Глава четвертая 11 страница

Надо спешить. Быстро прокладываем на картах маршрут — и по самолетам! Проходят считанные минуты, и наша шестерка уже в воздухе. К нам присоединяются «яки».

Связываюсь со станцией наведения и получаю разрешение на штурмовку. По курсу внизу слева уже вижу Сынтовты. Там все горит. Сквозь дымную пелену лишь кое-где просматривается земля. Вот они, зловещие черные «коробочки»! Идут в боевом порядке и ведут огонь — то тут, то там вспыхивают и гаснут огоньки.

— Приготовиться к атаке! Я — «Коршун»-ноль три. Работаем с «круга»... [158]

Устремляюсь вниз. В небе вздымаются дымные шары: это ведут огонь зенитки среднего калибра. Не обращаю на них внимания — снаряды рвутся значительно выше. Все увеличиваясь в размерах, «коробочки» принимают четкие очертания танков. Выбираю цель, «прилипаю» к прицелу. Учитываю скорость движения, ветер — и пускаю эрэсы. Тут же выравниваю машину и сбрасываю шестьдесят четыре противотанковые бомбы из одного люка.

Ведомые поступают точно так же.

Захожу еще раз: два танка уже горят. Выполняем третий заход... Шестой. В небе перехлестываются трассы «эрликонов», несутся навстречу огненные пунктиры.

Вдруг замечаю, что из «круга» вываливается кто-то из ведомых и со снижением уходит.

— Командир, Обозный ушел! — докладывает Дмитрий Матвеев.

Бросаю взгляд на цель: три танка полыхают, три дымят. Докладываю станции наведения результаты штурмовки. Затем собираю группу в «кулак». Снижаемся и догоняем Обозного. Не успел еще нажать кнопку передатчика, чтобы спросить его о том, что произошло, как услышал голос:

— Я подбит... Ранен...

— Обозный! Я — «Коршун»-ноль три... Прямо по курсу — площадка. Садись на «живот»!

Раненый летчик может истечь кровью и потерять сознание. Значит, пока есть силы — надо садиться.

— Я дотяну домой! — слабеющим голосом отвечает Обозный.

— Немедленно садись! Приказываю! — крикнул я. — Выполняй команду!

Но раненый не отвечает. Его самолет уже у самой земли. Садится? Нет! «Стрижет» кусты, цепляет правой плоскостью землю, вздымает вихри пыли вперемежку с дымом. Это конец!..

Сердце сжалось от боли: еще двух крылатых воинов лишилась наша эскадрилья...

...День клонился к вечеру. По пути в столовую встретил Николая Тараканова. На его груди огоньком горит Золотая Звезда. Мрачно протягивает руку — знает уже о гибели Обозного.

В просторной летной столовой светло: шесть «снарядных» [159] ламп горят ярким синеватым пламенем. Все уже собрались. Ждем командира полка и замполита. Вот и они — заходят, садятся. Официантки подают ужин. Командир встал, тихо начал:

— Наш праздник омрачился трагическим случаем. Жизнь как бы еще раз напоминает нам, что победа достигается дорогой ценой. Есть у нашего народа такая традиция — поминать тех, кого не стало...

Все скосили глаза на пустующие места за столом. Молча поднялись. На минуту-другую в столовой зависает звенящая тишина. Каждый про себя клянется отомстить врагу за погибших товарищей, навсегда сохранить в душе их светлые образы.

2.

А дни уже совсем по-осеннему пасмурные. Все реже балует нас солнце, все чаще плывут над головой тяжелые облака, и небо становится каким-то чужим, а земля — неуютной.

Наши войска уже приблизились к границам Восточной Пруссии. Сопротивление врага нарастает. Еще бы — оплот немецкого юнкерства под угрозой!.. Гитлеровское командование спешно перебрасывает сюда свежие резервы, вводит в бой новые танковые соединения, снимает с других фронтов авиацию, шлет артиллерию.

Бои идут днем и ночью. Ожесточенные схватки ведутся за каждый метр земли. Накаляется обстановка и в воздухе. Теперь плохая погода все реже принимается в расчет: надо помогать наземным войскам, надо бомбить. И от восхода солнца до заката гудит моторами наш фронтовой аэродром.

Я как-то подсчитал: за десять дней на новом участке фронта моя группа вылетала на выполнение шестнадцати боевых заданий. Штурмовали огневые позиции артиллерийских и минометных батарей, наносили удары по вражеским аэродромам, нередко в небе вступали в схватки с самолетами противника, контролировали коммуникации фашистов. В этих вылетах крепли крылья наших новичков. Ребята набирались опыта, «нюхали порох», держали экзамен на боевую зрелость. В результате повышалась боеспособность эскадрильи, ее готовность к выполнению все более сложных задач. [160]

Особенно возросла нагрузка у инженерно-технического состава: кроме обычной подготовки самолетов к бою, надо было одновременно переводить технику на осенне-зимнюю эксплуатацию.

Я как командир должен был заботиться о постоянной боевой готовности. В этом много помогали мне опыт и знания нашего инженера — старшего техника-лейтенанта Дмитрия Алексеевича Одинцова. Собранный и подтянутый, он во всем любил порядок. Когда ни придешь на стоянку — у каждого самолета лежат аккуратно свернутые чехлы, стремянки на месте, инструмент и необходимый инвентарь — в исправности.

Как и я, он опирался в своей работе на комсомольскую организацию, возглавляемую Николаем Никифоровым. Горячий, задорный это был народ! Не считались ребята ни с временем, ни с усталостью. Надо к утру отремонтировать самолет — сделают! В свою очередь Николаю Никифорову много помогал парторг Борис Васильевич Поповский. Он часто бывал среди летной молодежи, готовил передовых воинов к вступлению в партию.

— В отношении к делу проявляется сознательность человека, его политическая зрелость, — часто повторял Борис Васильевич.

Эту зрелость постоянно демонстрировали все наши авиаторы, несмотря на то, что многие из них были совсем еще юными. Но они обладали главными качествами — беззаветной любовью к Родине, высоким чувством патриотического долга.

* * *

Между вылетами я, как правило, нахожусь либо на стоянке самолетов третьей эскадрильи, либо на КП полка. И тут и там дел невпроворот.

Сегодня день на редкость ясный, солнечный. Но он уже на исходе: близятся сумерки. Заглянул в диспетчерскую. Там поминутно звонят телефоны, и Катя зовет то одного, то другого офицера «на провод». По обрывкам фраз, по тону разговоров, по характеру вопросов и ответов нетрудно определить: обстановка на фронте усложняется.

Вот звонкой трелью залился до этого молчавший «первый» аппарат. Его «голос» — сигнал на бой. Мы уже [161] знали: если командир разговаривает по «первому» — будет вылет.

Катя поспешила за командиром. Неужели вылет? Ведь уже почти вечер. Взлететь еще можно, а вот как садиться?!

Неудобно присутствовать при разговоре командира, и я, покинув диспетчерскую, захожу в отсек начальника штаба.

Вдруг распахивается дверь:

— Недбайло! Командир вызывает. Скорее!..

Стрельцов — уже подполковник — предельно кратко излагает боевую задачу:

— Под Вилкавишками прорвались танки дивизии «Великая Германия». Командный пункт фронта под угрозой окружения. Любой ценой надо остановить их.

Стрельцов испытующе смотрит мне в глаза.

— Понял вас! Разрешите выполнять?

— Выполняйте! Летчиков предупредите о сложности и ответственности боевого задания, — добавил командир, провожая меня к двери. — На подходе к аэродрому четко держите радиосвязь...

Задачу своим летчикам я ставил уже буквально на бегу: ведь каждая секунда на счету.

— По самолетам!

Идем в боевом порядке «клин», спешим. В паре со мной летит Виктор Молозев. У Давыдова ведомый Новиков, у Карпеева — Васильев. В четырех-пяти километрах от предполагаемой линии боевого соприкосновения перестраиваю группу в правый пеленг и связываюсь со станцией наведения. Слышу:

— «Ландыш»-один работать по цели разрешает...

Тем временем видимость ухудшилась. Солнечный диск уже коснулся линии горизонта, и яркие лучи слепят глаза. Перестраиваю группу в «круг» с левым разворотом и, пристально всматриваясь вниз, ищу вражеские танки, прикидываю, как лучше зайти на цель. Но вот в шлемофоне раздается голос:

— Вас атакуют двенадцать «фоккеров» — будьте внимательны!..

Это осложняет обстановку. Решаю навязать противнику свою волю. Радирую:

— Будем вести оборонительный бой с «круга»! [162]

Осматриваю воздушное пространство, ищу в нем врага. Истребители идут со стороны солнца. Вначале они кажутся черными точками, но постепенно увеличиваются в размерах. Да, их двенадцать! Вот они набрасываются на четверку прикрывающих нас «яков», пытаясь оторвать их и сковать боем. Это противнику почти удается: две пары «фоккеров» завязали бой с парой Як-9, а восемь «фокке-вульфов» пытаются рассеять мою группу. Но не так-то просто разомкнуть наш безотказный «круг»! Да еще пара «яков» ходит над нами правым кругом. Нет, фашисты не рискнули приблизиться и пошли на хитрость.

Две пары «фоккеров» растаяли в слепящих солнечных лучах. А две пары, улучив удобный момент, атаковали моего ведомого Молозева сверху и снизу.

Ведущий моего прикрытия решил атаковать нижнюю пару. Я успел заметить лишь огненную трассу — и вот уже один из «фоккеров» пошел к земле, оставляя за собой дымный шлейф.

И в это мгновение я ощутил сильный удар в грудь. От боли даже губу прикусил. Перед глазами все поплыло, затуманилось. Беру себя в руки. Чувствую — жив. Стучит сердце, есть в руках сила. «Держись, командир! Ты должен помочь ребятам... Ты еще не выполнил задания!..» — приказываю себе.

Осмотрелся. Иду ниже последнего ведомого. Между нами образовался разрыв. А на него летят огненные трассы. Определяю: «фоккер» справа, чуть выше меня. Вот он в прицеле: мгновенная реакция — и восемь реактивных снарядов срываются с балок, огненной струей вонзаясь в сигарообразное тело вражеского истребителя. Брызнуло пламя, и понесся к земле, разбрасывая обломки, горящий клубок. За спиной гулко застучал турельный пулемет. Вторая пулеметная очередь сотрясает машину.

— Командир! Еще один стервятник падает! — кричит по СПУ Матвеев.

— Молодец, Дима! — отвечаю ему, не скрывая радости.

А тем временем к группе возвращается пара «яков», что вела бой с «фоккерами». Отбились от врагов наши истребители, устояли.

Итак, первый этап пройден. Начинаем второй. [163]

Землю окутывают сумерки. С каждой минутой они сгущаются. «Удастся ли отыскать цель? Не ударить бы по своим!» — тревожит мысль. Зрение адаптируется медленно, но тут на выручку приходят артиллеристы: они обозначили цели воздушными реперами, и над вражескими танками вспыхнули один за другим четыре огонька, через секунду превратившиеся в четыре белых мячика.

Теперь осталось лишь выбрать цель и, главное, наверняка ударить по ней.

Снижаюсь. Бронированные машины ползут, выплескивая огонь.

— Внимание: атака! — передаю ведомым команду. — Каждый выбирает цель самостоятельно...

Полетели вниз ПТАБы. Еще заход, еще... Шесть бронированных чудовищ застыли на месте, горят.

— «Ландыш»-один! Я — «Коршун»-ноль три, разрешите кончать работу?

— Молодцы, «Коршуны»! Молодцы! Вам «первый» объявляет благодарность. Работу закончить разрешаю.

Полминуты — и группа собрана в «кулак». Новый метод сбора оправдал себя, и мы с успехом применяем его. Все шесть «илов» и четыре «яка» возвращаются домой. На душе радостно — задание выполнено! Одновременно растет тревога: ведь сумерки уже сгустились, как произойдет посадка?..

Связываюсь с командиром полка.

— Поле посадки обозначаем кострами, — сообщил он.

Мне уже видны вдали тонкие пунктиры огоньков, обрамляющих прямоугольный участок поля. Там нас ждут с такой же тревогой. Ведь посадка — один из самых сложных элементов, требующих от летчика высокого искусства управления машиной, произведения расчетов, «видения» и «чувствования» земли. А тут еще сумерки!

— «Коршуны»! Посадка с ходу, внимательней с расчетом! — предупреждаю летчиков и, левым разворотом отделившись от группы, снижаюсь. В таких плотных сумерках мне еще не приходилось совершать посадку. Машина словно зависает над землей. Плавно беру штурвал на себя — и жду, сейчас колеса коснутся земли. Толчок, самолет словно бы подпрыгнул. Еще небольшой толчок — и машина, подрагивая, бежит между [164] двух рядов костров. Все! Теперь можно заруливать на стоянку.

Выключаю мотор. Расстегиваю лямки парашюта и пристально наблюдаю за посадкой остальных. Вот уже шестой совершает пробежку. Какие молодцы, мои ребята! Теперь — к командиру на доклад: вражеские танки атакованы, командный пункт фронта в безопасности, в воздушном бою сбито три «фоккера».

Да, но почему такая усталость? И отчего так болит грудь?

Машинально оглядываю себя. На груди в куртке замечаю дырочку. Просовываю палец и нащупываю кусочек металла. Достаю — пуля. Немного сплющенная, с заусеницами. Стал размышлять: откуда? Неужто ударилась о бронестекло и срикошетила в замок парашютных лямок? А он как раз над нервным узлом груди. Да-а, и на сей раз смерть меня обошла.

...Подходят летчики, докладывают о результатах боевого вылета.

— Спасибо, товарищи! — говорю им совсем не уставные для такого случая слова и направляюсь на командный пункт.

3.

И снова большое поле приютило наши «илы», а нас принял под свои крыши населенный пункт, название которого не на всех картах сыщешь, — Балгудзей. Домики словно бы забежали в лес — вокруг них и близ хозяйственных строений — семейки деревьев. Ветки на них уже голые: осень. Опавшие листья плотным грязно-желтым слоем устлали землю, и от нее идет острый прелый дух.

Стоянка моей эскадрильи на этот раз оказалась в нескольких минутах ходьбы от командного пункта полка. Под свой командный пункт мы приспособили какое-то строение из закопченных бревен: не то сарайчик, не то баньку. Там же и место моего ночлега.

Пообедав, летчики укрылись на нашем КП от холодного ветра. Технический состав — на совещании, которое проводит Одинцов. А я хожу по стоянке, осматриваю машины, наблюдаю, как ветер треплет концы самолетных чехлов, а в ушах звучит упрек, высказанный мне командиром полка: [165]

— А кто за вас должен думать о людях эскадрильи?

Дело в том, что Стрельцов проверял на новом месте состояние укрытий для личного состава на случай бомбежки. Оказалось, что только в первом звене об этом позаботились вовремя.

— Хорошо, что вам на голову ни разу не сыпались бомбы! — сердито выговаривал мне Стрельцов. — А если налет — что тогда?..

Вижу, спешит ко мне адъютант эскадрильи Егоров, передает приказание Стрельцова срочно явиться в его «кабинет».

— Вот что, — обращаюсь к Егорову. — Немедленно организуйте рытье щелей во втором и третьем звеньях. Продумайте с инженером, как это лучше и быстрее сделать. О готовности доложите...

У входа на командный пункт встречаю двух наших штабных офицеров. Веселые, чему-то улыбаются. «С чего бы это?» — пытаюсь уловить связь между их настроением и вызовом к командиру, но так ни к чему и не прихожу. Стучусь в дверь командирского «кабинета».

— Присаживайся. Сейчас должны подойти Семейко и Беда. Надо потолковать кое о чем, — говорит Стрельцов и звонит кому-то по телефону. Майор Иванов наклоняется ко мне:

— Сегодня обстановка позволяет отметить третью годовщину полка. Надо прикинуть, как это сделать.

А вот и командиры первой и второй эскадрилий. Стрельцов встал из-за стола, подошел к Леониду Беде:

— Вам присвоено воинское звание «капитан». Поздравляю! — и, крепко пожав комэску руку, по-отцовски обнял его, поцеловал.

От души поздравили Леонида и мы. Затем сели за рабочий стол командира. Обсуждаем, как организовать торжественную часть: поэскадрильно построить личный состав, зачитать приказ, рассказать о боевом пути, о наших героях, поздравить людей, пожелать им новых успехов и побед. Замполит посоветовал вместе с парторгами и комсоргами эскадрилий обсудить, как лучше провести юбилейный вечер гвардейцев.

Что сказать людям? Мне еще никогда не приходилось выступать перед большой аудиторией, и я, конечно, [166] волновался: получится ли у меня, как надо? Советуюсь с Поповским, Никифоровым. Вместе решаем.

И вот началось...

Принимаю доклад своего заместителя, выхожу на середину, здороваюсь, поздравляю авиаторов. Затем Егоров зачитывает приказ по полку. Слушаем его и словно заново проходим славный боевой путь от Сталинграда до Севастополя, от Орши до границ Восточной Пруссии. А полк-то какой! 259 авиаторов удостоены высоких правительственных наград! Двум летчикам присвоено звание Героя Советского Союза!

В приказе отмечается боевое мастерство летчиков и поистине героическая работа летно-технического состава. Объявляется благодарность многим нашим авиаторам. Лица воинов озаряются: приятно, когда твой труд замечен.

Смотрю на ребят и радуюсь: замечательные люди! Жаль только, что очень редко видимся мы вот в такой праздничной обстановке.

— Каждый из вас совершил не один подвиг, — говорю я, волнуясь. — За три года позади осталось тридцать аэродромов. Вы сроднились в боях, возмужали. Летный и технический состав — это одна крепкая, дружная семья... Пройден большой и трудный боевой путь, и пройден со славой...

Говорил, а на меня смотрели глаза моих боевых товарищей — понимающие, дружелюбные. От этого сразу стало легко и волнение исчезло.

Лишь только закончилась торжественная часть, как в небе послышался нарастающий гул. С юга на бреющем шел Ил-2.

— Дивизионное начальство прилетело! — сообщил Егоров.

Самолет планирует, выравнивается у земли, совершает посадку и рулит поближе к командному пункту. Там уже маячат фигуры встречающих. Любопытство влечет туда и меня. Ах, вот кто вел самолет! — Наум Федорович Ляховский — заместитель командира дивизии! И начальник штаба дивизии гвардии полковник Березовой. То-то я и приметил: уж очень знакомым показался мне «почерк».

Гости поздравляют с праздником. Вскоре прибывает группа политработников во главе с заместителем начальника [167] политотдела дивизии подполковником Морозовым.

...Полковой праздник продолжался до позднего вечера. Торжественный ужин, большой концерт, песни, танцы.

Весь вечер мы с Катюшей были рядом. И я испытывал от этого двойную радость.

Глава десятая

1.

Итак, государственная граница позади. Советские войска ведут боевые действия в Восточной Пруссии. Наш авиаполк еще базируется на полевом аэродроме близ небольшого населенного пункта Антоново в Литве. Но отсюда мы летаем на поддержку наземных частей, сражающихся на фашистской территории.

Теперь на наших полетных картах иные, непривычные названия. Под крыльями — чужая, вражья земля. Она не такая, какой мы видели ее на трофейных открытках — аккуратные домики, ухоженные поля, стриженные кроны деревьев вдоль асфальтированных улиц. Тщательно подобранные художниками яркие краски должны были «усилить» впечатление: вот, мол, что такое фашистская Германия — рай земной!..

Но не такой предстала она перед нами. Логово фашизма уже опалено пожаром войны, оно уже изведало горечь порохового дыма.

«Каждый дом станет крепостью!» — вопит по радио Геббельс. И вот они внизу, под нами, дымящиеся развалины «крепостей».

Территорию Восточной Пруссии противник превратил в сплошной укрепленный район. С самолета отчетливо видна паутина траншей и мощных оборонительных сооружений. Ряды колючей проволоки, заполненные водой рвы, земляные валы... Бронированные колпаки, железобетонные доты, минные поля. Все преодолели наши войска. Не остановили их ни свинцовые ливни, ни смертельный артиллерийский огонь.

Потускнела ты, фашистская земля! Где яркие краски твоих городов, где броские виды сельских пейзажей? [168]

Нет, не мы виноваты, что война перекрасила их в пепельный цвет. И не спасут тебя ни фанатики из «гитлерюгенда», ни «чудо-оружие» — фауст-патрон, ни тотальная мобилизация.

* * *

Первый снег припорошил землю, и с самолета мне отчетливо видны двойные ниточки следов: это пошли вперед наши танки. По серым лентам дорог движутся автомашины, тянутся обозы. Их путь — на запад! Только на запад!..

Сейчас на нашем фронте временное затишье. И мы летаем эпизодически. Командиры и политработники всецело заняты подготовкой к предстоящим боям. Никто не скрывает, что они будут еще более упорными, ожесточенными.

Коммунисты и комсомольцы используют короткую передышку для усиленной учебы. Агитаторы призывают воинов повышать боевое мастерство, проявлять высокую бдительность, равняться на героев, подвиги которых — образец для подражания, свидетельство патриотической верности долгу.

В центральной, фронтовой и армейской печати в эти дни стали все чаще публиковаться статьи об интернациональном долге советских воинов, их высокой освободительной миссии. Коммунисты нашего полка также придавали этим вопросам большое значение. Их выносили на партийные и комсомольские собрания, с соответствующими беседами и лекциями выступали перед авиаторами пропагандисты.

А боевая учеба шла своим чередом. Подводились итоги боевых действий, обобщался опыт мастеров огня и маневра, анализировались наиболее результативные штурмовые удары, досконально — по картам и аэрофотоснимкам — изучался район предстоящих боев. От каждого летчика требовалось запомнить характерные ориентиры, знать топографические и архитектурные особенности населенных пунктов, расположение оборонительных полос, рек и речушек — и все это на значительную тактическую глубину.

Усиленно готовились к новым боям и наземные войска. При подготовке к наступательной операции танкистам нужно было «увидеть» местность на десятки километров [169] вперед. Активную помощь в этом оказывали им и мы.

...В начале января 1945 года я получил необычный боевой приказ: двумя самолетами Ил-2, оснащенными фотоаппаратурой, произвести аэрофотосъемку полосы: справа — Куссен, Траугуппеннен, Туттельн, Брайтенштайн; слева — Шокветтен, включительно Иоджен, Штумберн, Пляй-Пляукен. Высота фотографирования — двадцать метров. Глубина полосы фотографирования — двадцать километров.

Такое задание было для эскадрильи делом новым и ответственным. Вылет требовал от летчиков мужества, мастерства и очень высокого напряжения.

Мне предоставили время на разработку всесторонне продуманного плана. Вскоре я уже докладывал командиру свое решение: состав экипажей; профиль полета; обеспечение работы пары, фотографирующей местность своими силами, без истребителей прикрытия.

Владимир Федорович внимательно выслушал меня и одобрил план.

— Хорошо! Но остерегайтесь зениток. Вылет — по готовности. От взлета до подхода к аэродрому — полное радиомолчание! — напутствовал меня командир.

...Пока собираются летчики и воздушные стрелки, у меня есть время вместе со специалистами осмотреть установку фотоаппаратов на обоих самолетах, уточнить некоторые особенности работы с ними.

Еще раз разъясняю, как должна действовать основная пара, какова задача двух пар прикрытия. Теперь можно ставить конкретные задачи всем экипажам, уходящим на это задание.

Лететь без прикрытия, заведомо зная, что противник располагает значительными средствами противовоздушной обороны, очень рискованно. Да еще и ни единого слова нельзя произнести по радио, чтобы не демаскировать себя, не привлечь вражеских истребителей.

Весь полет проигрываем на земле, учитываем все — до мельчайших подробностей. Теперь — по самолетам!

Моторы прогреты. Жестом показываю механику: «Убрать колодки!». Он быстро выполняет требование. Увеличиваю обороты — и самолет покатил на старт. За мной гуськом, вздымая винтами клубы снежной пыли, идут остальные «ильюшины». Взлетаем, выстраиваемся [170] в правый пеленг трех пар и на бреющем уходим навстречу неизвестности. У меня ведомый Виктор Молозев. Среднюю пару ведет Михаил Карпеев, третью — Николай Давыдов.

Внизу белым-бело. Но если присмотреться — можно различить ленты дорог, изломы извилистой речушки, припорошенные снегом полезащитные насаждения и островерхие домики.

Прошло всего лишь несколько минут, и под нами уже чужая земля. Отхожу с ведомым влево, пара Давыдова отходит вправо, а пара Карпеева приступает к съемке. Это очень сложно. При съемке необходимо точно выдерживать высоту, курс, скорость — триста километров в час. Если хоть один параметр не соблюсти — нужные снимки не получатся.

Охраняя пару Карпеева с флангов, — я с Молозевым слева, а Давыдов с ведомым справа, — маневрируем, обстреливаем из пушек и пулеметов подозрительные места, где может оказаться замаскированная зенитка или установка «эрликонов».

Пока что в воздухе спокойно. Но, несмотря на это, я ежесекундно осматриваю пространство обеих сторон, бросаю взгляд на землю, веду «профилактический» огонь. Временами перевожу взгляд на пару Карпеева: идет нормально! Точно так же действуют и остальные. Осмотрительность в таком полете должна быть высочайшая.

Вот впереди справа показались островерхие крыши Пляй-Пляукена. Даю несколько очередей — «обрабатываю» его окраины. Наконец машина Карпеева, словно подброшенная тугой пружиной, взмывает ввысь. За ней тот же маневр выполняет ведомый. Съемка окончена. Теперь можно идти произвольно и выполнять противозенитные маневры.

«Пора собирать группу», — подумал я и стал разворачиваться вправо. И тут перед глазами замелькали огненные пунктиры. «Бьют слева сзади», — определил я. В ту же секунду машина вздрогнула, качнулась и перестала слушаться рулей. Напрягаюсь до предела, силясь удержать ее в правом развороте. Вижу, что трасса прошила левую плоскость.

Высота — меньше двадцати метров. Теперь все решают секунды. Положение опасно, очень опасно!.. Лихорадочно [171] работает мысль в поисках выхода из создавшегося положения. Надо выводить машину из крена немедля. Секунда, две, три... ничего не получается. А до земли, как говорят, — рукой подать. И тогда... левую ногу забрасываю на бортовой пульт кабины, коленом подпираю ручку и, напрягая все силы, тяну двумя руками штурвал вправо. Жду: либо пронесет, либо...

Чуть не зацепив землю, «ильюшин» выровнялся. Впереди лес. Иду к нему, там «эрликонов» нет.

Посмотрел вправо — Молозев рядом. Правее — приближаются еще четыре машины. Ведомые и не догадываются, что мой самолет подбит. Связаться же с ними по радио нельзя: враг нас запеленгует, а встреча с его истребителями сейчас совсем нежелательна.

Вести подбитую машину трудно. Да и ориентироваться, находясь в скрюченном положении, тоже довольно сложно.

Замечаю, что мы немного отклоняемся от курса: аэродром остается справа, а довернуть у меня просто нет сил. И тогда я передаю в эфир.

— Роспуск! Захожу последним: машина сильно повреждена...

«Ильюшины» уходят, а я лечу по прямой. Ослабив давление на штурвал, с небольшим креном осторожно делаю заход на посадку с левым разворотом. Огибаю аэродром с радиусом пять-шесть километров, выхожу на прямую глиссаду планирования. С большим трудом подвожу «ильюшина» к земле. До нее уже метров пять. Выпускаю шасси. На приборной доске слева загорелась левая красная лампочка. Значит, левое колесо не выпустилось. Итак, придется садиться на одно колесо... Час от часу не легче!

Для безопасности посадочные щитки не выпускаю. Снижение поддерживаю мотором, а когда от правого колеса осталось не больше двух метров до земли, убираю обороты до минимальных. Сажаю машину, поджимая к себе левым коленом и подбирая обеими руками штурвал. «Ильюшин» словно проваливается, а я все в том же скрюченном положении сижу в кабине и жду, как поведет он себя дальше. В сложившейся ситуации, когда я предпринял всё возможное, оставалось лишь положиться на случай. [172]

Слышу, как правое — и единственное — колесо словно бы пощупало землю и резко оттолкнулось от нее. Машину встряхнуло, бросило на левое крыло, затем я снова ощутил толчок — и самолет побежал по снежному полю. Левая консоль чертит линию. Мигом перебрасываю левую ногу на педаль, а правую жму до отказа — машину резко ведет влево. Выключаю двигатель. Взметнулся снежный вихрь — и белый туман застлал глаза. Не вижу ничего. Лишь слух улавливает идущий слева мерный металлический стук: это левая пушка самопроизвольно выплеснула оставшиеся снаряды.

Стало тихо. Белый туман постепенно рассеялся, и я увидел, что самолет, накренившись, воткнулся левым крылом в снежный сугроб. Высоко задранное правое крыло целится в небо.

Кое-как выбрался из кабины. Только теперь чувствую, как пересохли губы, ноет правое плечо. Руки и ноги затекли. Сознаю, что надо размяться, но внезапно сковала усталость, и я просто не в состоянии сделать хоть какое-нибудь движение. Делаю шаг и останавливаюсь, не в силах идти дальше. Пришлось сесть прямо на снег.

Но вот рядом со мной резко затормозила «санитарка». Подхватили под руки, усадили в машину. Врач пристально посмотрел на меня, спросил, как я себя чувствую.

— Пройдет все, доктор... Пройдет! Это от перегрузки... Везите к командиру!

Меня доставили на командный пункт. Вместе с ведущими пар доложил Стрельцову, что задание выполнено — аэрофотосъемка местности произведена, а мой самолет подбит. Инженер уже тоже здесь, докладывает командиру о состоянии моей машины: снарядами разорван левый элерон, разбит механизм выпуска левой стойки шасси.

Стрельцов слушает, качает головой, затем крепко, по-отцовски обнимает меня:

— Ты просто молодец, Анатолий!.. Это и называется прилететь на честном слове и на одном крыле. Да еще и на одно колесо садиться! Как тебе это удалось — просто диву даюсь! А теперь отдыхать!..

А в это время в фотолаборатории обрабатывалась [173] фотопленка. Штабные офицеры нетерпеливо ожидали результатов. Снимки оказались очень хорошими. Местность отснята на двадцатикилометровую глубину.

Теперь у лаборантов задание: изготовить для танкистов фотопланшеты, которые сослужат им хорошую службу.

Поиск по сайту: