ГЛАВА 9. Джироламо Алеандру роскошный парадный зал ватиканского дворца знаком был еще по прежним визитам, когда он сопровождал кардинала Каэтана

Джироламо Алеандру роскошный парадный зал ватиканского дворца знаком был еще по прежним визитам, когда он сопровождал кардинала Каэтана.

Но этим утром, когда он, пройдя мимо стражи, вошел в большие двустворчатые двери, у него было странное чувство, будто он в этом месте впервые. Алеандр в недоумении огляделся вокруг.

Стены огромного зала были отделаны резным алебастром и нефритом, от которого исходило удивительное зеленоватое свечение. Массивные колонны, между которыми виднелись ниши, превращали пространство в настоящий лабиринт. Всюду стояли скамьи для отдыха и коленопреклонения из дорогого вишневого дерева. Рассказывали, что новый Папа лично велел изготовить их и украсить резьбой, потому что никак не мог привыкнуть к обстановке, в которой обитал его покойный предшественник.

Пока стража закрывала за ним двери, Алеандр пересек зал, в дальнем конце которого стоял один из церемониймейстеров. Старик был почти слеп, но каждый уголок дворца он знал наизусть.

– Его Святейшество ожидает вас? – спросил он таким тоном, что у Алеандра мурашки побежали по спине. – Мне об этом ничего не известно!

Церемониймейстер подал Алеандру знак следовать за ним. Он был явно обижен тем, что о визите Алеандра его не поставили в известность заранее. Он шагал впереди Алеандра по блестевшему как зеркало паркетному полу, и гулкое эхо его шагов звучало как некий укор.

– Пройдите в эту дверь, – строго сказал церемониймейстер. Концом своего посоха из слоновой кости он постучал по огромному ковру, на котором была изображена Тайная вечеря. Вокруг Алеандра в лучах света затанцевали тысячи мельчайших пылинок.

Алеандр выпрямился, расправил плечи и уверенно шагнул в соседнее помещение, но тут же замер на пороге в невероятном смятении. По другую сторону коврового занавеса сидел на скамье голый по пояс мускулистый человек средних лет и с вытянутыми вперед руками ждал, когда слуга через голову натянет на него чистую рубаху. Его босые ноги тонули в толстом персидском ковре, который, в отличие от паркета в парадном зале, приглушал все звуки. Поскольку дневной свет в эту комнату не попадал, на деревянных консолях горели десятки свечей в серебряных канделябрах.

– Ваше Святейшество… – Алеандр рухнул на колени и поцеловал кольцо на пальце Папы. – Церемониймейстер впустил меня, но я не подозревал… я имею в виду, что… – Слова застревали у него в горле.

Папа взглянул на него расширившимися от удивления глазами. Сердясь и одновременно забавляясь, он склонил голову набок, наблюдая за тем, как его камердинер подходит с золотым кувшином в руках к одному из комодов и льет воду в таз. Другой слуга накрывал на стол. На серебряных венецианских тарелочках он принес куски жареного цыпленка, гроздь винограда и толстые ломти хлеба с изюмом.

Папский церемониал Алеандру был известен лучше, чем комнаты в родительском доме, но в этот момент он был настолько смущен, что не знал, подняться ли ему с колен или же просто что-то сказать. Он предпочел остаться на коленях и ждать, когда Папа сам к нему обратится. Но Лев X, похоже, не торопился. Все шло своим чередом, но сегодня ему пришлось пожурить своего камердинера: шелковая рубашка не пахла лавандой, туника была плохо выглажена. С изумлением Алеандр слушал, как Папа растолковывает старику с бездумно вытаращенными глазами отличия между различными шерстяными тканями и поясняет ему оттенки цветов.

Наконец-то через некоторое время Папа был одет и готов к беседе с Алеандром. Он указал ему на стул с мягкой обивкой, жестом предложив сесть поближе. Старый камердинер тем временем собрал с пола белье и разбросанную повсюду одежду, подобострастно поклонился и поспешил к выходу.

– Вы наверняка удивлены, что мне понадобилось вас увидеть в столь ранний час, не так ли, Алеандр? – Пальцем правой руки, на котором блестело кольцо, Папа провел по небритому подбородку. Его умные глаза неприязненно сверлили Алеандра. – Ваша слава опережает вас, друг мой! Париж, Льеж и вот теперь Рим!

– И это вызывает у меня тревогу, – сказал Алеандр, избегая встречаться с Папой взглядом.

Лесть в любой ее форме была ему отвратительна, но он давно уже понял, что мнение влиятельных людей Ватикана может сыграть решающую роль в его карьере. Или в полном его крахе. Так что нелишне будет проявить немного расчетливости, раз уж Папа выказывает интерес к его персоне!

– Кардинал Каэтан характеризует вас как прилежного ученого, движимого безграничным честолюбием. – Папа поднялся со своей скамьи и начал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Потом неожиданно остановился, наклонился к Алеандру и проникновенным тоном прошептал ему на ухо: – А я кое о чем догадываюсь: у вас был строгий отец, планам которого суждено было воплотиться в жизнь только благодаря духовной карьере единственного сына. – Он засмеялся, словно удачно пошутил. – И самоотверженная мать, которая была добросердечна и набожна, но пошла бы даже на смертоубийство ради того, чтобы увидеть вас в алой кардинальской мантии…

– Ваше Святейшество!

Алеандр помрачнел. Разговор принимал такой оборот, которого он никак не ожидал. Но было ли вообще у кого-нибудь верное представление о человеке, в котором друг его отца Каэтан видел спасителя христианского мира?

– Что вам известно об Альбрехте Бранденбургском? – внезапно спросил Папа, вроде бы без всякой связи с предыдущим разговором. Подмигнув Алеандру, он кивком головы пригласил сопровождать его в парадный зал.

– Насколько мне известно, маркграф Альбрехт является архиепископом Магдебурга и управляющим епископства Хальберштадтского, – ответил Алеандр. В его голосе слышалось легкое замешательство, когда он добавил: – И для высокого церковного сановника он еще слишком молод!

– Точно подмечено, друг мой! – Папа Лев задумался, и его высокий лоб собрался в морщины. Глаза его беспокойно блуждали по залу, пока не задержались на украшенном геммами и сверкающими драгоценными камнями золотом кресте. – Альбрехт Бранденбургский претендует на архиепископство Майнцское!

– Но это совершенно невозможно, Ваше Святейшество! – сказал Алеандр. – Согласно каноническому праву, епископ не имеет права управлять более чем двумя епископствами! Кроме того… – Он сделал паузу, но одобрительный кивок Папы побудил его продолжать. – Альбрехт Бранденбургский был еще несовершеннолетним, когда его избрали епископом.

– Верно, – ухмыльнувшись, сказал Папа. – Точно так же, как и я!

Казалось, он так и останется стоять, замерев, любуясь смущением Алеандра, но через мгновение он подхватил полы своего длинного белого одеяния и преодолел несколько ступеней, которые вели к небольшому возвышению. Алеандр отважился без приглашения последовать за Папой, и перед ним оказалась прямоугольная плита, на которой в мельчайших деталях была пред ста мена модель Рима. С почти детским восхищением разглядывал он тщательно вылепленные дома, дворцы и церкви. На краю плиты располагался купол тончайшей работы из обожженной глины, который сделал бы честь любому языческому храму. Алеандру казалось, что такого храма в Риме нет. Но раньше, чем он успел об этом спросить, Папа заявил:

– Амбиции архиепископа Альбрехта в Германской империи могли бы приумножить славу Господню. Вы согласны?

Алеандр смотрел на него в недоумении.

– Боюсь, я чего-то не понимаю!

На щеках Папы выступил едва заметный румянец.

– А вы подумайте хорошенько, мой честолюбивый друг, – сказал он. – Европу лихорадит. Турки стоят у ворот Вены, французы наступают мне на пятки. А наш Рим превратился в одну большую сточную канаву. Средь бела дня по улицам бродят бездомные собаки и нищие, ночью почтенный горожанин без охраны на улицу и носа высунуть не может. Грабители, пьяницы, блудницы заполонили таверны и бани. Я хочу все это изменить.

Алеандр с пониманием кивнул. Поселившись во дворце, он теперь крайне редко покидал его. Семья его уже давно не жила в Риме. Друзей у него не было, и вот уж чего он меньше всего искал, так это тесного контакта с шумным, пульсирующим миром там, за воротами Ватикана. Грубые крики уличных торговцев и фокусников, призывные взгляды размалеванных куртизанок и даже страстные проповеди кающихся монахов претили ему. Бурлящий водоворот великого города давно уже стал ему отвратителен. С ужасом вспоминал он одну прогулку, когда отец вел его, четырехлетнего мальчика, за руку через Пьяцца дель Пополо. В невероятной суматохе отец внезапно выпустил его руку и тут же пропал в толпе, даже не оглянувшись. Рыдающему от страха мальчику ничего не оставалось, кроме как самому пробиваться домой во враждебной толпе. Когда он через много часов нашел-таки палаццо семьи Алеандров, он был бледен, голоден и полон ненависти. Отец, казалось, остался доволен таким результатом. После он никогда не объяснял, по какой причине оставил в тот день сына на растерзание городу. И только позже, когда Алеандр подрос и на собственной шкуре испытал опасности жизни, он постепенно начал понимать, что он, представитель знатной семьи патрициев, может выжить только в том случае, если будет следовать доводам рассудка и вооружится хладнокровием.

Годы своей юности Алеандр помнил очень смутно. А отцу своему эту утрату невинности он не простил и не прощал до того самого дня, когда его оторвали от любимых книг и привели к смертному одру отца, показав зияющие раны на его теле. Патриций Алеандр пал жертвой соперничества с одним из знатных венецианских родов.

Начиная с этого дня его сын знал, куда он должен стремиться: в самое гнездо власти. А между тем Рим оставался для него по-прежнему далеким. Неприступным, враждебным казался ему этот город. Да, он очень хорошо понимал, что побуждает Папу столь деятельно стремиться к порядку и безопасности. И сейчас, когда он размышлял, какие методы будут избраны, чтобы одолеть бесчинства в Риме, папа Лев взял в руки крохотный купол неведомого храма и, словно играя, повертел его между пальцами.

– Знаете ли вы, что изображает эта модель, Алеандр? – спросил он.

– Мне кажется, она выглядит, как… как некая величественная церковь.

– Не просто церковь. Это больше, чем церковь. Это символ моих твердых намерений возродить Церковь Христову. Если я поддержу притязания Альбрехта на епископство, мои планы начнут осуществляться.

Алеандр открыл было рот, чтобы возразить, но в этот момент двери распахнулись и в зал вошел церемониймейстер. Его редкая седая борода развевалась в потоке воздуха, словно паутина. Пронзительным голосом он сообщил Папе, что прибыл посол Республики Венеция.

Лев X поднял руку, так, что широкий рукав задрался до локтя, и, увидев этот знак, старик обиженно удалился.

– Венецианцы могут подождать, а мои планы – нет, – тихо сказал он Алеандру с заговорщической улыбкой, после того как стражник закрыл двери. – Знайте, что архиепископ Альбрехт готов заплатить десять тысяч дукатов, если Ватикан сделает исключение и передаст ему епископство Майнцское!

Алеандр подумал, что ослышался.

– Но, Ваше Святейшество, позвольте… Ведь епископ – банкрот. Он беден, как церковная мышь. Ему даже евреи отказываются давать деньги в долг. Как он намерен добыть обещанные деньги?

Папа удостоил Алеандра легкой улыбкой.

– Сдается мне, что наш друг Каэтан не случайно сделал вас своей правой рукой. Как я вижу, вы прекрасно осведомлены обо всех делах в империи.

– Да в общем, я…

– Тогда я могу предположить, что вам знакомо также и имя Фуггер.

– Вы имеете в виду банкиров из Аугсбурга? Ну конечно, Ваше Святейшество. Во всяком случае, я знаю, что в некоторых итальянских городах у них есть процветающие торговые конторы. Поговаривают, что сам император Максимилиан одалживает у них деньги!

– Да, император и… наш друг Альбрехт, – ответил Лев и осторожно поставил крохотный купол обратно. Он точно встал на крышу великолепного здания в самом центре площади Святого Петра. – Альбрехт получает ссуду на восемь лет.

– Хорошо, но как же он ее вернет? Ведь Якоб Фуггер не будет ждать до второго пришествия, пока епископ оплатит его вексель.

– Да ему и не придется этого делать! Я дал Альбрехту Бранденбургскому исключительное право на продажу индульгенций по всей Германии в течение года. Половина собранных денег поступит в Рим и будет израсходована на строительство собора Святого Петра. Это будет великий собор, Алеандр. Лучезарный собор. Здание, которое, словно божественный ореол, воссияет над головами христиан всего мира, и стоять ему во славе до тех самых времен, когда Господь вновь явится нам, чтобы забрать свою паству к себе!

– А вторую половину получат Фуггеры в качестве погашения долга, – докончил Алеандр в полном восхищении.

План Папы выглядел убедительно. Если он удастся, то Ватикан надолго обеспечит себя средствами, которые необходимы ему, чтобы в эти опасные времена укрепить папскую власть. Строительство нового храма в честь святого Петра, первого епископа Рима, будет для города, да и для всего мира, благословением Господним. Нарождался новый символ веры, и Алеандр стоял у его колыбели, всем сердцем приветствуя это рождение.

– Как я вижу, вы одобряете мое намерение, Алеандр! – радостно воскликнул Папа.

Он испытующе поднял бровь и терпеливо дожидался, пока Алеандр не ответил: «Да».

– Ну, теперь не будем терять время на болтовню, верно? Велите позвать моего писца. Я сейчас же напишу брату епископа Альбрехта, курфюрсту Бранденбургскому, и велю ему поручить продажу индульгенций в Германии Иоганнесу Тетцелю.

– Тетцелю, монаху-доминиканцу?

Лев X кивнул. На лице его появилось мечтательное выражение.

– Поверьте мне, Алеандр, – сказал он, – для наших целей вы не найдете человека более подходящего.

Как папа Лев, так и курфюрст Фридрих Мудрый Саксонский твердо держали данное ими слово. И в то время как один сделал всё, чтобы учредить продажу индульгенций в Германии, другой запретил доминиканцам, и в первую очередь Иоганнесу Тетцелю, продажу индульгенций в своих землях.

Но прошло совсем немного времени, и повозки с уполномоченными банка Фуггера и сопровождающими их лицами покатили по всей Германии. Они колесили по дорогам с юга на север, не пропуская ни одного города, ни одной рыночной площади. При этом продаваемые ими индульгенции не могли полностью заменить отпущения грехов священником, но, как правило, святые отцы соглашались отпустить грехи своим прихожанам, если те предъявляли им приобретенный документ.

Епископ Альбрехт Бранденбургский и Майнцский, находясь на вершине своего триумфа, провозгласил, что всякий священник может быть привлечен для совета, необходима ли исповедь для получения индульгенции. И чем больше индульгенций покупал прихожанин, тем вероятнее становилось для него освобождение от исповеди. А тот, кто мог позволить себе много индульгенций, мог быть уверен в вечном блаженстве.

Ничего нового в этом не было. Испокон веку люди знали: сопроводить искупление грехов определенным взносом в пользу Церкви – их святая обязанность. Но никогда ранее Отцам Церкви не приходило в голову превратить отпущение грехов в ярмарочный аттракцион. Этой идеей Церковь была обязана фантастической изобретательности главного доверенного лица епископа, северогерманского доминиканца Иоганнеса Тетцеля.

Тетцель, простой монах, уже в летах, не очень преуспел в остроумных диспутах и теологических тонкостях. Духовное начальство считало его грубым, неотесанным мужланом, но все знали, что он проявляет воистину священный пыл, когда надо указать пути примирения человека с Господом. К тому же Тетцель обладал несравненным даром убеждения: он самыми мрачными красками рисовал муки ада и в то же время в самых радужных тонах расписывал привилегии тех, кто купит себе индульгенцию. «Господь, – неустанно повторял он, – просто обязан отпустить грехи каждому, кто изъявил готовность покаяться. И надо напомнить ему об этом, купив индульгенцию, – что может быть проще?»

Поскольку курфюрст Фридрих, несмотря на давление со всех сторон, запретил доминиканцам проповедовать в Саксонии, Тетцелю посоветовали обосноваться в Ютербоге, маленьком городишке к северу от Виттенберга. Здесь он мог быть уверен, что никакая власть не помешает его торговым делам. Ютербог находился за саксонской границей и был во владении бранденбургских князей, которые благоволили к Тетцелю.

Лето 1517 года еще не подошло к концу, а призывные проповеди продавцов индульгенций слышались уже и возле Виттенберга. И хотя людям Тетцеля было запрещено появляться в городе, весть о человеке, который остановился всего в нескольких милях от Виттенберга и за небольшую плату предлагает людям получить прощение самых отвратительных их проступков, распространилась по всему городу подобно пожару. Толпы горожан – купцы, студенты, ремесленники, – даже крестьяне из окрестных деревень повалили в соседний бранденбургский городишко поглазеть на невиданное представление. А Тетцель был рад-радехонек разыграть перед ними тот спектакль, которого они все ожидали. Этот коренастый, чуть сгорбленный, исподлобья всегда внимательно наблюдавший за всем вокруг монах не знал усталости. Уже в день своего приезда в Ютербог он через сопровождавших его герольдов объявил, что пришел проповедовать братьям и сестрам из соседней Саксонии.

В магистрате маленького города восторг по поводу прибытия этого невзрачного с виду монаха нашел всяческую поддержку. Было велено украсить башни и зубцы стен, бойницы и ворота разноцветными флажками. Священники были заранее предупреждены епископскими легатами о прибытии Тетцеля и его свиты. Не успел еще доминиканец выгрузить из повозки свои вещи, как дети с горящими глазами уже побежали по церквам и часовням, чтобы поставить свечи святым покровителям Ютербога.

Через несколько часов началось главное действо. Эскорт из четырех конных стражей сопровождал процессию с продавцом индульгенций во главе на рыночную площадь. Юнец в мятой фиолетовой тунике с капюшоном с торжественным видом вышагивал впереди процессии и бил в барабан, за ним ехал всадник на серой лошади. По рясе, облегающей объемистый живот, несложно было узнать монаха Иоганнеса Тетцеля. Хотя ему было явно непросто управляться с лошадью, чтобы она не шарахалась от толпы, на окружающих он взирал с большим достоинством. Он словно был окружен ореолом неприкосновенности. Лишь изредка, заметив на балконе благородно одетых горожан, Тетцель величественно кивал и указывал на следующую за ним на некотором расстоянии большую повозку, всю в ярко-красных лентах и флажках.

Среди любопытствующих зрителей, пришедших из Виттенберга послушать проповедь доминиканца, была и Ханна, торговка хворостом, со своей маленькой дочкой. Грета робко жалась к матери, которой с большим трудом удалось найти место на повозке шерстянщика – оттуда была видна вся квадратная, устланная соломой рыночная площадь, вплоть до ступеней главной городской церкви.

С каким-то странным чувством разглядывала женщина деревянный крест, гордо возвышавшийся на облучке повозки Тетцеля.

– Он похож на мачту, какие бывают на лодках рыбаков на Эльбе, – прошептала маленькая Грета, возбужденно теребя край своей юбочки из грубого полотна. Ханна невольно улыбнулась. Иногда от смышлености этой малышки ей даже становилось не по себе. И сейчас девочка, пожалуй, опять была права. На поперечине креста был укреплен кусок красного бархата, и вышитый на нем папский герб в этот хмурый осенний день сиял, словно был явлен из другого мира. По углам повозки были воткнуты горящие факелы, и пламя их извивалось, словно головки маленьких шипящих гадюк.

Тетцель натянул поводья, и лошадь замедлила шаг. Подскочивший монах тут же принял у него поводья и повел лошадь прямо к колодцу на рыночной площади.

– Покуда солома не загорится, пусть работники полотнища не разворачивают, – сказал Тетцель своему помощнику, стараясь перекричать гомон толпы.

Старый монах покорно склонил голову:

– Не беспокойтесь, брат мой. Все приготовлено, как вы приказали. Пока вы готовились к своей проповеди, я тут навел справки кое о ком. – На морщинистом лице старика появилась довольная улыбка, свидетельствующая о том, что он добыл ценные сведения.

Тетцель явно был в нетерпении, и монах поспешил сообщить ему то, что удалось выяснить.

– Видите вон того человека в богатом камзоле, который спускается сейчас по церковной лестнице? – быстро зашептал монах. – Ему принадлежат многочисленные виноградники и фруктовые сады вокруг города, это очень состоятельный господин… и у него недавно умерла мать.

– Да упокоится она с миром. Что еще?

Монаху не надо было повторять дважды. Он услужливо подал Тетцелю руку, помогая ему сойти с лошади, и при этом безостановочно рассказывал все, что ему удалось разузнать относительно благосостояния граждан Ютербога, притом в мельчайших подробностях. Среди особо богатых людей он выделил рыцаря, сыновья которого были влиятельными людьми при дворе курфюрста Бранденбургского, вдову, которая после смерти супруга осталась единоличной владелицей мыловарни, а также нескольких советников магистрата, купцов и ремесленников.

Под монотонное бормотание монаха Тетцель углубился в свои мысли. Приближаясь к ступеням лестницы, ведущей в церковь, он вдруг увидел повозку шерстянщика. Потрясенный, смотрел он на бедно одетую женщину со спутанными волосами и на маленькую белоголовую девочку, сидящую в повозке. Рука девочки представляла собой скрюченный обрубок; тряпица, под которой она, по-видимому, обычно скрывала эту руку, размоталась. Женщина с ласковой улыбкой поправляла тряпицу, осторожно оборачивая ее вокруг искалеченной руки.

– Что с ребенком? – спросил Тетцель. – Ножки у нее висят, словно сухие палочки.

Его помощник обернулся, быстро взглянул на дочь, потом на мать и, потеряв к ним всякий интерес, пожал плечами:

– Наверное, калека убогая. Да они нищие! С них ведь ни гроша не получишь!

– Не спеши, брат, – с укором сказал Тетцель. – Как сказано в Писании: «Здоровые не нуждаются в лекаре!»

Пока Тетцель здоровался со старостой и священниками главной городской церкви, его повозка остановилась рядом с еще не разожженным костром, который был сложен недалеко от колодца. Молодой барабанщик забрался в повозку, вытащил оттуда довольно большие рулоны какой-то ткани и сложил их возле костра. Толпа наблюдала за ним со все возрастающим интересом.

Это был звездный час Тетцеля. Взобравшись на козлы своей повозки, он стоял там, сложив руки на животе, с серьезным лицом духовного вождя, словно взошел на церковную кафедру. Решительным движением отбросив с плеча накидку, он взял закрепленный у борта повозки факел. Он не произнес еще ни слова, но на переполненной людьми площади установилась звенящая тишина.

– Честные жители Ютербога и все те, кто пришел ко мне из курфюршества Саксонского! – Громовой голос Тетцеля разнесся над головами собравшихся людей. – Вам приходилось обжигать себе руку в огне?

Он замолчал, в ожидании глядя на публику. И, увидев утвердительно кивающие головы, услышав раздавшийся гомон, продолжал:

– Если на пальце пузырь от ожога, бывает, всю ночь глаз не сомкнешь. Верно я говорю?

Ни минуты не медля, он подставил левую руку под пламя своего факела. Некоторые женщины испуганно вскрикнули, другие качали головами и в ужасе зажимали руками рот, видя, как рука Тетцеля начинает дрожать в пламени. На лбу у него выступил холодный пот, лицо исказилось от боли и напряжения. Наконец он убрал руку из огня. Она вся была покрыта волдырями от ожогов. Со слезами на глазах поднял он свою руку так, чтобы каждый мог видеть увечья, которые причинил ему огонь. Пока он, застыв как соляной столп, стоял на козлах, подбежал старый монах с влажной тряпицей в руках и невозмутимо наложил доминиканцу повязку на покрасневшие пальцы.

– А теперь представьте себе, друзья мои, что будет, если не только рука, а все тело ваше будет гореть в огне! – крикнул Тетцель в толпу. – И не одну бессонную ночь, не три дня, не неделю, а вечно. И не будет рядом никого, кто охладит ваши раны и перевяжет их, кто утишит ваши муки.

Он размахнулся и швырнул факел в подготовленную кучу хвороста и соломы. Костер тут же вспыхнул ярким пламенем, так что стоявшие рядом едва успели отскочить в сторону. На повозке шерстянщика Ханна прижала голову девочки к своим коленям. Глаза ее были полны ужаса – и восторга.

– Как нам избежать того, чтобы душа наша после смерти горела в огне чистилища? – вскричал Тетцель.

Он театрально поднял обе руки, так что его тело стало напоминать крест. При этом он не спускал глаз с горящего костра. Когда пламя с треском поднялось вверх и на ступени церкви посыпались снопы искр, барабанщик дернул за веревку, и перед глазами толпы развернулось огромное полотнище. Люди с любопытством вытягивали шеи. В переменчивом трепетании огня им удалось различить изображения мужчины, женщины и ребенка с поднятыми вверх руками и искаженными от мук лицами – все они горели в адском пламени.

Отовсюду раздались крики ужаса, захлопывались ставни; некоторые зрители, рыдая, протискивались сквозь толпу и убегали подальше от этого места. Другие же горестно воздевали руки и с мольбой смотрели на человека на козлах, чье лицо полно было понимания и сочувствия.

– Не отчаивайтесь, друзья мои! – вновь загремел над площадью голос Тетцеля. – Сегодня Святейший Отец, папа Лев X, шлет вам свидетельство своего бесконечного добросердечия. Посылает подарок, который спасет вас от этого огня. Особое отпущение грехов, которое не только даст вам спасение, но и позволит принять участие в возведении собора Святого Петра в Риме.

– Ну и как его получить? – раздался возглас из толпы.

Все головы невольно повернулись на этот голос, туда, где у колодца стояла кучка молодежи.

Тетцель наклонился, словно только и ждал этого вопроса. Он достал из сундука свиток пергамента и поднял его над головой.

– Вы покупаете вот такой документ, он называется индульгенция, и тогда вам не страшен огонь чистилища! Посмотрите вот сюда, на этот красный крестик с гербом Папы! Видите? Он сияет, как пламя, которое только что сожгло мне руку. Да нет, что я говорю, он сияет гораздо ярче. Как утренняя звезда!

Раздался грохот барабана. Тетцель с улыбкой ждал, когда вновь воцарится тишина, и заговорил снова:

– Теперь вы знаете, что нужно делать, чтобы спасти себя, спасти ваших жен и детей. Но я вижу по вашим лицам, что вас еще что-то тревожит. Вы спрашиваете себя, как можно спокойно наслаждаться небесным блаженством, когда души умерших родственников горят в огне. Души ваших матерей и отцов, уже отошедших в мир иной! Разве вы не слышите их голоса, молящие вас о том, чтобы вы выкупили их оттуда?

Взяв еще один факел, он соскочил с повозки, приблизился к толпе зрителей и тут же дружески заговорил с теми, на кого ему указал старый монах. Хозяйка мыловарни растерянно опустила глаза, рыцарь, нахмурившись, пожимал плечами. Но вот они оба отвязали от пояса кошельки и пошли следом за Тетцелем по ступеням церкви, словно овцы, наконец-то нашедшие своего пастуха. Внутренне ликуя, Тетцель потряс в воздухе индульгенцией.

– Присоединяйтесь к нам, друзья! Перед алтарем вы увидите медный ящичек. Он стоит прямо перед статуей Девы Марии, которая ждет всех вас. За небольшую мзду вы сможете спасти своих покойных родственников. Пойдемте, за мной!

Поднялся оживленный гомон. Краешком глаза Тетцель видел, как мать увечной девочки, прикрыв голову шерстяной накидкой, спустилась с повозки. Девочка протянула ей руку. Явно тронутый судьбой бедняжки, Тетцель сбежал по ступенькам вниз. В глазах его блестели слезы, когда он неожиданно оказался перед испуганной женщиной. В свете его факела казалось, что вокруг головы Ханны мерцает серебристый ореол.

– Я видел тебя и твое увечное дитя, – тихо, с отеческой добротой произнес Тетцель. – И надеюсь, мои слова помогли тебе.

– Но… господин…

– Позаботься о том, чтобы Сатана пощадил твою дочь и чтобы она смогла прийти к Иисусу, когда настанет ее час. Помни: как только в ящике монеты зазвенят, душа избавлена от адского огня!

Он, торжествуя, отвернулся от нее и вновь взбежал по ступеням. Ханна и Грета стояли как оглушенные, но потом их подхватила толпа, которая неудержимо устремилась вперед, чтобы последовать призыву монаха. Снова зазвучал барабан, затрезвонили церковные колокола. В ушах Ханны стоял безостановочный звон монет, ударяющихся одна о другую. Пфенниги, дукаты… И толпа понесла их с Гретой дальше.

Поиск по сайту: