Любовь, переодетая ненавистью

Откуда взялась эта любовь? Не знаю; она подкралась ко мне, как тать в ночи (…) я уповаю только на одно: что в тени моих чудовищных преступлений эта любовь покажется крохотной, как горчичное зернышко, и жалею, что не натворила еще больше злых дел: ведь тогда разглядеть ее было бы еще труднее… Но горчичное зернышко пустило корни, и выросший из него маленький зеленый побег расколол мое сердце надвое.

Филипп Пулман. Янтарный телескоп ^[38]

Змееглав потребовал крови фей, целую ванну, чтобы смягчить кожный зуд. Орфей как раз сочинял гнезда фей на голых ветвях яблонь под окном, когда за его спиной раздались легкие шаги. Он так резко отложил перо, что серые ножки Халцедона утонули в чернильной луже. Перепел!

Орфею казалось, что он уже чувствует острие меча между лопатками: не сам ли он разжег в Перепеле жажду крови и допьяна напоил гневом и бессильной яростью? Как же его враг прошел мимо часовых? Ведь перед дверью стояли трое, и Пальчик тоже держался неподалеку. Но, когда Орфей обернулся, перед ним стоял не Мортимер, а Сажерук.

Этот-то как сюда попал? Почему он не у клетки, где сидит его рыдающая дочь и где его сожрет ночной кошмар?

Сажерук.

Всего год назад Орфей опьянел бы от счастья при одной мысли, что увидит его у себя. Он жил тогда в унылой комнате, среди книг, описывавших томление его сердца, но неспособных его утолить. Он страстно томился по миру, который склонялся бы перед ним, мечтал вырваться из монотонной серой жизни, стать наконец тем Орфеем, который дремал в нем и которого не видели насмешники… Томление, наверное, неподходящее слово. В нем звучат кротость и покорность судьбе. Нет, Орфеем двигала страсть, страстное желание добиться всего, чего у него не было.

Да, в те времена один вид Сажерука осчастливил бы его. Но сейчас его сердце забилось сильнее по другой причине. Его ненависть к Огненному Танцору была замешана на любви, но это не делало его добрее. Орфей вдруг увидел в книге возможность мести, такой блистательной, совершенной мести, что он невольно улыбнулся.

– Смотри-ка, друг моих юных дней. Неверный друг! – Орфей сунул книгу Виоланты под пергамент, на котором писал.

Хадцедон испуганно спрятался за чернильницу. Страх. Не самое плохое чувство. Очень бодрит иногда.

– Ты, наверное, явился украсть у меня еще пару книг? Перепелу ты этим не поможешь. Слова уже прочтены, и он сделает то, что там сказано. Такова цена за роль в чужой истории. А ты-то что же? Когда ты в последний раз видел свою дочь?

Смотри-ка, он и правда еще не знает! Ах, любовь! Против нее беззащитно даже бесстрашное сердце, с каким вернулся Сажерук из царства мертвых.

– На твоем месте я пошел бы прежде всего к ней. Она рыдает так, что сердце разрывается, и рвет свои прекрасные волосы.

"Как он на меня смотрит! – думал Орфей. – Ага, попался. Оба вы у меня на крючке – и ты, и Перепел".

– Твою дочь сторожит мой черный пес, – продолжал он, наслаждаясь каждым словом, как пряным вином. – Может быть, она из-за этого так напугана. Но я приказал ему пока воздержаться от ее сладкой плоти.

Есть! Значит, Сажерук все же доступен страху. Как побледнело помолодевшее без шрамов лицо! Он смотрел на тень Орфея, но ночной кошмар не шевелился в ней. Нет-нет, он стоит на страже перед клеткой, где Брианна рыдает и зовет отца.

– Я убью тебя, если он до нее дотронется. Я не умею убивать, но для такого случая выучусь!

Лицо Сажерука без шрамов стало гораздо более уязвимым. Его одежду и волосы покрывали искры.

Орфей не мог отрицать – это по-прежнему его любимый персонаж. Что бы Сажерук ему ни сделал, сколько бы раз его ни предал, это ничего не меняло. Сердце Орфея любило Огненного Танцора с собачьей преданностью. Тем более нужно навсегда убрать его из этой истории, хотя и страшно жалко. Просто не верится, что Сажерук действительно пришел к нему, чтобы уберечь Перепела. Самопожертвование не в его характере! Нет, пора Сажеруку вернуться к более подходящей для него роли.

– Ты можешь выкупить свою дочь! – Слова так и таяли на языке.

О сладкая месть! Куница на плече Сажерука оскалила зубы. Мерзкая тварь.

Сажерук погладил темную шерсть.

– Как?

Орфей поднялся.

– Для начала… погаси, пожалуйста, иллюминацию, которой ты так искусно украсил замок, – причем немедленно!

Искры на стенах вспыхнули ярче, словно желая дотянуться до Орфея, – и погасли. Только волосы и одежда Сажерука по-прежнему светились. Какое все страшное оружие – любовь! Есть ли нож острее? Самое время вонзить его поглубже в сердце изменника.

– Твоя дочь рыдает в той самой клетке, где сидел Перепел. Она, конечно, смотрится там куда красивее со своими огненными волосами. Как тропическая птица…

Искры окутали Сажерука багровым туманом.

– Доставь нам ту птицу, что должна сидеть в этой клетке. Доставь нам Перепела – и твоя красавица-дочь свободна. Если ты этого не сделаешь, я скормлю ее душу и тело своему черному псу. Не смотри на меня так! Насколько я знаю, тебе не впервой играть роль предателя. Я бы написал тебе что-нибудь получше, но ты не пожелал меня слушать! Сажерук молча смотрел на него.

– Ты украл у меня книгу! – Голос Орфея пресекся. Эти слова по-прежнему были горьки, как желчь. – Ты встал на сторону переплетчика, хотя он вырвал тебя из твоего мира, вместо того чтобы присоединиться ко мне – человеку, который вернул тебя домой. Ты поступил со мной жестоко. – На глазах Орфея выступили слезы. – И чего ты ждал? Что я безропотно приму твой обман? Нет. Вообще-то я просто хотел отправить тебя назад к мертвым, без души, пустым, как шкурка выеденной личинки, но такая месть нравится мне больше. Я сделаю из тебя предателя. Это разобьет благородное сердце переплетчика!

На стенах снова вспыхнул огонь, теперь он бежал и по полу, опалив Орфею сапоги. Халцедон застонал от страха и закрыл голову стеклянными руками. Пламя разжег гнев Сажерука, горевший у него на лице и сыпавшийся искрами с потолка.

– Убери от меня огонь! – закричал Орфей. – Я единственный, кому подчиняется ночной кошмар, и твоя дочь будет первой, кого он сожрет, когда проголодается. А это будет скоро. Я хочу, чтобы огненный след показал путь к убежищу Перепела и чтобы Змееглаву этот след показал я. Понятно?

Пламя на стенах снова погасло. Вместе с ним погасли и свечи на столе. В комнате Орфея стало темно. Только Сажерук по-прежнему был окутан облаком искр, как будто огонь жил у него внутри.

Почему под его взглядом Орфею становилось так невыносимо стыдно? Почему в его сердце все еще жила любовь? Орфей закрыл глаза, а когда открыл их снова, Сажерука уже не было.

Орфей распахнул дверь – часовые, охранявшие его комнату, с искаженными страхом лицами возвращались на пост.

– Здесь был Перепел! – в ужасе говорили они. – Он был весь огненный и вдруг превратился в облако дыма. Пальчик пошел доложить Змееглаву.

Идиоты. Он всех их скормит ночному кошмару.

Спокойно, Орфей! Скоро ты доставишь Змееглаву настоящего Перепела. А Огненного Танцора тоже сожрет ночной кошмар.

– Передайте Серебряному князю, чтобы он послал слуг во двор под мое окно! – сердито скомандовал он. – Они найдут там гнезда фей, чтобы он мог наполнить ванну кровью.

Орфей вернулся к себе и вычитал гнезда. Но сквозь буквы на него смотрело лицо Сажерука, как будто он находится по ту сторону строк. И как будто все слова рассказывали только о нем.

Поиск по сайту: