Глава одиннадцатая

1.

И снова перебазирование. Дело хлопотное, но приятное. Уже хотя бы от одного сознания, что это — еще один шаг вперед.

Так было всегда. Но сегодня я реагирую на подобный приказ совсем по-иному.

...Накануне вечером разыскала меня Катюша. На ней лица нет — встревоженная, удрученная.

— Что случилось, «Огонек»?

— Меня... переводят! — голос дрожит от волнения, в глазах слезы.

— Куда? Зачем? — встрепенулся я.

— В дивизию. Там при клубе создается эстрадный оркестр. Вот кто-то и подсказал начальству, чтобы меня взяли солисткой...

— А ты откажись. Не хочу, мол, петь — и всё.

— Пыталась. Командир полка вызвал — приказ командира дивизии, говорит, есть. Отменить не имею права. Ох, лучше бы с тем «Огоньком» и не выступала! Вся беда из-за него!..

Катя часто выступала перед авиаторами, пела полюбившиеся [183] всем песни. Голос у нее был приятный, держалась на сцене свободно, пела легко. Аудитория вызывала на «бис», награждала бурей аплодисментов. И вот... Кто бы мог подумать, что так обернется, что причиной разлуки станет именно это?

Вроде бы и не очень далеко управление дивизии, а все же простились мы так, словно расставались надолго и не знали, встретимся ли когда-нибудь вообще.

Настроение у Кати неважное. У меня — не лучше. Но я стараюсь не подавать вида, что переживаю.

...Утро выдалось хмурое, неприветливое. Сплошная низкая облачность нависла над землей. Моросил не то дождь, не то мокрый снег. Видимость совершенно недостаточная для взлета, и я обрадовался: значит, не улетела Катя! Погода ведь нелетная...

Идти на командный пункт не решаюсь и потому прошу Дмитрия Матвеева:

— Дима, будь добр! Сбегай, пожалуйста, в диспетчерскую — узнай, кто дежурит.

— Командир, да ведь она уехала! — упредил меня Дима.

— Как — уехала?!

— Полчаса тому назад... «Эмку» за ней прислали. Уехала! Все-таки уехала! Щемящая боль сдавила сердце.

2.

Огненный, всесокрушающий, неотвратимый вал катился на запад. Восточнопрусскую группировку противника стальными тисками сжимали войска 3-го Белорусского фронта. Взяты Тильзит и Инстербург, наши войска овладели Гумбинненом — крупным узлом обороны гитлеровцев. Форсированы реки Дайли, Прегель и Алле. До Кенигсберга уже рукой подать — около пятидесяти километров осталось.

Наш 75-й штурмовой полк активно поддерживает наступающие части с аэродрома, расположенного вблизи Шиппенбайля. Перебазирование прошло с выполнением боевой задачи: взлетели с аэродрома Заалау, произвели штурмовку вражеских позиций, а затем сели в Шиппенбайле. [184]

Взаимодействовали главным образом со 2-м гвардейским Тацинским танковым корпусом, которым командовал генерал Бурдейный.

На направлении Гумбиннен — Кенигсберг нашим войскам предстояло преодолеть шесть вражеских оборонительных полос общей глубиной 150—200 километров. Легко сказать: преодолеть!.. А за этим словом — жаркие сражения, кровопролитные бои. Гитлеровцы оказывали яростное сопротивление, дрались с упорством обреченных.

Против наступающих советских войск на нашем участке фронта вступили в действие только что переброшенные сюда свежие резервы, в том числе танковые дивизии СС «Великая Германия» и «Герман Геринг». На направление главного удара фронта враг бросил пятьсот танков и штурмовых орудий. Каждое кирпичное или каменное сооружение — дом, сарай, гараж или мастерскую — противник превратил в опорный пункт, огневую точку. По всей территории, в одном-двух километрах друг от друга, разбросаны железобетонные доты.

Взбешенный успехами советских войск, Гитлер отстраняет генерал-полковника Рейнгардта от командования группой армий «Центр» и назначает вместо него генерал-полковника фон Рендулича. Вражеской группировке дается новое наименование «Север».

Но от этих перемен дела фашистов не улучшаются. Под натиском советских войск группировка «Север» к началу февраля распалась на три группы: хейльсбергскую, кенигсбергскую и земландскую.

Инициативой в воздухе прочно завладела советская авиация. Однако нам мешало огромное скопление зенитной артиллерии противника. Имеем потери. Погиб штурман полка Герой Советского Союза гвардии капитан Дмитрий Жабинский. Весь полк тяжело переживал утрату отважного летчика, бывшего комэска.

...В середине февраля вдруг наступила оттепель. Дороги развезло, продвижение боевых и транспортных машин ухудшилось. Но, несмотря на это, наступающие войска 3-го Белорусского фронта упорно, километр за километром продвигались вперед, сдавливая с флангов и прижимая к заливу Фришес-Гаф хейльсбергскую фашистскую группировку, занимавшую по фронту около 180 и в глубину до 50 километров. Нанося штурмовые [185] удары по войскам этой группировки, наш полк прокладывал советским танковым и стрелковым подразделениям путь вперед, помогал им расчленять и уничтожать противника по частям.

19 февраля в полк пришла печальная весть: погиб командующий фронтом Иван Данилович Черняховский. Авиаторы поклялись отомстить врагу за одного из наших лучших полководцев. И мы, успевай только механики заправлять наши машины и снаряжать их, — совершали вылет за вылетом. Штурмовали колонны автомашин в районах Генденталь, Брегден, Борнитт, Киршинен; разили танки и другую технику близ Шванки и Эрисфельдена; «обрабатывали» живую силу в Гросс-Клинбекке, Бальге, Розенберге; подавляли артиллерию в Хоенфюрсте, Кукенене, Ширтене.

Тридцать три раза вылетала моя эскадрилья на штурмовки войск хейльсбергской группировки противника. Особенно отличились в эти дни летчики Давыдов, Карпеев, Кожушкин. Очень порадовали меня Молозев и Васильев. Они активно и мастерски атаковали противника!

...А солнце пригревает совсем уже по-мартовски. Зазвенела капель. Появились большие проталины. Просторами Восточной Пруссии уверенно завладела весна. Мы улыбаемся солнцу, полной грудью дышим весенним воздухом. Радуемся, предчувствуя близкую Победу. Скорее бы!..

На Земландском полуострове и в самом Кенигсберге противник сосредоточил около десяти дивизий, которые прочно укрепились в мощных опорных пунктах, создав здесь сильную систему огня. Понимая, однако, всю трудность своего положения, гитлеровское командование начало эвакуацию имущества, техники, войск, главным образом, через морской порт Пилау. Сюда же доставлялись боеприпасы для обороняющихся частей.

А советские войска усиленно готовились к решительному штурму...

— Вот наш главный «дымзавесчик»! — сказал Стрельцов генералу Пруткову, когда я зашел в кабинет по вызову начальства.

— Вам лично приходилось ставить дымовые завесы? — поинтересовался комдив, сделав ударение на слове «лично». [186]

— Три раза, товарищ генерал: один раз — в составе группы, дважды — самостоятельно, — ответил я, уже догадываясь о предстоящем боевом задании.

Степан Дмитриевич Прутков взглянул на Стрельцова, тот утвердительно кивнул головой и добавил:

— Вряд ли кто-нибудь справится с этим делом лучше него.

Находившийся здесь же новый штурман полка Герой Советского Союза Николай Николаевич Тараканов подтвердил это мнение.

Комдив сразу же перешел к делу:

— Так вот, задача состоит в следующем: шестью самолетами надо создать дымовую завесу на песчаной косе Фрише-Нерунг и обеспечить этим высадку нашего десанта. Детально обо всем вас известят в армейском штабе. Полетите сейчас туда на По-2. Он указал на карте точку посадки.

— Есть, товарищ генерал...

По-2 уже был готов. Чудесная это была машина! В каких только целях она ни служила! На ней учились летать, ее применяли для разведки и для аэрофотосъемки, на ней вывозили раненых в тыл и перебрасывали грузы для партизан. Ее с успехом стали использовать в качестве ночного бомбардировщика. Пятьсот килограммов бомб несли врагу плоскости, обтянутые перкалью. Как только ни называли ее — и «кукурузник», и «стрекоза», и «полуночник», и даже «швейная машинка»...

На этой машине, прежде называвшейся У-2, я выполнил свой первый самостоятельный полет. Теперь в честь ее создателя, талантливого советского авиаконструктора Николая Николаевича Поликарпова самолет был переименован в По-2.

Итак, По-2 ждет меня. Сел в заднюю кабину, передал пилоту:

— Жми, дорогой коллега!..

Затарахтел мотор, машина пошла на взлет.

Летели с полчаса — и вот он, указанный нам район посадки. Круг, второй...

— Не сядем здесь! — кричит мне обескураженный летчик.

Внизу, действительно, только небольшой зеленый квадратик, ограниченный с одной стороны лесистым холмом, а с другой — шестами с натянутыми на них проводами. [187] Пилот прав: садиться на этот крошечный «пятачок» рискованно.

— Что будем делать, товарищ капитан?

— Садиться! — спокойно отвечаю ему, будто речь идет о чем-то привычном и самом обыденном.

— Врежемся в столбы или в деревья!..

— Врезаться каждый может. Это дело нехитрое! Сам буду сажать машину...

Беру управление на себя. Снижаюсь. Как только прошел над проводами — сразу же убрал газ. Посадка прошла благополучно.

— Ну и ну! Еще бы на центральную площадь населенного пункта пригласили сесть! — всердцах произнес я.

У приземистого кирпичного здания стояла группа армейских и флотских офицеров. Среди них — уже пожилой генерал-майор и моложавый контр-адмирал (к сожалению, фамилии их не запомнились).

— А мы вас уже ждем! — сказал генерал, пожал мне руку и подвел к большому ящику с песком, где был воспроизведен в миниатюре весь район боевых действий.

— План операции состоит в следующем, — начал генерал. — Поставить дымовую завесу вдоль косы по самому урезу воды и ослепить огневые точки противника, — указка пробежалась по «артиллерийским установкам» и «пулеметным гнездам», втиснутым в песок. — А потом мы уже сами постараемся разделаться с ними! — улыбнулся генерал. — Задача для ваших летчиков выполнима?

— Вполне, товарищ генерал! В назначенное вами время дымовая завеса будет поставлена.

Я тут же пометил на своей полетной карте место, где должен ослепить врага.

После этого контр-адмирал повторил с командирами в деталях высадку десанта.

— Все ясно? Вопросы есть?..

— Ясно, товарищ контр-адмирал!

— Что ж — в добрый час!

— Одна просьба: сесть-то мы сели, а вот взлететь без помощи мы не сможем.

В наше распоряжение выделили четырех крепких «хлопцев», и они весело потащили самолет за хвост к самым вешкам. [188]

Взлет я выполнял сам. По-2 разбежался, взмыл и словно повис над самыми верхушками деревьев, взбиравшихся по склону высокого холма. Впечатление было такое, что самолет вот-вот либо колесами, либо левой плоскостью зацепится за макушки сосен. Но тут деревья словно отпрянули, отдалились. Теперь можно было уже передавать управление.

...В указанный нам день и час шестерка «ильюшиных» была на подходе к цели. Внизу — Кенигсберг, пепельно-серая полоска залива, белые барашки на гребнях волн. Впереди прорисовывается извилистая кромка косы Фрише-Нерунг. В южной части залива, у самого берега, сгруппировались наши десантные суда. Справа — необозримый темно-зеленый простор — Балтийское море...

«Пора», — подсказало мне чутье, — и я повел группу к косе.

В воздухе спокойно — вражеских истребителей не видно. Непривычно лететь над водным простором. Но длится это совсем недолго: вот уже и коса. Группа наших самолетов подходит с юга, правее «нашего» участка, — чтобы фашисты не разгадали замысел. У берега делаю крутой, почти на девяносто градусов, разворот, и все самолеты поочередно повторяют маневр. Идем вдоль желтого берега. Внезапно ударили зенитки.

— Я — «Коршун»-ноль три! Внимание. Пуск!

По этой команде все летчики нажимают кнопки бомбосбрасывателей, и одна за другой по четыре от каждого отделяются от самолетов «сотки».

— Разворот «все вдруг влево»! — командую ребятам и разворачиваю свою машину курсом на южный берег залива.

Выходим из зоны обстрела. Тем временем клубы дыма уже плывут по ветру, образуя сначала широкие полосы, затем сливаясь в густую пелену, наползающую на указанный участок.

Воспользовавшись дымовой завесой, наши десантные баржи и катера отчаливают от берега, спешат преодолеть залив.

— «Коршуны», «коршуны»! Я — «Стрела». Задание выполнено отлично. Вам — благодарность от командующего! — передает станция наведения.

— Я — «Коршун»-ноль три. Понял вас. Служим Советскому Союзу! [189]

...Когда вернулись домой, командир полка сообщил: десант успешно форсировал залив Фриш-Гаф и завязал бои на косе Фрише-Нерунг. Потери незначительные.

3.

Кенигсберг... Мрачная фашистская крепость притаилась в ожидании бури. Вокруг серых каменных громад домов — полоса обороны глубиной до трех километров: доты и дзоты, сложная система разного рода заграждений. За ней — линии долговременных фортификационных сооружений, огромные форты внешнего и внутреннего обводов.

В самом городе до 130 тысяч человек войск, сильная система противовоздушной обороны.

...Утро выдалось тихое, безмятежное. Наши войска в полной готовности. Готовы к штурму пехотинцы и саперы, танкисты и артиллеристы. Ждем у самолетов сигнала и мы, авиаторы. На оперативных картах стрелы нацелены в кружок, обозначенный словом «Кенигсберг». Сотни тысяч глаз неотрывно смотрят на город, десятки тысяч орудийных стволов готовы выплеснуть огонь в притаившегося за его стенами врага. Под крыльями бомбардировщиков уже висят бомбы. Наготове и наши «илы».

Накануне штурма Кенигсберга мне поручили нанести бомбово-штурмовой удар по аэродрому Нойтиф.

«Читаем» с командиром крупномасштабную карту. Аэродром этот расположен почти на северо-восточной оконечности косы Фрише-Нерунг, как раз против порта-крепости Пиллау. С Нойтифа действуют вражеские истребители, мешая нашей бомбардировочной и истребительной авиации. Поэтому перед штурмом Кенигсберга очень важно блокировать Нойтиф.

Накануне мы всей дивизией нанесли удар по аэродрому, находившемуся северо-западнее Кенигсберга, непосредственно на Земландском полуострове, где базировались бомбардировщики фашистов. Аэродром был разбит вдребезги.

Теперь пришла очередь Нойтифа.

— Состав вашей группы — восемь «илов», — говорит подполковник Стрельцов. — Бомбовая нагрузка — авиационные осколочные бомбы весом двадцать пять и десять [190] килограммов. Цель — вражеские истребители на стоянках и в ангарах.

С аэродрома Шиппенбайль я повел две четверки штурмовиков на Нойтиф.

Высота 1100 метров. Идем над заливом Фриш-Гаф. Сквозь дымку начинают пробиваться очертания косы Фрише-Нерунг.

У береговой черты попадаем под плотный заградительный огонь зениток. Тут и там пляшут дымные шары разрывов. Энергично перестраиваю группы в кильватер и веду самолеты «змейкой» со снижением до 700 метров. Теперь зенитные снаряды рвутся в стороне и выше. Завожу группу с севера, первый и последний заходы на аэродром противника выполняю нашим излюбленным приемом «круг» с левым разворотом. Вот уже видны стоянки фашистских истребителей. Ни один из них не успевает взлететь — мы обрушиваем на них бомбы.

Вражеские зенитки неистовствуют. На четвертом заходе один из снарядов разорвался совсем рядом с машиной Кожушкина, и он передает мне по радио:

— Самолет подбит. Иду на вынужденную.

Пристально наблюдаю за поврежденным самолетом, запрашиваю Кожушкина, не ранен ли он, жив ли стрелок.

— Целы, командир! А вот машина серьезно «продырявлена»...

— Осторожно, Николай! Земля здесь каменистая. Садись вдоль берега на «живот».

Самолет Кожушкина идет над самым урезом воды, планирует и садится на фюзеляж. Буквально через несколько мгновений две темные точки отделяются от машины и отбегают в сторону. Тут же вспыхивает факел огня.

Как помочь товарищам? Что предпринять? Совершить посадку невозможно. Проштурмовали аэродром еще раз и полностью вывели его из строя. Задание выполнено, но на душе горький осадок: экипажу Кожушкина ничем не смогли помочь. А тут еще Молозев и Карпеев докладывают, что их самолеты тоже подбиты. Скорее бы перелететь залив Фриш-Гаф!..

Наконец он позади. Мы почти дома. Вот и Шиппенбайль. Садимся. Докладываем командиру результат удара: [191] уничтожено девять вражеских самолетов, сожжен ангар...

Вскоре Кожушкин и его воздушный стрелок пришли в полк. Радости нашей не было предела.

...Солнце поднялось. И тут вздрогнула от гула орудий земля. Взревели моторы. Штурм начался! Через несколько минут угрюмые очертания города исчезли в дыму.

Идем на штурм и мы. Подавляем огневые точки, бомбим опорные пункты врага. Такой плотности огня мне еще не приходилось видеть.

Моя эскадрилья наносит удары по заблаговременно оборудованным фашистским узлам обороны. Прорываясь сквозь шквальный зенитный огонь, штурмуем вражеские войска в районе Розенау, бомбим товарную станцию и машиностроительный завод. Город пылает, и из-за дыма, окутавшего его, очень трудно отыскивать цели.

Снова и снова идем в бой. Люди работают четко, слаженно, воодушевленно: каждый понимает, что, сокрушая врага здесь, он приближает окончательный разгром фашизма.

Как-то перед самым вылетом, тщательно осмотрев системы управления машины, я отошел в сторонку покурить. Вдруг навстречу Катюша. Вот так сюрприз! Оживленно беседуем.

Рассказываю ей о нашем житье-бытье.

— А у меня новость! — загадочно улыбается она и разъясняет:

— Вернулась я, в полк вернулась! Стала просить — вот меня и перевели обратно...

Я готов был плясать от радости. Вдруг слышу знакомый голос. Оборачиваюсь, ко мне подходит майор Клубов.

— Здравствуй, «сын»! А я к тебе по делу...

Что это за срочное дело у старшего инженера полка ко мне перед вылетом? А команда на вылет вот-вот прозвучит...

— Возьми-ка меня, Анатолий, на боевое задание воздушным стрелком, — обращается ко мне с неожиданной просьбой Иван Кондратьевич. — Понимаешь, мучает совесть: война скоро закончится, а я и в бою-то не был... Берешь? [192]

Я знал, что майору Клубову очень хотелось слетать на штурмовку в качестве воздушного стрелка — своими глазами посмотреть на поле боя, ощутить себя причастным к ратному делу, проверить заодно, как работает «ильюшин» на разных маневрах. Клубов прежде летал на По-2, незадолго до начала войны был бортовым техником на тяжелом бомбардировщике ТБ-3, испытывал на нем новые виды вооружения, за что был награжден орденом Ленина.

— Неужели я не имею на это права? — голос Ивана Кондратьевича дрогнул.

— А что скажет командир полка? — колебался я.

— Его я беру на себя. Так как, «сынок»?..

— Летим!..

А тут и команда взлетать. Быстро простился с Катюшей — и бегом к самолету. Гляжу, Иван Кондратьевич уже в кабине стрелка пристроился. Улыбается. Матвеев растерянно смотрит на меня, ждет, что я скажу.

— Оставайся! — бросаю ему на ходу. — Пусть разок слетает инженер...

Взлетели восьмеркой. Направление — Кенигсберг. Сопровождение — шесть быстрокрылых «яков». Представляю, как интересно Клубову созерцать проплывающие внизу чужие рощи, реки, озера, дома с островерхими черепичными крышами и расчерченные на маленькие прямоугольники поля.

Уже видна линия фронта. Скоро откроют огонь вражеские зенитки.

— Как устроился, «отец»? — спрашиваю Клубова по СПУ.

— С комфортом! — отвечает он.

— Настроение?

— Превосходное!

Но тут замечаю, как из-под капота выбивается вода. Что делать? Делюсь своими опасениями с «отцом».

Клубов высовывает голову в приоткрытый колпак и глядит вперед: тонкие струйки тянутся по фюзеляжу.

— Пойдем дальше! — отвечает Иван Кондратьевич. — Видимо, при заправке переполнили бак водой. Это не беда!

Потом Клубов рассказал мне, что его при виде тех струек воды охватила досада. Обидно стало: с таким трудом удалось полететь, и то получается не как у людей. [193] «Доверился механику, не проверил — и сам вот за это расплачиваюсь!» — корил себя Иван Кондратьевич. Тем временем я уже связался со станцией наведения, получил разрешение «работать». Вдруг слышу зуммер. Переключил СПУ на Клубова.

— Надо возвращаться! — говорит он.

— Нет, этого я теперь не сделаю, дорогой Иван Кондратьевич! Только вперед!..

А под нами уже поле боя. Идет жестокое сражение. В кабину пробивается горьковатый смрад. Фашистские форты выплескивают лавины огня навстречу наступающим.

Станция наведения дает ориентиры. Сверяюсь по карте, смотрю на часы. Пора! Восьмерка перестраивается в «круг». Перевожу машину в пикирование — начинается «обработка» артиллерийских позиций противника. Небо вокруг самолетов запестрело темными шапками разрывов. Снизившись, вижу задранные вверх стволы пушек. Впечатление такое, что все они целятся в нас. Дал по ним длинную пулеметную очередь, выпустил два реактивных снаряда. Стволы тут же скрылись в клубах дыма.

Очередной маневр — и еще один удар. Глянул на приборную доску — температура воды в норме. «Порядок!» — отмечаю про себя. Посмотрел на ведомых — держатся хорошо. Особенно радуют Молозев и Васильев.

Боевой разворот, набор высоты. И вдруг машина «клюнула» носом.

— Неужели подбили?

Переключаю СПУ, спрашиваю Клубова:

— «Отец», что с машиной?

— Пробит насквозь фюзеляж — ближе к хвосту. Я цел...

Завожу группу на вторую атаку. Пикирую... Стремительно набегает земля. Беру штурвал на себя — не поддается. Еще рывок — тщетно. А внизу блещут сполохи — это вражеская артиллерия продолжает вести огонь. Наша пехота залегла, ждет от нас помощи.

Напрягаю все силы, крепко, до боли сжимаю зубы. Нужно направить самолет на вражескую батарею! Но «ильюшин» не слушается меня: капот мотора направлен мимо нее. Вот они, критические мгновения! Перед глазами промелькнули искаженные ужасом лица гитлеровских [194] артиллеристов. Закручиваю триммер руля глубины и жду, как поведет себя самолет. Буквально у самой земли чувствую, что машина поддалась, стала выравниваться, выходить в горизонтальное положение.

Опасность миновала, машина набирает высоту. Что же делать? Уходить от цели?:. Но приказано выполнить три захода, после чего пехота должна пойти в атаку. Три, а не два! Может, передать командование Карпееву?.. Пытаюсь связаться с Карпеевым — радио не работает. Принимаю решение на поврежденной машине выполнить задание до конца.

Машиной управлять очень трудно. Она то задирает нос, то опускает. Как в песне: «По морям, по волнам»... Да только настроение не песенное. Сбросил оставшиеся бомбы и обстрелял еще одну артиллерийскую позицию. Ведомые тоже ударили по батарее. Вражеские орудия смолкли.

С чувством выполненного долга летим на свой аэродром. Кое-как удерживаю самолет в горизонтальном полете. Ровно гудит мотор. Окинул взглядом ведомых — идут все. Но связаться с ними не могу, рация выведена из строя. Как Клубов себя чувствует, тоже не знаю.

А вода по-прежнему брызжет из-под капота. Стрелка на приборе приблизилась к красной черточке: температура критическая.

...Никогда я не ругал Мотовилова, а тут, приземлившись, взорвался:

— Почему вода течет?

Мотовилов вскочил на капот, ищет причину. Клубову тоже не терпится ее выяснить.

— Не дотянута заливная пробка расширительного бачка! — констатирует он.

Мотовилову не по себе:

— Виноват! Поспешил — вот и получилось...

Клубов махнул рукой, спрыгнул на землю, подошел ко мне. Стоим, рассматриваем пробоину, ощупываем на стабилизаторе острые края дюраля. Пробоина большая. Перебита тяга управления рулем глубины, снесена антенна.

Клубов догадывался, что его самовольный вылет не останется в полку секретом. Так оно и вышло.

— Ну, что там мне в приказе? — спокойно спросил [195] Иван Кондратьевич подошедшего к нему капитана Близнюка.

— Строгий выговор, товарищ майор!

Клубов кивнул головой, что можно было расценить как полное согласие с мерой наказания. Он поставил под текстом приказа свою условную роспись — «К-6» — и повернулся ко мне:

— Тебя в приказе не упоминают, «сынок»! Это хорошо... Честно говоря, «строгача» мне законно влепили. Ничего — переживу. А вот бой этот на всю жизнь запомню! Не знаю, как бы он закончился, не будь тросов, дублирующих управление...

— Все могло быть, Иван Кондратьевич, — ответил я. — Но этот вылет будет иметь продолжение: ведь мне еще предстоит держать ответ перед командиром.

— Не беспокойся: это я беру на себя, — успокоил меня Клубов.

4.

Четыре дня продолжался штурм Кенигсберга. Четыре дня и четыре ночи ходила ходуном земля. 9 апреля вражеский гарнизон прекратил сопротивление. Крепость пала.

Значимость этого события была огромна. Это был не только стратегический успех. Это был фактор высокого морально-психологического воздействия.

...После непродолжительной передышки наш полк снова включился в боевые действия. Теперь мы должны были оказать поддержку войскам на Земландском полуострове.

Вражескую группировку на этом полуострове наши наземные войска прижали к морю, где действовали боевые корабли Краснознаменного Балтийского флота. В воздухе непрерывно висели штурмовики и бомбардировщики.

Фашистских истребителей мы теперь почти не встречали. Да и зенитная артиллерия противника беспокоила нас значительно меньше.

Но схватки на земле шли тяжелые. За двенадцать дней боев на Земландском полуострове я девятнадцать раз водил свою группу на штурмовки вражеских позиций. Были дни, когда вылетали по два-три раза. [196]

Возвратившись однажды с задания, я оказался в окружении боевых друзей. Улыбаются, поздравляют.

— С чем хоть поздравляете, скажите?

— С Героем!..

От этих слов у меня дух перехватило. Уже из соседней эскадрильи летчики подходят, руку жмут, что-то говорят, а я все стою, как оглушенный.

Захожу к командиру полка, а он слушает мой доклад и улыбается, словно что-то хочет сказать. Выслушав, Стрельцов обнимает меня и взволнованно шепчет:

— С Героем тебя, Анатолий... От всей души!

Тем же Указом Президиума Верховного Совета от 19 апреля 1945 года звание Героя Советского Союза было присвоено также Николаю Семейко и Николаю Давыдову.

Трудно передать словами овладевшее мной чувство. Вышел от командира и остановился, вспомнив, что в левом кармане моей гимнастерки лежит амулет — шелковый платочек с вышитой на нем Золотой Звездой Героя, многозначительным символом, который обрел теперь полную реальность: пожелание любимой сбылось! Значит, верила в меня Катюша. И ее вера помогла мне в боях.

Каждый день — новые задания. Жаркие сражения с врагом продолжались, особенно на прибрежном участке северо-западнее Кенигсберга.

...Командир дивизии приказал двумя шестерками нашего полка нанести бомбово-штурмовой удар по укрупненному району противника и тем самым помочь нашим наземным войскам занять более выгодный рубеж.

— Задание будут выполнять первая и третья эскадрильи. Подробности согласуйте с капитаном Таракановым, — распорядился командир полка.

Мы с Николаем Семейко нанесли координаты цели на свои полетные карты.

Чтобы как можно дольше воздействовать на противника, решено было, что группа Семейко вылетает первой, а спустя пятнадцать минут моя группа пойдет ей на смену.

Первая шестерка ушла.

Прошло пятнадцать минут — и я повел на взлет свою шестерку штурмовиков. Еще несколько минут — и с высоты уже просматривается залив. Справа к нему подступает [197] зеленая гряда леса. Между ним и морем — золотисто-желтая песчаная каемка, отороченная со стороны моря белым кружевом прибоя.

Впереди уже видна шестерка Николая Семейко, «обрабатывающая» цель с «круга». Машину Николая узнаю издали по тому, как она круто пикирует на цель. «Резвится, будто не навоевался!» — думаю я и тут же слышу голос Ляховского со станции наведения.

— Хорошо Семейко работает! — прямо так и сказал открытым текстом.

— «Коршун»-ноль один! — связываюсь по радио с Семейко. — Я — «Коршун»-ноль три — на подходе...

Семейко не ответил — он в это время снова пикировал, как мне показалось, на зенитную батарею. Я залюбовался его работой, но вдруг пронзила тревога: пора, пора выводить машину из пике! Но что это? С консолей срываются белесые струи, а в следующее мгновение самолет, перевернувшись и описав дугу, падает у самой береговой черты.

Все произошло в считанные секунды. Был Николай — и через несколько мгновений его не стало. Не оставалось никаких сомнений, что он погиб. Не успев получить свою Золотую Звезду, не дожив до Победы, не узнав, что подвиги его Родина отметит еще и второй Золотой Звездой.

Стиснув зубы, веду группу на цель. Туда! Там — зенитка, сбившая Николая! Заходы на цель следуют один за другим. Мы яростно мстим врагу и за Николая, и за всех наших боевых товарищей, навсегда оставшихся на дорогах войны. Отрезвляет лишь молчание пушек и пулеметов.

— Конец, конец! Я — «Коршун»-ноль три! — передаю в эфир приказ на сбор.

Сел нормально. Доложил Стрельцову. Он уже знает. Выслушал меня, устало опустился на табурет, закрыл лицо руками. В кабинете воцарилась тягостная тишина: слишком велика потеря для полка, да еще в последние дни войны.

...Через несколько дней меня и Давыдова вызвали в Растенбург, в штаб дивизии. Командующий воздушной армией Тимофей Тимофеевич Хрюкин прикрепил к моей гимнастерке Золотую Звезду и орден Ленина. Этой высшей в стране награды были удостоены также и другие [198] летчики. Было торжественно, над нами полыхало знамя дивизии. Я стоял в шеренге и думал о товарищах, которым не суждено стоять рядом.

Через несколько дней мне выпало счастье подписывать представления на присвоение звания Героя Советского Союза Михаилу Карпееву, Николаю Кожушкину, Виктору Молозеву и Михаилу Васильеву. Всем четырем соколам вскоре были вручены Золотые Звезды.

...25 апреля мы совершали последний боевой вылет шестеркой — ставили дымовую завесу в районе порта Пиллау. И опять удачно. К вечеру отчаянно защищавшаяся гитлеровцами военно-морская база пала.

Вслед за ней сложили оружие и войска Земландской группировки.

Но еще отчаянно оборонялась так называемая Курляндская группировка, и нашу дивизию перебросили на новый участок. Однако здесь нам не удалось совершить ни одного боевого вылета: 8 мая эта группировка тоже капитулировала.

5.

На втором этаже кирпичного особняка недалеко от аэродрома поселились девушки — военнослужащие нашего полка. Утомленные за день, этой ночью они спали особенно крепко. Вдруг перед самым рассветом раздались выстрелы. Девушки вскочили с постелей, метнулись к окнам. Стреляли в лесу, и стоголосое эхо громовыми раскатами разносилось окрест.

— Девчонки, это на аэродроме стреляют. Видимо, немцы десант высадили! — закричал кто-то.

— Да откуда же взяться немцам? — успокоила Катя подруг. Она уже знала, что Земландская группировка противника прекратила свое существование и теперь все летчики и часть авиаспециалистов переброшены на ликвидацию Курляндского «котла».

Катя быстро оделась и сбежала по крутым ступеням вниз. За ней помчались остальные девчата. За углом остановились: на самом верху телеграфного столба восседал знакомый связист из БАО{9} и, не обращая внимания [199] на близкую пальбу, что есть силы колотил чем-то по дереву, отчего и столб гудел, и провода звонко пели.

— Что произошло? — спросили его девчата. Связист во весь голос радостно прокричал:

— А то, милые вы мои, произошло, что война кончилась! Понятно? Кончилась!..

На мгновение девушки растерялись, затем бросились обниматься, смеялись и плакали от счастья, что все ужасы войны наконец кончились, что все плохое теперь позади.

Катя помчалась на аэродром. Здесь было то же: ребята пели, плясали, обнимались — и снова палили в небо, салютуя Победе.

Катя расспрашивала об улетевших, но о них никто ничего толком не знал. Села за свой стол, но работать не могла — все валилось из рук. Радость и тревога смешались, переплелись. Не в силах побороть волнение, Катя направилась к дежурному.

— Не волнуйся, Катюша! — ровный, сдержанный голос начальника химслужбы полка капитана Продана, дежурившего в этот день, внушал доверие. — Летчики уже возвращаются, через полчаса будут дома!

Разве усидишь на месте после этих слов?

То и дело выскакивает Катя на площадку у КП, постоит, прислушается — тихо. И снова — в диспетчерскую. А две-три минуты спустя опять вслушивается в небо.

И вот запела, загудела даль. Катя что есть духу помчалась на аэродромное поле. А там уже целая группа встречающих.

Вот она, уже над головой, — восьмерка грозных для врага и таких желанных для нее «ильюшиных». Идет плотным парадным строем — загляденье! Поочередно самолеты идут на посадку.

Машина коснулась земли, и мне подумалось: а ведь это последняя посадка! Последняя посадка на этом боевом, опаленном войной самолете!..

Зарулил на «свое» место, неторопливо отстегнул парашют, соскочил на землю. Крепко пожал руку верным боевым помощникам Саше Чирковой и Анатолию Баранову (Гриша Мотовилов был еще в пути — добирался автотранспортом) и тут увидел Катю. Она стояла совсем рядом, смеялась и плакала одновременно. Подошел, [200] остановился на миг, словно собираясь с духом, — обнял и поцеловал.

Катя вспыхнула, запротестовала:

— Что ты делаешь — на нас весь полк смотрит!

— Ну и пусть! Хочешь, я сейчас приглашу всех на свадьбу?!

А 9 мая был уже настоящий праздник Победы. Нет слов, чтобы передать те чувства, которые испытали в этот день фронтовики.

Был митинг. Говорили о нашей победе. Я слушал и думал о том, какая трудная доля выпала моему поколению. Но оно не дрогнуло, выстояло. Под мудрым руководством ленинской партии вместе со всем советским народом оно мужало в боях, училось побеждать и, наконец, уничтожило фашистского зверя.

В этот незабываемый день я с гордостью думал о наших однополчанах.

Гвардейцы 75-го Сталинградского штурмового внесли весомый вклад в победу над фашизмом. Двадцати двум летчикам было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, дважды удостоены этой чести четверо, а всего по дивизии — семеро, 14 летчиков повторили подвиг Николая Гастелло. Около двух тысяч авиаторов награждено орденами и медалями. Пять боевых орденов украсили Знамя нашей 1-й гвардейской Сталинградской штурмовой авиационной дивизии...

Теперь это уже история. Но мы, фронтовики, будем помнить ее всегда. И детям и внукам своим расскажем о том, что каждая строка этой истории писалась кровью. И что ордена и медали на груди фронтовиков — это словно отблески далекой теперь войны, свидетели их мужества и отваги, беззаветной преданности нашей родной Коммунистической партии и героическому советскому народу. [201]

Послесловие

Отгремели военные грозы. Мы стали привыкать к мирной жизни. Вначале странно было — безмятежная тишина вокруг, чистое небо, не рвутся снаряды... Готовились к демобилизации воины старших возрастов — их ждали дома, их ждали заводы и стройки, фабрики и колхозные нивы.

А мы, профессиональные военные, продолжали служить. Летали, осваивали новую летную технику, учились сами и учили молодежь искусству побеждать.

В конце мая победного сорок пятого года, как это и было условлено, мы с Катюшей поженились. Замполит майор Иванов позаботился о том, чтобы наша свадьба удалась на славу.

А вскоре ранним воскресным утром Александр Степанович постучался в дверь нашей комнаты:

— Пришел поздравить вас, Анатолий Константинович, с очередным воинским званием. Отныне вы — майор и... — Иванов протянул мне свежий номер «Правды» с Указом Президиума Верховного Совета о награждении летчиков, особо отличившихся в боях с немецко-фашистскими захватчиками, второй медалью «Золотая Звезда». Среди других фамилий там значилась и моя.

Вскоре три дважды Героя Советского Союза, три комэска — Муса Гареев, Леонид Беда и я — были командированы в Москву представлять нашу дивизию в воздушном параде в честь Дня Воздушного Флота. Наша задача состояла в том, чтобы пройти звеном на новых самолетах «Ильюшин-10» и продемонстрировать достижения новейшей техники в штурмовой авиации.

Я впервые был в Москве и, как только появлялась возможность, спешил посвятить знакомству с ней [202] каждую минуту. Катя, естественно, тоже рада была походить по московским улицам и площадям, полюбоваться Кремлем, послушать бой курантов, постоять в благоговейном молчании у Мавзолея Ильича...

Затем — незабываемый день, когда в Кремле Михаил Иванович Калинин вручал мне вторую Золотую Звезду.

...Шло время. Служба продолжалась. Новые требования предъявляла жизнь, и я понимал: надо учиться.

После окончания Военно-воздушной академии и по сей день учу молодых авиаторов.

Большим подспорьем в этом служит приобретенный в боях опыт: личный и друзей-однополчан, с которыми, кстати, мы регулярно встречаемся.

Это происходит ежегодно. Вспоминаем прошлое, погибших друзей, обмениваемся новостями. А в перерывах между встречами выясняем все новые адреса. Так отыскался след Антона Малюка. Живет в селе Набутов Корсунь-Шевченковского района Черкасской области. Выходили его врачи, но очень уж тяжелым было ранение, на всю жизнь след оставило.

Антону Куприяновичу я обязан жизнью: шесть километров тащил он меня на себе. Израненного, полуживого...

Недавно встретил Ивана Кондратьевича Клубова. Сколько радости было!.. Живет он в Ворошиловграде, уволился в запас. В Казани проживает наш друг и наставник Александр Степанович Иванов. Полковник запаса, ведет большую военно-патриотическую работу среди молодежи.

Поддерживаю связь с Героями Советского Союза Карпеевым, Кожушкиным, Васильевым, Молозевым. В Калининградском морском порту увидел судно «Тимофей Хрюкин». Два дня спустя в порт зашли «Дмитрий Жабинский» и «Николай Семейко». Долго стоял в задумчивости, вспоминая боевое прошлое. Командующий воздушной армией, славные мои фронтовые товарищи Герой Советского Союза Дима Жабинский и дважды Герой Николай Семейко обрели вторую жизнь. Они снова с нами!..

Недавно многие наши боевые друзья поздравили меня и Катюшу с серебряной свадьбой. Теплые тосты провозгласили [203] на ней и наши сыновья — Владимир и Виктор. Оба пообещали:

— Твоей дорогой пойдем, отец!

И пошли — окончили военное училище, стали авиаторами.

Отцовской дорогой пошел и сын Николая Кожушкина — Юрий. Доказал, что достоин отца-героя.

Служат сыновья Отчизне, продолжают славную традицию!

И мы, отцы, гордимся ими. [204]

Об авторе

Генерал-майор авиации Анатолий Константинович Недбайло родился в 1924 году в городе Изюм Харьковской области в семье рабочего. С 1941 года А. К. Недбайло служит в Советской Армии. В 1943 году закончил военную школу летчиков. Первый боевой вылет 19-летний летчик совершил в небе Донбасса. Он участвовал в боях на Южном, 4-м Украинском и 3-м Белорусском фронтах сначала как пилот, затем командир звена и эскадрильи.

В горячей фронтовой обстановке шел процесс становления отважного воина. В боях он мужал, приобретал опыт, закалялся как воздушный боец и волевой командир. Не раз попадал в критические ситуации, но мужество и воля, страстное желание продолжать борьбу с ненавистным врагом всегда побеждали. Летчик возвращался в строй, снова вел свой грозный штурмовик на задание.

А. К. Недбайло совершил 219 успешных боевых вылетов. На его счету множество подавленных огневых точек противника, уничтоженных танков, самолетов, автомашин, орудий и живой силы врага. 95 раз водил он группы самолетов на штурмовку, в отдельные дни совершал по 3—4 боевых вылета.

В 1944 году Анатолий Константинович вступает в ряды КПСС. В 1945 году, когда на его груди засияла вторая Золотая Звезда₎ летчику шел всего двадцать второй год. За боевые заслуги А. К. Недбайло награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, многими другими орденами и медалями. В 1949 году на родине героя установлен бронзовый бюст.

В 1951 году Анатолий Константинович закончил Военно-воздушную академию. Сейчас он продолжает служить в Советской Армии, учит молодежь, воспитывает ее в духе беззаветной преданности родной Отчизне.

Примечания

{1}На штурмовике есть ручка управления. Но среди летчиков прижилось более поэтичное слово «штурвал». Поэтому здесь и дальше автор будет пользоваться этим словом, подразумевая под ним ручку управления самолетом.

{2}Здесь и далее использованы материалы Архива МО СССР — №№ дел 19613, 138746с, 143548с, 28664,519102с, 5250, 31612с, 141611.

{3}Архив МО СССР, д. 143548с.

{4}Самолетное переговорное устройство. — Ред.

{5}Автор здесь и далее пользуется одним позывным. В действительности позывные менялись перед каждой наземной операцией наших войск.

{6}ПТАБ — противотанковая авиационная бомба. — Ред.

{7}В 1946 году переименован в г. Калининград. — Ред.

{8}СБ — скоростной бомбардировщик.

{9}БАО — батальон аэродромного обслуживания. — Ред. [2]

Поиск по сайту: