Глава четвертая 2 страница. Каждый раз, когда врач совершал обход, я заводил речь о выписке

Каждый раз, когда врач совершал обход, я заводил речь о выписке. Объяснял, что чувствую себя хорошо, пора в часть. Доктор что-то бормотал, ощупывал меня, слушал сердце, легкие.

Наконец сказал: [18]

— Ну, батенька мой, довольно! От нашего халата вы отныне свободны.

Я готов был обнять этого тихого, доброго человека, но не решился: неудобно как-то, и, лишь тепло поблагодарив доктора за заботу о моем здоровье, поспешил получить свою одежду.

И вот на мне снова военная форма.

5.

Игорь встретил меня радостной вестью:

— Завтра полк перелетает на боевой аэродром, ближе к линии фронта!

Но вместе с радостью ко мне пришла и тревога: ведь я за дни болезни отстал от товарищей, теперь меня могут и не взять.

Утром представился командиру. Он спешил, поздоровался и больше ничего не сказал. Вижу, летчики готовятся к перелету.

И вдруг через час-полтора:

— Товарищ Недбайло! Вы останетесь пока что в Котельниково.

Что еще командир говорил — я уже не слыхал. В голове гудело, как многократное эхо: «Вы останетесь!.. Вы останетесь!..» Я чуть было не разрыдался от горькой обиды. Было как-то совестно и больно.

К полудню аэродром опустел, если не считать оставшихся на нем пяти неисправных самолетов. Кроме меня были оставлены Семейко и Егорышев: у одного не ладилось со взлетом, у другого «хромала» техника пилотирования. Улетели и не все авиаспециалисты. Оставлен был Тараканов.

— Что приуныли, молодцы? — утешал он нас. — Выше головы! Вот возьмем и создадим свой полк. Так уж и быть — командиром стану я. Заместителем назначаю младшего лейтенанта Недбайло, Семейко — штурманом. Ну, а ты, Егорышев, будешь наш подчиненный. Договорились?

Тараканов продолжал балагурить, но поднять наше настроение ему так и не удалось.

Прошла неделя, потом еще одна — в тоске по друзьям, по полетам. Встречаю как-то Тараканова. Улыбается. Видно, чему-то несказанно рад. [19]

— Лечу с Болдырихиным за новыми самолетами на завод!

Оказывается, к нам в Котельниково прибыл заместитель командира дивизии полковник Болдырихин. С ним — пять летчиков.

«Что придумать, как быть?» — забеспокоился я.

Догоняю Тараканова.

— Николай, будь другом: замолви словечко — пусть и меня возьмет!.. Я справлюсь, даю слово — не подведу! Вся надежда на тебя...

Сначала Тараканов засмеялся. Потом подумал и сказал:

— Ладно, идем!

У крыльца дома, где разместился Болдырихин, Николай вдруг остановился.

— Нет, не пойду я, Анатолий. Не могу!..

— Эх, ты! — рассердился я, взбежал на крыльцо и постучал.

— Пожалуйста, входите! — послышалось за дверью. Я вошел в просторную комнату, представился и... запнулся.

— Слушаю вас, товарищ младший лейтенант! — мягко сказал полковник.

Кратко излагаю свою просьбу:

— Возьмите меня с собой перегонять «илы». Все, что потребуется выполнить...

Полковник окинул меня внимательным, теплым взглядом, улыбнулся и сказал:

— Вот что, дорогой! Завтра в шесть ноль-ноль начинаются контрольные полеты. Летать будете вы, Семейко, Егорышев и Тараканов. Передайте Тараканову, чтобы он распорядился подготовить два самолета — боевой и «спарку».

Вздох облегчения вырвался из моей груди.

— Спасибо вам, товарищ полковник! — выпалил я, обрадованный таким неожиданным оборотом дела, и сияющий, возбужденный выбежал, забыв на радостях попрощаться.

Полеты начались ровно в шесть. Первым контрольный полет выполнял Тараканов. Семейко с полковником взлетел вторым. Я стоял на старте и внимательно следил за действиями своих товарищей. Не скрою — очень переживал. Было ясно, что полковник Болдырихин [20] — опытный школьный инструктор, и от его наметанного глаза не ускользнет ни малейшая моя ошибка. Вот он и скажет, готов ли я к такому ответственному делу, как перегон самолетов.

Мысленно повторяю весь порядок действий, все движения летчика на взлете, на посадке. Вот уже и Семейко возвратился, его сменяет Егорышев. Почему Семейко мрачен, молчит? Значит, что-то неладно...

Настала моя очередь. Надеваю парашют, сажусь в кабину. Контролирую каждое свое движение. Чувствую, что и Болдырихин не спускает с меня глаз. Проверяю, все ли в порядке, и по СПУ{4} докладываю:

— К взлету готов!

— Выполняйте полет по кругу! — слышу голос полковника.

Взлетел. Выполнил первый разворот, второй, третий, четвертый. Веду машину на снижение. Высота сто метров, пятьдесят...

— Подтянуть! — говорит полковник и тут же прибавляет обороты мотору. Земля все ближе, ближе. Вот уже самолет касается ее колесами и бежит по грунтовой полосе.

— Еще один полет по кругу! — отдает распоряжение Болдырихин...

Второй полет я выполнил без замечаний.

— Ну как, самостоятельно полетите? — спросил Болдырихин.

— Полечу, товарищ полковник!

— Разрешаю три полета по кругу!

Я выполнил их с оценкой «отлично». Приятно услышать похвалу от такого опытного наставника, как полковник Болдырихин!..

...Серо-зеленый «Дуглас» с «перегонщиками» на борту приземлился на заводском аэродроме, где выстроились в ряд шестнадцать новеньких «илов». Они еще пахли свежей краской. На крыльях ярко горели алые звезды.

Замкомдив разъяснил задачу: эти самолеты нам предстоит перегнать в Ленинск.

— Взлетаем парой, — сообщил Тараканов. — Перед взлетом станешь справа от меня. [21]

Я растерялся: легко сказать — взлетаем парой! А я ведь пока только видел, как это делают другие. А сам в строю еще не летал. Но не отступать же!

Пошли на взлет. Набрали высоту. Лететь парой без показа было с непривычки трудновато.

Первая посадка. Заруливаю, ставлю самолет рядом с машиной Тараканова и выключаю мотор. В ушах звенит, и наступившая тишина кажется неестественной. А день выдался на удивление. Лучи майского солнца слепят глаза. Спрыгнув с плоскости, я направился к замкомдиву.

— Хорошо, товарищ младший лейтенант, — услышал я от ведущего. Первый экзамен вы успешно выдержали. Теперь готовьтесь к следующему этапу перелета.

Окрыленный этими словами, я поспешил к своему самолету. Но радость моя сразу исчезла при взгляде на Тараканова. С сердитым лицом Николай нервно кусал какой-то стебелек.

— Сколько раз летал строем? — строго спросил он меня.

— Сейчас вот — впервые.

— Почему не предупредил? — взорвался Тараканов. — Что, захотел угробить и себя, и меня?

Я виновато молчал. Тараканов был, разумеется, прав.

— Да ты пойми, — отважился наконец я, — ведь от этого полета зависело все. А я не могу ждать, я должен бить врага, как и ты, как и мои товарищи по школе.

Тараканов отбросил искусанный стебелек и примирительно произнес:

— Ладно уж! Тут и моя вина есть: не учел, что ты летчик начинающий. Надо было с тобой поработать на земле. Ошибок ты допускаешь немало...

Тут же Тараканов сделал анализ ошибок, рассказал, как поступать в том или ином случае. А в заключение сказал:

— А сейчас — готовься к вылету.

...Четыре перегона — четыре практических урока. Я овладел пилотированием в паре и в составе восьмерки. Это придало сил и уверенности. Повезло еще и в том, что боевую машину («одинарку») мне доверили перегнать на один из прифронтовых аэродромов. Так я получил возможность отработать бреющий полет и плотный строй шестерки штурмовиков. [22]

И вот, наконец, родной полк.

...Кто это сжимает меня в крепких объятиях?

— Игорь? Ты!

Жмем друг другу руки, радуемся встрече: снова вместе, снова рядом! Делимся новостями. Рассказываю Игорю о своих полетах. Он выслушал меня, потом с гордостью сообщает:

— А у меня уже четыре боевых вылета!

От души радуюсь за своего друга. Когда же мой черед?

Глава вторая

1.

Командира звена интересовало все до мельчайших подробностей: и как мое здоровье, и сколько времени провел в воздухе, и с кем летал. Последнее, как я понял, особенно важно было знать Бикбулатову. И когда я ответил: «С Таракановым», — Бикбулатов одобрительно кивнул головой и улыбнулся краешком губ.

От Тараканова я уже знал, что тот дружит с Бикбулатовым и Заплавским. Боевое побратимство трех отважных летчиков — русского, татарина и украинца — родилось и окрепло в горячем небе Сталинграда. И теперь они всегда были вместе.

— Будете моим ведомым! — сказал Бикбулатов с заметным акцентом. — Бортовой номер вашего самолета тридцать два. Идите к самолету, познакомьтесь с экипажем.

Я не шел, а летел к самолету. Еще бы! Командир звена берет меня своим ведомым! Первым мне представился механик самолета сержант Мотовилов. Из кабины воздушного стрелка выглядывал светлоглазый юноша. Он улыбнулся, тут же соскочил вниз и четко отрапортовал:

— Старший сержант Малюк. Ваш воздушный стрелок, товарыш командир!

— Значит, летать будем вдвоем! — крепкое взаимное рукопожатие скрепило наш союз.

— Откуда родом? — поинтересовался я, хотя, судя по фамилии, по заметному акценту, сразу можно было понять, что Малюк с Украины. [23]

— Есть такой город Корсунь. Може, чулы? Так я оттуда...

Мне сразу понравился этот парень.

Узнав, что его имя Антон, я обрадовался.

— Тезки, мы с тобой, выходит! Вот это здорово! — и рассказал, что и я был записан родителями как Антон, но когда подрос, решил изменить имя на более распространенное — Анатолий.

Разговорились. Родился Антон Малюк в селе Набутов, Черкасской области, в армию пришел в 1940 году по комсомольскому набору, учился в Харьковской школе младших авиационных специалистов, стал мотористом. В самые трудные для Родины дни, в разгар Сталинградской битвы подал Антон Малюк заявление в партию. Когда на вооружение полка стали поступать самолеты Ил-2, Малюк одним из первых обратился к командованию полка с просьбой послать его на курсы воздушных стрелков, чтобы, как он написал в заявлении, «непосредственно участвовать в боях против фашистов»...

Познакомился я в этот день и с механиком по вооружению рядовым Сашей Чирковой и мотористом ефрейтором Анатолием Барановым.

Итак, экипаж самолета был в полном составе.

А в это время противник стремился во что бы то ни стало приостановить наступление советских войск. По Северному Донцу и Миусу проходила мощная оборонительная линия фашистов, которую следовало преодолеть частям и соединениям Южного фронта, получившим задачу освободить от гитлеровцев Донбасс.

Один из тех дней особенно запомнился мне.

...Накануне вечером командир эскадрильи капитан Кривошлык предупредил: завтра предстоит боевой вылет. Полетит весь полк.

Итак, завтра — мой первый бой!..

Ночь провел тревожно. С волнением ждал рассвета, торопил события. Утром вскочил, позавтракал и — на аэродром.

На стоянке уже рокочут моторы — идет опробование двигателей. От самолета к самолету спешат бензозаправщики, подвозятся баллоны со сжатым воздухом. Слышатся голоса механиков и мотористов. Подготовка самолетов к вылету идет полным ходом. [24]

— Как самочувствие, настроение, товарищ Недбайло?

Обернулся — мой командир Бикбулатов. Аккуратный, подтянутый, чисто выбритый.

— Все в порядке, товарищ гвардии лейтенант! — бодро отвечаю. О том, что плохо спал, разумеется, — ни слова.

— Вот и хорошо! Карта есть? Обстановка ясна? Маршрут проложен? Ну-ка, разрешите ваш планшет... Вот видите — железнодорожная станция Софьинобродская? По данным нашей разведки, фашисты разгружают здесь танки и пушки. По этой цели и предстоит нанести удар...

Вскоре я уже сидел в кабине. Ждал.

Томительно тянутся минуты. Небосвод словно бы раздвинулся, приподнялся над линией горизонта. И вдруг взметнулась ввысь яркая точка, брызнула зелеными искрами — это сигнал к запуску. Взревели моторы — сразу в восемнадцать голосов. И пошли «ильюшины» на старт.

Три шестерки — одна за другой тремя рядами — выстроились на взлетной полосе. Моя машина — в последнем ряду. Буду левофланговым, рядом с Бикбулатовым.

Ждем сигнала на взлет. Его подает командир полка гвардии майор Ляховский: он сегодня сам ведет нас в бой. Я уже много слышал о нем. Это признанный мастер штурмовых ударов. Смелый и решительный в бою. Слышал не раз, как летчики восхищались его искусством нанесения удара с пикирования. Уважали майора Ляховского и за его человечность, отзывчивость, выдержку и тактичность. Не было случая, чтобы он кого-то обидел. Разговаривал с каждым, как равный с равным. Внимательно слушал собеседника, взвешивал доводы, любил докопаться до истины, был справедлив.

...А вот и сигнал. Самолеты мчатся по ровному полю, взмывают ввысь. Курс — на цель!

Неожиданно небо озарилось вспышками разрывов. Бьют зенитные пушки, тянутся к нам трассы «эрликонов». Первая шестерка отбомбилась. На земле — фейерверк, багровые всплески огня. Что горит — не пойму: то ли цистерны, то ли танки, то ли сама железнодорожная станция. Все время посматриваю на хвостовой номер командирской машины — не оторваться бы от «Бика» (такой позывной у Бикбулатова). [25]

Самолет ведущего как бы неохотно переваливается на левое крыло и входит в пике. Впереди — буквально перед носом — промчался самолет Игоря Калитина. Отвожу от себя ручку — повторяю маиевр, дважды нажимаю кнопку бомбосбрасывателя, и четыре «сотки» летят вниз. Вижу внизу разрывы. Бикбулатов повторяет заход. Я — за ним.

— «Коршун»-ноль три{5}, не отставай! — слышу голос командира.

Машина вздрагивает — веду огонь из пушек и пулеметов. Стреляю длинными очередями, неприцельно — никак не удается распределить внимание. Слишком за многим нужно следить: ведущий — цель — зенитки — огонь... Справа и слева от меня огромными птицами стремительно проносятся самолеты.

— «Коршуны!» Конец атаки! — передает командир нашей группы.

Но где же мои товарищи, шедшие в третьей шестерке? Где «Бик»? Попробуй, разберись! Что скажет командир? Эх, слепой... Растерялся!..

Пристраиваюсь к впереди идущему самолету. Присмотревшись к хвостовому номеру машины, обнаруживаю, что это не самолет «Бика». Да и окраска у него несколько иная, чем у наших машин. Сверяюсь по компасу. Так и есть: отклонился от курса! Выходит, «потерялся», пристроился к другой группе.

Отхожу в сторону и беру приблизительный курс. Вскоре замечаю знакомый ориентир и облегченно вздыхаю. Ну, конечно же, — наш аэродром!

Вдруг завибрировал двигатель. Упали обороты. В чем дело?.. Пока я поспешно ищу разгадку, земля неумолимо приближается. Для принятия решения остаются считанные секунды. Надо немедленно садиться! Но на посадочную полосу нельзя: нарушу порядок, помешаю другим самолетам.

Выбираю площадку в стороне, резко отвожу ручку — увеличиваю скорость.

Тут же начинаю считать секунды. Шасси — на выпуск!.. [26]

Удар. «Ильюшин» подпрыгнул, завис в воздухе, снова коснулся земли колесами — и покатился по полю.

— Командир! — слышу тревожный голос Малюка. — Позади дым!..

Машина движется несколько десятков метров и замирает на месте. Стремглав выскакиваю из кабины, Малюк — тоже. Он тут же начинает бросать землю на горящий мотор. Спешу ему на помощь. Подбегают механики и мотористы с огнетушителями, сбивают пламя.

Спасибо товарищам — спасли самолет! На душе горько. Вконец расстроен: ведущего потерял, от группы отбился, мотор сжег...

У самолета появляются полковой инженер капитан Клубов и техник нашей эскадрильи старший техник-лейтенант Дмитрий Одинцов. Осматривают машину, что-то говорят между собой. О чем — не пойму: мне сейчас попросту не до них.

Потом улавливаю:

— Ничего страшного! — говорит капитан Клубов. — Отремонтируем самолет. Главное — люди целы, живы, невредимы...

— Не отчаивайся, дружище! — улыбнулся он мне, желая хоть как-нибудь подбодрить. — Машину всегда можно починить, а вот летчика...

Клубов не закончил фразу. Но смысл ее был понятен. И в его тоне, и в том, как он, слегка подтолкнув меня, сказал: «Иди, докладывай командиру о полете, а о машине я сам доложу!» — было столько отцовского, что я даже опешил, не зная, что ответить Клубову, и направился на КП.

Подхожу к командиру звена. На меня в упор нацелены его широко раскрытые темно-карие глаза. «Бик» резко бросает мне:

— Докладывайте!..

— Товарищ лейтенант! — вскинул руку к шлемофону. — Задание выполнил, но...

Лейтенант прервал меня:

— Что «но»? «Но», «но»! А вы знаете, что оставили ведущего над целью без прикрытия, что самолет свой сами же и довели до такого состояния? А еще «Коршун» позывной! Не коршун, а коза бесхвостая!..

Последние слова больнее всего задели меня. Я вспыхнул, но сумел сдержать себя: уставом не предусмотрено [27] оправдываться в подобном случае. Тем более, что «Бик» был прав. Но вот к чему тут коза, да еще бесхвостая?!

А «Бик» долго бушевал, строго отчитывал меня и наконец сказал:

— Можете идти! Советую подумать хорошенько над тем, что вы сегодня натворили и какими подвигами «отличились»...

Я не знал, куда девать себя. Усталый и расстроенный, побрел за пригорок, снял шлемофон и прилег на траву. Уединившись, я несколько раз анализировал случившееся. И пришел к выводу: никто меня больше не выпустит в полет, не возьмет на боевое задание!..

Глаза глядели ввысь, в чистую, прозрачную глубину неба. Слева медленно наплывала гряда белых облачков. И мне вдруг вспомнилось такое же синее небо над головой в другом месте — близ Краматорска.

...Тысяча девятьсот сороковой год. Лето. Мой инструктор Нужный — бывалый, опытный летчик, участник боев на Халхин-Голе — после двух контрольных полетов на У-2 разрешил мне лететь самостоятельно.

И вот я поднимаю У-2 навстречу солнцу. Странно как-то — в передней кабине нет инструктора! Рокочет мотор. Я испытываю радостное волнение: подчинил своей воле, своим рукам машину, обрел крылья, победил стихию! Отныне небо — мое!..

Все шло хорошо, пока после четвертого разворота я не повел самолет на снижение. Стремительно набегает земля, а я чего-то жду. Выравниваю самолет, планирую, но забываю дать обороты мотору. В результате скорость потеряна. Самолет заваливается на левое крыло, ударяется левым колесом о землю, подпрыгивает, еще раз ударяется — и разворачивается почти на 180 градусов.

Выключил мотор. Выбрался из кабины. Вижу, ко мне бегут курсанты. К самолету подходит Нужный, осматривает его, приказывает курсантам за хвост оттащить У-2 в сторону, где его будут ремонтировать. Оказалось, лопнула металлическая расчалка шасси, сломалась левая подкрыльная дужка. Взлетел я именинником. А после такой посадки был огорчен, подавлен. Инструктор стоял в стороне, курил, ждал завершения ремонта. [28]

«Хоть бы поругал! — думал я. — Легче стало бы на душе. А то вон с каким укором поглядывают на меня ребята!..»

Но Нужный был невозмутим. И тогда я направился к нему.

— Товарищ инструктор, — от волнения я не узнал своего голоса. Казалось будто слова эти произносит кто-то другой.

Закончить фразу я не успел. От самолета донеслось: «Готово!» Нужный бросил под ноги недокуренную папиросу, тщательно примял ее носком сапога и пошел к машине. Я поплелся за ним. Он обошел самолет, внимательно осмотрел его и, повернувшись ко мне, сказал:

— Садись!

Я быстро забрался в кабину. Инструктор поднялся ко мне.

— Считай, что я ничего не видел! Договорились?.. Полетишь?

— Конечно, полечу! — радостно ответил я. Три полета по кругу выполнил без замечаний.

— Нет, не все потеряно! — крикнул я товарищам, когда подрулил на стоянку и выключил мотор. — Я буду летать! Буду, буду!...

Ребята улыбались, поздравляли меня.

Взволнованный, радостный, я обнял своего инструктора и сказал:

— Спасибо за все!

Благодарил его и за науку, и за щедрость души.

Потом ушел в степь, теплую, звонкую, пахнущую разнотравьем, лег на спину и размечтался. Смотрел в бездонную глубину сине-голубого океана, где тихо плыли облака.

* * *

...Зримое и воображаемое, прошлое и настоящее переплелось во мне. И я... успокоился, пришел в себя. И только Нужный был сейчас для меня человеком, чья фамилия очень соответствовала моменту. Разве не мог бы Бикбулатов быть таким же? — думал я.

— Толька! Бесов сын! А я уже с ног сбился — никак тебя не найду!..

Это Игорь. Стоит надо мной, улыбается:

— Поздравляю тебя с боевым крещением! — толкает он меня в бок, жмет руку. — Сам знаю, как трудно в первом. [29].. Испытал!.. А ты здорово посадил своего «Ильюшу»!..

— Ладно, хоть ты не подстрекай! — огрызнулся я, сожалея о том, что моим воспоминаниям пришел конец.

— Да ты не сердись! Всякое в нашем деле случается... Пошли, довольно валяться!

Подхожу к стоянке, ищу свой самолет. Машину Игоря вижу, но рядом — пустое место. Сердце сжалось: здесь должен стоять мой штурмовик под номером «32». Но самолета нет!.. Антон Малюк о чем-то беседует со своим коллегой — воздушным стрелком, летающим с Калитиным.

Игорь подозвал их и вдруг взволнованно произнес:

— Братцы, пусть наша боевая дружба всегда и везде будет нерушима! На земле и в воздушном бою будем стоять друг за друга!..

— Будем! — в один голос воскликнули мы. И четыре руки соединились, утверждая нерушимость этой клятвы.

2.

— Пошли на танцы! — предложил мне Игорь, когда мы выходили из столовой после ужина. — Надо, братец, встряхнуться: а то все бой да о бое!.. А девчата какие в нашем полку есть! — явно подзадоривая меня, хитро улыбнулся он.

— Да я уже не помню, когда танцевал...

Молодость берет свое: за день измотаешься так, что буквально валишься с ног, а вечером, глядишь, — куда и усталость девалась.

Когда мы подходили к длинному, пожалуй, самому просторному из всех уцелевших в этом селе дому, я вздрогнул, услышав мягкие, бархатные переливы баяна. Играли тот же вальс, который полюбился мне в Изюме, — светлый, чарующий. Звуки ласково касаются сердца, тревожат его, волнуют, радуют, напоминая о жизни, которую называют довоенной.

Сейчас этот вальс звучал в полутемном зале Барилокрепинского сельского клуба. Он тоже, как и все мы, воевал, звал на подвиг во имя победы. Видавший виды баян наполнял помещение то грустной, то мажорной мелодией, [30] и этим мужественным людям, сегодня смотревшим смерти в глаза, он пел о человеческой нежности, о жизни, о любви.

Среди танцующих много девушек: часть из них одета в военную форму, остальные — в цветастых платьях. Это — местные.

Кружатся пары... Техник звена лейтенант Сорокин сидит у стены на стуле и, мечтательно полузакрыв глаза, играет.

Игорь тянет меня за руку:

— Погляди направо — какие девушки!..

— Я ведь ни с кем из «их не знаком.

— Пригласи на танец и познакомишься.

— Да я ведь говорил тебе: танцую неважно.

Игорь захохотал:

— А что тут мудреного? Переставлять ноги в такт музыке!..

Я медленно пересек зал, направляясь в дальний угол, где стояла группа девушек в военной форме. И вдруг... Да, это была она — Катя Илюшина. Гимнастерка аккуратно выглажена. Сапоги начищены до блеска. Стройная, подтянутая. Направился к ней... Но... опоздал. Не видя меня, к Кате подскочил Игорь, галантно поклонился, сказав при этом:

— Разрешите?..

А за его спиной — я с растерянной физиономией. Девушка окинула обоих взглядом и, секунду поколебавшись, протянула руку Игорю. Мне же она улыбнулась тепло и искренне. Затерявшись в толпе, я ревнивым взглядом наблюдал за Игорем и Катей. Потом побрел к выходу — и ушел.

Утром Игорь допытывался:

— Ты почему это сбежал? Хотел тебя познакомить с Катюшей, а ты исчез... Знаешь, как ее фамилия? Илюшина. Спросил, не дочь ли она конструктора наших самолетов? Нет, говорит...

Игорь сыпал словами. А я молчал.

...После завтрака мы с Игорем отправились на разбор. Майор Ляховский подробно проанализировал операцию, выполнявшуюся всем полком.

Ко мне подсел Николай Тараканов.

— Что, как туча, сидишь? — спросил, словно вчера ничего и не случилось. — С боевым крещением тебя!.. [31]

«Бик» — мой ученик. Я его поставил на ноги, а теперь он тебя учит и воспитывает. Радуйся, что к такому командиру попал...

Я удивился: значит, Тараканову ничего не известно о том, что произошло между нами? Выходит, Бикбулатов ни единым словом не обмолвился о моем позоре... Мне, виновнику, прямо выложил все, что думал, а ближайшему другу — ничего не рассказал!..

В глубине души почувствовал уважение к командиру звена.

Тараканов несколько отвлек меня разговором, и я вначале толком не уловил, о чем вел речь Ляховский. Кого-то хвалил, кого-то поучал. Все же понял: в целом вылет полка был успешным.

«А моей заслуги в этом нет», — с горечью подумал я.

— Младший лейтенант Недбайло...

Вскакиваю с места, руки по швам.

— Вчера он выполнил свой первый боевой вылет, — говорил Ляховский. — Можно поздравить молодого летчика с этим знаменательным событием. Но это еще не все. Он принял грамотное решение — посадить поврежденную машину в стороне, чтобы не поставить под угрозу другие самолеты. Посадку произвел удачно. За это выношу вам, товарищ Недбайло, благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил я.

Командир сделал небольшую паузу, потом негромко сказал:

— Надеюсь, что ошибку свою вы уже поняли и впредь подобного не допустите. А что двигатель загорелся — вина противника: осколком снаряда был пробит маслорадиатор. Хорошо, что в воздухе вы не растерялись и на земле действовали решительно, быстро локализовали пожар... Садитесь!

Ух-ты!.. Камень с плеч!

Значит, так: лейтенант Бикбулатов меня отчитал. А майор Ляховский, напротив, — похвалил, объявил благодарность. Ну-ка, разберусь по порядку, как все было.

...Вначале все шло хорошо. Держался крыло в крыло. У цели перестроились, стали заходить в атаку. Неожиданно ударили зенитки. Показалось, что весь огонь враг сосредоточил только на моем самолете. Не то, чтобы растерялся, а почему-то заметался, что-то меня отвлекло. [32].. И вот результат: побросал бомбы неприцельно, отстал от ведущего. И еще на Бикбулатова обиделся! За такие дела не только козой назовешь!.. А ведь «Бик», пусть резко, грубо, — но все же сказал правду. Могло хуже окончиться, и для меня, и для него...

Позднее я заметил: в нашей эскадрилье повелось «подчищать» друг друга, если, разумеется, были к тому основания. Делалось это прямо, откровенно и воспринималось без обид. И каждый знал: в дружном крепком коллективе замечание товарища — на пользу общему делу.

После нескольких боевых вылетов я чувствовал себя над целью увереннее. Уже не тревожила стрельба зениток. Ведущий предпринимал противозенитный маневр — и я тоже. Хорошо понимая его, действовал, сообразуясь с обстановкой. Но вот разобраться в том, что происходит на земле, отыскать цель, по которой именно наносим удар, я еще не мог. А ведь от меня требовалось не только прикрывать ведущего и не терять из виду цель, а и фиксировать малейшие изменения в обороне противника.

Шли дни, и, набираясь опыта, я стал подмечать все, что важно было видеть летчику, — будь это в воздухе или на земле.

3.

В один из дней, после завтрака, мы с Калитиным укрылись в тени камышового навеса и предались воспоминаниям. Это были какие-то особые минуты. Летчики, ежеминутно смотревшие смерти в глаза, не думали о себе. Они всецело были поглощены делом, которое именовалось довольно прозаично — боевая работа. А в редкие минуты затишья мы с тревогой говорили о своих близких, о которых два года уже не знали ничего, часто видели во сне и по которым истосковались не утратившие нежности наши опаленные войной сердца.

...У командного пункта мы увидели и своего командира звена лейтенанта Бикбулатова.

— Идемте к командиру полка! — сказал он.

Гвардии майор Ляховский поздоровался с нами и сразу начал объяснять, зачем нас вызвал:

— Фашистское командование возлагает большие надежды на свой оборонительный вал на так называемом [33] Миус-фронте. Фашисты соорудили здесь доты и дзоты, противотанковые и противопехотные препятствия. Гитлер требует задержать на этом участке советские войска во что бы то «и стало, подчеркнув, что на реке Миус решается судьба Донбасса.

Командир полка сделал паузу, прошелся у стола и продолжал:

— Полк получил приказ выполнить специальное задание. Я решил доверить его вам. Суть задачи состоит в следующем: на переднем крае в районе населенных пунктов Семеновский и Калиновка надо поставить дымовую завесу на высоте пятнадцать-двадцать метров от земли, — командир показал на карте участок местности и высоту с отметкой 196,0, над которой нам предстояло пролететь. — Наземные части ждут от нас, авиаторов, помощи. Летите втроем, прикрытия не будет. Сложность заключается еще и в том, что в этом районе противник сосредоточил много зенитных средств, — подчеркнул Ляховский.

— Задание будет выполнено! — четко произнес Бикбулатов.

Я испытывал и радость, и волнение. Радостно было сознавать, что командир части доверил мне, молодому летчику, такое ответственное задание, и еще потому, что Бикбулатов все же видит во мне «Коршуна».

— Ну что, доволен? — спросил меня наш «Бик». — Не страшно?.. Дело необычное, довольно сложное.

Бикбулатов обстоятельно объяснил нам с Калягиным, что предстоит делать на том или ином участке, уточнил детали.

— Необходимо точно, внезапно и, разумеется, скрытно выйти в заданный район, — инструктировал он нас. — Вначале мы пойдем разомкнутым строем, над последним контрольным ориентиром маршрута перейдем на бреющий полет, а перед вражеским берегом сделаем «горку», обстреляем эрэсами позиции фашистов — и снова перейдем на бреющий. Первым выброс химического состава сделаю я поочередно из обоих УХАП'ов (так сокращенно назывались универсальные химические авиационные приборы — А. Н.). Как только увидите, что из-под моей машины потянулся дым, вы, Калитин, отсчитаете двенадцать секунд и затем нажмете кнопку для выброса смеси. Затем Недбайло... [34]

Поиск по сайту: