Юридические школы

и развитие правовой науки

У наследованное Византией от античности право претерпело около 300 г. серьезные изменения. В юридических источниках находит свое отражение регламентация прав господствующей церкви, а также регулирование личных, имущественных и прочих прав в соответствии с нормами церковного права. Этот рубеж в истории права признают и современные исследователи-юристы 1. Римское право античного времени нам известно главным образом благодаря трудам византийских юристов и кодификаторов. В течение тысячелетнего существования Византии было создано много юридических источников. В них использовались труды римских юристов, в которые, однако, вносились изменения, отвечавшие требованиям времени.

В первый официальный свод законов — Кодекс Феодосия (438 г.) — вошли законы, изданные византийскими императорами, начиная с Константина. В VI в. был издан огромный свод Юстиниана I, включивший краткие Институции, обширные Дигесты и Кодекс. Позднее к ним были присоединены Новеллы. В 726 г. был издан первый краткий законодательный свод на греческом языке — Эклога, в 872 г.— Прохирон, между 884 и 886 гг.(?) — Эпанагога, позднее — многотомный свод «Василики». Помимо сводов, было издано множество отдельных законов — новелл. Императорские новеллы продолжали издаваться и позже, вплоть до конца существования Византии. Наряду с официальным законодательством имелось много частных компиляций законов, указателей, справочников, отдельных сочинений юристов.

Весь этот разнообразный и богатый материал исследован далеко еще недостаточно, но он бесспорно свидетельствует об интенсивном развитии византийской правовой науки.

Источники античного римского права наиболее богато представлены во втором томе Свода Юстиниана — Дигестах (изданных 30 декабря 533 г.)

Экстракты из сочинений классических юристов, составляющие содержание этого огромного (около 3 млн. строк) свода, по сути дела, только и дали возможность последующим поколениям юристов оценить по достоинству достижения античной правовой науки. Блистательное мастерство анализа всевозможных действительных и придуманных казусов для {358} правильного их разрешения, запечатленное в этих сочинениях, получило мировую известность. Даже в XX столетии изучение логических приемов анализа, применявшихся при разборе казусов римскими юристами I—II вв., считалось в европейских университетах лучшей школой профессиональной подготовки правоведов.

Однако, как установлено современными исследователями, было бы неверно считать, что Византия выступала только хранительницей античной правовой науки. Какими бы несовершенными ни казались первые шаги византийских юристов по отношению к их античным предшественникам, шаги эти шли в новом направлении — в направлении созидания средневековой феодальной культуры, развивающейся в условиях, глубоко отличных от тех, в которых работали римские юристы.

Развитие византийской юридической науки шло сложными путями. Установление его истинной картины, во многих своих чертах скрытой под покровом присущего византийской культуре консерватизма и преклонения перед античным прошлым, является далеко не легкой задачей. Первоначально она и вовсе не ставилась. Текстологические исследования сводов Юстиниана и особенно Дигест выполнялись историками римского права главным образом как одной из важных отраслей науки об античности. Ученые-классики стремились путем разностороннего анализа высвободить из-под покрова позднейших искажений оригинальный текст сочинений римских юристов — сочинений, которые в своем огромном большинстве в первоначальном виде не сохранились. Что касается искажений, или, как их называют интерполяций, внесенных компиляторами в византийское время, то они сами по себе мало интересовали ученых-романистов. В прошлом и в особенности в нынешнем столетии положение, однако, существенным образом изменилось. Изменился взгляд на средневековье, которое перестало рассматриваться как простой перерыв в ходе истории. Изменился взгляд и на византийскую культуру, а в том числе и на право. Исследовательская мысль сумела выявить не только черты упадка культуры и права классической древности, но и черты нового, поступательного движения. Сами изменения, которые вклиниваются в стройный, точно выдержанный текст классического оригинала — вставки и пропуски, исторические несообразности и т. п.— все, обличающее руку позднейших редакторов, приобрело самостоятельный интерес. В них стали усматривать ценный источник сведений о состоянии юридической науки и эрудиции в период редактирования, о том, что именно стало неприемлемым и излишним для постклассических редакторов византийского времени.

Следует сказать, что прием анонимной правки текста позднейшими писателями (или, как в данном случае, редакторами) широко применялся в средние века в Византии и в исторической литературе, в особенности в хрониках. В законодательных сводах этот прием был предписан директивными указаниями императоров по приказу которых эти своды издавались. Из предисловий к Кодексам Феодосия и Юстиниана и к Дигестам это вытекает с полной отчетливостью. Комиссии из видных юристов, сановников, которым поручалось составление сводов, имели чрезвычайно широкие полномочия в этом отношении. Им предлагалось объединять сходные конституции, вносить сокращения, редакционные вставки, перераспределять материалы. Любопытно, что метод интерполирования на практике, видимо, иногда допускался магистратами и при копировании законов для рассылки их по местам. Это вытекает из сохранившегося {359} протокола заседания римского сената, на котором была зачитана и церемониально утверждена конституция об издании Кодекса Феодосия. Эта конституция была издана в Константинополе в 438 г. После зачтения текста последовала церемония утверждения с провозглашением отдельных предложений и подсчетов голосов. Среди этих acclamationes (возгласов) заслуживают внимания три: «Пусть не интерполируют постановленного те, кто размножает кодексы» — 25 голосов; «Пусть не интерполируют постановленного и пусть переписывают все кодексы буквально» (т. е. без знаков сокращений.— Е. Л.) — 18 голосов; «В том Кодексе, который должен быть выполнен конституционариями (переписчиками законов), пусть не приписывают юридических комментариев» (букв.: приписок.— Е. Л.) — 12 голосов.

Исследования соотношения старого и нового значительно продвинуты сейчас вперед. Однако они еще мало затронули пока источники последующего периода истории Византии.

Среди интенсивно разрабатываемых проблем историко-юридического характера для истории византийской культуры первостепенный интерес представляют результаты анализа данных о профессиональной подготовке юристов в юридических школах Византии. Очень важны также и соображения, высказанные новейшими исследователями, вытекающие из сравнения методов интерпретации византийских юристов и профессоров школ с их античными предшественниками. В поисках решения этих вопросов перспективы открыло новое критическое издание схолий к Василикам 2. Пока еще только начинаются монографические исследования деятельности отдельных юристов по данным, сохранившимся в схолиях. Однако уже и сейчас система обучения предстает в более отчетливом, чем прежде, виде.

Хорошо известно, что уже с самого начала существования Византийского государства императоры уделяли в законодательстве значительное внимание проблемам обучения, и в частности обучения в юридических школах. Имеющиеся данные законодательных и некоторых других источников свидетельствуют о том, что во многих городах Византии — в Афинах, Александрии, Антиохии, Никомидии, Кизике, Анкире, Пергаме, Кесарии, Эфесе и др.— имелись философские, риторические, грамматические школы 3. Уже в III в. была известная юридическая школа в Бейруте. В IV—V вв. эта школа считалась одним из самых прославленных центров юридического образования в Византии 4. С Бейрутом была связана деятельность ряда известных византийских юристов старшего поколения, причислявшихся византийцами к «героям». Некоторые из них совмещали преподавание с работами по подготовке императорских конституций и участвовали в кодификационных комиссиях. В Бейрутской юридической школе преподавали Домнин, Скилиаций, Кирилл, Патрикий, Демосфен, Евдоксий, Евксен, Ямвлих, Леонтий, Аноним (старший).

Начало государственного вмешательства в дело юридического образования засвидетельствовано уже в 362 г. Император Юлиан в своей кон-{360}ституции (CTh, 13, 3, 5) распорядился возложить на го-

Император Феодосий II. Мрамор.

Париж. Лувр

родские курии обязанность назначать профессоров права с последующим их утверждением императорской властью. Позднее, в VI в., при включении этого закона в Кодекс Юстиниана требование об утверждении профессоров императором было в новой редакции этого закона снято. На юристов, однако, первоначально не распространялись привилегии, которыми пользовались профессора медицины, риторики, грамматики в отношении государственных повинностей и т. п. С V в. новым центром юридического образования стал Константинополь 5. С организацией Константинопольского университета 27 февраля 425 г. (CTh, 14, 9, 3, 1=C., II, 19, 1, 4) в нем были предусмотрены две должности профессоров права. Специально назначенные профессора должны были вести занятия только в особой аудитории университета. Частное преподавание на дому, тем не менее, другим преподавателям права запрещено не было. В дальнейшем столичный университет стал главной цитаделью юридической науки в империи. Он контролировал, направлял и критиковал деятельность местных школ. Профессора права стали именоваться антецессорами. Это звание было заимствовано из военной терминологии. Подобно предводителям армии, которые шли во главе войска, выбирая маршруты, места для лагерей и пр., профессора права были призваны (согласно одной из вводных конституций к Дигестам Юстиниана) открывать путь студентам в направлении, проложенном императором. На Константинопольском университете красовалась надпись: «Вот место, посвященное законам, для всех здесь бьет богатый, неиссякаемый источник права Авзонии. Для молодежи же, собирающейся здесь, он предоставляет все свое течение».

Особое внимание вопросам юридического образования императорское законодательство уделяло в VI в. Есть основание полагать, что в 30-х годах VI в. число антецессоров, имевших право преподавать в аудитории университета, было увеличено. Примерно половина из восьми антецессоров, к которым обращена одна из вводных конституций к Дигестам в 533 г., располагала этим правом 6. Подобным же образом, по всей ве-{361}роятности, обстояло дело и в Бейруте. Законодательное предписание ставило перед школьной подготовкой студентов-юристов точно формулированную цель. Заканчивая пятилетний курс, студенты, именуемые προλύται, должны были не только уметь читать в оригинале конституции Кодекса Юстиниана, но и тонко их понимать. Нужно было, чтобы они полностью овладели наукой права, чтобы перед учащимися были открыты все тайны законов. Когда они проштудируют все то, что собрано Трибонианом (членом комиссии по составлению свода) и его сотрудниками, они будут владеть и ораторским искусством и будут по окончании способны во всеоружии в судах бороться за правосудие (Const. Omnem., 6).

Для достижения этой цели в конституции намечен точный план учебной подготовки, распределенный по годам. В отличие от предшествующего этот план предусматривал не только изучение старого права, но и в большей степени овладение законодательством VI в.— правом современной эпохи. Вместо изучавшихся на первом курсе Институций Гая (юриста III в. н. э.) в качестве учебника избраны Институции Юстиниана. В последних наряду с изложением старого материала отмечены неоднократно и нововведения Юстиниана. Поэтому и студентов-первокурсников переименовали в «новых студентов Юстиниана» (Iustiniani novi). Порядок изучения высказываний классических юристов, проводившегося отныне только по Дигестам, был пересмотрен и расширен. На четвертом году обучения из Дигест целых 12 книг изучалось студентами самостоятельно. Весь курс завершался штудированием Кодекса Юстиниана, а не отдельных императорских конституций, как было раньше. Преподавание строилось с таким расчетом, чтобы каждый студент проходил все части курса у одного и того же профессора.

Результаты исследований последнего времени позволяют более детально выяснить методы преподавания, которыми пользовались византийские профессора права. Пока еще монографически изучены приемы преподавания лишь нескольких видных профессоров. Однако уже сейчас можно констатировать, что в общем и целом приемы преподавания были у антецессоров единообразными, хотя отдельные профессора-юристы и сохраняли присущую только им индивидуальную манеру подачи материала.

Одной из главных трудностей, с которой сталкивались преподаватели, был языковый барьер. В этнически пестрых районах Византии, населенных греками, сирийцами, египтянами, коптами, разговорным языком был преимущественно греческий. Значительная же часть юридических источников, которая служила основой курса, была написана по-латыни. Правда, к концу царствования Юстиниана с завоеванием Италии число студентов, владеющих латынью, вероятно, увеличилось 7. Прежде же латынь знали лишь те, кто жил близ западных границ империи. В основном профессорам приходилось иметь дело со студентами, не знавшими или плохо знавшими язык изучаемых латинских источников.

Преподавание шло следующим порядком. Антецессор читал по-гречески адаптированный раздел курса, который слушатели записывали. Сохранившиеся части такого Индекса Стефана к Дигестам (правда, вероятно, в несколько сокращенном виде) до нас дошли. В таких экстрак-{362}тах из текста часто фигурируют латинские термины оригинала соответствующего текста Дигест, переданные частью в греческой транскрипции, частью в латинской. Профессор разъясняет термины нередко двумя греческими синонимами (таков отрывок из Индекса Стефана с изложением 8-й книги Дигест Юстиниана «О сервитутах» — περ δουλείων). В процессе изложения выделяются теоретические введения, подобные тем, которые часто даются и в комментариях к богословским текстам. Это так называемые προθεωρίαι. После предварительной подготовки студенты приступали к изучению латинского текста оригинала. Они должны были научиться после прохождения курса пользоваться им без подстрочника. Разъяснения по ходу чтения делались в форме вопросов и ответов, так называемых ρωταποκρίσεις, то ли риторических, то ли подлинных, задаваемых слушателями и разъясняемых преподавателем. И это — форма, которая была принята при преподавании в богословских и философских школах. Латинский текст носил греческое наименование ητόν. Разъяснения к изучаемому материалу давались и в виде примеров, так называемых θεματισμοί, а также παράτιτλα, т. е. пояснений с указаниями на параллельные или сходные законоположения. В целом методы преподавания в юридических школах — все эти προτεωρίαι, ρωταποκρίσεις, παράτιτλα, использовавшиеся антецессорами VI в., вели свое происхождение от приемов, применявшихся в Византии уже давно. Ими пользовались и преподаватели при комментировании сочинений античных авторов — риторов и философов, а также в богословской литературе.

Что касается содержания интерпретаций, то положение профессоров, работавших в VI в. после издания Дигест, во многом отличалось от того, в котором находились их предшественники. Содержание пояснений к изучаемому тексту было сковано и ограничено строгим предписанием, которое мы находим в одной из вводных конституций к этому своду. Там указано, что «никто из тех, кто сейчас обладает знанием законов, а также из тех, кто будет владеть этими познаниями впоследствии, не смеет присоединять к ним комментарии (πομνήματα). Разве только, если он хочет перевести их по-гречески, да и то соблюдая тот же порядок последовательности, в каком в латинском расположены слова (способом, именуемым греками κατ πόδας), а также и тогда, когда кто-либо хотел бы, может быть, отметить для точности титулы и приписать так называемые παράτιτλα. Все прочие интерпретации законов, а тем более свободные и особенно расширительные толкования, были запрещены. В случае сомнений право интерпретации законов сохранял за собой только сам император. В некоторых рукописях сохранился подстрочный греческий текст, вписанный между строк латинского оригинала Кодекса Юстиниана, которым, очевидно, пользовались слушатели в процессе обучения.

До издания этого запрещения юристы — профессора Бейрутской школы,— видимо, чувствовали себя свободнее в своих интерпретациях изучаемых законов. Среди них выделяются некоторые более яркие фигуры, пользовавшиеся у современников и последующих поколений юристов особой славой. Ссылки на их мнения содержат всякие лестные эпитеты. Так, Кирилл носил высокое звание «вселенского учителя», Патрикий всегда цитируется как «наш общий учитель». Патрикий именовался «великим» и принадлежал к тем видным юристам старшего поколения, которые принимали участие и в законодательной деятельности. Его коммен-{363}тарии к конституциям Кодекса Юстиниана отличались своей оригинальностью.

Его точки зрения вызывали дискуссии и далеко не всегда, видимо, принимались законодателями. Известно около 30 его высказываний, охватывающих разнообразные проблемы византийского гражданского права. По мнению ученого, специально изучавшего педагогическую деятельность Патрикия, слава юриста была оправданна. Патрикия чтил и юрист-профессор Константинопольского университета Фалелей и позднее юрист VI—VII вв. Феодор Гермупольский. Соображения Патрикия по поводу разбираемых конституций отличаются большей глубиной и близостью к жизненной практике, чем те, которые высказывал его младший современник антецессор Фалелей 8.

Феофил — автор греческой Парафразы Институций Юстиниана, открывший доступ к изучению этого курса на греческом языке, возможно, вел преподавание и курса Дигест. Сохранились части его Индекса к Дигестам. Наиболее известный Индекс, отличавшийся обстоятельностью изложения, сохранился в схолиях Стефана. Стефан был одним из самых прославленных антецессоров. К нему относились с пиететом не только его современники, но и юристы XI в., ссылавшиеся на его толкования при разборе сложных процессов о договорных отношениях. Стефан широко пользовался в своих комментариях к Дигестам методом вопросов и ответов. Большим числом примеров он иллюстрировал правовые нормы. Стиль этого антецессора имеет ряд характерных особенностей, позволяющих устанавливать его авторство и в некоторых анонимных фрагментах.

Профессора школ, имевшие дело со студентами, владеющими латынью, испытывали меньшие трудности, так как число греческих конституций Кодекса Юстиниана было очень невелико. В 50-х годах VI в. положение, по-видимому, изменилось. Написанная по-латыни Эпитома Новелл Юстиниана, составленная антецессором Юлианом, свидетельствует о том, что в это время курс включал уже и новеллы Юстиниана. Юлиан в своей Эпитоме сохранил все черты, присущие методике преподавания антецессоров. Было высказано предположение, что и курс обучения был соответственно продлен на один год для изучения новелл. Система преподавания антецессоров, видимо, завершается около 557 г. В дальнейшем самое наименование антецессор более не встречается. Юристов, адвокатов и профессоров называют схоластиками, дидаскалами, а особенно прославленных — вселенскими дидаскалами. Термин «схоластик» широко применялся во второй половине VI в. и позднее.

В эти времена известно несколько схоластиков — авторов юридических сочинений светского и канонического содержания. Поскольку в некоторых из них сохранились следы устной речи и обращения к ученикам, а также формы интерпретации законов, сходные с теми, которые применялись антецессорами, есть основания полагать, что они вели преподавательскую работу. Таковы, например, формы обращения к студентам уроженца Антиохии Афанасия Схоластика, автора известной Эпитомы новелл Юстиниана. Школьного происхождения и анонимные схолии, сохранившиеся в переплете одного из синайских Кодексов. Они содержат интерпретации конституций Кодексов Гермогениана, Григория и Феодосия. Недавно обнаружены следы устного преподавания и у Феодора Гер-{364}мупольского, также именовавшегося схоластиком 9. Схоластиком был и Иоанн Антиохийский, автор сборника канонического содержания — номоканона 10.

Этот бывший юрист стал в конце жизни Юстиниана патриархом и прославился при Юстиниане II как ярый противник и гонитель сиро-египетского монофиситства, к которому склонялся Юстиниан.

При изучении метода анализа, которым пользовались профессора юридических школ, исследователи констатировали черты сходства в применении логических понятий и терминологии у византийских и классических римских юристов. Так, например, у тех и других встречаются термины: definitio — греч. ρος, distinctio — греч. διαίρεσις, contrarietas — греч. ντιδιαστολή, argumentum a fortiori — греч. πίτασις, restrictio — греч. περιοπισμός, regula, canon — греч. κανών. Подобные же аналогии наблюдаются и с терминами византийского законодательства.

Констатация сходства поставила перед учеными два главных вопроса: 1) перешли ли эти приемы анализа, а также терминология, заимствованные из философии Аристотеля и стоиков, в византийское право непосредственно или через посредство сочинений римских юристов-классиков; 2) в какой мере сходен характер анализа у классиков и византийцев.

На первый вопрос новейшие исследователи склонны отвечать скорее в пользу первого предположения. Они указывают на живучесть в эллинизованной грекоязычной среде греческих философских традиций, которые поддерживались школьным преподаванием в грамматических, риторических и философских школах. Другие же ученые считают, что единственным источником проникновения этих понятий было классическое римское право, которое в свое время пережило период увлечения диалектикой Аристотеля.

Вряд ли здесь может быть дан однозначный ответ. Думается, что одно не исключает другого. Нельзя, однако, не отметить, что, как сейчас установлено, в очень многих случаях в выборки из сочинений римских юристов в Дигестах соответствующие логические термины вставлены византийскими интерполяторами 11.

Чрезвычайно интересные данные собраны и для ответа на второй вопрос. Рассматривая приемы интерпретации Фалелея, у которого широко представлена рассматриваемая нами терминология, современный ученый пришел к заключению, что «говоря несколько упрощенно, вся научно-практическая работа византийских юристов во всех пунктах была полностью отлична от римских» 12. К такому выводу исследователя привело изучение отрывков интерпретаций законов Фалелея, а отчасти и Патрикия. Первый был антецессором, второй принадлежал к старшему поколению «героев».

При сходстве и даже иногда тождестве применяемых логических категорий и терминов бросаются в глаза, и глубокие различия между византийцами и их предшественниками. Это сказывается и в самом харак-{365}тере аналитической работы, и в постановке вопроса. Классические юристы, как правило, не имели готовых решений. Анализируя реальный или даже вымышленный конкретный казус, они стремились возможно более всесторонне его рассмотреть под разными углами зрения, сопоставить его с другими, со взглядами своих предшественников. Выработанное решение должно было учитывать всевозможные варианты. Ведь сами суждения классических римских юристов служили судьям впоследствии авторитетным эталоном, на который можно было ссылаться при решении сходных дел. Эти юристы вовсе не были профессорами. Византийские юристы находились совсем в ином положении. Они были обязаны исходить из готового закона, располагая очень ограниченным правом на его интерпретацию. Ведь, как уже сказано, сколько-нибудь расширительное или свободное толкование составляло прерогативу одного только императора. Приводимые профессорами примеры-казусы служили только для разъяснения готового законоположения, правомерность которого не подлежала их рассмотрению.

Методика классических юристов может быть очень отчетливо проиллюстрирована на примере анализа казуса, представленного на рассмотрение Прокула — римского юриста I в., основателя направления, или школы, прокулианцев.

Дело заключалось в следующем. Охотник поймал в поставленную им ловушку дикого кабана. Кабану удалось выбраться из ловушки и убежать в лес с помощью какого-то человека, пожалевшего его. Встал вопрос, имело ли место в этом случае нарушение права собственности охотника. Прокул рассмотрел восемь возможных обстоятельств, от которых зависит решение данного вопроса, а именно: следует выяснить, мог ли кабан сам выбраться из ловушки без помощи человека. 1. Если бы он мог это сделать, то охотник еще не стал собственником. 2. Если же он не мог убежать в лес без помощи человека, тогда возможны два варианта: 1) ловушка поставлена на общественной земле; 2) ловушка поставлена на земле, находящейся в частной собственности. 1) Если земля общественная, то может стоять вопрос о нарушении собственности. 2) Если же она частная, то снова возможны два варианта: А) земля принадлежит охотнику; Б) земля принадлежит постороннему лицу. Во втором случае снова возможны два варианта: а) ловушка поставлена с разрешения хозяина земли; б) ловушка поставлена на чужой земле без разрешения ее хозяина. Если зверь не мог убежать сам, если ловушка поставлена на общественной земле или на земле охотника, или на чужой земле — с разрешения хозяина, то имеет место нарушение права собственности охотника.

Ни в педагогической работе византийских юристов, ни в византийском законодательстве пока не обнаружено отражения подобного разностороннего и тонко дифференцированного анализа, как тот, с которым мы сталкиваемся при изучении высказываний классиков. Можно, правда, сказать, что в нашем распоряжении не сохранилось свидетельств о том, как протекала подготовка конституций в Византии. Все же мы можем судить до известной степени о методе анализа по результатам этих работ, отразившимся в степени разработки самих императорских конституций. Следы аналитической разработки не могли не найти в них отражения. Она проявлялась в наибольшей степени в новеллах — форме законодательства, ранее неизвестной и широко применявшейся в Византии. Однако с этой точки зрения новеллы еще ждут своего анализа. {366}

Не менее важные отличия между византийскими и римскими юристами наблюдаются и в других отношениях. Классические юристы были увлеченными мастерами казуистики. Они не любили, избегали давать общие определения. Если они и допускали их, то только в немногих образцах учебной литературы. Дефиниции и правила считались у юристов синонимами. Известны некоторые сочинения классиков, носившие наименование regulae и definitiones. Они сохранились частью в фрагментарном виде, частью по названиям. Однако классические юристы не решаются давать определения основных категорий гражданского права. Известно высказывание римского юриста Яволена Приска I—II вв. н. э., считающееся историками римского права типичным: «Всякое определение в гражданском праве опасно: редко бывает, чтобы оно не могло быть опровергнуто» («Omnis definitio in iure civili periculosa est, rarum est, enim, ut non subverti possit»). Установлено, что ни в доклассическом, ни в классическом римском праве мы не находим определений даже таких важных понятий, как иск (actio), собственность (dominium), владение (possessio), сервитут (servitus), залог (pignus), обязательство (obligatio), договор (contractus), деликт (delictum), наследник (heres), легат (legatum), приданное (dos) и т. д.

Прямо противоположное отношение к дефинициям характерно для постклассического ранневизантийского права. Создается сочинение Кирилла Старшего «О дефинициях». Определение значения слов занимает специальный раздел в Дигестах — 16-й титул 50-й книги. Следующий, 17-й титул полностью посвящен «различным правилам древнего права». Дефиниции занимали значительное место и в преподавании, в учебной литературе, например в Институциях Юстиниана, греческой Парафразе Феофила и прочих сводах.

Дальнейшая судьба системы юридического образования до конца IX столетия малодостоверна. По сообщениям нарративных источников, школа существовала в Константинополе еще в начале VIII в. Она содержалась за счет императора и возглавлялась вселенским дидаскалом, имевшим 12 помощников или учеников. Император использовал ее как совет во всех своих важных решениях. Однако, как писал хронист IX в. Георгий Монах, император Лев III, иконоборец, закрыл ее и сжег здание вместе с людьми и богатейшей библиотекой. Последнее сообщение носит легендарный характер, и большинством исследователей считается монашеским вымыслом. Есть далее сведения и о какой-то юридической школе, которая находилась близ церкви Феодора в квартале Сфоракия в Константинополе. Она существовала около 800 г. и позднее 13.

Какова бы ни была оценка этих данных, справедливо внушающих серьезные сомнения, для суждения о характере школы и системы юридического обучения из них ничего извлечь нельзя. Вместе с тем, как бы ни решался этот вопрос, на наш взгляд, есть серьезные основания полагать, что на всем протяжении VI—IX вв. профессиональная подготовка юристов продолжалась. Без специалистов, разумеется, не могли бы быть созданы такие законодательные памятники, как Эклога с ее реформаторскими тенденциями (в 726 г.), такие сложные памятники канонического {367} права, как Синтагма канонов в XIV титулах. Этот источник, приписываемый юристу начала VII в., носившему своеобразное наименование «Энантиофана», т. е. «выявляющего противоречия в законах», известен в пяти редакциях — Номоканон хронологический (ок. 629 г.), Синтагма канонов 1-й редакции, Трулльская (ок. 668—692 гг.), Синтагма 2-й редакции (ранее 815 г.), Синтагма 3-й редакции, систематическая, или Тарасиева (ок. 787 г.). Номоканон систематический (между 787 и 861 гг.). Напомним, что к тому же периоду так называемых «темных веков» относится Частная распространенная Эклога (первая половина IX в.), не говоря уже об императорских конституциях и нескольких мелких юридических сочинениях справочного характера. Все эти разнообразные юридические сочинения, об авторах которых сведений очень мало, были созданы до издания Прохирона и Василик, открывающих уже следующий период в истории византийского права в 70-х годах IX в.

Литературные формы юридических сочинений в постклассический период были частью подражанием тем, которые существовали в античности, частью новыми. Подражания носили преимущественно внешний характер, следуя античным образцам только по названиям, как, например, Дигесты или Институции Юстиниана, или греческая Парафраза Институций Феофила. Правда, античные сочинения под этими названиями известны лишь во фрагментах, если не считать Институций Гая, которые дошли до нас в уже отредактированной в IV в. форме 14.

К числу новых форм следует прежде всего отнести Кодексы законов, которых античность не знала. Первые кодексы законов были выполнены на грани III—IV вв. Кодификационные работы охватили также и огромный материал выборок из сочинений классических римских юристов, составивших содержание Дигест.

На всем протяжении истории византийского права прослеживается ярко выраженное стремление к систематизации материала. Оно нашло свое отражение и в композиции Дигест Юстиниана, хотя практически далеко не всегда последовательно выдерживалось составителями. Систематическое распределение законов в сочетании с хронологическим принципом (по времени их издания) наблюдается и в других сводах. Так построены Кодексы Феодосия, Юстиниана. Позднее принцип систематического построения соблюден в Эклоге, а в последующий период в Прохироне, Эпанагоге и в особенности в Василиках.

Византийские юристы увлекались, видимо, в практических и учебных целях составлением всевозможных справочников и пособий для ориентировки в огромном материале законодательства. Уже в ранний период создаются сочинения, содержащие перечни исков, договоров, сроком от одного до ста лет, встречающихся в законах. Частные юридические сборники объединяли вместе разные законодательные своды и отдельные законы по систематическому принципу, например Эклогу с Прохироном, Прохирон с Эпанагогой, Эклогу, Прохирон и Земледельческий закон и т. д. В таких сборниках широко применялся метод комментирования в виде схолий. Составлялись краткие изложения некодифицированных законов, так называемые Эпитомы (например, Эпитомы новелл), алфавитные обзоры — указатели к сводам со ссылками на параллельные места (так на-{368}зываемые Синопсисы) или «Где что нахо-

Золотой солид Юстина I

дится» (иначе: «Типукейтос»).

При сравнении с античными формами юридической литературы бросается также в глаза полное отсутствие в Византии сочинений проблемного характера (προβλήματα, ζητήματα — лат. quaestiones, disputationes). Эта форма, заимствованная в свое время римскими юристами из эллинистической литературы, пользовалась у них особой популярностью. Она отвечала глубокой склонности юристов-классиков и их подлинно профессиональному увлечению анализом сложных проблем, которые ставили перед ними взятые из жизни или даже вымышленные казусы. Эти юристы в то же время проявляли весьма ограниченный интерес к систематике, столь характерной для византийцев.

В Византии мы не только не находим таких сочинений, но византийские редакторы подобных классических трудов при эксцерпировании стремились делать все от них зависящее, чтобы изымать из юридических текстов возможно больше живых конкретных черт и превращать их в сухие, абстрактные формулы.

Византийская правовая литература широко использовала античную форму сентенций. Какой-то неизвестный юрист IV в. создал обработку популярных сентенций римского юриста III в. н. э. Павла. Пристрастием к сентенциям, изречениям отмечены многие строки византийских официальных сводов права. Мы находим сентенции в Дигестах Юстиниана, куда было включено около сотни выборок из Сентенций Павла. Дигесты открываются цитатой из сочинения римского юриста II в. Цельза, который, как там говорится, «тонко определил, что право есть искусство доброго и справедливого». Сентенциями полны Институции Юстиниана. Эклога в VIII столетии также отдает дань этому увлечению, заимствуя изречения из Священного писания.

Украшая высокими моральными сентенциями свои законодательные своды, византийские императоры, однако, отнюдь не считали, что конкретный нормативный материал должен всегда последовательно претворять подобные принципы в жизнь. Они не считали себя связанными этими красиво выраженными мыслями. Законодательство было предназначено для защиты интересов господствующего класса византийского феодального общества. Соответственно оно и строило свои законодателъные нормы, реализуя высокие принципы в той мере, в какой это согласовалось с этими интересами.

В историко-идейном плане нужно, однако, отдать дань огромному шагу вперед, который, хотя бы в виде сентенций, впервые воплотился в ви-{369}зантийском официальном законодательстве. Это было признание, что по естественному праву все люди равны, что рабство установлено только правом народов и, наконец, что подчинение чужому господству противоречит природе. Оценить в полной мере значение такого признания можно только тогда, если мы вспомним, что даже величайшие философы древности Платон и Аристотель считали деление общества на свободных и рабов присущим самой человеческой природе. Мы оставляем здесь в стороне вопрос, как и в какой мере провозглашенный принцип реализовался в конкретных нормах византийского законодательства. Отметим лишь, что при сохранении института рабства до самого конца существования Византии законодательство пронизано общей тенденцией в сторону расширения выхода из рабского состояния, предоставления рабам известной юридической правоспособности. Одновременно наблюдается повышенный интерес к разработке норм, регламентирующих исторически более оправданные в новых условиях генезиса феодализма, более прогрессивные формы эксплуатации свободных, которые постепенно вытесняли рабство.

Следует также сказать, что византийское право выработало и немало новых частноправовых норм, в известной мере опиравшихся на обычное право этнически пестрого византийского общества, что и обеспечило ему большую жизнеспособность. Эти нормы уже с самого начала существования Византийского государства стали ломать и изменять институты классического римского права. Поиски новых решений старых проблем, постановка новых проблем шли мучительным путем. Византийские юристы ведь не владели мастерством предварительного юридического анализа, равным тому, которым отличались их предшественники. Поправки вносила сама жизнь. Неудачные конституции отменялись, видоизменялись и заменялись другими.

Развитие византийского права в целом до IX в. изучено пока недостаточно всесторонне. Но уже сейчас можно констатировать, что оно шло в ранее неизвестном направлении, которое для римских классических юристов было еще недоступным. {370}

Дипломатия ранней Византии

в изображении современников

В изантийская империя была всегда центром сложных международных коллизий и очень рано, обгоняя другие страны Европы, создала весьма искусную и даже изощренную дипломатию. Используя традиции Поздней Римской империи, Византия сумела уже в ранний период своей истории создать разветвленную дипломатическую систему, привлечь на службу образованных и знающих людей. Византийский дипломат, купец, миссионер обычно действовали сообща и выполняли важные дипломатические функции. Они неустанно собирали в интересах своего правительства ценные сведения о многих государствах и народах. На основе этих наблюдений рождались интересные описания как соседних с Византией держав, так и отдаленных экзотических стран.

Одним из самых ярких и талантливых писателей V в., запечатлевших необычайную по своей жизненности и правдивости картину как варварского, так и римского мира в эпоху великого переселения народов, был выдающийся дипломат и историк Приск Панийский. Его рассказ о византийском посольстве ко двору грозного правителя гуннов Аттилы до сего дня остается поистине уникальным памятником об образе жизни и быте этих варваров-завоевателей, угрожавших в V в. всей Европе.

О жизни историка до нас дошли очень скудные сведения. Приск родился, по всей вероятности, в первой четверти V в. в Панионе, небольшом городке во Фракии, на северном побережье Мраморного моря, недалеко от Гераклеи.

Основные вехи жизни и деятельности Приска Панийского можно воссоздать на основании фрагментов его собственного сочинения и лапидарных упоминаний об этом авторе в произведениях других ранневизантийских историков.

Приск происходил из довольно состоятельной семьи, которая смогла дать будущему дипломату солидное философское и риторическое образование. Свидетельством глубоких и разносторонних познаний Приска является его произведение, отличающееся изысканностью стиля эрудита, овладевшего знаниями своей эпохи. Недаром Приск заслужил почетные звания софиста и ритора. Завершив образование в Константинополе, Приск поступил на государственную службу в самой столице; вскоре ему удалось завоевать расположение знатного вельможи Максимина, занимавшего высокие посты при Феодосии II (408—450). Приск стал секретарем и ближайшим советником Максимина. В 448 г. Максимину была {371} поручена крайне сложная дипломатическая миссия возглавить византийское посольство в Паннонию к Аттиле 1.

В это путешествие вместе с Максимином отправился и его советник Приск, пользовавшийся неограниченным доверием своего патрона. В течение всего многотрудного путешествия в ставку Аттилы и пребывания при дворе этого «бича божьего», как прозвали правителя гуннов народы Европы, Приск, по-видимому, вел подробный дневник, куда записывал все свои наблюдения. Эти записи и легли в основу знаменитого сочинения Приска «Византийская история и деяния Аттилы», сохранившегося, к сожалению, лишь во фрагментах.

Увлечение историей и литературные занятия не отвлекли Приска от дипломатической деятельности. На этом поприще его ожидали немалые успехи. Он неоднократно и весьма искусно выполнял секретные дипломатические поручения византийского двора. Смена императора на византийском престоле не помешала дальнейшей карьере Приска. Уже в начале царствования Маркиана (450—457), в 450 г. мы находим Приска в Риме, где он ведет тайные переговоры с юным сыном франкского короля с целью помешать заключению сепаратного соглашения Рима с Франкской державой. Затем он был отправлен на Восток для урегулирования отношений Византии с кочевыми арабскими и нубийскими племенами. Приск побывал в Дамаске, а затем в Египте, где совместно с Максимином успешно выполнял сложные дипломатические миссии. Завершил свою дипломатическую карьеру Приск подписанием в 456 г. мирного договора с лазами.

Сочинение Приска охватывает события византийской истории с 411 по 472 г. Оно было написано, по-видимому, в начале 70-х годов V в., когда на склоне лет писатель, отойдя от государственных дел, полностью предался литературным занятиям. Точная дата смерти Приска неизвестна.

Среди дипломатических миссий Приска ни одна не может сравниться по своему значению с посещением ставки Аттилы. Именно описание племени гуннов и его жестокого правителя придало такую необычную привлекательность историческому сочинению Приска и принесло ему неувядаемую славу. Приск умно и объективно анализирует международную обстановку в Европе накануне поездки к Аттиле. Он откровенно признает, что в конце 40-х годов V в. держава Аттилы была столь могущественной, что все другие народы, и государства должны были с ней считаться. Обе Римские империи — Западная и Восточная — искали союза с всесильным правителем гуннов. Рим и Константинополь соперничали между собой в стремлении приобрести его расположение и отправляли к нему посольства с богатыми дарами. Константинопольское правительство и равеннский двор пытались использовать полчища гуннов как заслон против других варварских племен.

Особенно настойчиво стремилась сохранить мир с гуннами Восточная Римская империя, которой буквально со всех сторон угрожали враги: персы, вандалы, арабы, эфиопские и арабские племена. Но не только Западная и Восточная империи искали союза с гуннами. В 40—50-х годах V в. Аттила приобрел столь великую славу, что к нему за помощью {372} обращались вожди других варварских народов: король вандалов Гейзерих, правители франков. В столь сложной международной обстановке Феодосий II и отправил в 448 г. посольство к Аттиле. Официальной целью посольства Максимина было заключение договора о мире и дружбе, тайной задачей — убийство короля гуннов. Приск осуждает императорское правительство за это вероломство и хвалит Аттилу, который, узнав о готовящемся на него покушении, не только не порвал отношения с империей, но все-таки заключил соглашение с Максимином. Приск при этом стремится убедить читателя, что именно он своим умом и находчивостью спас дело греков и смягчил грозного варвара 2.

Достоверность изображения жизни гуннов во многом базировалась на достаточно хорошем знакомстве автора с описываемыми событиями. Приск был умным, тонким наблюдателем, он много беседовал с послами западных государств, приехавшими одновременно с византийцами ко двору Аттилы, а также с жившими среди гуннов соплеменниками и получил от них ценные сведения о варварском мире. Приск признает довольно высокую строительную технику гуннов, описывает роскошные дворцы Аттилы и его жены Креки. Резиденция Аттилы представляла собой огромное селение, в котором находился дворец правителя и богатые дома его приближенных. Этот дворец был самым великолепным из всех, которые имел Аттила в других местах. Он был построен из бревен и искусно вытесанных досок, обнесен деревянной оградой, украшенной башнями. Вокруг дворца простирался огромный двор. Почти столь же великолепен был дворец жены Аттилы. Житель самого блестящего города империи — Константинополя, Приск, которого трудно было поразить великолепием построек и утвари, с удивлением говорит о внутреннем и внешнем убранстве дворцов Аттилы и Креки, об изобилии золотой и серебряной посуды, богатых тканей и оружия 3.

Приску понятна красота народных обычаев гуннов. Живо и поэтично описывает он процессию гуннских девушек, встречавших Аттилу по возвращении в его ставку: «При въезде в селение Аттила был встречен девами, которые шли рядами под тонкими белыми покрывалами. Под каждым из этих длинных покрывал, поддерживаемых руками стоящих по обеим сторонам женщин, было до семи или более дев; а таких рядов было очень много. Эти девы, идя впереди Аттилы, пели скифские песни» 4.

Обстоятельно описан торжественный пир во дворце Аттилы, на который были приглашены Максимин и Приск, послы западного императора и множество знатных гуннов — приближенные и сыновья Аттилы. Во время пиршества строго соблюдался порядок размещения гостей в соответствии с их рангом и положением при дворе, кушанья и вина отличались изысканностью, а убранство стола — роскошью. Аттилу и пирующих гостей развлекали песнями гунны-певцы, прославлявшие победы Аттилы, поэты занимали стихами и рассказами о былых сражениях, а юродивые-шуты потешали присутствовавших, смешивая латинскую, гуннскую и готскую речь.

Никто из ранневизантийских писателей не оставил такого яркого, описанного с натуры, жизненно правдивого портрета короля гуннов Ат-{373}тилы, как Приск. Аттила у него — незаурядный правитель, ведущий активную международную политику. Приск говорит о его неустанной дипломатической деятельности, об обмене посольствами с Восточной и Западной империями, с различными варварскими государствами 5. В тонкой дипломатической игре, которую ведет Аттила, он пускает а ход то угрозы, то обещания, всегда, однако, проявляя государственную мудрость и осторожность.

Если для Иордана Аттила прежде всего грозный завоеватель, угрожавший всему миру 6, то для Приска король гуннов скорее не воитель, а правитель, не полководец, а судья, выслушивающий жалобы народа и выносящий приговор по судебным делам. Он гостеприимный хозяин, умеющий принять иноземных послов и не ударить перед ними в грязь лицом. Владея огромными богатствами, Аттила стремился похвастаться ими перед послами других народов, но одновременно хотел показать свою воздержанность и пренебрежение к роскоши. Он был подчеркнуто умерен в одежде, пище, обиходе. «Для других варваров и для нас,— рассказывает Приск о пире во дворце Аттилы,— были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах, а перед Аттилою ничего не было, кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он показывал умеренность. Пирующим подносили чаши золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нем была также простая и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нем меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями и драгоценностями, как принято у других скифов» 7.

Приск немного приоткрывает завесу над личной жизнью гуннского короля. Аттила имел много жен и детей и постоянно заключал новые браки с юными прекрасными девушками. Однако главная жена Аттилы Крека пользовалась большим почетом и уважением, имела роскошный дворец и массу челяди, сама принимала иностранных послов и устраивала для них богатые обеды. Со своими детьми Аттила был суров, и они трепетали перед отцом. Во время пира старший сын Аттилы по обычаю сидел на краю ложа короля, но в некотором отдалении и опустив глаза из уважения к отцу. Отличал и ласкал Аттила только своего младшего, любимого сына Ирну, который, по предсказанию прорицателей, должен был в будущем спасти род Аттилы. Приск пишет, что Аттила держался гордо, шел важно, глядя по сторонам, иногда он бывал вспыльчив, груб, впадал в страшный гнев, но чаще всего со своими подчиненными был приветлив, советовался с приближенными о всех делах, имел целый штат писцов, вел дипломатическую переписку 8.

Иордан же подчеркивает властолюбие, гордость, воинственность Аттилы, создавая не слишком привлекательный образ гуннского правителя: «По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутой сединою, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом (кожи), он являл все признаки своего происхождения» 9. Объективность и отсутствие враждебности {374} отличают Приска от Иордана и при описании социального строя, быта и

Деталь диптиха Анастасия I. Слоновая кость. Нач. VI в.

Париж. Лувр. {375}

нравов гуннских племен.

Совершенно особое, бесспорно, выдающееся значение имеют известия Приска о дипломатии Византийской империи и варварских народов. Дипломат по профессии и по призванию, он первый в византийской литературе нарисовал столь впечатляющую картину организации дипломатического дела в Византийской империи в V в. Писатель четко охарактеризовал права и обязанности византийских послов, организацию посольств, этикет приема и отправления послов, некоторые нормы международного права. Сочинение Приска позволяет проследить, как складывалась византийская дипломатическая система, достигшая столь высокого совершенства в последующее время. Ярко показана Приском разведывательная деятельность византийских агентов и агентов варварских правителей. В частности, становится очевидным, что Аттила имел тайных шпионов при константинопольском дворе, так как ему было известно содержание секретных поручений, которые византийский император дал своим послам 10.

Одной из важных черт дипломатической системы Византии была строгая градация рангов и титула послов в зависимости от могущества того государства, куда отправлялось посольство. Приск сообщает о постоянных требованиях Аттилы присылать к нему послов высокого ранга, знатных, имеющих консульское звание. Под нажимом гуннов византийское правительство вынуждено было иногда нарушать сложившуюся иерархию государств и отправлять к Аттиле послов более высокого ранга, чем полагалось по этикету.

Довольно сложной выглядит организация посольского дела и дипломатии у самих варваров. При дворе Аттилы уже был разработан ритуал приема посольств, правила поведения послов; на пирах Аттилы соблюдался придворный этикет и царило местничество. Посол каждой страны на приеме имел свое место, ближе или дальше от короля, в зависимости от ранга пославшей его страны. Деятельность послов строго регламентировалась: послы должны были следовать за кортежем короля, а не обгонять его; их сопровождали проводники-варвары и охраняли варварские отряды; послам запрещалось разбивать шатры на месте более возвышенном, чем место, где расположен шатер Аттилы; в стране гуннов им выдавалось определенное содержание, по дороге же на территории империи их кормили местные жители. Делать остановки в пути, разбивать лагерь и селиться на более длительное время послы могли только в тех местностях, где им указывали люди Аттилы 11.

Византийские послы, в свою очередь, заботились о том, чтобы не пострадал их авторитет как представителей императора. Они, например, согласились вести переговоры с гуннами по варварскому обычаю, сидя верхом на лошадях, чтобы не оказаться в положении, унижающем их достоинство 12. Для византийских послов всегда было строго обязательно передавать письма и устные поручения императора лично королю, но иногда варвары по приказу Аттилы пытались нарушить этот обычай и {376} выведать у послов цель их посольства. Византийцы резко протестовали против нарушения этих правил 13.

При дворе Аттилы существовала особая канцелярия для ведения дипломатической переписки: Аттила имел в своем распоряжении высокообразованных писцов, главным образом латинян, присланных ему Аэцием, но были также и эллины. Переписка велась на латинском, греческом и других языках. В ходу у варваров, подчиненных Аттиле, были различные языки. В дипломатических переговорах как гунны, так и византийцы широко прибегали к услугам толмачей из греков, латинян и варваров. Отлично образованные писцы и переводчики, хотя по рангу стояли ниже посланников, все же пользовались почетом и влиянием, особенно при дворе Аттилы. При первой же встрече с правителем страны, куда они были отправлены, послы обязаны были передать лично ему грамоты императора. Так, например, поступил Максимин при первой встрече с Аттилой в его шатре. Личность посла и всех участников посольства считалась неприкосновенной. Аттила даже в страшном гневе на подосланного убийцу Вигилу не решился, как угрожал, посадить его на кол и отдать на съедение птицам, опасаясь нарушить права посольства.

Заметную роль в дипломатии как Восточной и Западной империи, так и варваров играл обмен подарками и взаимные угощения. Со стороны империи, как известно, это была форма подкупа опасных врагов государства. Приск дает представление о том, какие дары везли для гуннского правителя и его окружения византийские послы. Дары подносились в строгом соответствии с рангом одариваемых, выбирались вещи, редкие у варваров и поэтому особенно ими ценимые. Византийские послы, по словам Приска, поднесли 6 тыс. либр золота самому Аттиле, шелковые одежды и драгоценные камни его послам, серебряные чаши, красные кожи, индийский перец, плоды фиников вдове славянского вождя Бледы за ее гостеприимство. Видимо, аналогичные подарки (с добавлением драгоценных ювелирных изделий) были переданы жене Аттилы Креке, золото и богатые дары — приближенным Аттилы 14. Послы преподносили подарки от себя и от императора. Так, Приск передал любимцу Аттилы Онигисию подарки от Максимина и золото от василевса. Послы Византийского императора сами должны были быть богаты и щедры, чтобы снискать ценными подарками благоволение того варварского правителя, к кому их посылали 15.

В свою очередь, Аттила одаривал византийских послов конями и звериными мехами, которыми украшали себя царские скифы 16. Послов одаривал не только сам Аттила — все знатные гунны по его приказу в знак уважения к Максимину также должны были послать главе византийской миссии по коню. Максимин, желая показать «умеренность своих желаний», принял лишь немногих коней, а остальных отослал варварам обратно.

В случае конфликта с послами гунны могли более обычного ограничить их свободу. Так, Аттила запретил византийцам из посольства Максимина освобождать римского военнопленного, покупать раба-варвара или {377} лошадь, или другое что-либо, кроме съестных припасов, пока не будут улажены существующие между гуннами и ромеями недоразумения 17. Обычно посольства отправлялись от одного государя к другому в их столицы или туда, где находился правитель, в частности в военный лагерь. В особых случаях Аттила соглашался выезжать навстречу послам императора и вести с ними переговоры в условленном месте. Он хотел, например, приехать для встречи с послами Феодосия II в Сардику, но византийское правительство, опасаясь появления опасного врага в глубине своей территории, отказалось от предложения Аттилы. Посол, как лицо, облеченное высоким званием, не мог сам вести переговоры с приближенными Аттилы, а должен был делать это через своих помощников, в частности Максимин поручал такие переговоры Приску. Итак, сочинение Приска бесспорно представляет немалую ценность как источник по истории дипломатии ранней Византии и варварского, мира 18.

Стиль и язык Приска отличаются выразительностью и непосредственностью. Приску в значительно меньшей степени, чем другим византийским авторам, присуща риторика и копирование античных образцов. Архаизирующие тенденции у Приска не затемняют главного в его труде — они как бы патина, покрывающая легким налетом мерцающую бронзу. Главное в сочинении Приска то, что оно очень современно. Просто, без риторических прикрас переданы чувства и настроения автора, мысли и представления людей его времени. Приск, бесспорно, талантлив: он в полной мере обладает редким даром той простоты в высоком смысле этого слова, которая является зачастую лучшей мерой подлинно художественного произведения. Все увиденное и пережитое он рассказал спокойно и искренне. Обаяние сочинения Приска кроется прежде всего в свежести и непосредственности видения автором мира. Острая наблюдательность и тонкая восприимчивость сочетаются у него с трезвым умом дипломата и глубоким анализом исторических фактов. Его история — это отнюдь не путевые заметки и разрозненные впечатления стороннего наблюдателя, а серьезный, продуманный аналитический труд государственного человека, стремившегося проникнуть в суть происходивших вокруг него событий. Приск — писатель, дипломат, государственный деятель, человек, не только достаточно осведомленный о политических делах империи и ее связях с другими народами, но и разумный судья, выносящий во многом объективный приговор историческим деятелям той эпохи и здраво оценивающий с точки зрения интересов своего государства международные события, в которых он принимал непосредственное участие.

Славу Приска как писателя, разумеется, составил удивительно живой и образный рассказ о посольстве византийцев к Аттиле. По подкупающей правдивости и простоте картина двора Аттилы может сравниться с лучшими страницами античной историографии. Беспримерная для византийца объективность по отношению к варварам, глубокое понимание исторического значения передвижения огромных масс людей, принявшего характер так называемого великого переселения народов, знание жизни, мастерское изображение характеров, умение обобщить материал и выделить главное выдвигают труд Приска на одно из первых мест среди исторических сочинений ранневизантийских писателей. {378}

Приску удалось создать поистине выдающееся историческое произведение не только благодаря своему таланту и наблюдательности, но и потому, что его глаза не застилала пелена ложного римского патриотизма и презрения к варварам; он смог увидеть в гуннах и славянах, в Аттиле и других варварах живых людей с их достоинствами и недостатками. Разгадка популярности Приска таится также и в оригинальности его произведения, стоящего особняком в современной ему исторической литературе. Приск — творец, а не компилятор, рассказчик, а не регистратор фактов, художник, а не копиист. Его труд носит следы самостоятельного мышления, а не подражания великим образцам прошлого.

Невиданный взлет дипломатической активности Византии происходит в VI в., особенно в правление Юстиниана. Осуществление грандиозного плана восстановления Римской империи требовало постоянной и напряженной деятельности византийской дипломатии в различных регионах цивилизованного мира. Для завоевания Запада необходимо было обеспечить безопасность империи на Востоке и Севере, попытаться избежать войны с Ираном, нейтрализовать варваров на Дунае, найти союзников среди окружавших империю народов. Да и в самих варварских королевствах Запада требовались огромные дипломатические усилия для привлечения на сторону Византии тех слоев населения, которые тяготились господством вандалов в Северной Африке, остготов в Италии или вестготов в Испании. Византийская империя умело комбинировала тайную дипломатическую игру с меткими военными ударами.

В сложной международной обстановке того времени Византия не брезговала для достижения своих целей любыми средствами. Мемуары византийских дипломатов, даже самых честных и правдивых, показывают, как по требованию правительства им приходилось прибегать к подкупу иноземных правителей, плести заговоры при иностранных дворах, натравливать одни народы на другие. Византийская дипломатия руководствовалась своего рода кодексом вероломства: ее девизом по-прежнему оставался испытанный принцип политики римлян «Разделяй и властвуй!»

В VI в. значительно увеличилась централизация дипломатической системы империи, вся деятельность византийских дипломатов руководилась из единого центра — императорского дворца. В положении византийского посла при иноземном дворе наблюдалась глубокая двойственность: с одной стороны, Византия чрезвычайно заботилась о поддержании престижа посла великого государства, с другой — посол всегда оставался лишь исполнителем воли императора. Эти черты византийской дипломатии явственно выступают в мемуарах одного из выдающихся дипломатов VI в.— Петра Патрикия.

Петр Патрикий родился в Фессалонике в Македонии 19. Свою карьеру он начал в Константинополе, где благодаря необычайному красноречию и эрудиции стал известным адвокатом. Вскоре он приобрел широкую славу как выдающийся оратор, обладавший особой силой убеждения, которая помогала ему выигрывать судебные процессы 20. Талантливый юноша был замечен при дворе и всецело занялся дипломатической деятельностью. В 534 г. Петр был отправлен послом к правительнице Ост-{379}готского королевства королеве Амаласунте, но прибыл в Италию уже после прихода к власти короля Теодата.

Во время этого первого посольства, по свидетельству Прокопия, ловкий дипломат имел успех, он даже сумел убедить слабого остготского короля заключить тайное соглашение о передаче Византии всей Италии 21. Прокопий, однако, весьма недолюбливал Петра и не преминул очернить его в своей «Тайной истории». Он стремился бросить тень на нравственный облик Петра, утверждая, что византийский посол тайно склонял Теодата к убийству королевы Амаласунты. Тем самым он выполнял коварную миссию Феодоры, видевшей в лице Амаласунты возможную опасную соперницу 22. Эта мрачная страница деятельности Петра говорит лишний раз о жестокости придворных нравов того времени, порожденных деспотизмом Юстиниана и Феодоры. Сам же Петр, видимо, являлся, лишь слепым, орудием неукротимой в своей ненависти императрицы.

Второе посольство Петра к Теодату было далеко не столь успешным, как первое. Остготский король, утвердившись на троне и узнав о победах готов над византийскими войсками в Иллирике, неожиданно изменил политику и пошел на открытый разрыв с Византийской империей. По приказу короля Петр был брошен в темницу, где провел около трех лет и был освобожден лишь в конце 538 г. новым остготским правителем Витигисом. По возвращении в Константинополь Петр за проявленное в неволе мужество был награжден должностью магистра оффиций, а в 550 г. за успешную службу возведен в сан патрикия.

В 50—60-х годах VI в. дипломатическая деятельность Петра переносится почти всецело на Восток, где в то время Византия вела тяжелые войны с Ираном. В 550 г. он был отправлен в Иран для заключения перемирия с Хосровом I, но успеха не добился. В 562 г. Петр Патрикий вновь возглавил пышное посольство византийского правительства в Иран, отправленное в целях заключения мира. В результате переговоров между двумя враждующими державами был, наконец, заключен мир сроком на 50 лет. И хотя этот мир оказался для Византии скорее бесславным, чем почетным, поскольку ее требования вернуть некоторые области Кавказа, в частности Сванетию, не были выполнены, все же он дал империи важную и крайне необходимую передышку, в чем была и заслуга Петра.

В 563 г. Петр Патрикий еще раз посетил двор персидского шаха, с которым вел переговоры о возврате Сванетии, окончившиеся полной неудачей. Удрученный провалом своей миссии, Петр вернулся в Византию, где вскоре умер. О своей посольской деятельности в Иране Петр Патрикий писал в Константинополь важные донесения, которые впоследствии были использованы Менандром в его историческом сочинении 23.

Образ Петра Патрикия — дипломата, историка, человека — можно воссоздать как по фрагментам его трудов, так и по воспоминаниям современников, в первую очередь Прокопия, Менандра и Иоанна Лида. В сочинениях этих авторов Петр Патрикий предстает перед нами как человек широкого кругозора и разносторонних дарований. Никогда не оставляя дипломатической и государственной деятельности, он постоянно {380} занимался различными науками. Современники единодушно восхваляют талан-

Створка диптиха. Консул Ареовинд.

Слоновая кость. 506 г.

Ленинград. Гос. Эрмитаж

Поиск по сайту: