X. МОРАЛЬ И ПРАВО. РАВЕНСТВО

Мы уже имели не один случай познакомиться с методом г-на Дюринга. Метод его состоит в том, чтобы разлагать каждую группу объектов познания на их якобы простейшие элемен­ты, применять к этим элементам столь же простые, якобы самоочевидные аксиомы и затем оперировать добытыми таким образом результатами. Точно так же и вопросы из области общественной жизни

«следует решать аксиоматически, на отдельных простых основных формах, как если бы дело шло о про­стых... основных формах математики».

И таким образом применение математического метода к истории, морали и праву должно и здесь обеспечить нам математическую достоверность добытых результатов, должно при­дать этим результатам характер подлинных, неизменных истин.

Это только иная форма старого излюбленного идеологического метода, называемого так­же априорным, согласно которому свойства какого-либо предмета познаются не путем обна­ружения их в самом предмете, а путем логического выведения их из понятия предмета. Сперва из предмета делают себе понятие предмета; затем переворачивают все вверх ногами и превращают отражение предмета, его понятие в мерку для самого предмета. Теперь уже не понятие должно сообразоваться с предметом, а предмет должен сообразоваться с понятием. У г-на Дюринга вместо понятия фигурируют простейшие элементы, последние абстракции, до которых он в состоянии дойти, но это нисколько не меняет сущности дела: эти простей­шие элементы, в лучшем случае, обладают чисто логической природой. Следовательно, фи­лософия действительности оказывается и здесь чистой идеологией, выведением действи­тельности не из нее самой, а из представления.

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ_______________________ 98

Что происходит, когда подобного рода идеолог конструирует мораль и право не из дейст­вительных общественных отношений окружающих его людей, а из понятия — или из так на­зываемых простейших элементов — «общества»? Что служит ему материалом для этой по­стройки? Очевидно, вещи двоякого рода: во-первых, те скудные остатки реального содержа­ния, которые еще уцелели, быть может, в этих положенных в основу абстракциях, а во-вторых, то содержание, которое наш идеолог привносит из своего собственного сознания. А что же он находит в своем сознании? Большей частью моральные и правовые воззрения, представляющие собой более или менее соответствующее выражение — в положительном или отрицательном смысле, в смысле поддержки или борьбы — тех общественных и поли­тических отношений, среди которых он живет; далее он находит, быть может, представле­ния, заимствованные из соответствующей литературы, и, наконец, возможно еще какие-нибудь личные причуды. Наш идеолог может вертеться и изворачиваться, как ему угодно: историческая реальность, выброшенная им за дверь, возвращается через окно. И воображая, что он создает нравственное и правовое учение для всех миров и всех времен, он на самом деле дает искаженное, — ибо оно оторвано от реальной почвы, — и поставленное вверх но­гами отражение, словно в вогнутом зеркале, консервативных или революционных течений своего времени.

Итак, г-н Дюринг разлагает общество на его простейшие элементы и при этом находит, что простейшее общество состоит минимум из двух человек. С этими двумя индивидами г-н Дюринг оперирует затем аксиоматически. И тут непринужденно получается основная ак­сиома морали:

«Две человеческие воли как таковые совершенно равны между собой, и ни одна из них не может первона­чально предъявить другой никаких положительных требований». Тем самым «охарактеризована основная фор­ма моральной справедливости», равно как и справедливости юридической, ибо «для развития принципиальных понятий права мы нуждаемся лишь в совершенно простом и элементарном отношении двух человек».

Что два человека или две человеческие воли как таковые совершенно равны между собой, — это не только не аксиома, но даже сильное преувеличение. Два человека могут быть, пре­жде всего, даже как таковые неравны по полу, и этот простой факт тотчас же приводит нас к тому, что простейшими элементами общества, — если на минуту принять всерьез эти ребя­ческие представления, — являются не двое мужчин, а мужчина и женщина, которые основы­вают семью, эту простейшую и первую форму общественной связи в целях производства. Но это

____________________________ ГЛ. X: МОРАЛЬ И ПРАВО. РАВЕНСТВО_________________________ 99

никак не подходит г-ну Дюрингу. Ибо, во-первых, ему нужно сделать обоих основателей общества возможно более равными, а во-вторых, даже г-н Дюринг не сумел бы из первобыт­ной семьи сконструировать моральное и правовое равенство мужчины и женщины. Итак, од­но из двух: либо социальная молекула г-на Дюринга, путем умножения которой должно строиться все общество, заранее обречена на гибель, ибо двое мужчин никогда не сотворят друг с другом ребенка, либо же мы должны представлять себе их как двух глав семей. В по­следнем случае вся простая основная схема превращается в свою противоположность: вме­сто равенства людей она доказывает, самое большее, равенство глав семей, а так как женщи­ну при этом игнорируют, то эта схема свидетельствует сверх того и о подчиненном положе­нии женщины.

Мы должны здесь сообщить читателю неприятное известие: отныне он на довольно дол­гое время не избавится от этих двух достославных мужей. В области общественных отноше­ний они играют такую же роль, какую до сих пор играли обитатели других небесных тел, от которых мы, надо надеяться, уже избавились. Как только надо решать какой-либо вопрос по­литической экономии, политики и т. д., сразу же появляются эти два-мужа и моментально решают вопрос «аксиоматически». Какое это замечательное, творческое, системосозидаю-щее открытие нашего философа действительности! Но если воздать должное истине, то мы, к сожалению, должны будем сказать, что не он открыл этих двух мужей. Они — общее дос­тояние всего XVIII века. Они встречаются уже в «Рассуждении о неравенстве» Руссо (1754 г.)61, где они, между прочим, аксиоматически доказывают как раз противоположное тому, что утверждает г-н Дюринг. Они играют одну из главных ролей у политико-экономов от Адама Смита до Рикардо; но тут они неравны по крайней мере в том отношении, что каж­дый из них занимается своим особым делом — чаще всего это охотник и рыбак — и что они взаимно обмениваются своими продуктами. Кроме того, в течение всего XVIII века они слу­жат главным образом всего лишь поясняющим примером, и оригинальность г-на Дюринга состоит только в том, что этот иллюстративный метод он возводит в основной метод всякой общественной науки и в масштаб всех исторических образований. В большей степени облег­чить себе «строго-научное понимание вещей и людей», конечно, уже невозможно.

Но для получения основной аксиомы, — что два человека и их воли совершенно равны между собой и что ни один из них не может приказывать что-либо другому, — для такого дела

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 100

можно использовать отнюдь не любую пару мужчин. Это должны быть два таких человека, которые настолько свободны от всякой действительности, от всех существующих на земле национальных, экономических, политических и религиозных отношений, от всяких половых и личных особенностей, что от них обоих не остается ничего, кроме голого понятия «чело­век», и тогда они, конечно, «совершенно равны». Следовательно, это — два настоящих при­зрака, вызванных заклинаниями того самого г-на Дюринга, который везде чует и обличает «спиритические» поползновения. Эти два призрака должны, разумеется, делать все, что от них потребует их заклинатель; но именно потому все их фокусы в высшей степени безраз­личны для остального мира.

Однако проследим аксиоматику г-на Дюринга несколько дальше. Обе воли не могут предъявить друг другу никаких положительных требований. Если же одна из них все же де­лает это и проводит свое требование силой, то возникает состояние несправедливости, и на этой основной схеме г-н Дюринг разъясняет, что такое несправедливость, насилие, рабство, — коротко говоря, разъясняет всю прошлую, достойную осуждения историю. Между тем уже Руссо в указанном выше сочинении как раз при посредстве двух мужей доказывал столь же аксиоматически нечто совершенно противоположное, а именно: что из двух субъектов, A и B, первый не может поработить второго посредством насилия, а может сделать это, только поставив B в такое положение, в котором последний не может обойтись без A, — воззрение, для г-на Дюринга чересчур уж, правда, материалистическое. Рассмотрим поэтому тот же во­прос несколько иначе. Два человека, потерпевших кораблекрушение, попали на необитае­мый остров и образуют там общество. Воли их формально совершенно равны, и оба призна­ют это. Но материально между ними существует большое неравенство: A — решителен и энергичен, B — нерешителен, ленив и вял; A — смышлен, B — глуп. Много ли времени должно пройти, чтобы, как правило, A навязал B свою волю, сначала путем убеждения, затем по установившейся привычке, но всегда в форме добровольного согласия? Соблюдается ли здесь форма добровольного согласия или же она грубо попирается ногами — рабство остает­ся рабством. Добровольное вступление в подневольное состояние проходит через все сред­невековье, а в Германии оно наблюдается еще и после Тридцатилетней войны62. Когда в Пруссии, после военных поражений 1806 и 1807 гг., была отменена крепостная зависимость, а вместе с ней и обязанность всемилостивейших господ заботиться о своих подданных

____________________________ ГЛ. X: МОРАЛЬ И ПРАВО. РАВЕНСТВО________________________ 101

в случае нужды, болезни и старости, то крестьяне подавали петиции королю с просьбой ос­тавить их в подневольном состоянии, иначе кто же будет заботиться о них в случае нужды? Следовательно, схема двух мужей «применима» в такой же степени к неравенству и рабству, как к равенству и взаимопомощи, а так как мы вынуждены, под страхом вымирания общест­ва, признать их главами семей, то в схеме предусмотрено уже и наследственное рабство.

Оставим, однако, на время все эти соображения в стороне. Допустим, что аксиоматика г-на Дюринга нас убедила и что мы в совершенном восторге от идеи полной равноправности обеих воль, «общечеловеческой суверенности», «суверенности индивида», — от всех этих поистине великолепных словесных колоссов, по сравнению с которыми даже штирнеровский «Единственный» с его собственностью63 представляется жалким кропателем, хотя и он внес свою скромную лепту в это дело. Итак, мы все теперь совершенно равны и независимы. Все ли? Нет, все-таки не все.

Существуют случаи «допустимой зависимости», но они объясняются «такими причинами, которых следует искать не в деятельности обеих воль как таковых, а в некоторой третьей области, например, — когда дело идет о детях, — в недостаточности их самоопределения».

В самом деле! Причин зависимости надо искать не в деятельности обеих воль как тако­вых! Конечно, не в ней, ибо одной воле как раз мешают проявлять свою деятельность. Но надо искать этих причин в некоторой третьей области! А что это за третья область? Это — конкретная определенность одной, угнетенной воли как недостаточной! Наш философ дей­ствительности так далеко ушел от действительности, что по сравнению с абстрактным и бес­содержательным термином «воля» действительное содержание, характерная определенность этой воли является для него уже «третьей областью». Как бы то ни было, мы должны конста­тировать, что равноправие допускает исключение. Равноправие теряет свою силу для такой воли, которая страдает недостаточностью самоопределения. Отступление № 1.

Далее.

«Там, где в одном лице соединены зверь и человек, можно поставить от имени второго, вполне человеческо­го лица вопрос, должен ли его образ действий быть таким же, как если бы друг другу противостояли, так ска­зать, только человеческие личности... Поэтому наше предположение о двух морально-неравных лицах, из кото­рых одно причастно в каком-либо смысле к собственно-звериному характеру, является типической основной формой для всех тех отношений, которые могут, согласно этому различию, встречаться внутри человеческих групп и между такими группами».

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 102

Пусть теперь читатель сам прочтет следующее за этими беспомощными увертками жалкое пасквильное рассуждение, где г-н Дюринг вертится и изворачивается, словно иезуитский поп, чтобы казуистически установить, как далеко может пойти человечный человек против человека-зверя, как далеко может он применять по отношению к последнему недоверие, во­енную хитрость, суровые и даже террористические средства, а также обман, — нисколько не поступаясь при этом неизменной моралью.

Итак, равенство прекращается и тогда, когда два человека «морально неравны». Но в та­ком случае не стоило и вызывать на сцену двух совершенно равных мужей, ибо нет двух лиц, которые были бы совершенно равны в моральном отношении. — Однако, говорят нам, неравенство состоит в том, что одна личность человечна, а другая носит в себе нечто от зве­ря. Но ведь уже самый факт происхождения человека из животного царства обусловливает собой то, что человек никогда не освободится полностью от свойств, присущих животному, и, следовательно, речь может идти только о том, имеются ли эти свойства в большей или меньшей степени, речь может идти только о различной степени животности или человечно­сти. Деление человечества на две резко обособленные группы, на человечных людей и лю­дей-зверей, на добрых и злых, на овец и козлищ, — такое деление признается, кроме фило­софии действительности, еще только христианством, которое вполне последовательно имеет и своего небесного верховного судью, совершающего это разделение. Но кто же будет вер­ховным судьей в философии действительности? Надо полагать, что вопрос этот будет раз­решен так, как он решается на практике в христианстве, где благочестивые овечки сами бе­рут на себя — и не без успеха — роль верховного судьи над своими мирскими ближними — «козлищами». Секта философов действительности, если она когда-нибудь возникнет, навер­но не уступит в этом отношении тишайшим святошам. Это обстоятельство, впрочем, для нас безразлично; нас интересует лишь признание, что вследствие морального неравенства между людьми их равенство опять-таки сводится на нет. Отступление № 2.

Пойдем еще дальше.

«Если один поступает сообразно с истиной и наукой, а другой сообразно с каким-либо суеверием или пред­рассудком, то... как правило, должны возникнуть взаимные трения... При известной степени неспособности, грубости или злых наклонностей характера всегда должно последовать столкновение... Насилие является край­ним средством не только по отношению к детям и сумасшедшим. Характер целых естественных групп людей и целых культурных классов может сделать неизбежной необходи-

____________________________ ГЛ. X: МОРАЛЬ И ПРАВО. РАВЕНСТВО________________________ 103

мостью подчинить их враждебную, вследствие своей извращенности, волю с целью ввести ее в рамки общежи­тия. Чужая воля признается равноправной и в этом случае, но вследствие извращенного характера ее вредной и враждебной деятельности она вызывает необходимость выравнивания, и если она при этом подвергается наси­лию, то пожинает лишь отраженное действие своей собственной несправедливости».

Следовательно, не только морального, но и умственного неравенства достаточно для того, чтобы устранить «полное равенство» двух воль и утвердить такую мораль, согласно которой можно оправдать все позорные деяния цивилизованных государств-грабителей по отноше­нию к отсталым народам, вплоть до зверств русских в Туркестане⁶⁴. Когда генерал Кауфман летом 1873 г. напал на татарское племя иомудов, сжег их шатры и велел изрубить их жен и детей, «согласно доброму кавказскому обычаю», как было сказано в приказе, то он тоже ут­верждал, что подчинение враждебной, вследствие своей извращенности, воли иомудов, с це­лью ввести ее в рамки общежития, стало неизбежной необходимостью и что примененные им средства наиболее целесообразны; а кто хочет какой-нибудь цели, тот должен хотеть и средств к ее достижению. Но только он не был настолько жесток, чтобы вдобавок еще глу­миться над иомудами и говорить, что, истребляя их в целях выравнивания, он этим как раз признаёт их волю равноправной. И опять-таки в этом конфликте люди избранные, посту­пающие якобы сообразно с истиной и наукой, — следовательно, в конечном счете философы действительности, — призваны решать, что такое суеверие, предрассудок, грубость, злые наклонности характера, а также решать, когда именно необходимы насилие и подчинение в целях выравнивания. Равенство, таким образом, превратилось теперь в... выравнивание пу­тем насилия, и первая воля признаёт равноправность второй путем ее подчинения. Отступ­ление № 3, переходящее здесь уже в позорное бегство.

Мимоходом заметим: фраза о том, что чужая воля признаётся равноправной именно в процессе выравнивания путем насилия, представляет собой только искажение теории Гегеля, согласно которой наказание есть право преступника:

«В том, что наказание рассматривается как заключающее в себе собственное право преступника, содержит­ся уважение к преступнику как к разумному существу» («Философия права», § 100, Примечание).

Здесь мы можем остановиться. Было бы излишним следовать еще далее за г-ном Дюрин­гом, наблюдая, как он сам разрушает по частям столь аксиоматически установленное им ра­венство, общечеловеческую суверенность и т. д.; как он, ухитрившись построить общество с помощью двух мужей, вынужден, однако,

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 104

для конструирования государства привлечь еще третьего, ибо, — вкратце излагая дело, — без этого третьего не могут состояться никакие постановления большинства, а без таких по­становлений — следовательно, также без господства большинства над меньшинством — не может существовать ни одно государство; как он затем постепенно сворачивает в более спо­койный фарватер конструирования своего социалитарного государства будущего, где мы еще будем иметь честь навестить его в одно прекрасное утро. Мы в достаточной мере могли убедиться, что полное равенство двух воль существует лишь до тех пор, пока обе эти воли ничего не желают, но как только они перестают быть абстрактными человеческими волями и превращаются в действительные индивидуальные воли, в воли двух действительных лю­дей, — равенство тотчас же прекращается. Мы видели, что детский возраст, безумие, так на­зываемые зверские черты характера, мнимые суеверия, приписываемые предрассудки, пред­полагаемая неспособность у одной стороны и воображаемая человечность, понимание исти­ны и науки у другой, — одним словом, всякое различие в качестве обеих воль и сопровож­дающих их интеллектов оправдывает неравенство между людьми, которое может доходить до подчинения. Чего же нам тут требовать еще, раз г-н Дюринг разрушил свое собственное здание равенства столь коренным образом и до самого основания?

Но если мы и покончили с плоской и несуразной дюринговской трактовкой представления о равенстве, то это еще не значит, что мы покончили с самим этим представлением, которое играло, в особенности благодаря Руссо, определенную теоретическую роль, а во время вели­кой революции и после нее — практически-политическую роль и которое еще и теперь игра­ет значительную агитационную роль в социалистическом движении почти всех стран. Выяс­нение научного содержания этого представления определит также и его ценность для проле­тарской агитации.

Представление о том, что все люди как люди имеют между собой нечто общее и что они, насколько простирается это общее, также равны, само собой разумеется, очень старо. Но от этого представления совершенно отлично современное требование равенства. Это требова­ние состоит, скорее, в том, что из того общего свойства людей, что они люди, из равенства людей как людей, оно выводит право на равное политическое и — соответственно — соци­альное значение всех людей или, по крайней мере, всех граждан данного государства или всех членов данного общества. Должны были пройти и действительно прошли целые тыся­челетия, прежде чем из первоначального

____________________________ ГЛ. X: МОРАЛЬ И ПРАВО. РАВЕНСТВО________________________ 105

представления об относительном равенстве был сделан вывод о равноправии в государстве и обществе и этот вывод даже стал казаться чем-то естественным, само собой разумеющимся. В древнейших первобытных общинах речь могла идти в лучшем случае о равноправии чле­нов общины; женщины, рабы, чужестранцы, само собой разумеется, не входили в круг этих равноправных людей. У греков и римлян неравенства между людьми играли гораздо боль­шую роль, чем равенство их в каком бы то ни было отношении. Древним показалась бы бе­зумной мысль о том, что греки и варвары, свободные и рабы, граждане государства и те, кто только пользуется его покровительством, римские граждане и римские подданные (употреб­ляя последнее слово в широком смысле), — что все они могут претендовать на равное поли­тическое значение. Под властью Римской империи все эти различия постепенно исчезли, за исключением различия между свободными и рабами; таким образом возникло, по крайней мере для свободных, то равенство частных лиц, на почве которого развилось римское право, совершеннейшая, какую мы только знаем, форма права, имеющего своей основой частную собственность. Но пока существовала противоположность между свободными и рабами, до тех пор не могло быть и речи о правовых выводах, вытекающих из общечеловеческого равен­ства; это мы еще недавно видели в рабовладельческих штатах североамериканского союза.

Христианство знало только одно равенство для всех людей, а именно — равенство перво­родного греха, что вполне соответствовало его характеру религии рабов и угнетенных. Наря­ду с этим оно, в лучшем случае, признавало еще равенство избранных, которое подчеркива­лось, однако, только в самый начальный период христианства. Следы общности имущества, которые также встречаются на первоначальной стадии новой религии, объясняются скорее сплоченностью людей, подвергавшихся гонениям, чем действительными представлениями о равенстве. Очень скоро установление противоположности между священником и мирянином положило конец и этому зачатку христианского равенства. — Наводнение Западной Европы германцами устранило на столетия все представления о равенстве, создав постепенно соци­альную и политическую иерархию столь сложного типа, какого до тех пор еще не существо­вало. Но одновременно оно вовлекло в историческое движение Западную и Центральную Европу и создало впервые компактную культурную область, где впервые возникла система преимущественно национальных государств, которые друг на друга влияли и держали друг друга в страхе. Таким путем была подготовлена

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 106

почва, на которой только и стало возможным в позднейшее время говорить о человеческом равенстве, о правах человека.

Кроме того, в недрах феодального средневековья сложился тот класс, который призван был сделаться в своем дальнейшем развитии носителем современного требования равенства, а именно — буржуазия. Буржуазия, бывшая первоначально сама феодальным сословием, до­вела преимущественно ремесленную промышленность и обмен продуктов внутри феодаль­ного общества до сравнительно высокой ступени развития, когда в конце XV века великие открытия морских путей развернули перед ней новое, более широкое поприще. Внеевропей­ская торговля, которая до тех пор велась только между Италией и Левантом, распространи­лась теперь на Америку и Индию и скоро превысила по своему значению как обмен отдель­ных европейских стран между собой, так и внутренний обмен каждой отдельной страны. Американское золото и серебро наводнили Европу и как разлагающий элемент проникли во все щели, трещины и поры феодального общества. Ремесленное производство перестало удовлетворять растущий спрос; в ведущих отраслях промышленности наиболее передовых стран оно было заменено мануфактурой.

Однако вслед за этим громадным переворотом в экономических условиях жизни общества далеко не сразу наступило соответствующее изменение его политической структуры. Госу­дарственный строй оставался феодальным, тогда как общество становилось все более и бо­лее буржуазным. Торговля в крупном масштабе, следовательно в особенности международ­ная, а тем более — мировая торговля, требует свободных, не стесненных в своих движениях товаровладельцев, которые как таковые равноправны и ведут между собой обмен на основе одинакового для них всех права, — одинакового по крайней мере в каждом данном месте. Переход от ремесла к мануфактуре имеет своей предпосылкой существование известного числа свободных рабочих, — свободных, с одной стороны, от цеховых пут, а с другой — от средств, необходимых для самостоятельного использования своей рабочей силы, — людей, которые могут договариваться с фабрикантом о найме их рабочей силы и, следовательно, противостоят ему как равноправная договаривающаяся сторона. И, наконец, равенство и равнозначность всех видов человеческого труда, поскольку они являются человеческим тру­дом вообще65, нашло свое бессознательное, но наиболее яркое выражение в законе стоимо­сти современной буржуазной политической экономии, — законе, согласно которому стои­мость какого-либо товара измеряется содержащимся

____________________________ ГЛ. X: МОРАЛЬ И ПРАВО. РАВЕНСТВО________________________ 107

в нем общественно необходимым трудом*. — Однако там, где экономические отношения требовали свободы и равноправия, политический строй противопоставлял им на каждом ша­гу цеховые путы и особые привилегии. Местные привилегии, дифференциальные пошлины и всякого рода исключительные законы стесняли не только торговлю чужестранцев или жите­лей колоний, но довольно часто также и торговлю целых категорий собственных подданных государства; цеховые привилегии всюду и всегда стояли поперек дороги развитию мануфак­туры. Нигде путь не был свободен, нигде не было равенства шансов для буржуазных конку­рентов, а между тем это равенство являлось первым и все более настоятельным требованием. Как только экономический прогресс общества поставил в порядок дня требование осво­бождения от феодальных оков и установления правового равенства путем устранения фео­дальных неравенств, — это требование по необходимости должно было скоро принять более широкие размеры. Хотя оно было выдвинуто в интересах промышленности и торговли, но того же равноправия приходилось требовать и для громадной массы крестьян. Крестьяне, находясь на всех ступенях порабощения, вплоть до полного крепостного состояния, принуж­дены были большую часть своего рабочего времени отдавать безвозмездно всемилостивому феодальному сеньору и сверх того уплачивать еще бесчисленные оброки в пользу него и го­сударства. С другой стороны, неизбежно должно было возникнуть требование, чтобы были уничтожены и феодальные преимущества, чтобы были отменены свобода дворянства от по­датей и политические привилегии отдельных сословий. А так как дело происходило уже не в мировой империи, какой была Римская империя, а в системе независимых государств, кото­рые вступали в сношения друг с другом как равные, находясь приблизительно на одинаковой ступени буржуазного развития, то естественно, что требование равенства приняло всеобщий, выходящий за пределы отдельного государства характер, что свобода и равенство были про­возглашены правами человека. При этом для специфически буржуазного характера этих прав человека весьма показательно то обстоятельство, что американская конституция, которая первая выступила с признанием прав человека, в то же самое время санкционирует сущест­вующее в Америке рабство цветных рас; классовые привилегии были заклеймены, расовые привилегии — освящены.

* Это объяснение современных представлений о равенстве из экономических условий буржуазного общест­ва было развито впервые Марксом в «Капитале».

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 108

Известно, однако, что с того момента, когда буржуазия вылупляется из феодального бюр­герства, превращаясь из средневекового сословия в современный класс, ее всегда и неизбеж­но сопровождает, как тень, пролетариат. Точно так же буржуазные требования равенства со­провождаются пролетарскими требованиями равенства. С того момента, как выдвигается буржуазное требование уничтожения классовых привилегий, рядом с ним выступает и проле­тарское требование уничтожения самих классов, сначала — в религиозной форме, примыкая к первоначальному христианству, а потом — на основе самих буржуазных теорий равенства. Пролетарии ловят буржуазию на слове: равенство должно быть не только мнимым, оно должно осуществляться не только в сфере государства, но и быть действительным, оно должно проводиться и в общественной, экономической сфере. И в особенности с тех пор, как французская буржуазия, начиная с великой революции, выдвинула на первый план граждан­ское равенство, — французский пролетариат немедленно вслед за этим ответил ей требова­нием социального, экономического равенства, и требование это стало боевым кличем, харак­терным как раз для французских рабочих.

Требование равенства в устах пролетариата имеет, таким образом, двоякое значение. Либо оно является — и это бывает особенно в самые начальные моменты, например в Крестьян­ской войне, — стихийной реакцией против вопиющих социальных неравенств, против кон­траста между богатыми и бедными, между господами и крепостными, обжорами и голодаю­щими; в этой своей форме оно является просто выражением революционного инстинкта и в этом, только в этом, находит свое оправдание. Либо же пролетарское требование равенства возникает как реакция против буржуазного требования равенства,, из которого оно выводит более или менее правильные, идущие дальше требования; оно служит тогда агитационным средством, чтобы поднять рабочих против капиталистов при помощи аргументов самих ка­питалистов, и в таком случае судьба этого требования неразрывно связана с судьбой самого буржуазного равенства. В обоих случаях действительное содержание пролетарского требо­вания равенства сводится к требованию уничтожения классов. Всякое требование равенства, идущее дальше этого, неизбежно приводит к нелепости. Мы уже привели примеры подобных нелепостей, и нам придется еще указать немалое число их, когда мы дойдем до фантазий г-на Дюринга относительно будущего.

Таким образом, представление о равенстве, как в буржуазной, так и в пролетарской своей форме, само есть продукт истори-

____________________________ ГЛ. X: МОРАЛЬ И ПРАВО. РАВЕНСТВО________________________ 109

ческого развития; для создания этого представления необходимы были определенные исто­рические условия, предполагающие, в свою очередь, долгую предшествующую историю. Та­кое представление о равенстве есть, следовательно, все что угодно, только не вечная истина. И если в настоящее время оно — в том или другом смысле — является для широкой публики

чем-то само собой разумеющимся, или, по выражению Маркса, «уже приобрело прочность

народного предрассудка»66, то это — не результат аксиоматической истинности этого пред­ставления, а результат того, что идеи XVIII века получили всеобщее распространение и про­должают сохранять свое значение и для нашего времени. Таким образом, если г-н Дюринг без дальних околичностей может позволить своим пресловутым двум мужам хозяйничать на почве равенства, то это происходит оттого, что народному предрассудку это кажется совер­шенно естественным. И в самом деле, г-н Дюринг называет свою философию естественной, так как она исходит из таких только представлений, которые ему кажутся совершенно есте­ственными. Но почему они кажутся ему естественными, — этого вопроса он, конечно, и не ставит.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 110

XI. МОРАЛЬ И ПРАВО. СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ

«Для политической и юридической области в основу высказанных в этом «Курсе» принципов были положе­ны углубленнейшие специальные занятия. Поэтому... необходимо исходить из того, что здесь... дело идет о по­следовательном изложении результатов, достигнутых в области юриспруденции и государствоведения. Моей первоначальной специальностью была как раз юриспруденция, и я посвятил ей не только обычные три года теоретической университетской подготовки: в течение трех последующих лет судебной практики я продолжал изучение этого предмета, причем мои занятия были направлены, главным образом, на углубление его научного содержания... Точно так же моя критика частноправовых отношений и соответствующих юридических несу­разностей не могла бы, конечно, выступить с такой же уверенностью, не будь у нее сознания, что ей известны все слабые стороны этой специальности так же хорошо, как и ее сильные стороны».

Человек, имеющий основание так говорить о самом себе, должен заранее внушать к себе доверие, особенно в сравнении с

«г-ном Марксом, изучавшим когда-то, по его собственному признанию, небрежно юридические науки».

Поэтому нас не может не удивить, что выступающая с такой уверенностью критика част­ноправовых отношений ограничивается повествованием о том, что

«юриспруденция недалеко ушла в отношении научности...», что положительное гражданское право есть бесправие, так как санкционирует насильственную собственность, и что «естественной основой» уголовного права является месть, —

утверждение, в котором новым является разве только мистическое облачение в «естествен­ную основу». Достижения государствоведения ограничиваются повествованием о взаимоот­ношениях известных уже нам трех мужей, из которых один до сих пор всегда совершал на­силие над остальными, причем г-н Дюринг пресерьезно обсуждает вопрос о том, кто ввел впервые насилие и порабощение, — второе или третье из этих лиц.

___________________ ГЛ. XI: МОРАЛЬ И ПРАВО. СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ_______________ Ш

Проследим, однако, несколько далее углубленнейшие специальные занятия и научность нашего самоуверенного юриста, углубленную трехлетней судебной практикой. О Лассале г-н Дюринг рассказывает нам, что

он был привлечен к судебной ответственности «за побуждение к покушению на похищение шкатулки», но «осуждение не состоялось, ибо было применено еще возможное в то время так называемое оправдание за не­доказанностью обвинения... это полуоправдание».

Процесс Лассаля, о котором здесь идет речь, разбирался летом 1848 г. перед судом при­сяжных в Кёльне⁶⁷, где, как почти во всей Рейнской провинции, действовало французское уголовное право. Только для политических проступков и преступлений там, в виде исключе­ния, введено было прусское право, но уже в апреле 1848 г. это исключительное постановле­ние было опять отменено Кампгаузеном. Французское право вовсе не знает расплывчатой категории прусского права — «побуждение» к преступлению, а тем более «побуждение к покушению на преступление». Оно знает только подстрекательство к преступлению, при­чем для наказуемости подстрекательства требуется, чтобы оно было произведено «путем по­дарков, обещаний, угроз, злоупотребления своим положением или силой, путем коварных подговоров или наказуемых проделок» (Code penal, ст. 60)⁶⁸. Прокуратура, углубившись в прусское право, проглядела, подобно г-ну Дюрингу, существенное различие между строго определенным французским законом и расплывчатой неопределенностью прусского права, возбудила против Лассаля тенденциозный процесс и блистательно провалилась. Утверждать же, будто французский уголовный процесс знает категорию прусского права — «оправдание за недоказанностью обвинения», это полуоправдание, — на это может отважиться лишь со­вершенный невежда в области современного французского права; последнее признаёт в уго­ловном процессе только осуждение или оправдание — и ничего среднего между ними.

Таким образом, мы должны сказать, что г-н Дюринг, конечно, не мог бы с такой уверен­ностью применить к Лассалю свою «историографию в высоком стиле», если бы когда-либо держал в руках Code Napoleon⁶⁹. Мы должны, следовательно, констатировать, что г-ну Дюрингу совершенно неизвестен единственный современный буржуазный кодекс, имеющий своей основой социальные завоевания великой французской революции, которые этот кодекс переводит на юридический язык, — т. е. совершенно неизвестно современное французское право.

В другом месте, где г-н Дюринг критикует введенный на всем континенте, по француз­скому образцу, суд присяжных,

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 112

принимающий решение большинством голосов, мы находим следующее поучение:

«Да, можно будет даже освоиться с такой, — не лишенной, впрочем, некоторых исторических примеров, — мыслью, что в совершенном обществе осуждение, при наличии возражающих голосов, будет немыслимым ин­ститутом... Однако этот серьезный и глубоко идейный образ мысли, как уже отмечено выше, должен казаться для традиционных форм неподходящим потому, что он для них слишком хорош».

Г-ну Дюрингу опять-таки неизвестно, что единогласие присяжных, — не только в приго­ворах по уголовным делам, но и при решениях в гражданских процессах, — безусловно не­обходимо по английскому общему праву, т. е. по тому неписаному обычному праву, которое действует в Англии с. незапамятных времен, следовательно, по меньшей мере с XIV века. Таким образом, тот серьезный и глубоко идейный образ мысли, который, по мнению г-на Дюринга, слишком хорош для современного мира, имел в Англии силу закона уже в са­мое мрачное время средневековья и из Англии был перенесен в Ирландию, в Соединенные Штаты Америки и во все английские колонии, — причем углубленнейшие специальные за­нятия не подсказали г-ну Дюрингу по этому вопросу ни единого слова! Итак, сфера действия единогласного решения присяжных не только бесконечно велика по сравнению с ничтожной областью, в которой действует прусское право, но она даже более обширна, чем все области, вместе взятые, в которых дела решаются большинством голосов присяжных. Г-ну Дюрингу совершенно неизвестно не только единственное современное право — французское; он об­наруживает такое же невежество и относительно единственного германского права, которое до настоящего времени продолжает развиваться независимо от римского авторитета и рас­пространилось по всем частям света, — относительно английского права. Да и зачем его знать? Ведь

английская манера юридического мышления «все равно оказалась бы несостоятельной перед сложившейся на немецкой почве системой воспитания в духе чистых понятий классических римских юристов»,

говорит г-н Дюринг и добавляет далее:

«Что значит говорящий по-английски мир со своим детским языком-мешаниной по сравнению с нашим са­мобытным языковым строем?».

На это мы можем только ответить вместе со Спинозой: Iguorantia non est argumentum, не­вежество не есть аргумент70.

После всего этого мы не можем прийти к иному выводу, кроме того, что углубленнейшие специальные занятия г-на Дюринга состояли лишь в том, что три года он углублялся теоре-

___________________ ГЛ. XI: МОРАЛЬ И ПРАВО. СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ_______________ 113

тически в Corpus juris⁷¹, а последующие три года углублялся практически в благородное прусское право. Конечно, такая ученость уже сама по себе представляет заслугу и была бы достаточной для какого-нибудь весьма почтенного старопрусского уездного судьи или адво­ката. Но когда берешься сочинять философию права для всех миров и для всех времен, то следовало бы хоть кое-что знать также и о правовых отношениях таких наций, как французы, англичане и американцы, — наций, игравших в истории совсем иную роль, чем тот уголок Германии, где процветает прусское право. Однако пойдем дальше.

«Пестрая смесь местных, провинциальных и общеземельных прав, которые самым произвольным образом перекрещиваются в самых разнообразных направлениях, то как обычное право, то как писаный закон, созда­ваемый часто путем придания важнейшим решениям уставной формы в ее чистом виде, — эта коллекция об­разчиков беспорядка и противоречия, где частности уничтожают общее, а затем, при случае, общие определе­ния уничтожают частные, поистине не пригодна для того, чтобы создать у кого-либо ясное правосознание».

Но где же царит эта путаница? Опять-таки в сфере действия прусского права, где рядом с ним, над ним и под ним сохраняют силу в самых разнообразных степенях провинциальные права и местные статуты, кое-где также и общегерманское право и прочий хлам, вызывая у всех юристов-практиков тот крик отчаяния, которому здесь с таким сочувствием вторит г-н Дюринг. Ему нет надобности покидать свою любимую Пруссию, а достаточно посетить Рейнскую провинцию, чтобы убедиться, что вот уже семьдесят лет, как там со всем этим по­кончено, не говоря о других цивилизованных странах, где подобные устарелые порядки дав­но устранены.

Далее:

«В менее резкой форме естественная личная ответственность прикрывается тайными, а потому и аноним­ными, коллективными решениями и коллективными действиями коллегий или иных бюрократических учреж­дений, которые маскируют личное участие каждого члена».

И в другом месте:

«При наших теперешних порядках покажется поразительным и крайне строгим требованием, если кто-либо выскажется против маскировки и прикрытия личной ответственности коллегиями».

Быть может, г-ну Дюрингу покажется поразительной новостью, если мы сообщим ему, что в сфере действия английского права каждый член судебной коллегии должен отдельно высказать и мотивировать свое суждение на открытом заседании, что невыборные админи­стративные коллегии, без открытого ведения дел и открытого голосования, представляют собой

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 114

преимущественно прусское учреждение и неизвестны в большинстве других стран и что по­этому его требование может казаться поразительным и крайне строгим только... в Пруссии.

Точно так же и его жалобы на принудительное вмешательство церкви, с ее обрядами, при рождении, браке, смерти и погребении могли бы относиться, — если речь идет о более круп­ных цивилизованных странах, — только к Пруссии, а со времени введения в ней книг для записей актов гражданского состояния эти жалобы не относятся больше и к ней72. То, что г-н Дюринг надеется осуществить только посредством своего «социалитарного» будущего строя, успел тем временем сделать даже Бисмарк посредством простого закона. — Такую же специфически прусскую иеремиаду можно услышать в жалобе г-на Дюринга по поводу «не­достаточной подготовки юристов к выполнению своей профессии», — жалобе, которую г-н Дюринг распространяет и на «чиновников администрации». Даже утрированное до кари­катуры юдофобство, которое при всяком случае выставляет напоказ г-н Дюринг, и то состав­ляет если не специфически прусскую, то все же специфически ост-эльбскую особенность. Тот самый философ действительности, который суверенно смотрит сверху вниз на все пред­рассудки и суеверия, сам до такой степени находится во власти личных причуд, что сохра­нившийся от средневекового ханжества народный предрассудок против евреев он называет «естественным суждением», покоящимся на «естественных основаниях», и даже доходит до следующего монументального утверждения: «социализм — это единственная сила, способ­ная успешно бороться против состояний населения с сильной еврейской подмесью» (состоя­ний с еврейской подмесью! — Какой это «естественный» язык!).

Довольно. Невероятное хвастовство своей юридической ученостью имеет подоплекой, в лучшем случае, самые заурядные профессиональные познания зауряднейшего старопрусско­го юриста. Область тех достижений юриспруденции и государство-ведения, которые нам по­следовательно излагает г-н Дюринг, в точности «совпадает» со сферой действия прусского права. Кроме римского права, знакомого теперь каждому юристу даже в Англии, юридиче­ские познания г-на Дюринга ограничиваются единственно и исключительно прусским пра­вом, этим кодексом просвещенного патриархального деспотизма, написанным таким языком, словно по этой книге г-н Дюринг учился грамоте, — кодексом, который со своими нраво­учительными замечаниями, своей юридической неопределенностью и шаткостью, своими мерами пытки и наказания, в виде палочных ударов, принад-

___________________ ГЛ. XI: МОРАЛЬ И ПРАВО. СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ_______________ 115

лежит еще всецело к дореволюционному времени. Что сверх того, то для г-на Дюринга от лукавого, — как современное буржуазное французское право, так и английское право с его совершенно своеобразным развитием и его гарантиями личной свободы, неизвестными на всем континенте. Философия, которая «не признаёт никакого просто видимого горизонта, но в своем производящем мощный переворот движении развертывает все земли и все небеса внешней и внутренней природы», — эта философия имеет своим действительным горизон­том... границы шести старопрусских восточных провинций⁷³ и, пожалуй, еще нескольких других клочков земли, где действует благородное прусское право; за пределами же этого го­ризонта она не развертывает ни земель, ни небес, ни внешней, ни внутренней природы, а развертывает только картину собственного грубейшего невежества относительно всего, что совершается в остальном мире.

Невозможно рассуждать о морали и праве, не касаясь вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношении между необходимостью и свободой. Филосо­фия действительности тоже имеет решение этого вопроса и даже не одно, а целых два.

«На место всех ложных теорий свободы надо поставить эмпирические свойства того отношения, в котором рациональное понимание, с одной стороны, а с другой — инстинктивные побуждения как бы соединяются в некоторую равнодействующую силу. Основные факты этого рода динамики должны быть взяты из. наблюде­ния и, насколько это окажется возможным, определены также и в общем виде в отношении качества и вели­чины, чтобы на их основании измерять наперед события, еще не наступившие. Таким путем не только основа­тельно устраняются нелепые фантазии о внутренней свободе, которые пережевывали и которыми кормились целые тысячелетия, но они заменяются также чем-то положительным, пригодным для практического устройст­ва жизни».

Согласно этому взгляду, свобода состоит в том, что рациональное понимание тянет чело­века вправо, иррациональные влечения — влево и при наличии этого параллелограмма сил действительное движение происходит по направлению диагонали. Следовательно, свобода является здесь средней величиной между пониманием и влечением, разумом и неразумием, и степень этой свободы могла бы быть эмпирически установлена у каждого человека посред­ством «личного уравнения», пользуясь астрономическим выражением74. Однако немногими страницами дальше г-н Дюринг заявляет:

«Мы основываем нравственную ответственность на свободе, которая означает, впрочем, для нас не что иное, как восприимчивость к сознательным мотивам, сообразно природному и приобретенному рассудку. Все

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 116

такие мотивы действуют с непреодолимой естественной закономерностью, несмотря на то, что мы воспринима­ем возможность противоположных поступков; но как раз на это неизбежное принуждение мы и рассчитываем, когда приводим в действие моральные рычаги».

Это второе определение свободы, совершенно бесцеремонно противоречащее первому, является опять-таки не чем иным, как крайней вульгаризацией гегелевского взгляда. Гегель первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобода есть познание необходимости. «Слепа* необходимость, лишь поскольку она не понята*»⁷⁵. Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней приро­ды, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека, — два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем пред­ставлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимо­стью будет определяться содержание этого суждения; тогда как неуверенность, имеющая в своей основе незнание и выбирающая как будто произвольно между многими различными и противоречащими друг другу возможными решениями, тем самым доказывает свою несво­боду, свою подчиненность тому предмету, который она как раз и должна была бы подчинить себе. Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы [Naturnotwendigkeiten] господстве над нами самими и над внешней природой; она поэтому является необходимым продуктом исторического развития. Первые выделявшиеся из живот­ного царства люди были во всем существенном так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперед на пути культуры был шагом к свободе. На пороге истории человечества стоит открытие превращения механического движения в теплоту: добывание огня трением; в конце протекшего до сих пор периода развития стоит открытие превращения теплоты в ме­ханическое движение: паровая машина. — И несмотря на гигантский освободительный пере­ворот, который совершает в социальном мире паровая машина, — этот переворот еще не за­кончен и наполовину, — все же не подлежит сомнению, что добывание огня трением пре-

Подчеркнуто Энгельсом. Ред.

___________________ ГЛ. XI: МОРАЛЬ И ПРАВО. СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ_______________ 117

восходит паровую машину по своему всемирно-историческому освободительному действию. Ведь добывание огня трением впервые доставило человеку господство над определенной си­лой природы и тем окончательно отделило человека от животного царства. Паровая машина никогда не будет в состоянии вызвать такой громадный скачок в развитии человечества, хотя она и является для нас представительницей всех тех связанных с ней огромных производи­тельных сил, при помощи которых только и становится возможным осуществить такое со­стояние общества, где не будет больше никаких классовых различий, никаких забот о сред­ствах индивидуального существования и где впервые можно будет говорить о действитель­ной человеческой свободе, о жизни в гармонии с познанными законами природы. Но как мо­лода еще вся история человечества и как смешно было бы приписывать нашим теперешним воззрениям какое-либо абсолютное значение, — это видно уже из того простого факта, что вся протекшая до сих пор история может быть охарактеризована как история промежутка времени от практического открытия превращения механического движения в теплоту до от­крытия превращения теплоты в механическое движение.

У г-на Дюринга история, конечно, трактуется иначе. В качестве истории заблуждений, не­вежества и грубости, насилия и порабощения она составляет в общем для философии дейст­вительности довольно отталкивающий предмет; в частности же она распадается на два больших отдела, а именно: 1) от равного самому себе состояния материи до французской ре­волюции и 2) от французской революции до г-на Дюринга. При этом

XIX век остается «еще реакционным по своему существу, а в умственном отношении он даже более реак­ционен» (!), «чем XVIII век», хотя он носит уже в своем лоне социализм, а тем самым и «зародыш более гран­диозного преобразования, чем то, которое придумали» (!) «предтечи и герои французской революции».

Презрение философии действительности ко всей прошлой истории оправдывается сле­дующим образом:

«Те немногие тысячелетия, для которых возможна, благодаря письменным памятникам, историческая рет­роспекция, не имеют большого значения вместе с созданным ими доныне строем человечества, если подумать о ряде грядущих тысячелетий... Человеческий род как целое еще очень молод, и если когда-нибудь научная рет­роспекция будет оперировать не тысячами, а десятками тысяч лет, то духовно незрелое, младенческое состоя­ние наших учреждений будет иметь бесспорное значение само собой разумеющуюся предпосылку относитель­но нашего времени, расцениваемого тогда как седая древность».

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 118

Не останавливаясь на действительно «самобытном языковом строе» последней фразы, мы сделаем только два замечания. Во-первых, эта «седая древность» при всех обстоятельствах останется для всех будущих поколений необычайно интересной эпохой, потому что она об­разует основу всего позднейшего более высокого развития, потому что она имеет своим ис­ходным пунктом выделение человека из животного царства, а своим содержанием — пре­одоление таких трудностей, которые никогда уже не встретятся будущим ассоциированным людям. Во-вторых, по сравнению с этой седой древностью будущие исторические периоды, избавленные от этих трудностей и препятствии, обещают небывалый научный, технический и общественный прогресс; и было бы во всяком случае чрезвычайно странно — выбирать конец этой седой древности в качестве подходящего момента для того, чтобы делать настав­ления грядущим тысячелетиям, пользуясь окончательными истинами в последней инстан­ции, неизменными истинами и проникающими до корней концепциями, открытыми на осно­ве духовно незрелого, младенческого состояния нашего столь «отсталого» и «ретроградно­го» века. В самом деле, надо быть Рихардом Вагнером в философии, только без его таланта, чтобы не видеть, что все презрительные выпады, направленные против всего предшествую­щего исторического развития, имеют прямое отношение также и к его якобы последнему ре­зультату — к так называемой философии действительности.

Один из характернейших образцов новой, проникающей до корней науки представляет собой раздел, трактующий об индивидуализации и о повышении ценности жизни. Здесь на протяжении целых трех глав пенится и бурлит неудержимым потоком оракулоподобная ба­нальность. К сожалению, мы вынуждены ограничиться несколькими короткими выдержка­ми.

«Более глубокая сущность всякого ощущения, а вместе с тем всяких субъективных форм жизни основывает­ся на разности состояний... Но для полной» (!) «жизни можно и без дальнейших пояснений» (!) «доказать, что не застойное положение, а переход от одного жизненного положения к другому есть то, благодаря нему повы­шается чувство жизни и развиваются возбуждения, имеющие решающее значение... Приблизительно равное самому себе, так сказать, инертное состояние, как бы находящееся в одном и том же положении равновесия, — каков бы ни был его характер, — не имеет большого значения для испробования бытия... Привычка и, так сказать, вживание в подобное состояние превращают это состояние в нечто совершенно безразличное и ин­дифферентное, в нечто такое, что не особенно отличается от состояния смерти. В лучшем случае сюда прибав­ляется еще, как своего рода отрицательное жизненное проявление, страдание от скуки... В застоявшейся жизни гаснет для инди-

___________________ ГЛ. XI: МОРАЛЬ И ПРАВО. СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ_______________ 119

видов и народов всякая страсть и всякий интерес к бытию. Но только исходя из нашего закона разности можно объяснить все эти явления».

Просто невероятно, с какой быстротой г-н Дюринг фабрикует свои своеобразные в самой основе выводы. Только что было переведено на язык философии действительности то общее место, что длительное раздражение одного и того же нерва, или продление одного и того же раздражения, утомляет всякий нерв и всякую нервную систему и что, следовательно, в нор­мальном состоянии должны иметь место перерыв и смена нервных раздражений (факт, о ко­тором уже издавна можно прочесть в любом учебнике физиологии и который известен каж­дому филистеру по собственному опыту). Но не успел г-н Дюринг облечь эту старую-престарую банальность в таинственную форму утверждения, что «более глубокая сущность всякого ощущения основывается на разности состояний», — как эта банальность уже пре­вратилась в «наш закон разности». И этот закон разности, по словам г-на Дюринга, делает «вполне объяснимым» целый ряд явлений, представляющих собой опять-таки только иллю­страции и примеры приятности смены ощущений, — что не требует никакого объяснения даже для ординарнейшего филистерского рассудка и ни на волос не становится более ясным от ссылки на мнимый закон разности.

Но этим проникающий до корней характер «нашего закона разности» далеко еще не ис­черпан.

«Смена возрастов жизни и наступление связанных с ними изменений жизненных условий доставляют весь­ма удобный пример для наглядного уяснения нашего принципа разности. Дитя, мальчик, юноша и муж узнают о силе своего чувства жизни в каждый данный момент не столько благодаря фиксированным уже состояниям, в которых они пребывают, сколько благодаря эпохам перехода от одного состояния к другому»,

Но это еще не все:

«Наш закон разности может получить еще более отдаленное применение, если принять в расчет тот факт, что повторение уже испробованного или сделанного не имеет для нас ничего привлекательного».

А теперь уже читатель сам может представить себе весь тот оракульский вздор, исходным пунктом для которого служат глубокие и до корней проникающие положения вроде приве­денных. И, разумеется, г-н Дюринг вправе с торжеством воскликнуть в конце своей книги:

«Для оценки и повышения ценности жизни закон разности приобрел решающее значение как теоретически, так и практически!»

Он имеет подобное же значение и для оценки г-ном Дюрингом духовной ценности своей публики: г-н Дюринг полагает,

___________________________ «АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ______________________ 120

должно быть, что эта публика состоит из одних только ослов или филистеров.

Далее нам рекомендуются следующие в высшей степени практические правила жизни:

«Средства для поддержания общего интереса к жизни» (прекрасная задача для филистеров и тех, которые хотят стать таковыми!) «состоят в том, чтобы дать отдельным, так сказать элементарным интересам, из кото­рых слагается целое, развиваться или сменять друг друга сообразно естественным мерам времени. Точно так же и одновременно, для одного и того же состояния, нужно постепенную заменимость низших и легче удовлетво­ряемых возбуждений высшими и более продолжительно действующими возбуждениями использовать таким образом, чтобы избежать возникновения лишенных всякого интереса пробелов. Кроме того, надо стараться не накоплять произвольно и не форсировать напряжений, возникающих естественным образом или при нормаль­ном ходе общественного существования, равно как не давать им удовлетворения уже при самом слабом возбу­ждении, что представляет собой противоположное извращение и препятствует возникновению способной к наслаждению потребности. Сохранение естественного ритма является здесь, как и в других случаях, предпо­сылкой гармонического и привлекательного движения. Не следует также ставить себе неразрешимую задачу — пытаться продлить возбуждение, создаваемое каким-либо положением, за пределы времени, отмеренного при­родой или обстоятельствами», и т. д.

Если бы какой-нибудь простак захотел воспользоваться, как правилом для «испробования жизни», этими торжественными филистерскими прорицаниями педанта, мудрствующего над самыми пресными пошлостями, то ему, конечно, не пришлось бы жаловаться на «лишенные всякого интереса пробелы». Ему пришлось бы все свое время тратить на надлежащую подго­товку наслаждений и их упорядочение, так что для самих наслаждений у него не осталось бы ни одной свободной минуты.

Мы должны, по г-ну Дюрингу, испробовать жизнь, всю полноту жизни. Только две вещи запрещает нам г-н Дюринг:

во-первых, «нечистоплотность, связанную с привычкой к табаку», и, во-вторых, напитки и яства, «вызы­вающие противное возбуждение или обладающие вообще такими свойствами, которые делают их предосуди­тельными для более тонкого чувства».

Но так как г-н Дюринг в своем «Курсе политической экономии» поет дифирамбы виноку­рению, то водку он уж никак не может подразумевать под этими напитками; мы, следова­тельно, вынуждены заключить, что его запрет распространяется только на вино и пиво. Ему остается еще запретить и мясо, и тогда он поднимет философию действительности на ту же высоту, на которой подвизался с таким успехом блаженной памяти Густав Струве, — на вы­соту чистого ребячества.

___________________ ГЛ. XI: МОРАЛЬ И ПРАВО. СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ_______________ 121

Впрочем, по отношению к спиртным напиткам г-н Дюринг мог бы проявить несколько больший либерализм. Человек, который, по собственному признанию, все еще не может най­ти моста от статического к динамическому, имеет все основания судить снисходительно, ко­гда какой-нибудь горемыка слишком основательно прикладывается к рюмочке и вследствие этого столь же тщетно пытается найти потом мост от динамического к статическому.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ I: ФИЛОСОФИЯ_______________________ 122

XII. ДИАЛЕКТИКА. КОЛИЧЕСТВО И КАЧЕСТВО

«Первое и важнейшее положение об основных логических свойствах бытия касается исключения противо­речия. Противоречивое представляет собой такую категорию, которая может относиться только к комбинации мыслей, но никак не к действительности. В вещах нет никаких противоречий, или, иными словами, противоре­чие, полагаемое реальным, само является верхом бессмыслицы... Антагонизм сил, действующих друг против друга в противоположных направлениях, составляет даже основную форму всякой деятельности в бытии мира и его существ. Однако это противоборство в направлениях сил элементов и индивидов даже в отдаленнейшей мере не совпадает с абсурдной идеей о противоречиях... Здесь мы можем удовольствоваться тем, что, дав ясное понятие о действительной абсурдности реального противоречия, мы рассеяли туманы, поднимающиеся обычно из мнимых таинств логики, и показали бесполезность того фимиама, который кое-где воскуривали в честь весьма грубо вытесанного деревянного божка диалектики противоречия, подсовываемого на место антагони­стической мировой схематики».

Вот приблизительно все, что говорится о диалектике в «Курсе философии». Зато в «Кри­тической истории» расправа над диалектикой противоречия, а вместе с ней — особенно над Гегелем, совершается совсем по-иному.

«Противоречивое по гегелевской логике — или, вернее, учению о логосе — существует не просто в мышле­нии, которое по самой своей природе не может быть представлено иначе, как субъективным и сознательным: противоречие существует в самих вещах и процессах объективно и может быть обнаружено, так сказать, в те­лесной форме; таким образом, бессмыслица перестает быть невозможной комбинацией мыслей, а становится фактической силой: Действительное бытие абсурдного — таков первый член символа веры гегелевского един­ства логики и нелогики... Чем противоречивее, тем истиннее, или, иными словами, чем абсурднее, тем более заслуживает веры: именно это правило, — даже не вновь открытое, а просто заимствованное из теологии от­кровения и мистики, — выражает в обнаженном виде так называемый диалектический принцип».

Мысль, содержащаяся в обоих приведенных местах, сводится к положению, что противо­речие = бессмыслице и что поэтому оно не может существовать в действительном мире.

______________________ ГЛ. XII: ДИАЛЕКТИКА. КОЛИЧЕСТВО И КАЧЕСТВО__________________ 123

Поиск по сайту: