МИФ КАК СНОВИДЕНИЕ КУЛЬТУРЫ

Структура и функции мифа в аналитической психологии

Мифология была одним из самых стойких интересов Юнга на протяжении всей его жизни. Исследования бессознательного в юнгианстве органически слиты с представлениями об особенностях демифологизированного сознания и личном мифе как способе компенсации такой односторонности. Изучение мифотворчества как живой функции, реально присутствующей в душе цивилизованного человека, позволило выделить и описать архетипи-ческую основу мифологической символики, общую с символикой сновидений и психических расстройств. "Без гипотезы о темной стороне души, — писал Юнг, — т.е. о бессознательном, психопатология неврозов и многих психозов обойтись не может. То же можно сказать и о психологии сновидений, которая является настоящей terra intermedia (промежуточным пространством — прим. авт.) между нормальной и патологической психологией. В сновидениях, как и в продуктах психоза, присутствуют бесчисленные взаимосвязи, параллели которым можно найти только среди мифологических комбинаций идей" (59, с.87).
Трудно найти человека, не испытывающего интереса к мифологии. Мифы зачаровывают, они таинственны и загадочны, в старинных историях внезапно встречаются параллели сегодняшних событий. Мифологические персонажи часто служат предостерегающим примером или образцом для подражания. Аналитическая психология раскрыла многие тайны мифов, показав их архетипическую природу. Именно побудительной энергии архетипа обязаны своей влекущей силой многие мифологические сюжеты и герои. "Архетипы создают мифы, религии и философии, — писал Юнг в своей последней работе "Подход к бессознательному". Они оказывают огромное воздействие на целые народы и исторические эпохи. Мифы можно рассматривать как вид особой, священно-духовной психотерапии для обеспокоенного и страдающего от голода, войн и болезней человечества. Мифы часто могут помочь там, где бессильны всякие другие средства психологической помощи — в извечной проблеме старости и смерти, бренности человека и тщеты его усилий перед лицом вечности.
Психотерапевтическая функция мифов выделена и описана аналитической психологией замечательно точно. В более поздних работах Р.Барта, Ж.Дюмезиля, В.В.Иванова, К.Леви-Строса, Е.М.Мелетинского, В.Н.Топорова, В.Тэрнера, К.Хюбнера, М.Элиаде и других мифологов показано, что мифическое время является особым сакральным периодом создания всеобщего изобилия и блага. По мере жизни рода и отдельного человека это благо уменьшается, истрачивается, "истирается", и необходимы действия, возобновляющие его. Такими действиями являются ритуалы, а мифы — это, главным образом, рассказы о ритуалах — кто, когда и как правильно должен их совершать, рассказы во время проведения ритуала, а также рассказы о том, какие страшные бедствия могут произойти со святотатцами и нечестивцами, не соблюдающими должных обрядов и правил. Эта функция мифа делает его могучим средством поддержки психического здоровья и равновесия как для отдельных людей, так и для больших групп (наций, народов).
Юнгианство говорит об ассимиляции бессознательных содержаний мифологическими мотивами и сюжетами, которые в такой — доступной, красочной и образной — форме становятся понятными тем, кто слушает или читает мифы. Скажем, в трудный жизненный период миф о герое, который сражается с чудовищами, бестрепетной рукой побеждает зло, всегда приходит на помощь слабым и несправедливо обиженным, может вдохнуть в человека новые силы за счет идентификации с мужественным и сильным персонажем. Архетипическая символика мифа обогащает и развивает бессознательные содержания, актуализирует их компенсаторные отношения с сознанием, облегчая человеку целостное взаимодействие с окружающим миром.
Однако эта сотериологическая (спасительная) функция мифа дошла до нас существенно ослабленной. Ведь в прежние времена люди не столько задумывались над символами, сколько попросту жили ими и бессознательно воодушевлялись их смыслом. Мифологический материал для архаических народов был и формой самовыражения и способом мышления, и жизненным сценарием. По словам Т.Манна, архаический человек искал для себя приме ры в прошлом, погружаясь в него как в водолазный колокол, чтобы затем вынырнуть — защищенным и преображенным — в проблемы настоящего. Таким образом его жизнь получала свое выражение и смысл.
Юнговское представление о том, что мифообразующие структуры являются компонентами бессознательной психики, хорошо объясняет ту смутную, хотя и сильную тягу к мифу, которой отмечено наше современное рациональное, "научно-техническое" мышление. Многие крупные мифологи, такие, как Ролан Барт, Курт Хюбнер, Мирча Элиаде, отмечают что научное "расколдовывание" мифа создает гнетущее впечатление пустоты и тоски по чудесному. И хотя термин "мифическое" устойчиво понимается ныне как "ирреальное", "трансцендентное", "иррациональное", трудно отрицать реальность, точнее, психическую реальность мифологических образов и сюжетов. Иными словами, миф — это реальная система мышления и опыта, опирающаяся на психологическое равноправие сознательных и бессознательных содержаний. Логика мифа — бессознательная логика, а архетипический характер персонажей открывает широкий простор воображению рассказчика и слушателя.
Как пишет в их совместной книге друг и соратник Юнга, известный мифолог К.Кереньи, мифология, подобно отсеченной голове Орфея, продолжает петь даже после смерти, и пение ее доносится издалека. Юнгианский анализ архетипики мифа можно уподобить переводу этой незнакомой песни на родной язык, благодаря чему она становится более понятной, хотя звук божественного пения продолжает манить в неизвестное очарованную душу.
Классические исследования логики мифа (среди них особо выделяются "Мифологики" К.Леви-Строса — фундаментальный труд в четырех томах, посвященный особенностям мифологического познания мира) выполнены, как правило, на этнологическом и антропологическом материале, и аналитическая психология подчеркивает различия в функционировании мифов в древности и в современном обществе: "У современного индивида архетипы предстают как непроизвольные выявления бессознательных процессов, о существовании и смысле которых можно только догадываться, тогда как миф имеет дело с традиционными формами неизмеримой древности. Они уходят корнями в доисторический мир, духовные предпосылки и обычные условия которого мы еще можем наблюдать у примитивных народов" (59, с.88).
Мифологическое сознание мыслит архетипическими образами, а это одновременно есть мышление смыслами. Запечатленное в образах познание мира представляет действительность как психическую реальность во всем великолепии, ужасе и двусмыслии ее тайн. Бессознательный акт мифотворческой мысли схватывает прежде всего те аспекты реальности, которые игнорируются рациональным сознанием. Однако переработка и ассимиляция бессознательных содержаний угрожает психической целостности личности, она опасна для сознания и душевного равновесия.
Бессознательная логика мифа имеет архетипическую природу — она априорна, абсолютна, ее выводы плохо согласуются с привычными представлениями. Такая логика свойственна также и сновидениям, и Юнг постоянно сближал эти две формы бессознательной активности. Уже в первой своей крупной работе "Метаморфозы и символы либидо" (1912), подводя итоги обширного обзора мифологической и психологической (главным образом, психоаналитической) литературы, он пишет, что непредвзятое чтение последней "способно снять все сомнения в наличности внутренней связи между психологией сна и психологией мифа. Само собой напрашивается заключение, что эпоха, создавшая мифы, мыслила по-детски, т.е. фантастически, и что наши сновидения поступают так же, являясь в значительной степени ассоциативными и аналогическими" (61, с.38).
Мифы отражают первые опыты ассимиляции бессознательных содержаний. При этом следует помнить, что примитивная, архаическая ментальность не изобретает мифы, она их переживает. Мифы, пишет Юнг, — это изначальные душевные проявления, непроизвольные высказывания о событиях в бессознательной психике. Миф есть реальность, а не аналогия, рассказывание мифа создает особый, психически реальный мир, который в значительной своей части спонтанно и самовластно прорывается в сознание, не привыкшее проводить строгую границу между вымыслом и действительностью.
Архаическое и современное мышление по-разному оценивают такие эффекты. То, что представляется "дикарю" священным, боговдохновленным событием, исполненным нуминозной силы, приводит в замешательство просвещенного европейца и кажется ему неполноценным, странным, болезненным и опасным. Опасность действительно существует и коренится она в бессознательном. Архетипы всегда были и по-прежнему остаются живыми психическими силами, которые требуют, чтобы их восприняли всерьез, и которые странным образом утверждают свою мощь. Выработанная многими примитивными культурами мифологическая стратегия совладания позволяет гармонично включать бессознательные содержания в систему психики, заботится о "гигиене души" Рецитация (повторение) мифов и дешифровка символов обогащают первобытное сознание подобно тому, как это делают в наше время иные культурные ценности.
Особый аспект душевной деятельности определяет присущая мифу нуминозность. Будучи невыразимой по своей природе, она тесно связана с именем. В первобытную эпоху именование (называние) было основным и поначалу единственным способом выделить нечто из бесконечной череды нечленимой окружающей действительности. Знание имени (духа, человека, природной стихии, животного) давало власть над его носителем, поэтому имена быстро стали тайными, сокровенными, священными -— основными вместилищами нуминозного. В более поздние времена называние священных имен выполняло роль религиозного обряда, творимого во всех случаях, когда необходимо было призвать божество, заручиться помощью или отвратить его гнев. Вера в силу и могущество нумена подразумевала сознательную или бессознательную го-овность довериться трансцендентной силе архетипа.
Имена греческих богов, указывающие на тот или иной аспект божественного покровительства, сохранили свою нуминозность в величественном звучании: Зевс Ксений (Гостеприимец), Керанос (Открывающий истину), Оркий (Блюститель клятв), Гикесий (Покровитель чужеземцев), Омбриос (Податель дождя); Афина Паллада (Заступница), Парфенос (Девственная), Эрагна (Покровительница ремесел); Деметра Карпофора (Дарительница плодов), Эври-нома (Царица широких полей); Артемида Лафрия (владычица зверей); Афродита Урания (Небесная), Анадиомена (Рожденная из моря), Пандемос (Всенародная), Левкия (Белоснежная), Эриния (Неумолимая); Гермес Трисмегист (Трижды величайший) и т.д.
Работы Юнга посвящены больше архетипике мифа, а структуру последнего разбирают в своих работах К.Леви-Строс и Р.Барт (см.4,22,23). Леви-Строс, рассматривая миф как явление культуры, искал логику его внутренней организации в бессознательной психике. Сформулированная им идея бессознательного как причинности ("Тотемизм сегодня", "Неприрученая мысль") легла в основу понимания мифа как знаковой (семиотической) системы, определенным образом детерминирующей восприятие действительности. Бессознательная логика мифа, по Леви-Стросу, есть логика бинарных оппозиций — структур или моделей, в основе которых лежит наличие или отсутствие признака (скажем, 1 или 0 в двоичной системе счисления). Бинарные оппозиции составляют основу всех социальных институтов (мифов, ритуалов, традиций, обычаев и правил обмена), но совершенно не осознаются включенными в них людьми.
По мнению большинства семиологов (не только Леви-Строса, но и Ю.М.Лотмана, Ж.Лакана, Р.О.Якобсона и др.), бинарные оппозиции "онтологически укоренены" в самой природе человека и находят объяснение в структуре человеческого организма (в частности, в функциональной асимметрии полушарий коры головного мозга). Это созвучно представлениям Юнга о детерминации психики мозговыми структурами. Однако с таким же успехом основой отношений бинарности может являться дуализм сознательной и бессознательной психики, понимаемый в свете юнговской теории их компенсаторных взаимоотношений.
Структура простейших форм социальной жизни, считает Леви-Строс, представляет собой проекцию бессознательных законов на уровень сознательного поведения и деятельности. Таким образом, социальное познание бытия суть не просто познание объекта мыслящим субъектом, но познание объекта в субъективном мире, в самом субъекте, точнее — в бессознательных структурах его психики. Эта точка зрения полностью согласуется с юнговским принципом Unus mundus и представлениями о психической реальности.
Элементами структуры мифа у Леви-Строса являются мифемы — простейшие описания событий, героев или их состояний и намерений. Синтагматическая (последовательная, при которой мифемы следуют друг за дружкой) связь между мифемами составляет сюжет мифа. Парадигматическая (иерархическая) связь мифем образует структуру мифа, их соотношение выявляет бессознательные содержания и релевантные им бинарные оппозиции. Иерархия (соподчинение) мифем образует систему компенсаторных отношений, подобную отношениям сознания и бессознательного. Бессознательные содержания в мифе выражаются в архетипически оформленных представлениях.
В работах Ролана Барта миф рассматривается как особый тип дискурса, речи, несущей на себе отпечаток личности говорящего и деятельности, в которую эта речь включена. В свое время Ж.Лакан, Ж.Делез и другие структуралисты показали, что сновидение также является дискурсом (см. об этом следующую главу). Миф, по Барту, — это слово, сообщение, поэтому "мифом может стать все, что покрывается дискурсом. Определяющим для мифа является не предмет его сообщения, а способ, которым оно высказывается" (4, с.223). Носителем мифического слова способно служить что угодно, в том числе и сновидение, которое относится к числу явлений фатально суггестивных — в том смысле, что сны с древнейших времен понимались именно так.
Миф относится к типу т.наз. вторичных семиологических систем, поскольку используемое им означающее само является знаком, итогом ассоциации некоторой идеи (понятия) и образа. Первичная семиологическая система — это язык. Отношения между мифом и языком можно проиллюстрировать схемой, приводимой в работе Барта "Миф сегодня" (1957):

Рис 1 К главе Миф как сновидение культуры

Означающее в мифе, как и в сновидении, является одновременно и смыслом, и формой. И там и там это образы и сюжеты, выражающие и воплощающие архетип коллективного бессознательного со всеми его атрибутами: нуминозностью, архаичностью, автономностью, невыразимостью. Смысл мифа или сна, согласно Барту, является универсальным в своей тотальности —- при превращении смысла в форму из него удаляется все случайное, остается лишь голая буквальность. "Для формы смысл — это как бы подручный запас истории, он богат и покорен, его можно то приближать, то удалять, стремительно чередуя одно и другое; форма постоянно нуждается в том, чтобы вновь пустить корни в смысл и напитаться его природностью; а главное, она нуждается в нем как в укрытии. Такая непрестанная игра в прятки между смыслом и формой является определяющей для мифа" (4, с.243). Именно она задает возможность неограниченного множества интерпретаций мифологической символики, делает сон и миф таинственными, загадочными, романтическими проявлениями человеческой души.
Основополагающая черта мифического состоит в том, что оно адресуется множеству сторон и свойств психической реальности. Скрытый смысл сновидения всегда изменчив, образ сна отсылает не к отдельной интенции или влечению, а к архетипу, констеллирующему множество бессознательных содержаний. Таким образом, юнгианская парадигма анализа сновидений является уже не вторичной, а, по существу, третичной семиологической системой. Речь не о том, что одно означаемое может иметь несколько означающих — такое встречается и в лингвистике, и в психоанализе. В юнгианстве означаемое никогда не может иметь только одно означающее, это принципиальное положение, отражающее самую суть юнгианского метода толкования сновидений.
Мифические понятия, подобно образам сновидения, не обладают особой устойчивостью: они могут изменяться, искажаться, распадаться, полностью исчезать. Миф "пройдет, как сон пустой" — это в равной степени относится и к современным мифам, и к мифам древности, многие из которых уже давным-давно превратились в волшебные сказки (см. р-ты В.Я.Проппа и К.Леви-Строса на эту тему).
Говоря об анализе (или, как его называет Барт, чтении и дешифровке) мифов, он выделяет три основных способа такого чтения. Во-первых, упрощение, при котором означаемое утрачивает свой сложный смысл, а сам миф превращается в простую, буквальную систему. В мифологии это соответствует эвгемерической традиции толкования, согласно которой мифы — это поэтические рассказы о реальных людях и событиях прошлого. В сновидении, скажем, образ милиционера-регулировщика не несет никакого особого смысла, а просто значит то, что значит. Такой способ толкования пытаются использовать люди, пытающиеся толковать сны без необходимых знаний и должной подготовки. Они будут искать в жизни сновидца, в его прошлом или социальном окружении реального милиционера.
Второй способ заключается в стремлении отграничить смысл от формы, он характерен для мифолога, который дешифрует миф, понимая его как деформацию некоторых знаний, теорий. В психоанализе — это исследования работы сновидения. В юнгианстве такой способ интерпретации будет ошибочным или, по крайней мере, недостаточным — это каузально-редуктивное толкование или толкование на объектной ступени.
Наконец, "если я вглядываюсь в означающее мифа как в некую целостную неразличимость смысла и формы, то воспринимаемое мною значение оказывается двусмысленно: во мне срабатывает заложенный в мифе механизм, его специфическая динамика, и я становлюсь читателем мифа" (4, с.254). Этот способ, в отличие двух первых, не разрушает миф, а усваивает — во всей полноте его собственной структуры и динамики. Его можно сопоставить с финальным или субъектным толкованием снов в аналитической психологии.
Изложенные выше представления важны для понимания не только древних, но и наших современных мифов (работы Барта, кстати, описывают именно мифы нового, настоящего времени). Исследования некоторых мифов XX столетия есть и у Юнга — в частности, он посвятил несколько статей анализу мифа об НЛО, а также изучению влияния архетипов германской мифологии на сознание современного человека (62).

Поиск по сайту: