Особенности 16 страница

В данном аспекте интересным дополнением к «Церковной истории» Иоанна Эфесского являются его агиографические сочинения. Не догматик, а борец-практик, он продолжал сражаться за чистоту монофиситского учения еще на одном поприще, создавая доступное для широкого читателя чтение — жития монофиситских святых. В этом отношении он следовал примеру ортодоксальных историков Евсевия и Феодорита Киррского.

Агиографический труд Иоанна Эфесского имел более счастливую судьбу, чем его «Церковная история»: он сохранился почти полностью в рукописи, относящейся к 687—688 гг. 249

В первоначальном своем виде «Книга историй о житиях святых восточных» появилась, вероятнее всего, между 14 ноября 565 г. и июлем 566 г.; затем она имела две редакции: 566—567 гг. и 567—568 гг. По своему характеру сочинение Иоанна — типичная historia monastica. Этой цели соответствует и содержание: предметом повествования являются «подвиги духовного героизма», осуществляемые «людьми, вступившими на путь благочестия», т. е. монахами и отшельниками. Хронологически труд обнимает не более 50 лет (приблизительно с 520 до 568 г.).

В географическом плане это произведение достаточно локально. В большинстве житий рассказывается о подвижниках Амидской области, которых Иоанн видел во время пребывания в монастыре Иоанна Амидского. Лишь часть житий относится к подвижникам, жившим в Константинополе, главным образом в монастыре сирийцев, и анахоретам Египта, куда Иоанн путешествовал из Амиды и столицы.

Источником агиографического труда Иоанна Эфесского были личные впечатления автора. Об этом он сам категорически заявляет в предисловии и настойчиво повторяет во многих главах своей книги. Действительно, все рассказы Иоанна носят настолько яркую печать непосредственно наблюдавшейся автором жизни, что предполагать их чисто литера-{241}турное происхождение невозможно 250. Значение труда Иоанна определяется прежде всего тем, что многие из фигурировавших в нем «святых» были действительно историческими деятелями, стоявшими во главе монофиситства в VI в. (Зоара, Иоанн Телльский, патриарх Север, Анфим и Феодосий, Яков Барадей, Симеон Персидский Спорщик и др.). Но едва ли меньшее значение имеют и жития тех подвижников, которые не могут быть идентифицированы с какими-либо историческими деятелями: эти жития раскрывают внутреннюю жизнь монофиситства и обнаруживают его социальное, этническое и культурное своеобразие. Велико значение этого труда для выявления социальной психологии монашеской массы. Активное участие монахов в религиозных спорах заставляет Иоанна Эфесского сообщать факты, имеющие не только биографическое, но и широкое социально-психологическое и историческое значение.

Таким образом, благодаря сочинениям Захарии Ритора, Псевдо-Захарии и особенно Иоанна Эфесского можно составить представление о монофиситской литературе, занимавшей видное место в еретической церковной историографии раннего времени. Значительно меньше сведений сохранилось о несторианских писателях той эпохи.

Бархадбешабба

Из несторианских церковных историков раннего периода сохранились лишь произведения сирийского писателя Бархадбешаббы.

Появление несторианских сочинений в сирийской литературе было вполне закономерно: ведь именно здесь — в Месопотамии, Киликии, Сирии, в восточных областях, расположенных вблизи границ Ирана,— дуалистические идеи несторианства находили благоприятную почву и в IV—VI вв. получили довольно широкое распространение.

Сирийская литература IV—VI вв. представляла собой самостоятельный культурно-исторический феномен. Хотя она теснейшими узами была связана со всей литературой Византийской империи и являлась ветвью общеимперской общественной мысли, она все же сохраняла свою специфическую окраску, связанную с особыми умонастроениями образованной интеллигенции и духовенства восточных провинций. Сирийской литературе были присущи некоторые отличительные черты, прежде всего ярко выраженный религиозный характер 251. Большинство представителей сирийской литературы были выходцами из среды духовенства и монашества. Более того, они писали свои сочинения для клириков и монахов. Рассмотрение чисто богословских вопросов, толкования Писания, в первую очередь Библии, благочестивые нравоучительные рассказы о жизни и подвигах восточных святых — вот темы, особенно привлекавшие и волновавшие сирийских писателей.

В сирийской церковной литературе явное преобладание получают мистические идеи и экзальтированная религиозность. Большинство авторов не имели особого вкуса к философским размышлениям и теологическим построениям спекулятивного характера. Приземленный прагматизм соче-{242}тался у них с мистическими озарениями, активная церковно-религиозная деятельность с отшельничеством и суровым аскетизмом.

Однако фундаментом сирийской духовной культуры, как церковной, так и светской, была все же греческая образованность. Именно из сокровищницы греко-византийской цивилизации черпали сирийские ученые, богословы, писатели, историки свои познания в сфере богословия, христианской догматики, экзегезы, космографии, литургики, знакомились с сочинениями апологетов христианства и восточных «отцов церкви». Поэтому совершенно закономерно, что сирийцы много переводили греков, причем если до середины V в. их переводческая деятельность была направлена на произведения теологического характера, то с середины V в. сирийцы используют труды греческих авторов по философии, медицине, математике, естествознанию. Ряд греческих сочинений (в частности, церковных историков) сохранились лишь в сирийских переводах. Разумеется, самобытная сирийская литература, в свою очередь, оказывала немалое воздействие на греко-византийскую, обогащая ее и помогая ее развитию.

Особенности сирийской церковной литературы в полной мере проявились в религиозно-исторических произведениях сирийского историка VI в. Бархадбешаббы.

Перу Бархадбешаббы, епископа Халвана, принадлежат два сочинения: трактат «Причина основания школ», содержащий сведения о Нисибийской академии 252, и «История святых отцов», или «Церковная история» 253, две последние главы которой также повествуют о Нисибийской высшей школе.

Судя по обоим дошедшим до нас сочинениям, Бархадбешабба был ученым и знающим человеком. Можно предположить, что он сначала учился в Нисибийской академии, затем стал в ней преподавателем, завоевал значительный авторитет и, наконец, был рукоположен епископом города Халвана. Подобный путь проходили и другие воспитанники этой школы 254.

По всей вероятности, «Церковная история» была написана автором в молодости, когда он лишь начинал свою деятельность. Об этом свидетельствуют его слова из введения к труду: «Многое удерживало меня от намерения собрать истории святых отцов и показать различных их клеветников: во-первых, незнание, во-вторых, молодость, в-третьих, неподготовленность, но более всего — тяжелые времена, которые постоянно волнуют и смущают разум, затрудняя ему познание» 255.

Материал обоих сочинений Бархадбешаббы местами почти дословно совпадает. Это позволяет предположить, что «Церковная история», написанная ранее, являлась первоосновой «Причины основания школ» 256.

Составляя свою «Церковную историю», Бархадбешабба использовал данные различных письменных источников. Он сам говорит о том, что «если находил в писаниях других хотя бы одно слово», свидетельствую-{243}щее «об успехах отцов», то вносил его в свой труд 257. Подбор этих источников весьма симптоматичен для несторианских взглядов автора. Среди них мы встречаем прежде всего сочинения главы несторианского вероучения — ересиарха Нестория: «Книгу Гераклита» и «Историю». Из более ранних церковно-исторических сочинений несторианский историограф признает только «Церковную историю» Сократа Схоластика. Бархадбешабба привлекает также некоторые документальные материалы, в частности не дошедший до нас сборник документов, относящихся к Эфесскому вселенскому собору (431 г.).

Бархадбешабба был человеком, глубоко и искренне верившим в истинность и правоту несторианской церковной доктрины. Он поставил своей целью прославить подвиги «святых отцов», прозелитов несторианской церкви: сочинение Бархадбешаббы с полным правом поэтому называют героической религиозной историей, героями которой были виднейшие деятели несторианства и основоположники несторианского вероучения 258.

Историк сам признает в предисловии к своему сочинению, что главная задача его труда поучительная — показать потомкам все величие подвигов учителей и подвижников несторианской церкви 259.

Все события, прославляющие несторианских иерархов или в какой-то мере касающиеся истории несторианства, рисуются им в самых светлых тонах, деятельность же их противников, с точки зрения автора — еретиков, изображается только черными красками. Несторианский церковный историк нисколько не заботится об объективности изложения и не стремится приводить факты нерелигиозного характера.

Мировоззрение Бархадбешаббы отличается прямолинейностью и непримиримостью к религиозным противникам. Для него все еретики — ученики Сатаны, носители зла, творящегося в мире. Признавая, разумеется, конечную победу бога над Сатаной, добра над злом, света над тьмой, он все же полагает, что злые силы могут временно задержать поступательное развитие человечества. Он склонен объяснять многие исторические события происками Сатаны, отказываясь дать им какое-либо разумное истолкование. Идея причинности, не говоря уж о закономерности, чужда этому писателю.

На сочинениях Бархадбешаббы лежит печать провинциализма. Исторический кругозор его ограничен преимущественно Сирией и другими восточными провинциями. У него, простодушного провинциала, преданного своей религии, вызывает негодование развращенная жизнь в крупных городских центрах империи. Культура и нравы этих городов ему чужды, хотя знает о них он только понаслышке. Защита строгих нравов и древних обычаев его народа — жизненная позиция автора.

Тем не менее сам Бархадбешабба не избежал воздействия греческой цивилизации. Несмотря на то, что его «Церковная история» сильно отличается от греческих сочинений подобного рода, влияние греческих образцов все-таки сказалось и на ней. Это влияние проявилось не только в отдельных изречениях, но и в использовании и цитировании многих греческих сочинений. Поскольку часть их не дошла до нашего времени, произведение Бархадбешаббы, особенно для несторианского {244} периода, является важным дополнением к известным нам греческим церковным историям.

Сочинение Бархадбешаббы отличается живостью и красочностью изложения. Образы некоторых деятелей несторианской церкви наделены впечатляющими индивидуальными чертами. Многое о своих героях он написал, очевидно, по личным впечатлениям и рассказам современников. Главы о ректорах и преподавателях Нисибийской академии Нарсае и Аврааме основаны на устном предании, бытовавшем в Нисибийской высшей школе. Живости изложения способствует и использование автором прямой речи. Необычайно ярки и сочны, например, слова, которые он вкладывает в уста Нарсая и Авраама. Хотя эти речи нельзя считать полностью достоверными, они, несомненно, придают сочинению своеобразный блеск 260.

В целом при всех слабостях весьма тенденциозного сочинения Бархадбешаббы надо признать его ярким, своеобычным и во многом оригинальным памятником эпохи. Для церковной историографии ранней Византии представляет немалый интерес своеобразная интерпретация истории влиятельными и достаточно многочисленными на Востоке сирийцами-несторианами. Наряду с арианской и монофиситской историографий она помогает понять, как толковались и оценивались исторические события в среде еретического населения империи и воссоздать картину напряженной религиозной борьбы в ранней Византии.

3. ХРОНОГРАФИЯ

Ранневизантийский период был временем не только зарождения новой идеологии, но и появления новых историографических жанров, в частности жанра всемирной хроники. В этот период хронография вырабатывает особый метод изложения исторического материала, собственный подход к отбору источников и освещению событий, свое видение мира и решение проблем исторического времени и пространства. Хронисты многое заимствуют у церковных историков. Они берут у них библейскую историко-философскую концепцию, несколько упрощая ее и освобождая от теологических тонкостей и сложных философско-богословских рассуждений, недоступных пониманию широкого круга читателей. В меньшей степени, чем церковные историки, хронисты используют документальный материал, слабее выражено у них критическое отношение к источникам. Они не только не скрывают компилятивного характера своих сочинений, но даже гордятся тем, что переписывают труды предшественников. Хронисты ведут изложение в строго хронологической последовательности, часто давая погодные записи тех или иных событий, причем используют, как и церковные историки, линейное время, начиная историю с сотворения мира. Точность хронологии у отдельных авторов различна, но принцип изложения по годам одинаков. Метод отбора исторического материала, степень проверки фактов и исторической достоверности той или иной хроники, естественно, различны, но смешение в повествовании совершенно неоднородных фактов церковной, политической и культурной истории с историческими анекдотами, слухами, малодостоверными рассказами {245} о чудесах и занимательных происшествиях характерно для всех хронистов средневековья в целом, и для ранневизантийских в частности.

Если наиболее сильное влияние на ранневизантийскую хронографию оказали церковные историки, то все же нельзя забывать и того факта, что хронисты этого переходного периода еще многое заимствовали, как по содержанию, так и по форме, и у историков светского направления, во многом продолжавших традиции античной историографии. Византийские хронисты, правда, в различной степени, также испытали на себе влияние великих античных историков Геродота, Фукидида, Тита Ливия и корифеев античной литературы Эсхила, Еврипида, Вергилия.

Вместе с тем византийские хронисты уже отказались от некоторых важных принципов античной историографии — от теории цикличности, характеристики различных эпох по аналогии с возрастами человека, безусловной веры в силу рока, признания могущества случая в человеческой жизни.

Однако использование античной мифологии и античных реминисценций, классических образов, метафор, заимствования в стиле и языке, хотя и не слишком частые, показывали, что античность в какой-то мере продолжала питать и ранневизантийскую хронографию. В этом аспекте хронография ранней Византии синтезировала элементы светской и церковной историографии.

Иоанн Малала

Наиболее выдающимся произведением ранневизантийской хронографии была «Всемирная хроника» Иоанна Малалы. Иоанн Малала был сирийцем по происхождению и ритором по профессии. Время его жизни точно не установлено — вероятней всего, он жил между 491 и 578 гг. 1 Родился Иоанн Малала в Антиохии, где и получил классическое образование в школе ораторского искусства. Не исключено, что какое-то время он жил в Константинополе. Впоследствии Иоанн стал клириком и написал исторический труд в духе христианской идеологии.

Историческое произведение Иоанна Малалы дошло до потомков лишь в единственной рукописи XII в., хранящейся в Бодлеянской библиотеке Оксфорда. Хотя уникальный список «Хронографии» Малалы относительно позднего происхождения, анализ текста рукописи не обнаруживает в ней каких-либо разновременных наслоений, и ее можно считать довольно близкой по языку и стилю к оригиналу VI в. 2

Начало и конец рукописи безвозвратно утрачены, и всего до нас дошло 18 книг хроники. Но благодаря тому, что отрывки из нее были вкраплены в сочинения других византийских писателей или переведены еще в средние века на различные языки с более пространного протографа, в настоящее время удается восстановить более полный по сравнению с Оксфордской рукописью текст этого произведения. Так, важные дополнения к Оксфордскому списку Малалы содержатся в трудах Константина Порфирородного, в рукописи Гротта-Ферратского монастыря Fragmenta {246} Tusculana. Отдельные фрагменты хроники рассыпаны по другим многочисленным рукописям.

Воссоздать полный текст сочинения Малалы помогают переводы хроники на языки других народов. Наиболее ранним является текст на латинском языке, входивший в состав Палатинской хроники VIII в. Не менее ценны переводы «Хронографии» на грузинский 3 и особенно на старославянский языки 4, также восходящие к более раннему, чем Оксфордская рукопись, времени 5.

Хронологический охват исторического повествования Малалы поистине огромен. Труд начинается с освещения библейской истории, затем в переработанном виде излагается греческая мифология и история народов Востока. Перед читателем проходит история древних государств, предстает античная Греция, эллинистический мир в эпоху диадохов, мелькают римские и византийские императоры. Хронику увенчивает поразительный по беспристрастности и многогранности рассказ о царствовании Юстиниана 6.

Как утверждает сам автор, его сочинение основано на многочисленных источниках, в том числе на трудах античных писателей. Однако хронист далеко не всеми ими пользовался в оригинале. Многое он брал из вторых рук — из более поздних компиляций римского и византийского времени. Для определения хронологии событий Малала пользовался хрониками Климента Александрийского, Феофила, Тимофея и Евсевия Кесарийского 7.

Документальный материал Малала привлекает в весьма ограниченной степени: ему доступны были лишь те государственные предписания, которые имели широкое распространение среди всего населения Византийской империи. Архивы имперской канцелярии, хранящие тайны придворной жизни и дипломатической игры, или хранилища Константинопольской патриархии оставались ему неизвестными. Зато Малала широко использовал устную традицию для описания многих событий конца V—VI в. Он знакомился с рассказами очевидцев старшего поколения. Значительную роль в создании исторического сочинения Малалы, естественно, сыграли личные наблюдения и жизненный опыт автора. По его словам, о времени Зинона и о правлении Юстиниана, своей современности, он писал самостоятельно. {247}

В основе всемирно-исторической концепции Иоанна Малалы лежит библейская традиция 8. История сотворенного богом мира есть, по его мнению, прежде всего история библейских народов, поэтому чрезвычайно большое место у него занимает история древнего Востока. Среди этих народов особое место отводится истории еврейского народа 9. Библейская история служит у Малалы своего рода хронологической сеткой для синхронного сопоставления истории других стран.

Главной пружиной исторического процесса у Малалы выступает промысел божий, а вся история человечества представляется им как неизбежное осуществление предначертаний господних. Однако христианское благочестие не мешает хронисту широко использовать античную культуру. В представления античных авторов о вселенной, мире и человеческой истории он стремится вложить христианское содержание, перекраивая при этом всемирную историю на христианский лад.

Уже в первой книге «Всемирной хроники», знакомясь с христианской космогонией, читатель находил не только праотца Адама, но и всех олимпийских обитателей. Малала не может вернуть олимпийцам былого величия — подарить им бессмертие, он сводит их с вершин Олимпа на землю, они для него уже не боги, а только герои, но он, христианин VI в., не в силах без них обойтись, без них опустеет если не небо, то земля. Сын Адама Сиф, давая названия звездам, берет их из греческой мифологии — Кронос, Гера, Арес, Афродита, Гермес. Эти имена автор производит от библейских персонажей: родоначальник греческого сонма богов Кронос оказывается не кем иным, как внуком Ноя 10. Вместо борьбы бога и Сатаны мы находим у Малалы несколько вариантов гигантомахии, только теперь змееногие гиганты уже не родичи старшему поколению олимпийцев, как у древних греков, а потомки ангелов и земных женщин, и борются они уже не с богами Олимпа, а с самим богом-вседержителем, который сжигает их огнем 11.

Низведенные на землю обитатели Олимпа становятся родоначальниками царей и мудрецов; имена правителей на древнем Востоке то и дело переплетаются с именами действующих лиц греческой мифологии. При этом за ними сохраняются многие из их старых атрибутов. Зевс занят бесконечными любовными похождениями, которым Малала пытается дать не мифологическое, а чисто рационалистическое, земное объяснение. Рассказывая, например, знаменитую историю о Зевсе и Леде, он сводит все дело к прелюбодеянию Леды с сыном Ахейского царя и вступает в полемику с античной традицией. В этой полемике он опирается на античный же источник, призывая на помощь язычника-рационалиста III в. до н. э. Палефата, который в сочинении «О невероятных вещах» искал естественное объяснение мифологическим сюжетам 12. Гефест выступает у Малалы в античной ипостаси кузнеца, но хромым он становится потому, что в походе ему повредил ногу упавший под ним конь {248} Гермес продолжает сохра-

Император Юстиниан I. Порфир.

Венеция. Сан-Марко

нять облик умного, коварного и проницательного стяжателя. Единственно новое, что христиане приписали теперь Гермесу (и совсем ему несвойственное),— это роль прорицателя, предвещавшего появление св. троицы 13. Византиец VI в. сохранял, следовательно, весь пантеон богов, чтимых его предками,— его христианский долг повелевал ему только лишить их божественного начала; их могилы должны были служить тому доказательством: могила Зевса, например, якобы сохранялась на Крите еще при жизни хрониста 14.

Но, вытравливая из мифологии божественность языческую, Малала в ряде случаев вносит в мифы божественность христианскую. Примером тому служит миф об аргонавтах, которые будто бы получают от Пифии пророчество о «пресвятой богородице Марии», которое они запечатлевают медными буквами на мраморной доске: Вопреки логике и истории аргонавты основывают христианский храм с изображением архистратига Михаила 15.

Таков подход Иоанна Малалы к древнегреческой религии и мифологии — самому деликатному для христианского писателя сюжету. По библейской канве он расшивает богатый античный узор, не пряча, а наоборот, выставляя напоказ те сокровищницы, откуда он черпает драгоценный материал для своего узора. И хотя канва заметно уродует узор, в хронике совершенно отчетливо проступают благородные образы, созданные вдохновенной фантазией античных греков. Библейская канва чувствуется и в рассказе Малалы о странах древнего Востока.

Совсем по-иному строится изложение истории самой Греции — теперь речь идет о гражданской истории, засвидетельствованной языческими писателями, на авторитет которых ссылается и сам автор: поэтому свое здание традиционной греческой истории Малала воздвигает на античном основании.

В гомеровской Греции, которой Малала отвел целую книгу, мы узнаем всех троянских героев и эпические события Троянской войны. Текст Малалы отличается большой занимательностью, изобилует мифологическими сюжетами. Вместе с тем здесь очень ясно проступает тенденция автора «приземлить» повествование, свести языческих богов с {249} неба на землю, отстранить их от непосредственного участия в событиях Троянской войны. Малала в этом решительно отступает от Гомера и дает реалистическое объяснение многим мифологическим эпизодам. Так, Ифигению спасает не Артемида, а жрецы, заменившие на жертвеннике девушку ланью. В битвах герои обходятся без помощи олимпийцев 16. Афродита же выступает как абстрактная аллегория земной любви, а не как божество.

В знаменитом споре богинь Парис присудил победу прекраснейшей из обитательниц Олимпа за то, что «Афродита — это любовная страсть, и она все порождает: и детей, и мудрость, и разум, и искусства, и все другое разумное и неразумное, и что лучше ее ничего нет» 17.

Событиям «Одиссеи» Малала также дает вполне реалистическое объяснение, следуя в этом за Фидалием из Коринфа, толкователем Гомера, труд которого, к сожалению, ныне утрачен 18. В его интерпретации волшебница Кирка не превращала людей в зверей, а, возбуждая в них любовную страсть, делала их подобными животным. «Это ведь свойственно природе любящих — стремиться к предмету любви и даже презирать смерть. Таковы уж любящие: от желания они становятся звероподобными, ничего разумного в голову им не приходит, и они изменяют облик, походя на животных и по внешнему виду, и по характеру, когда приближаются к тем, кто отвечает им на их страсть» 19. Полифем превращался под пером хрониста в двух обыкновенных людей — братьев Киклопа и Полифема; неотразимая нимфа Калипсо теряла свои волшебные чары и становилась просто любящей женщиной; страшные Сцилла и Харибда лишались их таинственной силы и рисовались Малалой как вполне реальные скалы, опасные для мореплавателей 20.

Зато в троянском цикле Малала с большим увлечением описывает не только драматические эпизоды войны, но и внешность героев. Он не заботится о внутренней психологической обрисовке характеров, а любуется прежде всего их внешностью. Особенно это относится к портретам действующих лиц троянской драмы, которые наделены вполне индивидуальными чертами. Так, виновница гибели Трои Елена «была прекрасно сложена, с красивой грудью, бела, как снег, с тонкими бровями, с правильным носом, кругла лицом, волосы у нее были кудрявые, рыжеватые, глаза большие, движения вкрадчивые, голос сладкий — страшное для женщин зрелище! Было ей двадцать шесть лет» 21.

Иные краски находит хронист при описании внешности возлюбленной Ахиллеса Гипподамии: «А Гипподамия, или Брисеида, была высокая, белая, с красивой грудью, нарядная, со сросшимися бровями, с красивым носом, с большими глазами, с тяжелыми веками, с вьющимися рассыпанными по плечам волосами, веселого нрава, ей был 21 год» 22.

Подобные сочные и яркие описания внешности героев Троянской {250} войны, несколько неожиданные у благочестивого монаха-хрониста, восходят, по мнению специалистов, к «Повести о падении Трои» Дареса фригийского, не упомянутого, однако, Малалой 23.

При всей красочности и жизненности портреты Малалы все же во многом уступают поистине незабываемым образам римских императоров у Аммиана Марцеллина, который не ограничивался, как Малала, лишь внешним описанием героев, но давал также глубокую внутреннюю, психологическую характеристику того или иного действующего лица исторической драмы 24. Однако тяга Малалы к портретному изображению героев весьма примечательна и отличает его от других византийских хронистов.

В освещении истории Греции Малала, следуя преимущественно за античными авторами, несколько перегружает свое изложение событиями, именами, отдельными фактами. Он повествует о легендарном Тесее и реальном Солоне, о греко-персидских войнах, Пелопоннесской войне, об эпопее Александра Македонского. У читателя поистине рябит в глазах от конгломерата событий, имен, династических браков, головокружительной смены династий диадохов и эпигонов, от неожиданных причуд исторической географии. Но этот недостаток, бросающийся в глаза в наше время, едва ли был заметен для читателя VI в., который находил такую же манеру исторического повествования и у других хронистов.

Античную историю благочестивый автор старается украсить орнаментом из библейских мотивов. В известном сюжете о Крезе Лидийском и Кире Персидском у Малалы сплетаются античная и библейская традиции. Сперва излагается рассказ Геродота: Крез, собираясь идти войной на Персию, вопрошает дельфийский оракул. Пифия, как обычно, дает туманный ответ. Этому противопоставляется пророчество Даниила Киру Персидскому: извлеченный из рва львиного Даниил предсказывает ему победу над Крезом. И пророчество сбывается 25. Иначе говоря, Малала предназначает свой рассказ для такого же читателя, каким он был сам,— христианина, в котором еще не угас язычник. Несколько иначе поступает Малала с известным эпизодом о провозглашении Александра Македонского египетскими жрецами сыном Аммона. Мистический рассказ здесь заменен вполне земной версией: в Македонию после поражения от персов бежит египетский царь Нектаб, с которым и совершает прелюбодеяние Олимпиада, мать Александра 26.

В гораздо большей степени «порча» античной традиции Малалой коснулась истории греческой культуры. Виднейшим корифеям греческой философии он дает оценку с позиций христианского мировоззрения. Он пытается найти в философских построениях греческих мыслителей черты христианской догматики. Так, по убеждению Малалы, в триаде Платона уже заложено учение о христианской троице. Известное место из диалога Платона «Тимей», где философ говорит о том, что душа состоит из трех частей — разума, сердца и похоти,— получает неожиданное толкование: Платон, оказывается, считает, что в этой триаде первое место занимает благо, второе — разум и третье — животворная {251} душа, а в целом эти три силы составляют сущность единого божества 27. Демокрита, выдающегося античного материалиста, Малала парадоксальным образом облекает в одежды правоверного христианина. Он видит главный смысл его философии в том, что философ должен воздерживаться от пороков, следовать стезей целомудрия, избегать зла, и тогда он постигнет слово бессмертного сына божьего 28. Однако некоторым греческим философам все же удалось избегнуть суда христианской догматики. Рассказывая об Анаксимандре, Малала сообщает, что этот мыслитель признавал воздух как начало и конец всего сущего, источник рождения Земли, Солнца и всех тварей 29. Правда, судя по всему, здесь нужно иметь в виду не Анаксимандра, а Анаксимена.

Иоанн Малала подверг христианской ревизии и древнегреческую драматургию. Софокла он пытается наградить даром красноречия, достойного христианского пророка. У Малалы Софокл произносит речи христианского проповедника: «Единый же бог сотворил небо и долготу земли, волну и глубину морскую, и дуновение ветров. Многие же люди, возгордясь сердцем, решили приносить пищу душам божеств — каменным кумирам, позлащенному дереву и всяким иным грубым изображениям, а также приносить им жертвы и устанавливать праздники, мня себя благочестивыми» 30.

Поиск по сайту: