ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ

I

Предлагаемая работа отнюдь не есть плод какого-либо «внутреннего побуждения». На­против.

Когда три года тому назад г-н Дюринг, в качестве адепта социализма и одновременно его реформатора, внезапно бросил вызов своему веку², мои друзья в Германии стали обращаться ко мне с настойчивой просьбой, чтобы я критически осветил эту новую социалистическую теорию в тогдашнем центральном органе социал-демократической партии — «Volksstaat»3. Они считали это крайне необходимым, чтобы не дать столь молодой еще и только что окон­чательно объединившейся партии нового повода к сектантскому расколу и к замешательству. Они могли лучше, чем я, судить о положении дел в Германии; я был обязан, следовательно, им верить. К тому же обнаружилось, что новообращенный был принят одной частью социа­листической печати с сердечностью, которая, правда, относилась только к доброй воле г-на Дюринга, но в то же время давала основания думать, что эта часть партийной печати, именно ввиду доброй воли г-на Дюринга, готова добровольно принять на веру заодно и дю-ринговскую доктрину. Нашлись даже люди, которые уже собирались распространять эту доктрину в популярной форме среди рабочих. И, наконец, г-н Дюринг и его маленькая секта пустили в ход все ухищрения рекламы и интриги, чтобы принудить «Volksstaat» занять ре­шительную позицию по отношению к выступившему с такими громадными претензиями но­вому учению.

Несмотря на все это, прошел целый год, пока я смог решиться отложить в сторону другие работы и приняться за этот кислый

«АНТИ-ДЮРИНГ»

плод. А плод этот был такого свойства, что, отведав его, пришлось поневоле съесть его це­ликом. К тому же он был не только очень кислый, но и изрядной величины. Новая социали­стическая теория выступила как конечный практический результат некоторой новой фило­софской системы. Нужно было поэтому исследовать ее во внутренней связи этой системы, а вместе с тем подвергнуть разбору и самоё эту систему. Нужно было последовать за г-ном Дюрингом в ту обширную область, где он толкует о всех возможных вещах и еще кое о чем сверх того. Так возник ряд статей, которые печатались с начала 1877 г. в лейпцигском «Vo­rwarts», преемнике газеты «Volksstaat», и предлагаются здесь в связном виде.

Таким образом, характер самого предмета принудил критику к такой обстоятельности, ко­торая крайне непропорциональна научному содержанию этого предмета, т. е. содержанию дюринговских сочинений. Впрочем, еще два других соображения могут оправдать эту об­стоятельность. С одной стороны, она дала мне возможность в положительной форме развить в весьма различных затрагиваемых здесь областях знания мое понимание вопросов, имею­щих в настоящее время общий научный или практический интерес. Это имело место в каж­дой отдельной главе, и как бы мало это сочинение ни преследовало цель противопоставить «системе» г-на Дюринга другую систему, все же, надо надеяться, от читателя не ускользнет внутренняя связь в выдвинутых мной воззрениях. У меня уже теперь имеется достаточно до­казательств, что в этом отношении мой труд оказался не совсем бесплодным.

С другой стороны, «системосозидающий» г-н Дюринг не представляет собой единичного явления в современной немецкой действительности. С некоторых пор системы космогонии и натурфилософии вообще, системы политики, политической экономии и т. д. растут в Герма­нии, как грибы после дождя. Самый ничтожный доктор философии, даже студиоз, не возь­мется за что-либо меньшее, чем создание целой «системы». Подобно тому как в современ­ном государстве предполагается, что каждый гражданин способен судить обо всех тех во­просах, по которым ему приходится подавать свой голос; подобно тому как в политической экономии исходят из предположения, что каждый потребитель является основательным зна­током всех тех товаров, которые ему приходится покупать для своего жизненного обихода, — подобно этому теперь считается, что и в науке следует придерживаться такого же предпо­ложения. Свобода науки понимается как право человека писать обо всем, чего он не изучал, и выдавать это за единственный строго

ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ

научный метод. А г-н Дюринг представляет собой один из характернейших типов этой раз­вязной псевдонауки, которая в наши дни в Германии повсюду лезет на передний план и все заглушает грохотом своего высокопарного пустозвонства. Высокопарное пустозвонство в поэзии, в философии, в политике, в политической экономии, в истории, высокопарное пусто­звонство с кафедры и трибуны, высокопарное пустозвонство везде, высокопарное пусто­звонство с претензией на превосходство и глубокомыслие, в отличие от простого, плоско­вульгарного пустозвонства других наций, высокопарное пустозвонство как характернейший и наиболее массовый продукт немецкой интеллектуальной индустрии, с девизом: «дешево, да гнило», — совсем как другие немецкие фабрикаты, рядом с которыми оно, к сожалению, не было представлено в Филадельфии4. Даже немецкий социализм — особенно со времени благого примера, поданного г-ном Дюрингом, — весьма усердно промышляет в наши дни высокопарным пустозвонством и выдвигает разных субъектов, кичащихся «наукой», в об­ласти которой они «действительно так ничему и не научились»5. Мы имеем здесь дело с дет­ской болезнью, которая свидетельствует о начинающемся переходе немецкого студиоза на сторону социал-демократии и неотделима от этого процесса, но наши рабочие при своей за­мечательно здоровой натуре несомненно ее преодолеют.

Не по моей вине я вынужден был следовать за г-ном Дюрингом в такие области, где в лучшем случае я могу выступать лишь в качестве дилетанта. В таких случаях я по большей части ограничивался тем, что противопоставлял ложным или сомнительным утверждениям моего противника верные и неоспоримые факты. Так я поступал в юридической области и в некоторых вопросах естествознания. В других случаях дело шло об общих воззрениях, отно­сящихся к теоретическому естествознанию, следовательно, дело шло о той сфере, в которой и специалисту-естествоиспытателю приходится выходить за рамки своей специальности и переходить в смежные области, где он, по признанию г-на Вирхова, является таким же «по­лузнайкой»⁶, как и мы, прочие смертные. Надеюсь, что и мне будет оказано то снисхождение в отношении небольших неточностей и неловкостей в выражениях, которое в таких случаях оказывают друг другу представители различных специальностей.

Когда я заканчивал это предисловие, мне попалось на глаза составленное г-ном Дюрингом объявление книгоиздательства о выходе в свет нового «руководящего» сочинения г-на Дюринга «Новые основные законы рациональной физики и химии». Вполне сознавая недостаточность своих знаний в области

«АНТИ-ДЮРИНГ»

физики и химии, я все же думаю, что знаю достаточно нашего г-на Дюринга, и потому, даже не видя названного сочинения, могу предсказать, что установленные в нем законы физики и химии по своей несуразности или тривиальности достойны того, чтобы занять место рядом с прежними законами политической экономии, мировой схематики и т. д., открытыми г-ном Дюрингом и разобранными в моем сочинении, и что сконструированный г-ном Дюрингом ригометр, или инструмент для измерения очень низких температур, послужит не для измере­ния температур, высоких или низких, а единственно только для измерения невежественной заносчивости г-на Дюринга. Лондон, 11 июня 1878 г.

II

Для меня явилось неожиданностью, что настоящее сочинение должно выйти новым изда­нием. Объект его критики в настоящее время уже почти забыт; само оно не только печата­лось частями для многих тысяч читателей в лейпцигском «Vorwarts» за 1877 и 1878 гг., но появилось и отдельным изданием в большом количестве экземпляров. Кого же еще может интересовать то, что я писал несколько лет назад о г-не Дюринге?

В первую очередь я обязан этим, надо полагать, тому обстоятельству, что это произведе­ние было тотчас после издания исключительного закона против социалистов7 запрещено в Германской империи, как и почти все другие мои работы, находившиеся тогда еще в обра­щении. Для всякого, кто не закоснел окончательно в наследственных бюрократических предрассудках стран Священного союза⁸, было ясно, каков будет результат этой меры: двой­ной и тройной сбыт запрещенных книг, выставляющий напоказ бессилие берлинских господ, которые, издавая запрещения, не могут провести их в жизнь. В самом деле, благодаря лю­безности имперского правительства мои небольшие работы появляются в большем количе­стве изданий, чем я могу осилить; у меня нет времени просматривать как следует их текст, и я вынужден большей частью просто перепечатывать их.

К этому присоединяется, однако, еще и другое обстоятельство. Подвергаемая здесь кри­тике «система» г-на Дюринга охватывает очень широкую теоретическую область, и это вы­нудило и меня следовать за ним повсюду и противопоставлять его взглядам свои собствен­ные. Отрицательная критика стала благодаря этому положительной; полемика превратилась в более или менее связное изложение диалектического метода и коммунистического миро­воззрения, представляемых Марксом

ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ

и мной, — изложение, охватывающее довольно много областей знания. Это наше миропони­мание, впервые выступившее перед миром в «Нищете философии» Маркса и в «Коммуни­стическом манифесте», пережило более чем двадцатилетний инкубационный период, пока с появлением «Капитала» оно не стало захватывать с возрастающей быстротой все более и бо­лее широкие круги9. В настоящее время оно вызывает к себе большое внимание и имеет по­следователей не только в Европе, но и далеко за ее пределами, во всех странах, где, с одной стороны, имеются пролетарии, а с другой — бесстрашные ученые-теоретики. Таким обра­зом, существует, по-видимому, публика, интересующаяся существом дела настолько, чтобы ради положительного содержания книги примириться с полемикой против дюринговских положений, которая теперь стала уже во многих отношениях беспредметной.

Замечу мимоходом, что так как излагаемое в настоящей книге миропонимание в значи­тельнейшей своей части было обосновано и развито Марксом и только в самой незначитель­ной части мной, то для нас было чем-то само собой разумеющимся, что это мое сочинение не могло появиться без его ведома. Я прочел ему всю рукопись перед тем, как отдать ее в пе­чать, а десятая глава отдела, трактующего о политической экономии («Из «Критической ис­тории»»), написана Марксом, и только по внешним соображениям мне пришлось, к сожале­нию, несколько сократить ее. Таков уж был издавна наш обычай: помогать друг другу в спе­циальных областях.

Настоящее новое издание представляет собой, за исключением одной главы, перепечатку — в неизмененном виде — первого издания. С одной стороны, у меня не было времени для основательного пересмотра его, как бы я сам ни желал изменить кое-что в изложении. Дело в том, что на мне лежит долг подготовить к печати оставшиеся рукописи Маркса, а это гораздо важнее, чем все прочее. Кроме того, совесть моя восстает против каких-либо изменений тек­ста. Сочинение мое — полемическое, и я считаю, что по отношению к своему противнику я обязан не исправлять ничего там, где он ничего не может исправить. Я мог бы только пре­тендовать на право выступить с возражениями на ответ г-на Дюринга. Но я не читал и без особой надобности не стану читать того, что г-н Дюринг писал по поводу моей полемики: теоретические счеты с ним я покончил. К тому же я тем более должен соблюдать по отноше­нию к нему все правила чести, принятые в литературной борьбе, что после начала публико­вания моей работы Берлинский университет поступил с ним постыдно несправедливо. Прав­да,

«АНТИ-ДЮРИНГ»__________________________________ IO

университет был за эта достаточно наказан. Университет, который идет на то, чтобы, при из­вестных всем обстоятельствах, лишить г-на Дюринга свободы преподавания, не вправе удивляться, если ему, при столь же известных всем обстоятельствах, навязывают г-на Швенингера¹⁰.

Единственная глава, в которой я позволил себе сделать добавления пояснительного харак­тера, это вторая глава третьего отдела: «Очерк теории». Здесь, где речь идет исключительно об изложении одного из основных пунктов защищаемого мной воззрения, мой противник не может сетовать на меня за то, что я старался писать более популярно и делал кое-какие до­полнения. К тому же для этого имелся и внешний повод. Три главы книги (первую главу «Введения» и первую и вторую главы третьего отдела) я переработал в самостоятельную брошюру для моего друга Лафарга, с тем чтобы издать ее во французском переводе, и после того как французское издание послужило основой для итальянского и польского, я выпустил немецкое издание под названием «Развитие социализма от утопии к науке». Эта брошюра в течение нескольких месяцев выдержала три издания и появилась также в русском и датском переводах¹¹. Во всех этих изданиях дополнена была только указанная выше глава, и с моей стороны было бы педантизмом при новом издании оригинала связывать себя первоначаль­ным текстом, раз существует позднейший текст его, ставший международным.

То, что мне хотелось бы еще изменить, относится главным образом к двум пунктам. Во-первых, к первобытной истории человечества, ключ к пониманию которой Морган дал нам

1 9

только в 1877 году12. Но так как с тех пор я имел случай в своей книге «Происхождение се­мьи, частной собственности и государства» (Цюрих, 1884)13 использовать ставший мне дос­тупным за это время материал, то достаточно будет указания на эту более позднюю работу.

А во-вторых, мне хотелось бы изменить ту часть, которая трактует о теоретическом есте­ствознании. Здесь много неуклюжего в изложении, и кое-что можно было бы выразить в на­стоящее время более ясно и определенно. И если я не считаю себя вправе вносить в данном случае улучшения, то именно поэтому я обязан подвергнуть здесь критике самого себя.

Маркс и я были едва ли не единственными людьми, которые спасли из немецкой идеали­стической философии сознательную диалектику и перевели ее в материалистическое пони­мание природы и истории. Но для диалектического и вместе с тем материалистического по­нимания природы необходимо знаком-

_____________________________ ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ__________________________ П

ство с математикой и естествознанием. Маркс был основательным знатоком математики, но естественными науками мы могли заниматься только нерегулярно, урывками, спорадически. Поэтому, когда я, покинув коммерческое дело и переселившись в Лондон14, приобрел необ­ходимый для этого досуг, то, насколько это для меня было возможно, подверг себя в области математики и естествознания процессу полного «линяния», как выражается Либих15, и в те­чение восьми лет затратил на это большую часть своего времени. Как раз в самый разгар это­го процесса линяния мне пришлось заняться так называемой натурфилософией г-на Дюринга. Поэтому, если мне иной раз не удается подобрать надлежащее техническое выражение и если я вообще несколько неповоротлив в области теоретического естествозна­ния, то это вполне естественно. Но, с другой стороны, сознание того, что я еще недостаточно овладел материалом, сделало меня осторожным; никому не удастся найти у меня действи­тельных прегрешений против известных в то время фактов, а также и неправильностей в из­ложении принятых в то время теорий. В этом отношении только один непризнанный вели­кий математик письменно жаловался Марксу, будто я дерзновенно затронул честь л/—1.

Само собой разумеется, что при этом моем подытоживании достижений математики и ес­тественных наук дело шло о том, чтобы и на частностях убедиться в той истине, которая в общем не вызывала у меня никаких сомнений, а именно, что в природе сквозь хаос бесчис­ленных изменений прокладывают себе путь те же диалектические законы движения, которые и в истории господствуют над кажущейся случайностью событий, — те самые законы, кото­рые, проходя красной нитью и через историю развития человеческого мышления, постепен­но доходят до сознания мыслящих людей. Законы эти были впервые развиты всеобъемлю­щим образом, но в мистифицированной форме, Гегелем. И одним из наших стремлений было извлечь их из этой мистической формы и ясно представить во всей их простоте и всеобщно­сти. Само собой разумеется, что старая натурфилософия, — как бы много действительно хо­рошего в ней ни было и сколько бы плодотворных зачатков она ни содержала*, —

Гораздо легче вместе со скудоумной посредственностью, на манер Карла Фогта, обрушиваться на старую натурфилософию, чем оценить ее историческое значение. Она содержит много нелепостей и фантастики, но не больше, чем современные ей нефилософские теории естествоиспытателей-эмпириков, а что она содержит также и много осмысленного и разумного, это начинают понимать с тех пор, как стала распространяться теория раз­вития. Так, Геккель с полным правом признал заслуги Тревирануса и Окена¹⁷. Окен в своей концепции первич­ной слизи первичного пузырька выставляет в качестве постулата биологии то, что было потом действительно

«АНТИ-ДЮРИНГ»__________________________________ 12

не могла нас удовлетворить. Как это более подробно показывается в настоящей книге, на­турфилософия, особенно в ее гегелевской форме, грешила в том отношении, что она не при­знавала у природы никакого развития во времени, никакого следования «одного за другим», а признавала только сосуществование «одного рядом с другим». Такой взгляд коренился, с одной стороны, в самой системе Гегеля, которая приписывала прогрессивное историческое развитие только «духу», с другой же стороны — в тогдашнем общем состоянии естествен­ных наук. Таким образом, Гегель в этом случае оказался значительно позади Канта, который своей небулярной теорией уже выдвинул положение о возникновении солнечной системы, а открытием замедляющего влияния морских приливов на вращение Земли указал на неизбеж­ную гибель этой системы19. Наконец, для меня дело могло идти не о том, чтобы внести диа­лектические законы в природу извне, а о том, чтобы отыскать их в ней и вывести их из нее.

Однако выполнить это систематически и в каждой отдельной области представляет ги­гантский труд. Дело не только в том, что подлежащая овладению область почти необъятна, но и в том, что само естествознание во всей этой области охвачено столь грандиозным про­цессом радикального преобразования, что за ним едва может уследить даже тот, кто распола­гает для этого всем своим свободным временем. Между тем, с тех пор, как умер Карл Маркс, все мое время было поглощено более настоятельными обязанностями, и я должен был по­этому прервать свою работу в области естествознания. В данный момент я вынужден огра­ничиться набросками, содержащимися в предлагаемой работе, и ждать в будущем случая, который позволил бы мне

открыто как протоплазма и клетка. Что касается специально Гегеля, то он во многих отношениях стоит гораздо выше современных ему эмпириков, которые думали, что объяснили все необъясненные еще явления, подставив под них какую-нибудь силу — силу тяжести, плавательную силу, электрическую контактную силу и т. д., или же. где это никак не подходило, какое-нибудь неизвестное вещество: световое, тепловое, электрическое и т. д. Эти воображаемые вещества теперь можно считать устраненными, но та спекуляция силами, против которой боролся Гегель, появляется как забавный призрак, например, еще в 1869 г. в инсбрукской речи Гельмгольца (Гельмгольц, «Популярные лекции», выпуск II, 1871, стр. 190)¹⁸. В противовес унаследованному от французов XVIII века обожествлению Ньютона, которого Англия осыпала почестями и богатством, Гегель указывал, что Кеплер, которому Германия дала умереть с голоду, является настоящим основателем современной механики небесных тел и что ньютоновский закон тяготения уже содержится во всех трех законах Кеплера, а в третьем даже выражен вполне определенно. То, что Гегель в своей «Философии природы», § 270 и добавления (Сочи­нения Гегеля, т. VII, 1842, стр. 98 и 113—115), доказывает несколькими простыми уравнениями, мы находим снова, как результат новейшей математической механики, у Густава Кирхгофа («Лекции по математической физике», 2-е издание, Лейпциг, 1877, стр. 10) и по существу — в той же, впервые развитой Гегелем, простой математической форме. Натурфилософы находятся в таком же отношении к сознательно-диалектическому ес­тествознанию, в каком утописты находятся к современному коммунизму.

_____________________________ ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ__________________________ 13

собрать и опубликовать добытые результаты, — быть может, вместе с оставшимися после Маркса рукописями по математике, имеющими в высшей степени важное значение20.

Но может статься, что прогресс теоретического естествознания сделает мой труд, в боль­шей его части или целиком, излишним, так как революция, к которой теоретическое естест­вознание вынуждается простой необходимостью систематизировать массу накопляющихся чисто эмпирических открытий, должна даже самого упрямого эмпирика все более и более подводить к осознанию диалектического характера процессов природы. Прежние неизмен­ные противоположности и резкие, непереходимые разграничительные линии все более и бо­лее исчезают. С тех пор, как было достигнуто сжижение последних «истинных» газов, как было установлено, что тело может быть приведено в такое состояние, в котором капельно­жидкая и газообразная формы неразличимы, — агрегатные состояния потеряли последний остаток своего прежнего абсолютного характера21. Когда кинетической теорией газов было установлено, что в совершенных газах квадраты скоростей, с которыми движутся отдельные газовые молекулы, обратно пропорциональны, при одинаковой температуре, молекулярному весу, — теплота тоже перешла прямо в разряд таких форм движения, которые поддаются из­мерению непосредственно как формы движения. Если еще десять лет тому назад новооткры­тый великий основной закон движения понимался лишь как закон сохранения энергии, лишь как выражение того, что движение не может быть уничтожено и создано, т. е. понимался только с количественной стороны, то это узкое, отрицательное выражение все более вытес­няется положительным выражением в виде закона превращения энергии, где впервые всту­пает в свои права качественное содержание процесса и стирается последнее воспоминание о внемировом творце. Теперь уже не нужно проповедовать как нечто новое, что количество движения (так называемой энергии) не изменяется, когда оно из кинетической энергии (так называемой механической силы) превращается в электричество, теплоту, потенциальную энергию положения и т. д., и обратно; мысль эта служит добытой раз навсегда основой го­раздо более содержательного отныне исследования самого процесса превращения, того ве­ликого основного процесса, в познании которого находит свое обобщение все познание при­роды. А с тех пор, как биологию стали разрабатывать в свете эволюционной теории, в облас­ти органической природы также начали исчезать одна за другой застывшие разграничитель­ные линии классификации; с каждым днем множатся почти не поддающиеся классификации

«АНТИ-ДЮРИНГ»__________________________________ 14

промежуточные звенья, более точное исследование перебрасывает организмы из одного класса в другой, и отличительные признаки, ставшие почти символом веры, теряют свое без­условное значение: мы знаем теперь, что существуют млекопитающие, кладущие яйца, и ес­ли подтвердится сообщение, то существуют и птицы, ходящие на четырех ногах22. Если уже много лет назад Вирхов вынужден был вследствие открытия клетки разложить единство жи­вотного индивида на федерацию клеточных государств, — что имело скорее прогрессист­ский, чем естественнонаучный и диалектический характер²³, — то понятие животной (а сле­довательно, и человеческой) индивидуальности становится еще гораздо более сложным в ре­зультате открытия белых кровяных клеток, амебообразно передвигающихся в организме высших животных. Между тем именно эти, считавшиеся непримиримыми и неразрешимы­ми, полярные противоположности, эти насильственно фиксированные разграничительные линии и отличительные признаки классов и придавали современному теоретическому есте­ствознанию его ограниченно-метафизический характер. Центральным пунктом диалектиче­ского понимания природы является уразумение того, что эти противоположности и разли­чия, хотя и существуют в природе, но имеют только относительное значение, и что, напро­тив, их воображаемая неподвижность и абсолютное значение привнесены в природу только нашей рефлексией. К диалектическому пониманию природы можно прийти, будучи вынуж­денным к этому накопляющимися фактами естествознания; но его можно легче достигнуть, если к диалектическому характеру этих фактов подойти с пониманием законов диалектиче­ского мышления. Во всяком случае естествознание подвинулось настолько, что оно не может уже избежать диалектического обобщения. Но оно облегчит себе этот процесс, если не будет забывать, что результаты, в которых обобщаются данные его опыта, суть понятия и что ис­кусство оперировать понятиями не есть нечто врожденное и не дается вместе с обыденным, повседневным сознанием, а требует действительного мышления, которое тоже имеет за со­бой долгую эмпирическую историю, столь же длительную, как и история эмпирического ис­следования природы. Когда естествознание научится усваивать результаты, достигнутые развитием философии в течение двух с половиной тысячелетий, оно именно благодаря этому избавится, с одной стороны, от всякой особой, вне его и над ним стоящей натурфилософии, с другой — от своего собственного, унаследованного от английского эмпиризма, ограничен­ного метода мышления. Лондон, 23 сентября 1885 г.

ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ_________________________ 15

III

Настоящее новое издание, за исключением некоторых очень незначительных стилистиче­ских изменений, является перепечаткой предыдущего. Только в одной главе, десятой главе второго отдела («Из «Критической истории»»), я позволил себе сделать существенные до­бавления, исходя из следующих соображений.

Как уже упомянуто в предисловии ко второму изданию, все существенное в этой главе принадлежит Марксу. В ее первой редакции, предназначенной для газетной статьи, я вынуж­ден был значительно сократить рукопись Маркса и как раз в тех частях, где критика дюрин-говских положений отступает на задний план по сравнению с изложением собственных взглядов Маркса в области истории политической экономии. Между тем именно эта часть рукописи еще и в настоящее время представляет величайший и непреходящий интерес. Я считаю своим долгом привести как можно более полно и дословно те рассуждения Маркса, в которых он отводит таким людям, как Петти, Норс, Локк, Юм, подобающее им место в про­цессе возникновения классической политической экономии; еще более необходимым я счи­таю привести данное Марксом объяснение «Экономической таблицы» Кенэ, этой загадки сфинкса, которая оставалась неразрешимой для всей современной политической экономии. Напротив, то, что относилось исключительно к произведениям г-на Дюринга, я опустил, на­сколько это было возможно без нарушения общей связи изложения.

В заключение я могу выразить свое полное удовлетворение по поводу того, что взгляды, отстаиваемые в настоящем сочинении, получили со времени предыдущего его издания ши­рокое распространение в общественном сознании научных кругов и рабочего класса — и притом во всех цивилизованных странах мира. Лондон, 23 мая 1894 г.

Ф. Энгельс

ВВЕДЕНИЕ

Поиск по сайту: