Глава четвертая 7 страница. В последний день января воздушная разведка обнаружила западнее Никополя, близ станции Чертомлык большое скопление военной техники противника

В последний день января воздушная разведка обнаружила западнее Никополя, близ станции Чертомлык большое скопление военной техники противника. В одиннадцать часов был собран летный состав третьей эскадрильи. Гвардии майор Кривошлык ознакомил нас с обстановкой и объяснил задание.

И вот шестерка уже в воздухе. Небо затянуло сплошной облачностью. То и дело теряю из виду горизонт — свинцовая мгла каждый раз закрывает его. На третьей минуте полета слышу голос майора Кривошлыка. Открытым текстом он передает:

— Недбайло, ведите группу на цель. Я возвращаюсь: неисправна матчасть.

Мне видно, как самолет ведущего левым разворотом нырнул под группу и ушел. Ответственность за группу, за выполнение боевого задания легла теперь на меня. И я впервые испытал чувства ведущего группы.

Тщательно сверяю карту с местностью. Погода отвратительная. К тому же еще идем без прикрытия. Внимание, осмотрительность — на высшем пределе: в любой момент могут появиться «мессеры»!

Мы уже над местностью, занятой противником. Но земля не просматривается: куда ни глянь — серая пелена. Бьют зенитки. Неприцельно, разумеется, — «на звук».

Группа идет в строгом боевом порядке. Приближаемся к району цели. В разрывах облаков заметил тонкую нить железной дороги. «Привязываюсь» к ней: этот ориентир поможет быстро и точно отыскать цель, и я завожу группу вдоль полотна. Цель совсем близко. Мелькнули вагоны. Их всего лишь... два. Неужели составы уже ушли? Где же вражеская техника?..

На карте помечены овраги, примыкающие к реке Базавлук. Разворачиваю группу влево. И наконец нахожу цель: овраги, балки буквально забиты техникой и солдатами.

С первого же захода по команде обрушиваем бомбы. Разворачиваемся для второй атаки. Нам видно, как горят танки и автомашины, как мечутся обезумевшие [97] лошади, как рвутся боеприпасы. Еще один заход — и новые взрывы внизу, новые очаги пожаров. Теперь каждый летчик выбирает себе цель и ведет по ней огонь из пушек и пулеметов.

Цель накрыта. Задание выполнено. Собираю группу и иду на обратный курс.

...Видимость по-прежнему плохая. Идет дождь вперемежку с мокрым снегом. Где мы находимся? Определить невозможно. Но, судя по времени, — под нами уже свои.

Нервы напряжены до предела; облачность совсем «прижала» нас. Летим на высоте до ста метров, горючее на исходе. Можно продержаться еще минут пятнадцать — не больше. Надо что-то предпринимать!..

Слева в просвете замечаю какие-то контуры, трубы. Город? Какой?

Смотрю на карту. Да это ведь Мелитополь! Там есть базовый аэродром. Разворачиваю группу, над аэродромом распускаю ведомых, приказываю всем садиться с ходу — и первым иду на посадку.

В стороне от бетонированной взлетно-посадочной полосы из белых полотнищ выложен посадочный знак «Т». Значит, посадка на грунт.

Снижаюсь, выравниваю самолет. Едва колеса коснулись поверхности «чужого» аэродрома — машина затормаживается, вот-вот скапотирует. Я не в силах помешать этому. В чем дело? Наконец, штурмовик останавливается. Отруливаю в сторону. Мотор ревет, обороты почти максимальные, а самолет еле-еле движется. Глянул назад — тянутся глубокие борозды. Тут же передаю по радио:

— Грунт вязкий!

Экипажи учитывают мое предупреждение и садятся благополучно.

К нам спешит «эмка». Остановилась. Подходит капитан:

— Откуда и куда путь держите?

— Сели у вас из-за плохой погоды. Да и дозаправиться нужно.

— Я офицер базы, — представился капитан. — Рад помочь, да горючего необходимой вам марки у нас маловато — один лишь бензозаправщик. Второй должен [98] к вечеру подойти. К тому же подъехать к самолетам невозможно.

— А если подтащить машины трактором?

— Наш трактор испорчен. Выход один — подрулить к бетонке.

— Прошу вас как можно быстрее организовать доставку бензина и воздуха! — попросил я капитана.

— Воздуха нет — компрессорная станция не работает. А бензозаправщик сейчас подошлю...

Подруливаем «илы» к бетонированной полосе. Подошел бензозаправщик. Цистерна на нем маленькая. Но и за то спасибо! Решил распределить горючее в зависимости от остатка бензина в баках, но так, чтобы у ведомых его было несколько больше, чем у ведущих.

Тревога не покидает меня: горючим кое-как обеспечены — по прямой долететь хватит. А если непогода и наш аэродром закрыт? Вернуться не на чем! Да и как взлететь с такого грунта?!

Спрашиваю офицера о бетонке.

— Позавчера фашисты бомбили нас. Воронки заделываются, но работы еще не закончены, — объясняет он.

Надо что-то предпринимать. Осмотрел полосу, выбрал участок, где можно пройти между злополучными воронками, и отдаю распоряжение летчикам:

— Через двадцать минут взлетаем. Всем проложить маршрут. Первым стартует Охтин. За ним — Сачивко, Толмачев, Карпеев. Последним поднимаюсь я. Будьте внимательны. Видите две вехи у воронок? Между ними шасси проходит свободно. Отклонение на метр-два приведет к аварии. В воздухе шасси не убирать: с выпущенными колесами идем на свой аэродром... По самолетам!

Подаю команду на взлет Охтину. Мотор взревел, и штурмовик покатился по полосе. С каждой секундой скорость разбега нарастает. Уже и хвост поднят. Воронки ближе, ближе. «Проскочил!» — вздохнул я.

Штурмовики один за другим бегут по бетонке, искусно преодолевают опасный участок и взлетают. Иду на взлет и я. Курс — на наш аэродром.

А погода нисколько не улучшается. Густая мгла застилает землю. Тяжелые облака низко плывут над ней. [99]

Двадцатая минута полета. Аэродром должен быть под нами. Но как это уточнить? Обойти облачность нельзя, слишком мало горючего в запасе.

И вдруг, словно по заказу, облачность расступилась, и в «окно» я увидел землю. Под крыльями был родной аэродром! Узнаю полосу, стоянки, штабную землянку, капониры.

— «Коршуны», за мной! С ходу — на посадку! Будьте внимательны!

...Итак, мы — дома! Не успел проинформировать механика о работе материальной части в воздухе — подъехала автомашина. Из нее выпрыгнули Ляховский, Кривошлык и капитан Клубов.

— С боевой задачей вы справились отлично! — сказал командир. — Мы уже было забеспокоились. Ну, вы просто суворовец! (Это было его любимое выражение). В такую погоду отыскать цель... Поздравляю с первым успешным руководством группой!

* * *

— Как долго ты летал! — тихо произнесла Катюша, когда я зашел на КП. — Глаза устали смотреть в небо... Как долго ты не возвращался!..

Взял ее теплую руку, прижал к своей груди. Как хорошо, когда на свете есть человек, который так ждет тебя. Все пережитое за день сразу ушло на второй план. Исчезла усталость. Я видел только ясные девичьи глаза и ощущал у своего сердца трепетное тепло маленькой руки.

А вечером мы снова долго ходили, мечтали, не замечая, как мчится время. Уже давно пора было отдыхать, но как не хотелось расставаться с Катюшей!..

И вдруг, словно бы из-под земли, рядом выросла фигура:

— Ты еще не спишь, дочка?

Я узнал голос капитана Клубова.

Катя торопливо отвечала:

— Иду, отец, иду! — и, сжав мои пальцы, умчалась.

— Я думал, Недбайло, что после такого трудного дня вы уже седьмой сон видите...

Мы шли рядом. Я молчал.

У дверей общежития остановились, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи. [100]

— Вот что, Недбайло! Вы мою «дочь» не обижайте. В противном случае вам придется иметь дело со мной! — с напускной строгостью произнес Клубов.

— Как же можно ее обидеть! — ответил я. — Мы с Катей просто хорошие друзья. Того, кто ее обидит, я сам...

— Ладно, ладно! — прервал он меня. — Я не против вашей дружбы. Только я — за настоящую дружбу. Понимаете? А теперь — отдыхать. Спокойной вам ночи! — и инженер протянул мне руку.

...Мои товарищи уже спали, и я осторожно, на цыпочках пробрался к своей кровати. Тихо разделся, лег. И только теперь почувствовал, что устал! Сомкнул веки, но сон не шел. Память как бы воспроизводила картины пережитого. Мысли вели какой-то странный хоровод. Я знал: это от усталости, от смешения чувств, испытанных сегодня.

Потом поплыл туман. Такой же густой, как тот, что скрывал от нас землю, когда мы шли на цель, возвращаясь домой. Стал восстанавливать в памяти разговор с Клубовым, думать о нем.

...Капитан Клубов прибыл в полк примерно в то же время, что и я. С первой же встречи проникся к нему симпатией. Бывает же так: понравится тебе человек как-то сразу. И я не ошибся. Это был отличный знаток боевой техники, прекрасный специалист, умелый организатор. Подтянутый, дисциплинированный, он требовал уставного порядка и от подчиненных. Расхлябанность, — говорил капитан Клубов, — враг дисциплины. А без дисциплины нет армии.

Вскоре я убедился, что не один питаю симпатии к инженеру: за честность, справедливость и отзывчивость, за отличное знание боевой техники и мастерство Клубова стал уважать весь личный состав полка. Это был заслуженный авторитет, завоеванный не фразой, не панибратством, а делом.

4.

В начале февраля войска 4-го Украинского фронта перешли в решительное наступление. У нас, штурмовиков, работы прибавилось: наш «участок» находился в излучине Днепра. Мы «обрабатывали» позиции противника, контролировали его коммуникации. [101]

В один из таких дней я получил необычное задание.

...Хоть и морозное утро, но после полуторакилометрового перехода в меховом комбинезоне и в унтах жарко. У штабной землянки решил я передохнуть. Достал папиросу, затянулся раз, другой. Вдруг слышу голос «моего» диспетчера:

— Здравствуй, Толя! Командир тебя вызывает. Срочно!..

У командира уже сидели замполит, начальник штаба и командир нашей эскадрильи.

— Садитесь, товарищ Недбайло! — жестом пригласил меня майор Ляховский. Вид у него взволнованный, озабоченный. — Дело вот какое, — сказал он, расправляя на столе оперативную карту. Карандаш, который Ляховский использовал вместо указки, нацелился на район наших действий близ Никополя. — Надо без прикрытия сходить парой на Зеленую-Вторую и Васильевку, чтобы установить истинное положение сторон. Поручаю это задание вам. Обратите внимание на местонахождение вражеских танков. Учтите, что наши части на рассвете перешли в наступление. И обо всем, что увидите на поле боя, будете докладывать на командный пункт генералу Хрюкину. Сообщайте все до мелочей. Ясно?

— Так точно!

— Вот и хорошо! Идите, готовьтесь к вылету.

От командира мы вышли вдвоем с Кривошлыком.

— Кто со мной пойдет? — спросил я комэска.

— Охтин.

Я удивился. Охтину предстояло выполнить всего лишь третий боевой вылет, а задание сложное. Но приказ есть приказ.

Вскоре младший лейтенант Охтин был у меня. Я разъяснил ему до тонкостей боевую задачу, ее особенности, напомнил, какие маневры надо будет выполнять.

— Не беспокойтесь, товарищ командир. Я не подведу! — отвечал Охтин.

— По самолетам! — скомандовал я. — Вылет — по вашей готовности!

Малюк уже был в своей кабине. Механик доложил о готовности штурмовика к вылету. Я быстро надел «доспехи» летчика и занял место в самолете.

Машина Охтина — напротив, метрах в тридцати. [102]

Мне видно, как под правым крылом штурмовика еще суетятся авиаспециалисты. Даже старший инженер там — узнал Клубова издали.

Подзываю Мотовилова:

— Сбегайте, разузнайте, в чем там дело!

Летчикам хорошо известно, как томительно сидеть в кабине и ждать, когда же, наконец, будет устранена неисправность.

Вернулся Мотовилов:

— Правая пушка неисправна.

«Начинается!» — с досадой подумал я. И, чтобы скоротать время, переключил СПУ на воздушного стрелка.

— Как твои дела, тезка?

— Все в порядке, командир! Я готов! — бодро ответил Малюк.

Все чаще поглядываю на часы: начинаю уже нервничать. Завел мотор, прогрел его. А у второго самолета все еще продолжается какая-то возня.

«Не пойти ли мне одному? — возникло вдруг желание. — Генерал ждет разведданные, а тут попусту тратится время!»...

И я решился — взлетел. Иду по кругу над аэродромом — вижу, взлетает «горбатый»! Выждав, когда он убрал шасси, я нажал кнопку передатчика.

— Охтин, Охтин! Ты?

Передатчика у ведомого нет, все команды идут ему на прием, и Охтин должен ответить мне условным знаком. Он! Качнул самолет с крыла на крыло.

— Пристраивайся! — приказываю ему и беру курс. Над нами — сплошная облачность. Высота полета — четыреста метров. С каждой минутой видимость ухудшается, облачность «прижимает» нас к земле. Я не на шутку обеспокоен: справится ли молодой летчик?

У переднего края пришлось снизиться до пятидесяти метров. Только пересекли линию фронта — заговорили зенитки. Впиваюсь взглядом в землю, «читаю» местность. Мне даже кажется, что слышу раскатистое «ура» идущей в атаку пехоты.

Впереди появились закамуфлированные коробки. Насчитал их семь. Семь «тигров». У дульных срезов орудий — языки пламени. «Ведут огонь!» — отмечаю про себя. Оглянулся: пехота залегла. «А что, если ей помочь?!» [103]

— «Алмаз», я — «Коршун»-ноль три! — связываюсь с командным пунктом генерала Хрюкина. — Нахожусь в заданном районе. Вижу наступающую пехоту. Танки противника мешают ее продвижению. Разрешите нанести удар?

— «Коршун» — ноль три! Разрешаю!

Охтин идет справа. Передаю ему:

— Атакуем танки ПТАБами!{6} Выбираю цели — те, что ближе к нашим! — и, круто развернув самолет, захожу в атаку. Охтин идет рядом.

Пошли в атаку, включив форсаж. Двигатели неистово ревут. Наш стремительный полет на бреющем, мощный гул и удар по «тиграм», по моему замыслу, должны поднять дух наших воинов, наступающих на этом участке. Выскакиваю на «горку» и командую:

— Охтин, твой — крайний, мой — второй! Бросаем бомбы!

Резкий разворот влево. Вижу — внизу пылают два танка. Малюк использует возможность и из турельного пулемета поливает огнем вражеские траншеи.

— Охтин! Еще заход: атакуем эрэсами и пушками!

Подожгли еще один танк. Зашли снова. Обрабатываем вражеские позиции всеми огневыми средствами, которыми располагает штурмовик. Внимательно наблюдаю за тем, что творится на земле, и докладываю на К.П.

После шестого захода, когда боекомплект был израсходован, принимаю решение уходить домой. Но на душе неудовлетворенность: еще бы парочку заходов, поддержать нашу пехоту!..

Выхожу из атаки боевым разворотом, запрашиваю разрешение на возвращение домой — и тут вдруг словно в молоке оказался: ничего не видно, не могу даже определить положение самолета: машина нырнула в облака. Вывел самолет из серой пелены — вот и земля снова просматривается.

Охтин в стороне. Метров триста разделяет нас.

— Охтин, видишь меня?

Самолет качнулся с крыла на крыло. Видит!

— Пристраивайся — идем домой...

«Молодец! — думаю. — Выдержал экзамен Охтин! Не подвел!» [104]

И тут впереди, почти в створе капота, замечаю силуэт самолета, который внезапно вынырнул из облачности нам навстречу. Вот уже видны кресты: «Юнкерс-88»! Очевидно, разведчик. Не дам ему уйти!.. Нажимаю одну гашетку, другую. Оружие молчит. Разочарованию нет предела: как быть? А «юнкерс» уклоняется от атаки, спешит скрыться в спасительном облаке. Уйдет ведь, уйдет! Надо пресечь ему путь!

Включаю форсаж. Мотор не гудит — ревет. Я словно слился с машиной. Все мускулы напряжены до предела. Одна только мысль, одно желание руководит сейчас мной: догнать врага и уничтожить!

Дистанция сокращается. Единственный выход — идти на таран! Решаю подойти сзади и винтом отрубить «юнкерсу» хвостовое оперение...

— Командир, осторожно! Слева Охтин! — кричит Малюк по СПУ.

В тот же миг сверху, из-за облаков, на меня наплывает темная громада. Удар сотрясает машину. Левое крыло моего штурмовика сжалось «в гармошку». Рванул штурвал на себя, самолет по инерции полез вверх, но, потеряв скорость, стал падать, и никакими усилиями я не мог теперь подчинить его своей воле.

За несколько мгновений, словно на экране, перед глазами промелькнула вся моя жизнь. Я увидел себя в детстве, в только что купленных матерью брючках, в юности, когда секретарь райкома вручал мне комсомольский билет... Первый воздушный бой, Игорь Калитин, Катюша — встревоженная и растерянная...

А самолет падает, отмеряя последние метры до земли. Удар!..

Подробности мне стали известны позднее. Спасла нас с Малюком чистая случайность. Если бы штурмовик шел отвесно — мы бы не спаслись. Но он упал на правое крыло, которое смягчило удар. Малюка выбросило из кабины метров на пятьдесят. Антон, к счастью, упал на парашют. Это и спасло его. Пролежав без сознания несколько минут, он открыл глаза. Над ним стояли два солдата.

— Живой?

Ответа не последовало. Малюк приподнялся, растерянно огляделся. Тупая боль сковала тело.

— Где я? [105]

— У своих, братишка, у своих!

— А где мой командир?

— Какой командир?

— Да летчик!

— Нет никого больше. Один самолет упал во-он там, — солдат показал рукой в сторону лесной опушки. — И развалился на мелкие части. А второй вот догорает...

— Такого быть не может! — вскочил Малюк и, припадая на ногу, бросился к горящей машине. Но подступить к самолету было невозможно. Малюк взглянул на номер — «34». Это машина Охтина. А сам он где? Где стрелок? Ответом было лишь жаркое пламя.

Малюк понял, что тут он бессилен хоть чем-нибудь помочь товарищам. Но где его машина, где штурмовик, на котором была выведена цифра «32»? И Малюк поспешил туда, где, как ему сказал солдат, валяются только обломки... Вот они! Каким-то чудом уцелела кабина. Глянул — и обмер: склонившись головой на штурвал, в кабине лежал я. Неподвижный. Окровавленный.

Подоспевшие солдаты помогли Малюку вытащить меня из-под обломков.

...Упали мы около десяти часов утра. А очнулся я лишь к вечеру. Открыл один глаз — второй забинтованный. Не пойму, где я. Низкий потолок крестьянской хаты. Тишина. Надо мной склонилась девушка в белой косынке. Рядом с ней солдат в шинели.

И снова забылся. Через некоторое время вижу — надо мной стоит кто-то в зеленой куртке. Сумеречно — февральский день короткий. Лицо вроде бы знакомое. Силюсь что-то вспомнить. Так это же Малюк! Обвел комнатушку взглядом. Две женщины стоят в углу, к ним жмутся ребятишки.

— Где мы? — с трудом выдавливаю из себя. Не то что говорить — дышать больно.

— В Зеленой-Второй...

— Как, у немцев?!.

— Да нет — у наших!..

Кто это сказал? Голос чужой, незнакомый. Кто этот человек в кожаном реглане? Малюк успокаивает меня: это наш, советский летчик. Вчера ночью его сбили. Выбросился с парашютом. Ветром снесло — и приземлился он на краю деревушки с поэтическим названием [106] «Зеленая-Вторая». Ее всего лишь несколько минут назад освободили наши войска.

Отлегло. Но дышать совсем нечем — в комнате жарко натоплена печь.

— Антон, помоги мне подняться! — зову Малюка. — Веди на воздух.

Малюк наклоняется, подставляет шею — и я здоровой рукой обхватываю ее. Вышли. Малюк помог мне устроиться на завалинке, сел рядом.

Я вконец расстроен: вся голова в бинтах, левая рука подвязана, боль во всем теле.

Мимо нас проезжают подводы. Лошади вязнут: снег подтаял, и глинистый грунт совсем раскис. Ни одна машина сюда не проберется, ни один самолет поблизости не сядет. Что будем делать?

— Пошли, Антон! Нам здесь никто не сможет помочь. Помню по карте: в шести километрах от Зеленой-Второй находится командный пункт командарма. Пошли!..

И мы двинулись в путь. Те шесть трудных километров Малюк буквально тащил меня на себе. Наконец дорога привела нас в село. Где-то здесь разместился КП генерала Хрюкина. Идти больше нет сил. Сел на бревно.

— Иди, Антон, дальше сам. Ищи антенны. Увидишь — это знак: КП.

Сколько времени прошло — не помню. Я очнулся от голосов, от рокота мотора. Подбежал Малюк.

— Все в порядку, товарыш командир. Поехали до своих!

Антон и водитель помогли мне взобраться на платформу вездехода, и мы поехали в медсанбат.

Там с меня сняли повязку, промыли спиртом израненное лицо, снова забинтовали раны, сделали уколы, подвязали поврежденную руку и на том же вездеходе повезли за село. Уже стемнело. На ровном поле стоял санитарный самолет По-2, на котором генерал Хрюкин распорядился срочно отправить нас в госпиталь.

Меня усадили в заднюю кабину. Рядом пристроился Малюк. Затарахтел мотор. Самолет стремительно разбежался, но вдруг замедлил бег, развернулся и снова пошел на взлет. Нет, ничего не получалось: машина никак не могла оторваться от земли. [107]

— Стой! — крикнул Малюк пилоту. Тот убрал обороты. Антон соскочил вниз и, дав знак летчику, стал приподнимать хвост «кукурузника». Снова взревел мотор. Толкая машину изо всех сил, Малюк бежал, пока не упал. На этот раз По-2 взмыл ввысь и взял курс на Мелитополь.

Мы увиделись с Антоном утром следующего дня. Его доставил в госпиталь тот же По-2. Врачи тщательно осматривали его и удивлялись: воздушный стрелок был фактически здоров.

— Спина немного побаливает, мышцы тоже болят, но не очень, — смущенно признавался Малюк.

* * *

...Я — на операционном столе. Рядом, вся в белом, сидит утомленная женщина. Она долго смотрит на меня, ласково улыбаясь, затем, осторожно взяв мою руку, проверяет пульс.

— Наркоз привезли? — спрашивает она кого-то.

— Нет еще.

Женщина вздохнула, снова посмотрела мне в глаза.

— Как вы себя чувствуете, молодой человек? Операцию выдержите?

Я кивнул головой. Жест этот означал: делайте со мной что хотите, только поскорее!..

И началась трудная и мучительная борьба за жизнь. Оперировали без наркоза. Стиснув зубы, я терпеливо сносил все муки. От боли терял несколько раз сознание. И все же выдержал.

Но это была только первая операция. За ней — еще и еще. Меня «ремонтировали» — зашивали раны, сращивали кости.

И вот в сопровождении хирурга в палату вошли Малюк и полковой врач Дмитриев.

— Я ж казав, командир, що вы будете жыты! — сиял Малюк. Радости его не было границ. — Поправляйтесь швыдше, в полку на вас чекають!.. Та й ворога треба добивать, Крым от нього очищать!

Попытался улыбнуться, но не смог: почти все лицо было забинтовано.

Приятно было слышать, что меня ждут в полку, что я еще нужен людям!..

— А вам письмо просили передать, — Дмитриев улыбнулся. — Прочитать? [108]

Я моргнул глазом и указал на Малюка. Антон взял письмо, подсел ближе, развернул лист и стал тихо читать: «Толюша, родненький! Что бы ни случилось — знай: я всегда буду с тобой. Я люблю тебя. Целую. Катя».

Хоть я и глядел сейчас на мир одним глазом, от меня не ускользнуло, что женщина-хирург, вроде бы с безразличием наблюдавшая за происходящим, отвернулась к стене и достала из карманчика носовой платок. Напрасно она плачет. Я теперь обязательно выздоровею! Во мне словно возродились силы. В меня, казалось, влили эликсир жизни. Я не мог, не имел теперь права умереть: меня ждут полковые друзья, меня ждет Катюша!

Глава седьмая

1.

Шло время, и раны мои постепенно заживали, кости срастались. Перевязки уже были не так мучительны. Искусные руки медиков сделали все возможное и даже невозможное, чтобы как можно скорее поставить меня на ноги, а значит — вернуть в боевой строй. Одно беспокоило — багрово-красные рубцы на лице. Взглянул в зеркало — и отпрянул: я это или не я? Лоб, нос, подбородок — в шрамах. Только глаза мои. А все остальное какое-то чужое. Как отнесется к этому — другому, изуродованному человеку та, которая сказала, что любит и ждет?

...Какое это безмерное счастье — снова оказаться на «своем» аэродроме! Я вновь ощутил в себе силу, несущую солдата в бой, и готов был сейчас, сию же минуту сесть за штурвал крылатой машины и воевать еще упорнее, бить врага еще сильнее.

Иные утверждают, что после сложных боевых ситуаций появляется страх. У меня же появилась какая-то неукротимая жажда летать. Впрочем, в глубине души притаилось что-то похожее на страх. Но это было совсем другое чувство: я спешил, я очень хотел поскорее увидеть Катюшу — и вместе с тем опасался этой встречи.

...Первым, кто повстречался мне на пути, был мой дорогой друг и боевой товарищ Антон Малюк. Мы обнялись, [109] расцеловались. Он, оказывается, ждал меня с утра.

— Как же ты узнал, что я должен приехать? Я ведь никому об этом не сообщал...

— Я все знаю, — сиял Антон. — У меня особое чутье!

Нас окружили товарищи. Жали мне руку, поздравляли с выздоровлением, сообщали наиболее важные новости. Их оказалось много. Были хорошие, были и нерадостные. То, что полк наносил удары по вражеским группировкам, откатывавшимся в глубь Крыма, — это, разумеется, было хорошей вестью. А вот услышать, что погибли такие прекрасные летчики, как Толмачев, Сачивко, Егорышев, было больно и тяжко.

— Командиру полка присвоено звание подполковника! — сообщал один.

— Новички прибыли, всех в третью эскадрилью определили, — дополнял другой. — Может, знакомы тебе такие фамилии — Карпеев, Обозный, Масленцев, Киреев, Кожушкин?

Нет, я этих ребят не знал, но мне предстояло пройти с ними большой фронтовой путь.

— А про Береснева тебе еще не рассказывали? Послушай...

И товарищи поведали мне о подвиге младшего лейтенанта Анатолия Береснева.

...Вторая эскадрилья во главе со старшим лейтенантом Леонидом Бедой штурмовала вражеский аэродром. Прямым попаданием зенитного снаряда был поврежден самолет командира, и Леонид Беда вынужден был сесть на занятой противником территории. Группу возглавил заместитель Беды — лейтенант Брандыс. Он перестроил эскадрилью и передал по радио приказание Бересневу сесть и взять на борт комэска и его воздушного стрелка Семена Романова.

Легко сказать — взять на борт! Сверху Береснев хорошо видел, как отовсюду к штурмовику бегут гитлеровцы. Он прошел почти над головами фашистов, обстрелял их и сел рядом с командирской машиной. Комэск поджег ее — чтобы не досталась врагу, быстро вскочил на крыло бересневского самолета и втиснулся в кабину воздушного стрелка. Стрелок Романов устроился в гондоле шасси. [110]

А в это время четверка штурмовиков во главе с Брандысом буквально поливала гитлеровцев огнем. Береснев дал газ, мотор взревел, и с четырьмя отважными авиаторами на борту штурмовик взлетел над головами фашистов и вернулся на свой аэродром. Какие молодцы! — искренне восторгался я Бересневым и другими однополчанами, для которых мужество, отвага, героизм стали привычным, будничным делом.

— Товарищ командир, вас вызывают! — шепнул Малюк.

— Извините, друзья: начальству надо доложить! — сказал я. Ребята расступились, и мы с Малюком пошли дальше.

— Кто вызывает, командир полка? — спросил я Антона.

Малюк загадочно улыбнулся.

О, этот хитрец Малюк! Я догадался и тут же ощутил страх перед встречей с Катюшей.

Она увидела меня издали. Быстро мелькнули русые кудри в окне. И вот уже Катя птицей слетела с крылечка, мчится навстречу. Остановился в нескольких шагах от нее. Остановился потому, что на таком расстоянии не должны быть видны кровавые отметины на моем лице.

— Здравствуй, Катюша!

Чувствую, что слова эти произношу каким-то чужим глухим голосом. «Я это — или не я?» — стучит сердце. А она уже обхватила мою шею руками, приникла губами к моим рубцам. Нос мой щекочут русые кудряшки, и я начинаю улыбаться. Вижу мокрые веки, вижу на щеке Катюши крупную слезу и смеюсь.

— Спасибо тебе, моя дорогая, за твое письмо! Оно ускорило мое выздоровление. Оно помогло мне выжить.

Катя зарделась:

— Правда?

— Да...

Я смотрел в ее глаза — и не мог наглядеться: так мечтательно и долго когда-то смотрел в бездонную глубину неба, предавшись мечтам о будущем. Теперь снова загадывал судьбу.

— Спасибо тебе за подарок! — спохватилась Катя.

— Какой подарок? — не понял я.

— Ну, тот, что ты с Малюком переслал. [111]

Мне оставалось только ответить «пожалуйста». И тут Малюк отличился!.. Дело в том, что слышал он однажды, как я просил нашего интенданта купить где-нибудь за любую цену набор ниток «мулинэ». Догадался Малюк, для кого они предназначались. И вот, возвращаясь из госпиталя и желая хоть как-то успокоить Катюшу, заглянул он к интенданту, взял у него покупку и вручил девушке, сказав, что подарок этот посылаю я. И снова я почувствовал, сколько такта, сколько благородства в щедрой душе Малюка!

— А я тебе тоже подарочек приготовила! — продолжала Катюша. — Идем к нам — увидишь.

Мы зашли в общежитие. У подружек сразу же нашлись неотложные дела, Малюк исчез — и мы остались вдвоем. Катя взяла искусно расшитую небольшую подушечку и протянула мне:

— Это тебе. Твоими нитками вышила. Чтобы хорошо отдыхалось.

— Спасибо тебе, дорогая! От всего сердца — спасибо!

2.

Мое появление в полку было для комэска приятной неожиданностью. Встретившись, мы беседовали до глубокой ночи. Разговорам, казалось, не будет конца. Кривошлык интересовался подробностями моего последнего боевого вылета, спрашивал, как лечили меня в госпитале, как чувствую себя теперь.

В свою очередь, я интересовался делами эскадрильи — какие виды боевого применения больше всего используются сейчас, как входят в строй молодые летчики, все ли самолеты исправны, как работает технический состав. Рассказал мне Кривошлык и о полковых новостях.

О многом вели мы речь. Одно лишь «приберег» я на завтра: чувствовал, что комэск, как бы он ни был добр и отзывчив, вопрос этот будет решать без скидок на приятельские отношения.

Поиск по сайту: