно выражен Гераклитом: все существует и в то же время не существует, так как все течет, все постоянно изменяется, все находится в постоянном процессе возникновения и исчезновения. Несмотря, однако, на то, что этот взгляд верно схватывает общий характер всей картины явлений, он все же недостаточен для объяснения тех частностей, из которых она складывается, а пока мы не знаем их, нам не ясна и общая картина. Чтобы познавать эти частности, мы вынуждены вырывать их из их естественной или исторической связи и иссле­довать каждую в отдельности по ее свойствам, по ее особым причинам и следствиям и т. д. В этом состоит прежде всего задача естествознания и исторического исследования, т. е. тех от­раслей науки, которые по вполне понятным причинам занимали у греков классических вре­мен лишь подчиненное место, потому что грекам нужно было раньше всего другого нако­пить необходимый материал. Начатки точного исследования природы получили дальнейшее

развитие впервые лишь у греков александрийского периода, а затем, в средние века, у ара­бов. Настоящее же естествознание начинается только со второй половины XV века, и с этого времени оно непрерывно делает все более быстрые успехи. Разложение природы на ее от­дельные части, разделение различных процессов и предметов природы на определенные классы, исследование внутреннего строения органических тел по их многообразным анато­мическим формам — все это было основным условием тех исполинских успехов, которые были достигнуты в области познания природы за последние четыреста лет. Но тот же способ изучения оставил нам вместе с тем и привычку рассматривать пещи и процессы природы в их обособленности, вне их великой общей связи, и в силу этого — не в движении, а в непод­вижном

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 21

состоянии, не как существенно изменчивые, а как вечно неизменные, не живыми, а мертвы­ми. Перенесенный Бэконом и Локком из естествознания в философию, этот способ понима­ния создал специфическую ограниченность последних столетий — метафизический способ мышления.

Для метафизика вещи и их мысленные отражения, понятия, Суть отдельные, неизменные, застывшие, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один после другого и один независимо от другого. Он мыслит сплошными неопосредствованными противополож­ностями, речь его состоит из: «да — да, нет — нет; что сверх того, то от лукавого»³⁰. Для не­го вещь или существует, или не существует, и точно так же вещь не может быть самой собой и в то же время иной. Положительное и отрицательное абсолютно исключают друг друга; причина и следствие по отношению друг к другу тоже находятся в застывшей противопо­ложности. Этот способ мышления кажется нам на первый взгляд вполне приемлемым пото­му, что он присущ так называемому здравому человеческому рассудку. Но здравый челове­ческий рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широ­кий простор исследования. Метафизический способ понимания, хотя и является правомер­ным и даже необходимым в известных областях, более или менее обширных, смотря по ха­рактеру предмета, рано или поздно достигает каждый раз того предела, за которым он стано­вится односторонним, ограниченным, абстрактным и запутывается в неразрешимых проти­воречиях, потому что за отдельными вещами он не видит их взаимной связи, за их бытием — их возникновения и исчезновения, из-за их покоя забывает их движение, за деревьями не ви­дит леса. В обыденной жизни, например, мы знаем и можем с уверенностью сказать, сущест­вует ли то или иное животное или нет, но при более точном исследовании мы убеждаемся, что это иногда в высшей степени сложное дело, как это очень хорошо известно юристам, ко­торые тщетно бились над тем, чтобы найти рациональную границу, за которой умерщвление ребенка в утробе матери нужно считать убийством. Невозможно точно так же определить и момент смерти, так как физиология доказывает, что смерть есть не внезапный, мгновенный акт, а очень длительный процесс. Равным образом и всякое органическое существо в каждое данное мгновение является тем же самым и не тем же самым; в каждое мгновение оно пере­рабатывает получаемые им извне вещества и выделяет из себя другие вещества, в каждое мгновение одни клетки его организма отмирают,

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 22

другие образуются; по истечении более или менее длительного периода времени вещество данного организма полностью обновляется, заменяется другими атомами вещества. Вот по­чему каждое органическое существо всегда то же и, однако, не то же. При более точном ис­следовании мы находим также, что оба полюса какой-нибудь противоположности — напри­мер, положительное и отрицательное — столь же неотделимы один от другого, как и проти­воположны, и что они, несмотря на всю противоположность между ними, взаимно проника­ют друг друга. Мы видим далее, что причина и следствие суть представления, которые име­ют значение, как таковые, только в применении к данному отдельному случаю; но как только мы будем рассматривать этот отдельный случай в его общей связи со всем мировым целым, эти представления сходятся и переплетаются в представлении универсального взаимодейст­вия, в котором причины и следствия постоянно меняются местами; то, что здесь или теперь является причиной, становится там или тогда следствием и наоборот.

Все эти процессы и все эти методы мышления не укладываются в рамки метафизического мышления. Для диалектики же, для которой существенно то, что она берет вещи и их умст­венные отражения в их взаимной связи, в их сцеплении, в их движении, в их возникновении и исчезновении, — такие процессы, как вышеуказанные, напротив, лишь подтверждают ее собственный метод исследования. Природа является пробным камнем для диалектики, и на­до сказать, что современное естествознание доставило для такой пробы чрезвычайно бога­тый, с каждым днем увеличивающийся материал и этим материалом доказало, что в природе все совершается в конечном счете диалектически, а не метафизически. Но так как и до сих пор можно по пальцам перечесть естествоиспытателей, научившихся мыслить диалектиче­ски, то этот конфликт между достигнутыми результатами и укоренившимся способом мыш­ления вполне объясняет ту безграничную путаницу, которая господствует теперь в теорети­ческом естествознании и одинаково приводит в отчаяние как учителей, так и учеников, как писателей, так и читателей.

Итак, точное представление о вселенной, о ее развитии и о развитии человечества, равно как и об отражении этого развития в головах людей, может быть получено только диалекти­ческим путем, при постоянном внимании к общему взаимодействию между возникновением и исчезновением, между прогрессивными изменениями и изменениями регрессивными. Именно в этом духе и выступила сразу же новейшая немецкая философия. Кант

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 23

начал свою научную деятельность с того, что он превратил Ньютонову солнечную систему, вечную и неизменную, — после того как был однажды дан пресловутый первый толчок, — в исторический процесс: в процесс возникновения Солнца и всех планет из вращающейся ту­манной массы. При этом он уже пришел к тому выводу, что возникновение солнечной сис­темы предполагает и ее будущую неизбежную гибель. Спустя полстолетия его взгляд был математически обоснован Лапласом, а еще полустолетием позже спектроскоп доказал суще­ствование в мировом пространстве таких раскаленных газовых масс различных степеней сгущения³¹.

Свое завершение эта новейшая немецкая философия нашла в системе Гегеля, великая за­слуга которого состоит в том, что он впервые представил весь природный, исторический и духовный мир в виде процесса, т. е. в беспрерывном движении, изменении, преобразовании и развитии, и сделал попытку раскрыть внутреннюю связь этого движения и развития*. С этой точки зрения история человечества уже перестала казаться диким хаосом бессмыслен­ных насилий, в равной мере достойных — перед судом созревшего ныне философского ра­зума — лишь осуждения и скорейшего забвения; она, напротив, предстала как процесс раз­вития самого человечества, и задача мышления свелась теперь к тому, чтобы проследить по­следовательные ступени этого процесса среди всех его блужданий и доказать внутреннюю его закономерность среди всех кажущихся случайностей.

Для нас здесь безразлично, что Гегель не разрешил этой задачи. Его историческая заслуга состояла в том, что он поставил ее. Задача же эта такова, что она никогда не может быть раз­решена отдельным человеком. Хотя Гегель, наряду с Сен-Симоном, был самым универсаль­ным умом своего времени, но он все-таки был ограничен, во-первых, неизбежными предела­ми своих собственных знаний, а во-вторых, знаниями и воззрениями своей эпохи, точно так же ограниченными в отношении объема и глубины. Но к этому присоединилось еще

В черновом наброске «Введения» гегелевская философия характеризуется следующим образом: «Гегелев­ская система была последней, самой законченной формой философии, поскольку философия мыслится как осо­бая наука, стоящая над всеми другими науками. Вместе с ней потерпела крушение вся философия. Остались только диалектический способ мышления и понимание всего природного, исторического и интеллектуального мира как мира бесконечно движущегося, изменяющегося, находящегося в постоянном процессе возникновения и исчезновения. Теперь не только перед философией, но и перед всеми науками было поставлено требование открыть законы движения этого вечного процесса преобразования в каждой отдельной области. И в этом за­ключалось наследие, оставленное гегелевской философией своим преемникам». Ред.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 24

третье обстоятельство. Гегель был идеалист, т. е. для него мысли нашей головы были не от­ражениями, более или менее абстрактными, действительных вещей и процессов, а, наоборот, вещи и развитие их были для Гегеля, лишь воплотившимися отражениями какой-то «идеи», существовавшей где-то еще до возникновения мира. Тем самым все было поставлено на го­лову, и действительная связь мировых явлений была совершенно извращена. И как бы верно и гениально ни были схвачены Гегелем некоторые отдельные связи явлений, все же многое и в частностях его системы должно было по упомянутым причинам оказаться натянутым, ис­кусственным, надуманным, словом — извращенным. Гегелевская система как таковая была колоссальным недоноском, но зато и последним в своем роде. А именно, она еще страдала неизлечимым внутренним противоречием: с одной стороны, ее существенной предпосылкой было воззрение на человеческую историю как на процесс развития, который по самой своей природе не может найти умственного завершения в открытии так называемой абсолютной истины; но с другой стороны, его система претендует быть именно завершением этой абсо­лютной истины. Всеобъемлющая, раз навсегда законченная система познания природы и ис­тории противоречит основным законам диалектического мышления, но это, однако, отнюдь не исключает, а, напротив, предполагает, что систематическое познание всего внешнего ми­ра может делать гигантские успехи с каждым поколением.

Уразумение того, что существующий немецкий идеализм совершенно ложен, неизбежно привело к материализму, но, следует заметить, не просто к метафизическому, исключитель­но механическому материализму XVIII века. В противоположность наивно революционному, простому отбрасыванию всей прежней истории, современный материализм видит в истории процесс развития человечества и ставит своей задачей открытие законов движения этого процесса. Как у французов XVIII века, так и у Гегеля господствовало представление о при­роде, как о всегда равном себе целом, движущемся в одних и тех же ограниченных кругах, с вечными небесными телами, как учил Ньютон, и с неизменными видами органических су­ществ, как учил Линней; в противоположность этому представлению о природе современ­ный материализм обобщает новейшие успехи естествознания, согласно которым природа тоже имеет свою историю во времени, небесные тела возникают и исчезают, как и все те ви­ды организмов, которые при благоприятных условиях населяют эти тела, а круговороты, по­скольку они вообще могут иметь место, приобретают бесконечно более грандиозные разме­ры. В обоих

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 25

случаях современный материализм является по существу диалектическим и не нуждается больше ни в какой философии, стоящей над прочими науками. Как только перед каждой от­дельной наукой ставится требование выяснить свое место во всеобщей связи вещей и знаний о вещах, какая-либо особая наука об этой всеобщей связи становится излишней. И тогда из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о мышле­нии и его законах — формальная логика и диалектика. Все остальное входит в положитель­ную науку о природе и истории.

Но в то время как указанный переворот в воззрениях на природу мог совершаться лишь по мере того, как исследования доставляли соответствующий положительный материал для по­знания, — уже значительно раньше совершились исторические события, вызвавшие реши­тельный поворот в понимании истории. В 1831 г. в Лионе произошло первое рабочее восста­ние; в период с 1838 по 1842 г. первое национальное рабочее движение, движение англий­ских чартистов, достигло своей высшей точки. Классовая борьба между пролетариатом и буржуазией выступала на первый план в истории наиболее развитых стран Европы, по мере того, как там развивались, с одной стороны, крупная промышленность, а с другой — недавно завоеванное политическое господство буржуазии. Факты все с большей и большей наглядно­стью показывали всю лживость учения буржуазной политической экономии о тождестве ин­тересов капитала и труда, о всеобщей гармонии и о всеобщем благоденствии народа как следствии свободной конкуренции*. Невозможно уже было не считаться со всеми этими фактами, равно как и с французским и английским социализмом, который являлся их теоре­тическим, хотя и крайне несовершенным, выражением. Но старое, еще не вытесненное, идеалистическое понимание истории не знало никакой классовой борьбы, основанной на ма­териальных интересах, и вообще никаких материальных интересов; производство и все эко­номические отношения упоминались лишь между прочим, как второстепенные элементы «истории культуры». Новые факты заставили подвергнуть всю прежнюю историю новому исследованию, и тогда выяснилось, что вся прежняя история была историей борьбы

В черновом наброске «Введения» далее следовало: «Во Франции лионское восстание 1834 г. также провоз­гласило борьбу пролетариата против буржуазии. Английские и французские социалистические теории приоб­рели историческое значение и не могли не вызвать отзвук и критику также и в Германии, хотя там производст­во едва лишь начинало выходить из рамок мелкого хозяйства. Теоретический социализм, образовавшийся те­перь не столько в Германии, сколько среди немцев, должен был, следовательно, импортировать весь свой мате­риал...». Ред.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 26

классов³², что эти борющиеся друг с другом общественные классы являются в каждый дан­ный момент продуктом отношений производства и обмена, словом — экономических отно­шений своей эпохи; следовательно, выяснилось, что экономическая структура общества ка­ждой данной эпохи образует ту реальную основу, которой и объясняется в конечном счете вся надстройка, состоящая из правовых и политических учреждений, равно как и из религи­озных, философских и иных воззрений каждого данного исторического периода. Тем самым идеализм был изгнан из своего последнего убежища, из понимания истории, было дано ма­териалистическое понимание истории и был найден путь для объяснения сознания людей из их бытия вместо прежнего объяснения их бытия из их сознания.

Но прежний социализм был так же несовместим с этим материалистическим пониманием истории, как несовместимо было с диалектикой и с новейшим естествознанием понимание природы французскими материалистами. Прежний социализм, хотя и критиковал сущест­вующий капиталистический способ производства и его последствия, но он не мог объяснить его, а следовательно, и справиться с ним, — он мог лишь просто объявить его никуда не год­ным. Но задача заключалась в том, чтобы, с одной стороны, объяснить неизбежность воз­никновения капиталистического способа производства в его исторической связи и необхо­димость его для определенного исторического периода, а поэтому и неизбежность его гибе­ли, а с другой — в том, чтобы обнажить также внутренний, до сих пор еще не раскрытый ха­рактер этого способа производства, так как прежняя критика направлялась больше на вред­ные последствия, чем на само капиталистическое производство. Это было сделано благодаря открытию прибавочной стоимости. Было доказано, что присвоение неоплаченного труда есть основная форма капиталистического способа производства и осуществляемой им экс­плуатации рабочих; что даже в том случае, когда капиталист покупает рабочую силу по пол­ной стоимости, какую она в качестве товара имеет на товарном рынке, он все же выколачи­вает из нее стоимость больше той, которую он заплатил за нее, и что эта прибавочная стои­мость в конечном счете и образует ту сумму стоимости, из которой накапливается в руках имущих классов постоянно возрастающая масса капитала. Таким образом, было объяснено, как совершается капиталистическое производство и как производится капитал.

Этими двумя великими открытиями — материалистическим пониманием истории и разо­блачением тайны капиталистического производства посредством прибавочной стоимости —

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 27

мы обязаны Марксу. Благодаря этим открытиям социализм стал наукой, и теперь дело преж­де всего в том, чтобы разработать ее дальше во всех ее частностях и взаимосвязях.

Приблизительно так обстояли дела в области теоретического социализма и ныне покой­ной философии, когда г-н Евгений Дюринг с изрядным шумом выскочил на сцену и возвес­тил о произведенном им полном перевороте в философии, политической экономии и социа­лизме.

Посмотрим же, что обещает нам г-н Дюринг и... как он выполняет свои обещания.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 28

II. ЧТО ОБЕЩАЕТ г-н ДЮРИНГ

Ближайшее отношение к нашему вопросу имеют следующие сочинения г-на Дюринга — его «Курс философии», «Курс политической и социальной экономии» и «Критическая исто­рия политической экономии и социализма»³³. Для начала нас интересует главным образом его первое сочинение.

На первой же странице г-н Дюринг возвещает о себе, что он

«тот, кто выступает с притязанием на представительство этой силы» (философии) «для своего времени и для ближайшего обозримого развития»*.

Он провозглашает себя, таким образом, единственным истинным философом настоящего времени и «обозримого» будущего. Кто расходится с г-ном Дюрингом, тот расходится с ис­тиной. Немало людей, еще до г-на Дюринга, думали о себе в таком же духе, но, за исключе­нием Рихарда Вагнера, он, пожалуй, первый, кто, нисколько не смущаясь, говорит так о са­мом себе. И притом истина, о которой у него идет речь, это —

«окончательная истина в последней инстанции».

Философия г-на Дюринга есть

«естественная система, или философия действительности... Действительность мыслится в этой системе таким способом, который исключает всякое поползновение к какому-либо мечтательному и субъективно огра­ниченному представлению о мире».

Таким образом, философия эта такого свойства, что она выводит г-на Дюринга за границы его личной, субъективной ограниченности, которых он сам не может отрицать. Это, разуме­ется, необходимо, чтобы он мог устанавливать окон-

Курсив во всех цитатах из сочинений Дюринга принадлежит Энгельсу. Ред.

ГЛ. II: ЧТО ОБЕЩАЕТ г-н ДЮРИНГ__________________________ 29

чательные истины в последней инстанции, хотя мы все еще не уразумели, как должно со­вершиться это чудо.

Эта «естественная система знания, самого по себе ценного для духа», «установила основные формы бытия, нисколько не жертвуя глубиной мысли». Со своей «действительно критической точки зрения» она предлагает нашему вниманию «элементы действительной философии, сообразно с этим направленной на действительность природы и жизни, — философии, которая не признаёт никакого просто видимого горизонта, но в своем произ­водящем мощный переворот движении развертывает все земли и все небеса внешней и внутренней природы». Эта система есть «новый способ мышления», и его результаты представляют собой «своеобразные в самой ос­нове выводы и воззрения... системосозидающие идеи... твердо установленные истины». Здесь мы имеем перед собой «труд, который должен черпать свою силу в концентрированной инициативе» (что бы сие ни означало)... «исследование, проникающее до самых корней... коренную науку... строго научное понимание вещей и людей... работу мысли, всесторонне пронизывающую свой предмет... творческое развертывание предпосылок и выво­дов, доступных власти мысли... нечто абсолютно фундаментальное».

В экономическо-политической области он не только дает нам

«исторически и систематически охватывающие предмет труды», из которых исторические работы вдобавок отмечены еще «моей историографией в высоком стиле» и которые в экономической науке проложили пути к «творческим поворотам»,

но, кроме того, он заканчивает собственным, вполне разработанным социалистическим пла­ном будущего общества, который представляет собой

«практический плод ясной и до последних корней проникающей теории»,

а потому этот план является столь же непогрешимым и едино-спасающим, как и философия г-на Дюринга; ибо

«только в той социалистической системе, которую я охарактеризовал в моем «Курсе политической и соци­альной экономии», истинно собственное может занять место только кажущейся и предварительной или же на­сильственной собственности». И с этим должно сообразоваться будущее.

Этот букет восхвалений, который г-н Дюринг преподносит г-ну Дюрингу, легко мог бы быть увеличен в десять раз. Но приведенного достаточно, чтобы уже теперь возбудить в чи­тателе некоторые сомнения относительно того, действительно ли он имеет дело с философом или же всего лишь с... — мы должны, однако, просить читателя отложить свой приговор до более подробного ознакомления с вышеотмеченной способностью проникновения до по­следних корней. Мы даем этот букет только для того, чтобы показать, что перед нами не обыкновенный философ и социалист, высказывающий просто свои

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 30

мысли и предоставляющий истории решить вопрос об их ценности, а совершенно необыкно­венное существо, претендующее не менее как на папскую непогрешимость, — человек, еди­но-спасающее учение которого приходится просто-напросто принять, если не желаешь впасть в преступнейшую ересь. Таким образом, мы отнюдь не имеем здесь дело с одной из тех работ, какими изобилует социалистическая литература всех стран, в последнее время и немецкая, — работ, где люди разного калибра самым искренним образом стараются уяснить себе вопросы, для разрешения которых у них, быть может, не хватает, в большей или мень­шей степени, материала; в этих работах, каковы бы ни были их научные и литературные не­достатки, заслуживает уже признания их социалистическая добрая воля. Напротив, г-н Дюринг преподносит нам положения, которые он провозглашает окончательными исти­нами в последней инстанции, рядом с которыми всякое иное мнение объявляется, стало быть, уже заранее ложным. Обладатель исключительной истины, г-н Дюринг обладает также единственным строго научным методом исследования, рядом с которым все другие методы ненаучны. Либо он прав, и тогда перед нами величайший гений всех времен, первый сверх­человек, ибо человек этот совершенно непогрешим; либо он неправ, и в таком случае, каков бы ни был наш приговор, всякая благожелательная снисходительность к г-ну Дюрингу, при­нимающая во внимание его возможные добрые намерения, была бы все-таки для него смер-тельнейшим оскорблением.

Когда обладаешь окончательной истиной в последней инстанции и единственно строгой научностью, то, само собой разумеется, приходится питать изрядное презрение к прочему заблуждающемуся и непричастному к науке человечеству. Нас не должно поэтому удивлять, что г-н Дюринг говорит о своих предшественниках крайне пренебрежительно и что его про­никающая до корней основательность смилостивилась лишь над немногими великими людьми, в виде исключения возведенными самим г-ном Дюрингом в это звание.

Послушаем сначала его мнение о философах:

«Лишенный всяких честных убеждений Лейбниц, этот лучший из всех возможных философствующих при­дворных».

Кант еще с грехом пополам может быть терпим, но после него все пошло вверх дном:

появился «дикий бред и столь же нелепый, как и пустой вздор ближайших эпигонов, в особенности некиих Фихте и Шеллинга... чудовищные карикатуры невежественной натурфилософической галиматьи... послекан-товские чудовищности» и «горячечные фантазии», которые увен-

ГЛ. II: ЧТО ОБЕЩАЕТ г-н ДЮРИНГ

чал «некий Гегель». Этот последний говорил на «гегелевском жаргоне» и распространял «гегелевскую заразу» посредством своей «вдобавок еще и по форме ненаучной манеры» и своих «неудобоваримых идей».

Естествоиспытателям достается не меньше, но из них назван по имени только Дарвин, и поэтому мы вынуждены ограничиться им одним:

«Дарвинистская полупоэзия и фокусы с метаморфозами, с их грубо чувственной узостью понимания и при­тупленной способностью различения... По нашему мнению, специфический дарвинизм, из которого, разумеет­ся, следует исключить построения Ламарка, представляет собой изрядную дозу зверства, направленного против человечности».

Но хуже всего достается социалистам. За исключением разве только Луи Блана, самого незначительного из всех, все они грешники и не заслуживают славы, которую им воздавали предпочтительно перед г-ном Дюрингом (или хотя бы на втором месте после него). И не только с точки зрения истины или научности, — нет, но и с точки зрения личного характера. За исключением Бабёфа и некоторых коммунаров 1871 г., все они не были «мужами». Три утописта окрещены «социальными алхимиками». Из них Сен-Симон третируется еще снис­ходительно, поскольку ему делается только упрек в «экзальтированности», причем с собо­лезнованием отмечается, что он страдал религиозным помешательством. Зато, когда речь за­ходит о Фурье, то г-н Дюринг совершенно теряет терпение, ибо Фурье

«обнаружил все элементы безумия... идеи, которые, вообще, скорее всего можно найти в сумасшедших до­мах... самые дикие бредни... порождения безумия... Невыразимо нелепый Фурье», эта «детская головка», этот «идиот» — вдобавок даже и не социалист; в его фаланстере³⁴ нет и кусочка рационального социализма, это — «уродливое построение, сфабрикованное по обычному торговому шаблону».

И, наконец:

«Тот, для кого эти отзывы» (Фурье о Ньютоне) «... представляются еще недостаточными, чтобы убедиться, что в имени Фурье и во всем фурьеризме истинного только и есть, что первый слог» (fou — сумасшедший), «тот сам подлежит зачислению в какую-либо категорию идиотов».

Наконец, Роберт Оуэн

«имел тусклые и скудные идеи... его столь грубое в вопросе о морали мышление... несколько трафаретных идеек, выродившихся в нелепость... противоречащий здравому смыслу и грубый способ понимания... ход идей Оуэна едва ли заслуживает серьезной критики... его тщеславие» и т. д.

Если, таким образом, г-н Дюринг чрезвычайно остроумно характеризует утопистов по их именам: Сен-Симон — saint (блаженный), Фурье — fou (сумасшедший), Анфантен — enfant

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 32

(ребяческий), то остается только прибавить: Оуэн — увы! [о weh!], и целый, очень значи­тельный период в истории социализма попросту... разгромлен при помощи четырех слов. А если кто в этом усомнится, тот «сам подлежит зачислению в какую-либо категорию идио­тов».

Из суждений Дюринга о позднейших социалистах мы, краткости ради, извлечем только относящиеся к Лассалю и Марксу.

Лассаль: «Педантически-крохоборческие попытки популяризации... дебри схоластики... чудовищная смесь общей теории и пустяковых мелочей... гегельянское суеверие — без формы и смысла... отпугивающий при­мер... свойственная ему ограниченность... важничание ничтожнейшим хламом... наш иудейский герой... пам­флетный писака... заурядный... внутренняя шаткость воззрений на жизнь и мир».

Маркс: «Узость взглядов... его труды и результаты сами по себе, т. е. рассматриваемые чисто теоретически, не имеют длительного значения для нашей области» (критической истории социализма), «а в общей истории духовных течений должны быть упомянуты самое большее как симптомы влияния одной отрасли новейшей сектантской схоластики... бессилие концентрирующих и систематизирующих способностей... хаос мыслей и стиля, недостойные аллюры языка... англизированное тщеславие... одурачивание... дикие концепции, которые в действительности являются лишь ублюдками исторической и логической фантастики... вводящий в заблужде­ние оборот... личное тщеславие... мерзкие приемчики... гнусно... шуточки и прибауточки с претензией на остро­умие... китайская ученость... философская и научная отсталость».

И так далее и так далее, ибо все приведенное выше, — это тоже лишь небольшой, наскоро собранный букет из дюринговского цветника. Само собой разумеется, что в данный момент мы еще совершенно не касаемся того, насколько являются окончательными истинами в по­следней инстанции эти любезные ругательства, которые при некоторой воспитанности не должны были бы позволить г-ну Дюрингу находить что бы то ни было мерзким и гнусным. Точно так же мы пока еще остерегаемся, чтобы у нас как-нибудь не вырвалось сомнение в коренной основательности этих любезностей г-на Дюринга, так как в противном случае нам, быть может, запрещено было бы даже выбрать ту категорию идиотов, к которой мы принад­лежим. Мы сочли только своим долгом, с одной стороны, дать пример того, что г-н Дюринг называет

«образцами деликатного и истинно скромного способа выражения»,

а с другой — констатировать, что для г-на Дюринга негодность его предшественников есть нечто столь же твердо установленное, как его собственная непогрешимость. Засим мы в са­мом глубоком благоговении умолкаем перед этим величайшим гением всех времен... если, конечно, все обстоит именно так.

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. ФИЛОСОФИЯ

Поиск по сайту: