Глава четвертая 4 страница. Я убрал шасси, развернулся влево и только стал искать новую цель, как в шлемофоне раздался голос командира:

Я убрал шасси, развернулся влево и только стал искать новую цель, как в шлемофоне раздался голос командира:

— Сбор! Сбор!..

Приказ есть приказ. Наша шестерка собирается. Все целы и невредимы. Каждый занимает свое место в боевом порядке. Подходят «яки», и в их сопровождении шестерка «илов» возвращается на свой аэродром.

3.

Нелегко давались нам победы. В период наступательных операций наших войск полк выполнял сложные и ответственные задания. Летчики по нескольку раз вылетали на штурмовку переднего края противника, наносили удары по важным целям в тылу врага. Днем и ночью гремели бои — тяжелые, кровопролитные.

В одном из жарких боев сложил голову мой ближайший друг Игорь Калитин. Тяжело было сознавать, что он никогда уже не вернется в боевой строй, что я не увижу его улыбки, не услышу доброй дружеской шутки. Я словно бы осиротел. Не хотелось верить случившемуся, не хотелось мириться с тяжелой утратой.

Произошло все так. [50]

...Эфир, как всегда, полон голосов: сотни танковых и самолетных радиостанций ведут обмен, кто-то кому-то отдает приказ, кто-то просит помощи, требует огня. В русскую речь вплетается немецкая. Один непрестанно повторяет позывные, другой кричит открытым текстом. «Бей его, Леня! Бей!..» Попробуй в этом шуме и свисте различить голос командира!

Но я все же улавливаю слова ведущего. — Держитесь плотным строем: в воздухе «фоккеры»!..

Перестраиваемся. Продолжаем полет к цели. С восьмисотметровой высоты отчетливо видны на поле боя «коробочки» — фашистские танки. Их-то нам и предстоит атаковать. При перестройке вдруг почему-то наша группа рассыпалась. Я оказался позади Калитина.

Связываюсь по радио с Игорем:

— Видишь танки? Бьем!

Да, он видит цель: его самолет уже пикирует. Иду несколько правее, сзади.

И тут произошло неожиданное: из-под мотора Игоревого штурмовика полыхнуло пламя. Машина словно бы стала разматывать ленту черного дыма. «Неужели?!»

Хоть Игорь и сам знает, что ему делать, я кричу:

— Маневрируй! Сбивай пламя! Слышишь?!.

Но Калитин молчит. Только шорох да свист на нашей частоте.

А штурмовик стремительно мчится к земле. Рядом проносятся огненные трассы — это бьют по мне вражеские истребители. Но я не обращаю внимания. Что предпринять? Подставить бы свои крылья, сдержать его падение!.. Эх, Игорь, Игорь, друг мой дорогой!

До земли триста метров, двести, сто...

Машина Калитина пылает факелом. Я вывожу свой самолет из пике, а сам не отрываю взора от полыхающего штурмовика. Он врезается в стальные коробки вражеских танков. По земле катится огненный шар...

— Прощай, дружище! Я буду мстить за тебя врагу! В груди клокочет ярость, я перехожу на бреющий и нажимаю на гашетки. За друга, погибших гвардейцев, за муки наших людей, за слезы вдов и матерей! Прекратил атаки лишь после того, как был израсходован боекомплект.

Тогда я стал набирать высоту. И в этот момент ощутил [51] удар, хвостовую часть словно бы подбросило, а машина тут же перестала повиноваться рулям.

— Малюк, что там произошло? — спрашиваю воздушного стрелка.

— В нижней части фюзеляжа розирвався снаряд, — отвечает он. — Отбило шматок хвоста.

«Вот так положение... — Удастся ли на этот раз дотянуть до своих?..» Самолет прыгает вверх-вниз, вверх-вниз... Чтобы сдержать его, начинаю действовать триммерами руля высоты и сектором газа. Штурмовик стал меньше клевать носом. Но напряжение от такого пилотирования испытываю предельное. Идем так минут двадцать. А вот и наш «дом». С трудом посадил я подбитый самолет на краю аэродрома. Руки и ноги словно занемели. Выбрался из кабины, сбросил тяжелый парашют, разогнул одеревеневшую спину.

Подбегает механик Григорий Мотовилов. За ним семенит Саша Чиркова. На их лицах — тревога, удивление. Спешит ко мне и инженер полка Иван Кондратьевич Клубов.

— Ну и фокусник! — улыбается он. — Как это тебе удалось, Недбайло?

— Что «удалось»? — недоумеваю я.

— Да ты погляди на свою машину сзади!

Посмотрел — и сам диву дался: киль изрешечен, руль поворота — в темно-зеленых клочьях, левая часть стабилизатора на две трети словно бы срезана, хвостовая часть фюзеляжа разодрана вместе со шпангоутами.

— Чудо, просто чудо! — продолжает капитан Клубов. — Много повидал я за свою службу, но чтобы прилететь с таким хвостом — подобного и не слыхивал!

— А там что? — Мотовилов потянулся к масло-водорадиатору, вытащил оттуда окровавленную тряпку. Это оказался кусок мундира какого-то гитлеровца.

Клубов пристально посмотрел мне в глаза:

— Шел на бреющем?!

— Да!..

— Товарищ капитан! Отремонтируем самолет, — вступил в разговор Мотовилов. — Не беспокойтесь и не переживайте: завтра будет готов!

Я знал: Мотовилов слов на ветер не бросает: он может работать без сна и отдыха до тех пор, пока не восстановит машину и не введет ее в строй. [52]

В это время к нам на полном ходу подъезжает «виллис» и резко тормозит. Из него выскакивает командир полка.

— А где Калитин? — в голосе тревожное волнение. Я молча опускаю голову.

— Что с Калитиньш?

— Погиб, товарищ майор! — отвечаю и чувствую, как горло сдавил нервный ком.

— При каких обстоятельствах?

И я рассказал, как все произошло, как в самолет Калитина угодил зенитный снаряд, как Игорь направил горящий штурмовик на вражеские танки. Майор Ляховский внимательно слушал меня. Рассказ о подвиге Калитина очень взволновал его. Командир достал из кармана носовой платок, снял фуражку и, как всегда в момент большого напряжения, стал вытирать вспотевшую лысину.

— Такой прекрасный летчик, такой боец!.. А вы почему задержались, товарищ Недбайло? Все давно возвратились...

Я не мог собраться с мыслями, чтобы коротко ответить командиру. Перед глазами был пылающий штурмовик Игоря, несущийся к земле.

— Мстил врагу за своего друга, товарищ гвардии майор! — выдавил я наконец.

...Несколько дней не находил себе места. Горе давило меня. Чувствовал себя так, словно был виновен сам в гибели боевого друга. Никак не укладывалось в голове, что Игоря нет больше в живых. Но рядом с моей стояла его пустующая теперь кровать.

Однажды, возвратившись из боевого вылета, я направился к шалашу, устроенному для летчиков невдалеке от стоянки: здесь, под камышовой крышей, можно было укрыться от жары, отдохнуть.

Навстречу — Катюша. Мы поздоровались, постояли, вспомнили Игоря. Он был нашим общим товарищем, и боль утраты мы испытывали в равной степени. Идем рядом, молчим. Но от этого еще тяжелее на душе. Надо что-то сказать, спросить.

— А вам не трудно работать на командном пункте?

— Нисколько! — мягко улыбнулась она.

Как мне хотелось, чтобы Катя чаще улыбалась, чтобы сияли ее лучистые глаза, чтобы она, вот так всегда [53] шагала рядом. В девятнадцать лет очень хочется любить и быть любимым. Тем более, когда у твоей молодости есть опасный враг — война. И мне снова вспомнился Игорь, юный, жизнерадостный, отважный Игорь Калитин, наш полковой Гастелло. Ему ведь был только двадцать один год...

Глава четвертая

1.

Процесс становления летчика — сложный и многогранный. А если это не просто летчик, а воздушный боец?

Получилось так, что процесс моего становления протекал непосредственно в сражениях, и практику я проходил в самых что ни есть натуральных условиях. Это было во времена больших, важных событий — освобождения Донбасса от гитлеровских оккупантов, стремительного наступления наших войск на Харьков. Затем была одна из важнейших битв Великой Отечественной войны — на Курской дуге...

Эти события воздействовали на процесс нашего возмужания, хоть мы принимали участие не во всех боях того периода. Наш полк был частью дивизии, входившей в состав Южного фронта, который с конца зимы и до начала лета 1943 года, ведя бои «местного значения» и отвлекая на себя значительные силы противника, облегчал тем самым положение на других фронтах. Мы пристально следили за общей обстановкой. У входа на КП висела большая карта, на которой почти ежедневно появлялись новые красные флажки, обозначающие освобожденные советскими войсками населенные пункты.

Легко представить мое состояние, когда я видел, как линии флажков все приближались к милому, благозвучному географическому названию «Изюм».

Самыми популярными людьми в полку были сейчас политработники. Даже агитаторов мы тепло называли комиссарами.

— Ну, давай, комиссар, рассказывай, — попросили летчики агитатора, — что новенького!.. [54]

А вести пошли одна другой лучше. Партийные и комсомольские собрания нацеливали личный состав на славные дела, на героические подвиги. И мы — не ради славы, а ради победы — старались каждый боевой вылет сделать как можно эффективней, намести противнику как можно больший урон.

Изучая карту боевых действий, я представил себе наш Южный фронт плечом, подставленным другим франтам — Юго-Западному, Степному, Воронежскому, Центральному. Перед нами был, как называли его гитлеровцы, Миус-фронт. Здесь противник превратил свои позиции в сильнейший оборонительный рубеж. Особенно много укреплений было возведено весной и летом 1943 года: с высоты полетов мне видны темные линии траншей, ходов сообщения. Разведка доносила, что гитлеровцы сооружают доты, дзоты, блиндажи, роют противотанковые рвы, устанавливают всякого рода препятствия. Вражеское командование отдало своей 6-й армии приказ удерживать рубеж на Миусе, считая, что судьба Донбасса будет решаться именно здесь.

В ночь с 17 на 18 июля наш Южный фронт перешел в наступление, стремясь нанести поражение частям 6-й армии противника. Тогда же наши соседи — войска Юго-Западного франта — развернули наступательные бои на Изюм-Барвенковском направлении, имея задачу разбить армейскую группу «Кампф», 1-ю танковую армию и 6-ю армию противника.

Мы летали много. Одно боевое задание сменялось другим, и я на практике овладеваю всеми видами боевого применения. Сводки Совинформбюро, сжатые до нескольких фраз, передавались друг другу, из уст в уста.

— Слышал, Анатолий? Бои идут в районе Изюма и Луганска! Наши форсировали Северскый Донец...

Это еще издали кричит мне Бикбулатов. Улыбается: ему приятно порадовать меня доброй вестью.

Вечером, хоть я устал и хочется скорее прилечь, чтобы чуть свет встать и снова мчаться на аэродром, — ищу газеты. Точно: бои в районе Изюма! На следующий день читаю: «Советская авиация крупными силами произвела ночные налеты на железнодорожные узлы Орел, Лозовая, Краматорская, станции Карачев, Харцызск и аэродромы противника». А еще через несколько дней. [55]

«Войска Юго-Западного фронта вели ожесточенные бои на захваченных плацдармах в районе Изюма».

Эти строки словно бы звали меня на новые ратные дела. И я опешил, стремился туда, где кипела битва, — нес врагу возмездие и за себя, и за своих близких, и за поруганный родной город, и за весь наш народ, за всю Отчизну.

Две недели длилась наступательная операция войск Южного фронта на реке Миус, в ходе которой было нанесено поражение противнику. Эта операция притянула к себе крупные силы фашистов с Белгородского направления, что содействовало успеху наших войск в битве под Курском.

В тех событиях мои «крылья» крепли, с каждым днем я мужал, разил врага увереннее.

Бои продолжались...

2.

Иду как-то ранним утром на стоянку и еще издали вижу — там уже жизнь кипит: хлопочут у штурмовиков авиаспециалисты, от самолета к самолету переезжают бензо- и маслозаправщики. Кое-кто из летчиков уже здесь. Один наблюдает, как искусные руки механиков залечивают «раны» в обшивке самолета, другому важно поприсутствовать при регулировке мотора, третьего интересует, как выполняются регламентные работы. А воздушные стрелки состязаются на быстроту устранения неисправностей и задержек турельного пулемета. Любопытно поглядеть: вспомнилось, как мы с Малюком из-за этих самых неисправностей испытывали свою судьбу.

...Руководит состязаниями старший лейтенант Ворона — «стартех» эскадрильи по вооружению. Это своеобразные практические занятия, во время которых воздушный стрелок приобретает навыки не менее важные, чем умение метко поражать цель.

— Если пулемет исправен, если есть боеприпасы, — вы, стрелки, можете уверенно считать себя щитом задней полусферы боевого порядка штурмовиков, — говорит старший техник Ворона. В числе тех, кого он похвалил, и мой стрелок — Антон Малюк. Я искренне рад за него: с таким боевым помощником можно не беспокоиться: «тыл» надежно прикрыт! [56]

Подхожу к своему самолету. Механики поочередно докладывают мне, чем занимаются. Как обычно, принимаю рапорт, велю продолжать дела. А затем отхожу в сторонку покурить. Наблюдаю, как светловолосая хохотушка Саша Чиркова возится в отсеке стрелково-пушечного вооружения.

— Здраствуйте!

Я быстро повернулся на голос.

— Доброе утро, товарищ диспетчер!

Рядом стояла Катюша.

— Что-то рано вы пожаловали к нам, товарищ гвардии ефрейтор!

— Служба такая. Разыскиваю старшего инженера. Вы не видели капитана Клубова?

— Нет, не видел.

— А мне сказали, что он находится на стоянке вашей эскадрильи...

— Отец, — вдруг позвала кого-то Илюшина.

Я удивился: слова эти относились к капитану Клубову.

Что такое! Клубов — отец Илюшиной? Но, во-первых, по возрасту он слишком молод, чтобы быть ей отцом... И фамилии разные...

Слышу, как Илюшина обращается к Клубову:

— Вас вызывает командир полка...

— Что случилось, доченька?

— Не знаю. Вроде бы начальство какое-то прилетает...

— Доложи, дочка: сейчас буду.

Катя ушла. А я гадал в недоумении. Кто же Клубов Кате?

Наконец, не выдержал:

— Извините, товарищ капитан! Нельзя ли задать вам деликатный вопрос?

— Пожалуйста!

— Катя — ваша дочь?

— Дочь. А что?

Я высказал свои сомнения. Клубов ответил:

— Приемная дочь! — он тепло улыбнулся и доверительно добавил:

— Видите ли, Катя очень похожа на мою меньшую — Оленьку. Точнее — моя малышка похожа на Катю. Я как-то сказал Катюше об этом. Ну и «удочерил» [57] вроде бы.. Да их, приемных дочерей, у меня в полку немало. Сосчитай-ка, сколько девчат-механиков мне подчинено! То-то, братец!..

Я уже слышал, что наш старший инженер покровительствует девушкам. В его лице они видели человека, способного прийти в трудную минуту им на помощь, защитить от некоторых «назойливых» ухажеров. Значит, и они увидели в Клубове человека большой души. Недаром он мне так симпатичен!

Ход мыслей прервался: я сел в кабину и начал тренаж. А это требовало особой сосредоточенности, внимательных, четких, осознанных действий с арматурой кабины. Тренажи в кабине я проводил систематически и постепенно довел свои действия до автоматизма. Теперь их, пожалуй, можно было сравнить с четко отработанными движениями музыканта, исполняющего на сцене сложное произведение. Я твердо был убежден, что тренаж помогает шлифовать мастерство. Пропусти его хоть один раз — и навыки утрачиваются.

Вдруг по стоянке пронеслась команда: построение.

А вскоре в небе застрекотал По-2 и сел на аэродроме. Узнаем, что прилетел командующий воздушной армией генерал Т. Т. Хрюкин. Вот он сошел на землю, и к нему с рапортом обратился командир полка майор Ляховский. Затем они вдвоем подошли к строю. Генерал поздоровался с личным составом, что-то сказал Ляховскому.

— Летчикам и воздушным стрелкам, — скомандовал он, — собраться у командного пункта. Всем остальным разойтись по своим местам...

У командного пункта есть небольшой пригорок, поросший густой травой. Горячее летнее солнце выжгло ее, а теперь, когда землю «а рассвете стали увлажнять туманы, сквозь желтые и серые пожухлые стебли пробился к свету изумрудный шелк молодой травы. Здесь-то мы и разместились.

— Так лучше пойдет наш разговор! — просто сказал генерал. И объяснил: — Я прилетел, товарищи, чтобы побеседовать с вами о боевой работе...

С таким крупным начальником мне пришлось разговаривать впервые. Тимофей Тимофеевич Хрюкин произвел на всех большое впечатление. Высокий, стройный блондин с правильными чертами лица, он располагал [58] к себе собеседников, вызывал на откровенность. Держался свободно, разговаривал как равный с равными... И эта Золотая Звезда на груди — Герой Советского Союза!..

Многих наших летчиков командующий давно и хорошо знал. Он расспрашивал их о количестве боевых вылетов, о способах воздействия по целям противника и тактических приемах борьбы с вражескими истребителями. Рассказывал о действиях летчиков родственных полков, приводил наиболее интересные и поучительные примеры из их боевой практики. Обстановка создалась непринужденная, разговор пошел откровенный, начистоту.

Генерал очень внимательно выслушал летчиков, рассказывающих о применении в составе шестерки боевых порядков «круг», «пеленг», «клин». Ребята высказывали свое мнение о их достоинствах и недостатках, о том, как они относятся к каждому из боевых порядков.

Самым трудным — и это было общее мнение — оказался «круг». Он требовал от летчиков высокого мастерства, большого напряжения, острого внимания и личной ответственности. В нашем полку этот боевой порядок не привился. Во-первых, потому, что для молодых летчиков маневр был трудным и сложным. А во-вторых, — и это считалось главным — потому, что укоренилось мнение, будто при «круге» чаще бывают потери.

Я тоже до сих пор предпочитал штурмовать врага в боевом порядке «клин» или «пеленг», когда вся шестерка одновременно, по команде ведущего, пикирует на цель, по его же расчету производит бомбометание, стреляет и выходит из атаки.

При «круге» все обстоит сложнее: шестерка «ильюшиных» как бы вращается над целью гигантским колесом, наклоненным к линии горизонта градусов на сорок. Самолеты поочередно, через определенные промежутки времени атакуют цель и с левым (или правым) разворотом выходят из атаки. Один штурмовик уходит, а следующий за ним в это время пикирует на цель. Атаки получаются непрерывными. Своеобразная «карусель» эффективно воздействует на противника в течение 10 — 15 минут, подавляя его огневые точки, уничтожая технику и живую силу.

Мы внимательно слушали генерала, мысленно строили [59] «круг», представляя себя в составе этого огромного «колеса».

И вдруг послышался быстро нарастающий гул моторов. Все разом повернули головы в сторону, откуда наплывал рокот. Но увидеть ничего не удалось — глаза слепило солнце.

— Что за самолеты? Свои или вражеские? Почему не объявляют тревогу?..

Но командующий спокоен. Глядя на приближающиеся самолеты, он улыбается.

— Наши! — определил наконец кто-то.

Вот уже видна шестерка штурмовиков. Она идет плотным, почти парадным строем — «правый пеленг». Мы даже залюбовались.

Командующий присел на траву и тоже стал наблюдать за самолетами. Вот они уже над нашим аэродромом. И тут ведущий выполнил крутой разворот, ведомые пошли за ним. А он тем временем перевел самолет в пикирование и направил его прямо на нас.

Только теперь нам все стало ясно: командующий армией устроил для нас показательное занятие — продемонстрировал, как штурмовики должны действовать в боевом порядке «круг».

Я пристально наблюдаю за самолетами, кружащими над головой. Все точно рассчитано и подчинено четкому ритму. Между самолетами — строго установленная дистанция. Переваливаясь с крыла на крыло, они выполняют противозенитный маневр. Спикировав, у самой земли штурмовик выходит из «атаки» и быстро набирает высоту. Стремительно несущаяся вниз машина, оглушительный рев мотора... А если еще вступят в действие пушки и пулеметы, если полетят бомбы, понесутся огненные эрэсы?! Да, не зря немцы называют наши «илы» «черной смертью»!.. Наконец, последняя атака — и штурмовики, перестроившись в «клин», уходят.

Эта картина поразила всех нас. Мы убедились в целесообразности применения такого боевого порядка. А генерал Хрюкин сказал на прощанье:

— Верю, что вы овладеете «кругом» и успешно станете применять его в бою.

Так с «круга» начался у нас своеобразный поворот в боевой работе. Теперь каждый еще более тщательно готовился к очередному вылету на боевое задание, помня, [60] что ему предстоит действовать над целью самостоятельно, действовать смело, решительно и дерзко.

Последовавшие после «наглядного урока» воздушные бои подтвердили, что наука пошла впрок!

3.

Почти все места в столовой заняты. Ужин в разгаре. Вместе с нами теперь питаются и летчики-истребители групп прикрытия. Их командиры — старшие лейтенанты А. Бритиков и В. Константинов — хорошие ребята, надежные товарищи, верные наши друзья. Впоследствии они оба стали Героями Советского Союза.

Только ступил на порог — слышу знакомый голос Тараканова:

— Анатолий, иди к нам: место есть!..

Сажусь рядом с Николаем. За длинным столом — Бикбулатов, Заплавский, Беда и еще несколько незнакомых мне летчиков-истребителей.

Все — в веселом расположении духа. Чувствую, наш юморист Александр Заплавский уже позаботился о том, чтобы у товарищей было хорошее настроение. Неистощимый на шутки, страстный анекдотчик, лейтенант Заплавский был тем человеком в полку, которого не только любили за добрый нрав, но и уважали за открытое сердце, общительность, а главное, за высокие бойцовские качества. Летал он прекрасно, воевал отважно.

Я догадался: объектом дружеских шуток был Леонид Беда.

Сам он тоже улыбается. Дело в том, что Леня не вышел ростом. Именно поэтому нет-нет да и приключится с ним забавная история.

«Беда» с Бедой, рассказывали мне, началась сразу же, как только он прибыл в полк. На складе вещевого имущества не оказалось офицерского обмундирования и сапог такого малого размера, какой нужен был для экипировки новичка. И Леонид долго ходил в солдатской шинели и ботинках с обмотками — как солдат-пехотинец.

Однажды его даже механик «собственного» самолета не узнал:

— Что ты тут без дела шатаешься, солдат! — прикрикнул он на него, когда Беда появился у штурмовика.

Было еще и такое. Как-то под Сталинградом вышел [61] Леонид из боя на подбитом самолете. Да и сам был ранен. Пришлось посадить машину «на живот» — с убранными шасси — за пределами аэродрома. К месту посадки послали механика. Вскоре он возвратился. На лице — растерянность, удивление. Докладывает командиру: самолет сильно поврежден, фонарь заклинило, в кабине пусто, на сидении лежит парашют, а летчика нет. Услышал это кто-то из летчиков и говорит:

— Да ведь Беда в столовой...

А произошло следующее. Посадил Беда самолет, стал дергать «грушу» — замок фонаря, а он не поддается. Как выбраться из кабины? Открыл боковую форточку фонаря, просунул в нее голову, плечо, подался вперед — протиснулся и соскользнул на дюраль центроплана. К счастью, ранение оказалось легким. В санчасти рану перевязали, и летчик наотрез отказался ехать в госпиталь. По пути на КП Беда зашел в столовую.

Тем временем авиаспециалисты подсчитали: в крыльях, фюзеляже и хвостовом оперении оказалось более трехсот (!) пробоин. Вот уж поистине прилетел наш Беда на честном слове и на одном крыле — точь-в-точь, как в песне поется!

Эту историю я слышал от многих летчиков. Рассказывали ее ребята и в присутствии Леонида. Он ничего не отрицал, только лукаво улыбался.

Легенды — одна забавнее другой — складывались в полку и потом. Но Леонид Беда понимал, что характер всех этих шуток — доброжелательный: любили его в полку, восхищались его смелостью, отвагой, мастерством. Приходилось только удивляться: сколько в этом «малыше» мужества, неистощимой ненависти к врагу. Это был летчик самого высокого класса. Его подвиги достойно оценила Родина. Леонид Беда дважды был удостоен высшей награды страны — Золотой Звезды Героя.

Так вот, сидим мы за столом, а Заплавский повествует новую историю. И ни улыбки на лице, ни смешинки в глазах, все вроде так и было — никакой выдумки:

— Как-то выполняли мы боевое задание звеном. Я и Леонид — ведомые. Бомбили врага, штурмовали — в общем, все как полагается. И что же? Сваливается на меня вдруг «мессер». [62]

— Без прикрытия шли? — поинтересовался один из летчиков-истребителей.

— Да, без прикрытия! — ответил Заплавский. И продолжал:

— Гляжу, подходит ко мне «оса». В кабине — вот такенная морда (Заплавский показал руками, словно бы это был арбуз). Даже синцы под глазами заприметил у фрица. Показывает что-то пальцами, жестами. Догадался: спрашивает, кого бить — меня или Беду? «Нет, — мотаю головой, — не меня!» Пальцем на Беду указываю: «Его! У него, мол, нос длинный, а у меня — картошкой». Понял, стервец: сообразительный попался!.. Опять нырнул куда-то. Нет его и нет. И вдруг — вижу: мечется он возле Лени. То слева зайдет, то справа норовит подобраться. Внезапно как даст «свечу» — испугался фриц чего-то. Что ж такое, думаю? Оказывается, фрицу почудилось, что самолет без летчика летит. А Леня, знаете, что сделал? Подушки из-под себя выбросил, — его в кабине и не стало видно...

Летчики грохнули смехом. Леонид Беда улыбается:

— Ну и выдумщик, ну и сказочник!

— Шутки шутками, а выходит, что без нас, истребителей, вам туго приходится, — сказал старший лейтенант.

— Это еще как сказать! — ответил Бикбулатов. — «Ил» маневренная машина и может за себя постоять в воздухе против любого истребителя. Даже твой знаменитый «як» ничего моему штурмовику не сделал бы.

В ответ старший лейтенант расхохотался.

— Вот что! — предложил истребителю Тараканов. — Чем доказывать словами, ты лучше добейся у своего командира полка, а он получит разрешение у нашего: померяйтесь силами в воздухе. Заодно и вашим и нашим новичкам полезно будет поглядеть, как штурмовик обороняется от истребителя.

— Вот это — дело! — засиял Бикбулатов.

Идею поддержали командиры обоих полков. В назначенное время летный состав собрался возле командных пунктов.

Майор Ляховский объявил нам:

— Сейчас старший лейтенант Бикбулатов проведет показательный оборонительный воздушный бой штурмовика один-на-один с истребителем. [63]

...Ил-2, ведомый Бикбулатовым, оставляя за собой тучу бурой пыли, побежал по полю, взлетел, совершил один круг, второй и набрал высоту.

А вот и «як» — набирает высоту, вырисовывает две «бочки» и свечой устремляется ввысь.

Набрав две тысячи метров, истребитель как бы переламывает маневр и стремительно набрасывается на штурмовик.

Я затаил дыхание. Секунда, две, три. Бикбулатов резко меняет направление полета, и «як» проскакивает мимо.

Атака сорвалась!

Истребитель выполняет второй заход, снова устремляется в атаку. И опять «Бик» довольно простым маневром легко уходит из-под «огня».

— Молодец, «Бик!».. — восклицает Тараканов.

Третью атаку истребитель предпринял под ракурсом 1/4 — тоже с пикирования. Ил-2 глубоким виражом сорвал замысел своего соперника... Спор был решен в пользу штурмовика. Мы еще раз убедились: замечательная машина — наш славный «ильюшин»! А в умелых руках — превосходная!

4.

Наш полк получил задачу нанести с воздуха удары по узловым пунктам вражеской обороны и этим самым содействовать развитию успеха танковой армии, вышедшей на оперативный простор.

С рассвета и до сумерек летчики полка не покидали самолетной кабины. Совершая по нескольку боевых вылетов за день, мы штурмовали вражеские автоколонны, расстреливали «бюинги» с пехотой еще на подходе к полю боя, бомбили скопления танков, штурмовали железнодорожные эшелоны.

Весь личный состав полка пристально следил за ходом боевых действий. Уже сотни населенных пунктов Украины освобождены от врага. Но впереди было еще много, очень много таких пунктов!.. Там люди ждали, звали нас.

Заместитель командира полка по политчасти гвардии майор Иванов каждые два часа отмечал «а карте общую обстановку. К красным флажкам было приковано внимание [64] каждого авиатора. Замполит часто здесь же, у карты, рассказывал нам о событиях дня, поднимал наш дух, призывал умножать ратную славу Красной Армии.

Наш полк, следуя за наступающими наземными частями, перелетал с одного полевого аэродрома на другой. Площадки выбирались поближе к линии фронта, чтобы можно было в кратчайший срок долететь до цели и с максимальной эффективностью воздействовать на противника.

...Начало массового освобождения Украины в полку было ознаменовано митингом. Открыл его майор Иванов. Говорил страстно, горячо. О силе многонационального братства, о семье единой, о нерушимой дружбе народов Советского Союза.

Командир полка майор Ляховский призвал авиаторов бить врага еще сильнее, наносить ему более ощутимые удары и тем ускорить полное освобождение родной земли от фашистских варваров.

На «трибуне» — командир звена нашей эскадрильи коммунист Леонид Беда. Он представляет сейчас украинский народ и от его имени благодарит боевых товарищей за то, что они полны решимости свято выполнить свой долг — изгнать с Украины оккупантов.

«Мы клянемся, не жалея сил и самой жизни, усиливать удары по врагу, — стоя на одном колене, произносили мы клятву, — помогать наземным войскам развивать наступательные операции, гнать отступающего врага за Днепр, преследовать его дальше. Пусть каждый удар по врагу будет наиболее эффективным. Вперед, товарищи, — за родную Украину!».

Торжественно, величественно звучали слова гвардейской клятвы. Сердца авиаторов заряжались отвагой, жаждой подвига. В боях и сражениях мои однополчане показывали образцы бесстрашия и героизма. Многие готовы были к самопожертвованию ради достижения победы.

Поиск по сайту: