 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
Особенности 24 страница
| Но вот овладевает мной желание Узреть усладу изготовки битвенной И ужасы воспеть, не зная ужаса; Однако даже это предварение Меня пугает зримою жестокостью. Стояло войско строем и в оружии, Здесь были трубы, там гряда щитов к щитам, Колчаны, копья, и мечи, и дротики. Гремели латы громом устрашающим, Железными сдвигаясь сочлененьями, И, солнечным светилом освещаемы, Друг в друга отражали переменный блеск |
| Небесного слепящего сияния: Когда, сплотив ряды к рядам воинственно, Они сомкнули крепко строй незыблемый, Казалось, что стоит стена оружия! Уже сходились воинства враждебные, Уже стучали меч о щит и щит о меч, Разимые жестокими ударами, Уже клинки, покрыты кровью алою, Являли образцы искусства бранного; Повсюду страх, и ужас, и смятение, Смертоубийство и кровопролитие 111. |
Наряду с эпическими поэмами на актуальные темы Георгий Писида сочинял также произведения в религиозно-дидактическом роде, среди которых выделяется самый объемистый его труд — «Шестоднев, или О сотворении мира» (в 1894 двенадцатисложниках). Эта поэма, вслед за прозаическим «Шестодневом» Василия Великого объединяющая тему ветхозаветной Книги Бытия с материалом популяризированной естественнонаучной эрудиции от Аристотеля до Элиана, была, между прочим, переведена на армянский и старославянский языки; перелицовка южнославянского извода специально для русского читателя была выполнена в 1385 г. 112 Морализирующие поэмы «На жизнь человеческую» и «На суету житейскую» полны довольно банальных, но темпераментных риторических выпадов против всеобщего неразумия людей. Такие выпады были обычны для греческой философской литературы; практика христианской проповеди их заново стимулировала, и в творчестве Писиды они являют собою столь же характерно византийский элемент, как и славословия в честь императора:
| Кто, глядя из сердечной глубины своей На этой жизни зрелище позорное, Не заглушит слезами смех свой зрительский? Со сцены сей над нами насмехаются Поддельных шуток мастера поддельные, Играя в троны, в расписные почести, В придуманные власти, как безумные. Из смеха порождаются несчастия: Вот он выходит в царском облачении, Гордясь собою, счастья причастившийся, |
| Безмолвствует в своем великолепии И мнит: «Я — все», меж тем как он и есть ничто, И мнит: «Все знаю», ничего не ведая, В одной душе двойное заблуждение: Мудрец он — мнимый, острослов — затупленный, И все ж он величается и тешится, Доколе смерть с подмостков не сведет его 113. |
Повсюду в литературе раннего VII в. мы ищем завершение того пути от «христианской античности» к византийскому средневековью, который составляет содержание ранневизантийского периода. Один из примеров тому — агиографический сборник Иоанна Мосха «Луг духовный», или «Лимонарь» (греч. — «лужок»).
О личности Иоанна Мосха, по прозвищу Евкрат («Анисное варево», мы знаем мало; даже его второе имя вызывает сомнения — виднейший византийский эрудит IX в. патриарх Фотий называл его почему-то не «Мосхом», а не то «Мосхским», не то «сыном Мосховым». Грузинские {329} историки литературы высказали гипотезу о его колхидском происхождении, поняв «Мосх» как этноним (мосхи или месхи — племя на юго-западе территории современной Грузии). Достоверно известно, что Иоанн монашествовал в Иерусалиме и в палестинской пустыне близ Иордана, что он долго жил в Александрии и обошел, множество монастырей Египта, Синая, Сирии, Малой Азии, Кипра, Самоса, повсюду собирая рассказы о чтимых «старцах», а умер в Риме, откуда тело его было доставлено в Иерусалим для погребения.
«Луг духовный» — это собрание поучительных новелл из жизни аскетов, продолжающее традицию «Лавсаика» Палладия и других сборников монашеского «фольклора». Объем эпизодов и сложность сюжетов весьма различны — от развернутой новеллы в самом настоящем смысле слова до односложного рассказа, намечающего ситуацию и передающего острое, ложащееся на память изречение какого-нибудь известного подвижника. Заглавие разъясняется самим Мосхом во вступлении: рассказы и афоризмы, составляющие книгу, разнообразные варианты аскетической добродетели, в ней представляемые,— словно пестрые цветы на лугу, из которых сочинитель то ли сплетает гирлянду, то ли, «подражая премудрой пчеле», собирает мед для питания души (метафора двоится, что довольно характерно для такого рода словесности). Язык куда примитивнее и ближе к разговорному, чем это было у Палладия,— античность за два века отступила в даль времен. Успех книги Мосха был велик, о чем можно судить по изобилию рукописей и иноязычных переводов. На Руси с ней знакомятся начиная с XI—XII вв.; ее традиционное обозначение в древнерусской традиции — «Синайский патерик».
Вот для примера один из самых коротких эпизодов «Луга духовного». Знаменательно его содержание: это контраст между античной образованностью, культивирующей слово, и аскетической духовностью, культивирующей молчание.
«Двое любомудров пришли к старцу и просили его молвить им слово пользующее; старец же молчал. И снова любомудры приступили к нему:
— Ты чего нам не ответишь, отче?
Тогда говорит им старец:
— Что люборечивы оба вы, вижу, а что любомудры не настоящие, свидетельствую. Доколе вы будете искушаться в речах, так и не постигнув, что есть слово? Итак, вот вам дело любомудрия — непрестанно размышлять о смерти; и оградитесь молчанием и тихостию» (Pratum spirituale, 156).
Византийская литература последующего периода, т. е. времени иконоборческих споров, почти ничем не напомнит нам о Нонне, Агафии, Павле Силентиарии; она будет далека и от монументальной драматичности Романа Сладкопевца. Но настроение «Луга духовного» с характерной, очень неантичной смесью восторга перед чудом, чувствительности к трогательному и вкуса к забавному встретится нам не раз. Доведенная до предела, с античной точки зрения попросту утрированная декоративная симметрия Акафиста тоже найдет непосредственное продолжение в поэзии, а отчасти и прозе последующих веков Византии. Бесполезно спрашивать, что выше — стиль Палладия или стиль Иоанна Мосха, поэтика Романа или поэтика Акафиста: но в обстановке перехода от ранневизантийской стабилизации к кризису VII в. продуктивной была линия Акафиста и Мосха. {330}
Поиск по сайту: