Травы для Уродины

Душа молчит, А если говорит, То – в снах, и только.

Луиза Глик. Выкрик ребенка

Виоланта по нескольку раз на дню спускалась в застенок, куда заперли детей, с двумя служанками, которые еще оставались ей верны, и одним из своих юных солдат. Свистун называл их "армия недорослей", но отец Виоланты позаботился о том, чтобы эти мальчишки до времени стали взрослыми, – с тех самых пор, как их отцы и братья погибли в Непроходимой Чаще. Дети в застенке тоже скоро перестанут быть детьми. От страха быстро взрослеют.

Каждое утро перед воротами замка выстраивались матери, умоляя охрану допустить их хотя бы к самым младшим из детей. Они приносили одежду, игрушки, еду в надежде, что хоть что-нибудь из этого попадет к их сыновьям и дочерям. Но охранники выбрасывали большую часть принесенного, хотя Виоланта все время посылала своих служанок за материнскими передачами.

Хорошо еще, что Свистун не запрещал ей хотя бы это. Перехитрить Зяблика было нетрудно. Он был еще глупее, чем его куколка-сестра, и никогда не догадывался, какую сеть плетет Виоланта за его спиной. Но Свистун был далеко не дурак, и лишь две вещи помогали с ним справиться: его страх перед ее отцом и его тщеславие. Виоланта подольщалась к Свистуну с того дня, когда он впервые въехал в ворота Омбры. Она делала вид, что страшно рада его появлению, потому что ей осточертели глупость и слабость Зяблика, рассказывала, как нелепо расточителен новый наместник, и велела Бальбулусу записать мрачные песни Свистуна на лучшем пергаменте и украсить миниатюрами, хотя Бальбулус был в такой ярости от этого поручения, что сломал у нее на глазах три свои лучшие кисточки.

Когда Коптемаз по приказу Свистуна заманил детей в ловушку, Виоланта долго расхваливала Среброносого за его хитрость – ничего, что потом, когда она вернулась к себе, ее стошнило. Она, конечно, не показала виду, что лишилась сна, потому что ночами ей слышится плач из застенка, – держалась как ни в чем не бывало.

Виоланте было четыре года, когда отец велел запереть их с матерью в старых покоях, но мать научила ее высоко держать голову, несмотря ни на что. "У тебя сердце мужчины, Виоланта", – сказал ей однажды свекор. Глупый печальный старик. Она до сих пор не знала, хотел ли он сделать ей комплимент или выразить порицание. Знала она лишь одно: все, к чему она стремилась, принадлежало мужчинам: свобода, знания, сила, ум, власть…

А мстительность, стремление к господству, нетерпимость – тоже мужские качества? Все их она унаследовала от отца.

Уродина.

Родимое пятно, безобразившее ее, побледнело, но прозвище осталось. Оно стало такой же частью ее самой, как бледное лицо и до смешного хрупкое тело." Хитрюга – вот как надо было вас прозвать", – говорил порой Бальбулус. Миниатюрист знал ее как никто. Он видел Виоланту насквозь, и она знала, что каждая лисичка на его рисунках – ее портрет. Хитрюга. Да, хитрости ей не занимать. Ее тошнило от одного вида Свистуна, но она улыбалась ему улыбкой, подсмотренной у отца, высокомерно, с легким оттенком жестокости. Она носила туфли на высоких каблуках (Виоланта ненавидела свой маленький рост) и совсем не подкрашивала лицо, потому что считала, что в красивых женщин хоть и влюбляются, но не уважают и уж тем более не боятся их. Не говоря уж о том, что она чувствовала бы себя смешной с ярко-красными губами и выщипанными в тонкую ниточку бровями.

Среди детей были раненые. Свистун позволил Виоланте позвать к ним Хитромысла, но ни за что не соглашался их отпустить. "Не раньше чем мы поймаем ту птичку, для которой они приманка!" – отвечал он на ее уговоры.

Перед глазами Виоланты встала картина: Перепела тащат в замок, окровавленного, как тот единорог, которого убил на охоте Зяблик, преданного матерями, рыдающими сейчас у ворот замка. Картина не желала исчезать и была ярче любой миниатюры, нарисованной Бальбулусом, но в снах ей являлась другая. В снах Виоланты Перепел убивал ее отца и возлагал корону на ее мышино-русые волосы…

– Перепелу недолго осталось жить, – сказал ей вчера Бальбулус. – Остается надеяться, что он умрет красиво.

Виоланта дала ему пощечину, но Бальбулус никогда не боялся ее гнева.

– Поберегитесь, ваше уродство! – сказал он, прямо глядя ей в глаза. – Вы вечно влюбляетесь не в тех мужчин. Но у последнего хоть была голубая кровь!

За такую наглость ему полагалось бы вырезать язык – ее отец сделал бы это тут же на месте, но кто тогда будет говорить ей правду, какой бы горькой она ни была? Раньше это делала Брианна. Но теперь Брианны нет.

Сгущались сумерки – для детей в застенке наступала третья тюремная ночь, и Виоланта попросила служанку принести ей подогретого вина. Это помогало хоть на несколько часов забыть во сне детские ручонки, цепляющиеся за ее юбку, когда она уходит… Но в эту минуту к ней постучался Вито.

– Ваше высочество! – Мальчику недавно исполнилось пятнадцать. Он был сыном кузнеца – разумеется, погибшего – и старшим из солдат Виоланты. – Там у ворот ваша бывшая служанка, Брианна, дочка знахарки.

Туллио робко посмотрел на хозяйку. Он плакал, когда Виоланта прогнала Брианну. За это она два дня не пускала его на глаза.

Брианна. Как будто мыслями она наколдовала ее приход. Само имя было таким родным. Прежде она произносила его, наверное, чаще, чем имя своего сына. Почему глупое сердце так колотится? Оно что, уже забыло, какую боль причинила ему незваная гостья? Отец прав. Сердце слабо и переменчиво, ему подавай одну любовь, и нет ничего вреднее, чем идти у него на поводу. Повиноваться нужно разуму. Он утешает глупости сердца, смеется над любовью, называет ее капризом природы, увядающим быстро, как цветок. Но почему же она тем не менее вечно следует своему сердцу?

Сердце Виоланты обрадовалось, услышав имя Брианны, но разум спрашивал: "Зачем она пришла? Соскучилась по красивой жизни? Устала драить полы у Четвероглазого, который так низко кланяется Зяблику, что чуть не стукается подбородком о толстые коленки? Или хочет попросить, чтобы я пустила ее в склеп – целовать мертвые губы моего покойного мужа?".

– Брианна говорит, что принесла для детей целебные травы от своей матери – Роксаны. Но она хочет непременно вручить их вам лично.

Тулио умоляюще посмотрел на нее. У него не было гордости, зато сердце слишком верное. Вчера дружки Зяблика снова заперли его к собакам. В этой развеселой компании был и ее сын. – Хорошо, сходи за ней, Туллио! Голос – предатель, но Виоланта умела притворятся равнодушной. Лишь один раз она показала свои истинные чувства – когда вернулся Козимо. Тем стыднее было, когда он предпочел ей служанку. Брианна.

Туллио радостно побежал за ней, а Виоланта провела рукой по туго стянутым в пучок волосам и неуверенно оглядела свое платье и украшения. Так уж действовала на людей Брианна. Она была до того хороша, что каждый чувствовал себя в ее присутствии неуклюжим уродом. Виоланте это раньше нравилось. Она пряталась за красотой Брианны, с удовольствием наблюдая, как ее служанка заставляет других чувствовать себя так, как она чувствовала себя всегда – уродливой. Ей нравилось, что ослепительная красавица прислуживает ей, восхищается ею, может быть, даже любит ее.

Туллио, вернувшийся с Брианной, сиял улыбкой во всю ширь своего мохнатого лица. Девушка робко вошла в знакомую комнату. Рассказывали, что она носит на шее монету с портретом Козимо и что чеканное лицо почти стерлось от ее поцелуев. Но горе сделало ее еще красивее. Как такое возможно? Какая может быть справедливость в мире, где даже красота распределена несправедливо?

Брианна сделала глубокий реверанс – с непревзойденной грацией, как всегда, – и протянула Виоланте корзинку с травами.

– Моя мать узнала от Хитромысла, что среди детей есть раненые и что некоторые из них отказываются есть. Эти травы могут им помочь. Она написала, как их применять и для чего.

Брианна извлекла из-под стеблей запечатанное письмо и с новым реверансом протянула Виоланте.

Печать на записке знахарки?

Виоланта отослала служанку, стелившую постель – она ей не доверяла, – и потянулась за новыми стеклами для глаз. Тот же мастер, что сделал Орфею новую оправу – золотую, разумеется, – изготовил очки и для нее. Она отдала за них последнее свое кольцо. Ее стекла не разоблачали ложь, как это рассказывали о тех, что носил Орфей. И даже буквы Бальбулуса были видны через них ненамного четче, чем через берилл, которым она пользовалась раньше. Но зато мир не окрашивался в красный цвет, и, кроме того, она могла лучше видеть сразу двумя глазами, хотя не слишком долго, глаза в стеклах быстро уставали. "Вы слишком много читаете", – твердил ей Бальбулус. Но что ей оставалось делать? Она умерла бы без чтения, просто умерла от тоски, куда быстрее, чем это когда-то случилось с ее матерью.

На печати была оттиснута голова единорога. Чей это знак?

Виоланта взломала печать и невольно покосилась на дверь, когда поняла, чье письмо читает. Брианна проследила за ее взглядом. Она достаточно долго жила в замке, чтобы знать, что стены и двери имеют уши; но написанные слова, к счастью, невозможно подслушать. И все же Виоланте казалось, что, читая письмо, она слышит голос Перепела, и смысл его слов доходил до нее со всей отчетливостью, хотя был искусно скрыт за написанными словами.

Написанные слова говорили о детях и о том, что Перепел в обмен на их освобождение готов сдаться в плен. Они обещали ее отцу спасти Пустую Книгу, если Свистун отпустит детей. Но тайные между строк слова сообщали другое: Перепел согласился на сделку, которую она ему предложила у гроба Козимо.

Он поможет Виоланте убить ее отца.

"Вместе мы легко с этим справимся".

Правда ли это? Она опустила письмо. О чем она думала, давая Перепелу такое обещание?

Почувствовав на себе взгляд Брианны, она резко повернулась к ней спиной. Подумай, Виоланта! Она представила себе, что произойдет дальше, шаг за шагом, картина за картиной, как будто листала иллюминованную Бальбулусом рукопись.

Ее отец явится в Омбру, как только Перепел сдастся в плен. Это ясно. Ведь он по-прежнему надеется, что человек, который переплел для него Пустую Книгу, способен и спасти ее от разрушения. А поскольку он не отдаст книгу ни в чьи руки, придется ему везти ее к Перепелу самому. Несомненно, отец приедет с намерением убить Перепела. Он ведь в отчаянии, почти в безумии от страданий, которые причиняет ему гниющая наперегонки со страницами плоть, и уж конечно он будет всю дорогу в красках воображать себе медленную и мучительную казнь, которой наконец подвергнет врага. Но прежде он должен доверить этому врагу Пустую Книгу. И как только книга окажется у Перепела, для Виоланты настанет черед действовать. Сколько времени нужно, чтобы написать три слова? Она должна дать ему это время. Всего лишь три слова, несколько секунд без наблюдения, перо и чернила – и злой смертью погибнет уже не Перепел, а ее отец. А она станет правительницей Омбры.

У Виоланты участилось дыхание, кровь зашумела в ушах. Да, этот план может удасться. Но опасность велика, для Перепела намного больше, чем для нее.

"Ерунда, все получится!" – сказал ее рассудок, холодный рассудок, но сердце колотилось так бешено, что у нее закружилась голова, и кричало об одном: как ты защитишь его здесь, в замке? От Свистуна? От Зяблика?

– Ваше высочество!

Голос у Брианны стал иной, чем прежде. Как будто в ней что-то сломалось. Прекрасно. "Надеюсь, она плохо спит по ночам! – подумала Виоланта. – Надеюсь, ее красота скоро увянет за мытьем полов и стиркой белья". Но, обернувшись и посмотрев на Брианну, она хотела уже только одного – притянуть ее к себе и посмеяться с ней вместе, как прежде.

– Я еще должна передать вам на словах. – Брианна не опустила глаз под взглядом Виоланты. Она осталась гордячкой несмотря ни на что. – Эти травы очень горькие. Они помогут только в том случае, если вы будете применять их точно по указаниям. В худшем случае они могут даже убить. Все зависит от вас.

Как будто ей нужно это объяснять! Но Брианна умоляюще смотрела на нее. "Не дай ему погибнуть! – говорили ее глаза. – Иначе все пропало!"

Виоланта гордо выпрямилась.

– Я все отлично поняла, – сказала она резко. – Я уверена, что детям через три дня станет гораздо лучше. Все плохое останется позади. Травы я буду применять со всей возможной осторожностью. Передай это, пожалуйста. А теперь иди. Туллио проводит тебя до ворот.

Брианна снова присела в глубоком реверансе:

– Спасибо вам! Я знаю, у вас они в надежных руках. – И робко добавила, выпрямляясь: – Я знаю, у вас много служанок. Но если вдруг вам снова захочется меня увидеть, пожалуйста, пошлите за мной! Я без вас скучаю!

Последние слова она произнесла так тихо, что Виоланта скорее угадала их по губам, чем услышала.

"Я тоже без тебя скучаю!" – хотелось ей ответить. Но она не дала этим словам сорваться с языка. Молчи, глупое, забывчивое сердце.

– Спасибо! – произнесла она вслух. – Но мне сейча не до пения.

– Конечно нет. Я понимаю.

Брианна побледнела почти так же, как в тот день когда госпожа ударила ее… после того, как она была у Козимо и пыталась солгать Виоланте.

– Но кто же вам теперь читает вслух? И кто играет с Якопо?

– Я читаю сама. – Виоланта была горда тем, как холодно и отчужденно звучит ее голос, хотя сердце чувствовало совсем другое. – А Якопо я редко вижу. Он бегает, нацепив жестяной нос, который сделал ему придворный кузнец, сидит на коленях у Свистуна и рассказывает всем, что его бы Коптемаз никогда не заманил на площадь, потому что он не такой дурак.

– Да, это на него похоже. – Брианна провела рукой по волосам, словно вспомнив, как Якопо за них дергал.

Несколько долгих минут обе женщины молчали, чувствуя, что тот, кто когда-то разрушил их дружбу, стоит между ними и после своей смерти.

Брианна потрогала тесемку на шее. Она и в самом деле носила монету.

– Вы его тоже иногда видите?

– Кого?

– Козимо. Я каждую ночь вижу его во сне. А днем мне иногда кажется, что он стоит у меня за спиной.

Глупышка. Влюблена в покойника. Что она любит в нем сейчас? Красоту его уже сожрали черви, а что еще можно было в нем любить? Нет, Виоланта похоронила свою любовь вместе с телом Козимо. Она улетучилась, как хмель от вина, выпитого накануне.

– Хочешь спуститься в склеп? – Виоланте самой не верилось, что она произнесла эту фразу.

Брианна смотрела на нее во все глаза.

– Туллио проводит тебя вниз. Но не ожидай слишком многого – ты найдешь там только мертвых. Скажи, Брианна, – добавила она (Виоланта-Уродина, Виоланта Жестокосердая!), – ты была разочарована, когда Перепел вывел из царства мертвых твоего отца, а не Козимо?

Брианна опустила голову. Виоланта никак не могла понять, любит она своего отца или нет.

– Мне бы очень хотелось спуститься в склеп, – сказала девушка тихо. – Если вы позволите.

– Еще три дня – и все будет хорошо, – сказала Виоланта, когда Брианна уже стояла в дверях. – Несправедливость не может быть бессмертной. Это противно природе.

Брианна рассеянно кивнула – похоже, она не очень слушала.

– Позовите меня! – сказала она на прощание.

И скрылась за дверью. Виоланта начала скучать по ней раньше, чем отзвучали ее шаги по коридору. "Ну и что? – сказала она себе. – Разве это не самое привычное для тебя дело? Терять и томиться об утрате – в этом прошла вся твоя жизнь".

Она сложила письмо Перепела и подошла к шпалере, висевшей в этой комнате уже тогда, когда она семилетней девочкой попала сюда впервые. Шпалера изображала охоту на единорога. Ткали ее в те времена, когда единороги были сказочными существами, и никому в голову не могло прийти, что их понесут по улицам Омбры как охотничью добычу. Но даже в сказках единороги непременно погибали. Безгрешность ни в каком мире не жила долго. С тех пор как Виоланта познакомилась с Перепелом, единорог напоминал ей благородного разбойника. Она увидела в его лице ту безгрешную чистоту.

Как же ты спасешь его, Виоланта? Как?

Разве не твердили все истории одно и то же? Жещины не спасают единорогов. Они приносят им смерть.

Часовые у ее дверей явно устали, но поспешно выпрямились, когда она вышла. Дети-солдаты. У обоих были в застенке братья и сестры.

– Разбудите Свистуна! – приказала Виоланта. – Скажите ему, что у меня важное известие для моего отца.

"Для моего отца". Эти слова всегда производили желаемое действие, но вкус их был омерзителен. Всего семь букв – и она чувствовала себя маленькой, жалкой и до того уродливой, что люди отводили глаза, чтобы не смотреть на нее. Она отлично помнила свой седьмой день рождения – единственный день, когда ее отец явно радовался, что у него такое невзрачное дитя. "Вот как можно отомстить недругу! – сказал он ее матери. – Дать в жены его красавцу-сыну самую уродливую из своих дочерей".

Мой отец.

Когда же наконец не станет человека, которого она должна так называть?

Она прижала к сердцу письмо Перепела.

Скоро.

Сожгла

Мне хотелось, чтобы у меня было больше

времени подумать, пока солнце не пройдет весь

свой долгий путь к закату. Мой разум задыхался

от непомерного количества мыслей, которые

ему предстояло осилить.

Марго Ланаган. Черный сок

С восходом солнца они тронутся в путь. Свистун принял условия Перепела: дети Омбры получат свободу, как только Перепел выполнит свое обещание и сдастся в плен дочери Змееглава. Было решено, что несколько разбойников, переодевшись в женское платье, замешаются в толпу матерей у ворот замка, а Сажерук поедет в Омбру вместе с Мо, чтобы Свистун не забывал, на чьей стороне огонь. Но в ворота замка Перепел въедет один.

Мегги, не называй его так!

До рассвета оставалось всего несколько часов. Черный Принц, так и не сомкнувший глаз, сидел у костра с Баптистой и Сажеруком, который, похоже, вообще не нуждался во сне с тех пор, как вернулся из царства мертвых. Рядом с ним, конечно, сидели Фарид и Роксана. А вот дочь Сажерука переселилась в замок. Виоланта послала за Брианной в тот самый день, когда Свистун публично объявил о своем договоре с Перепелом.

Мо у костра не было. Он ушел спать. С ним была Реза. Как мог он спать в эту ночь? Силач сидел у входа в палатку, словно решив охранять Перепела до последней возможности.

"Шла бы ты тоже спать, Мегги!" – посоветовал ей Мо напоследок, увидев, что она сидит под под деревом в стороне от всех. Но Мегги лишь покачала головой. Шел дождь, волосы у нее были мокрые, платьё заволгло, но в палатке было ненамного лучше, и ей не хотелось лежать там и слушать монотонный рассказ дождя о том, как Свистун доберется наконец до ее отца.

– Мегги! – Дориа сел с ней рядом на мокрую тра. ву. Волосы у него закурчавились от дождя. – Ты тоже едешь в Омбру?

Мегги кивнула. Фарид обернулся и посмотрел в их сторону.

– Я проберусь в замок, как только твой отец въедет в ворота. Обещаю тебе. Сажерук тоже будет держаться неподалеку. Мы не дадим его в обиду, клянусь!

– Не болтай чепухи! – Мегги говорила резче, чем ей бы хотелось. – Вы ничего не сможете сделать! Свистун его убьет. Ты думаешь, раз я девочка, мне нужно рассказывать утешительные сказки? Я была с отцом во Дворце Ночи! Я стояла лицом к лицу со Змееглавом. Они убьют его!

Дориа молчал. Он молчал так долго, что она пожалела о своей резкости. Но и пожалев о ней, она не нарушила молчания, а только ниже опустила голову, чтобы он не видел долго копившихся слез, которые хлынули рекой от его слов. "Девчонка, – подумает он, – что с нее возьмешь! Плачет".

Мегги почувствовала легкое прикосновение к своим волосам. Дориа гладил ее по голове, словно стряхивая капли дождя.

– Свистун не станет его убивать. Он слишком боится Змееглава! – шепнул он.

– Да, но отца он ненавидит! Ненависть может оказаться сильнее страха! А если его не убьет Свистун, это сделает Зяблик или сам Змееглав. Ему не выйти живым из этого замка!

Как дрожат у нее руки, словно весь страх перебрался в кончики пальцев. Но Дориа так крепко взял их в свои, что они перестали дрожать. У него были сильные руки, хотя пальцы ненамного длиннее, чем у Мегги. А вот у Фарида пальцы длинные и тонкие…

– Фарид рассказывал, что ты излечила своего отца, когда он был ранен. Он говорит, ты сделала это словами.

Да, но сейчас у нее нет слов.

Слова…

– Что с тобой? – Дориа выпустил руки Мегги и вопросительно взглянул на нее. Фарид все еще смотрел в их сторону, но Мегги не обращала на него внимания.

– Спасибо! – Она поцеловала Дориа в щеку. И торопливо встала.

Он, конечно, не понял, за что она его благодарит. Слова. Слова Орфея. Как она могла забыть?

Мегги бежала по мокрой траве к палатке, где спали родители. "Мо страшно рассердится, – думала она. – Но зато он будет жить!" Ей ведь уже случалось давать новый поворот этой истории. Пришло время для нового вмешательства. И пусть история из-за этого кончится не так, как хочет Мо. Придется Черному Принцу завершать рассказ в одиночку. Он уж найдет способ все исправить, даже без Перепела. Потому что Перепелу пора уходить, пока вместе с ним не погиб ее отец.

Силач задремал. Голова его опустилась на грудь. Мегги, проходя мимо, слышала легкое похрапывание.

Реза не спала. Она плакала.

– Мне нужно с тобой поговорить! – прошептала Мегги. – Выйди на минутку, пожалуйста!

Мо крепко спал. Реза взглянула в его спящее лицо и вышла из палатки. Они с Мегги все еще почти не разговаривали друг с другом. А ведь теперь Мегги собиралась сделать то самое, ради чего ее мать тайком ездила в Омбру.

– Если ты о завтрашнем дне, – Реза взяла дочь руку, – не говори никому, но я тоже поеду в Омбру, хотя твой отец велел мне оставаться здесь. Я хочу быть рядом с ним, когда он поедет в замок…

– Он не поедет в замок.

Дождь падал с пожелтевших листьев, как будто деревья плакали, и Мегги хотелось оказаться в саду у Элинор. Там шум дождя звучал мирно, убаюкивающе. А здесь в его шелесте слышались опасность и гибель.

– Я прочту те слова.

Сажерук обернулся к ним, и на мгновение Мегги испугалась, что он прочтет ее планы по лицу и расскажет Мо. Но Сажерук отвернулся и поцеловал Роксану в черные волосы.

– Какие слова? – Реза с недоумением посмотрела на нее.

– Слова, которые написал тебе Орфей! "Слова, из-за которых Мо чуть не погиб, – добавила она про себя. – А теперь они спасут ему жизнь".

Реза оглянулась на палатку, где спал Мо.

– У меня их нет, – сказала она. – Я сожгла их, когда твой отец исчез.

Нет!

– Они бы его все равно не спасли!

Из мокрой крапивы высунулся стеклянный человечек – бледно-зеленый, как все его лесные собратья. Он чихнул – и в страхе метнулся прочь, заметив Мегги и Резу.

Мать обняла Мегги за плечи.

– Он не собирался идти с нами, Мегги! Он попросил Орфея вернуть к Элинор только нас с тобой. Твой отец хотел остаться. Он и сейчас этого хочет – и ни ты, ни я не можем принудить его вернуться. Он нам этого никогда не простит.

Реза хотела погладить дочь по мокрым волосам, но Мегги сбросила ее руку. Не может быть! Она лжет! Мо ни за что не остался бы здесь без жены и дочери! Или…

– Может быть, он и прав. Может быть, все кончится хорошо, – тихо сказала мать. – И мы когда-нибудь расскажем Элинор, как твой отец спас детей Омбры.

Но в голосе Резы звучало меньше надежды, чем в ее словах.

– Перепел… – прошептала она, взглянув на мужчин у костра. – Знаешь, какой первый подарок сделал мне твой отец? Закладку из перьев перепела. Странно, правда?

Мегги не ответила. Реза еще раз погладила ее по мокрому лицу и вернулась в палатку.

Сожгла.

Было еще темно, но несколько фей, намерзшихся в гнездах, уже начали свой танец. Скоро Мо отправится в Омбру, и ничто уже не сможет его удержать. Ничто.

Баптиста сидел один между корней большого дуба, на который по ночам забирались часовые, потому что оттуда открывался вид до самой Омбры. Он шил маску. Мегги увидела у него на коленях бурые перья и догадалась, кому она предназначается.

– Баптиста! – окликнула Мегги, садясь рядом с ним. Земля была холодная и влажная, но мох между корнями мягко пружинил, как диванные подушки в доме Элинор.

Он сочувственно улыбнулся ей. Его взгляд ободрял даже больше, чем руки Дориа.

– А, дочь Перепела! – сказал он тем голосом, который Силач называл "рыночным голосом Баптисты". – Что за прекрасное зрелище в столь поздний час! Я сшил твоему отцу отличный потайной карман для острого ножа. Чем еще может бедный комедиант облегчить твою кручину?

Мегги попыталась улыбнуться. Ей так надоело плакать.

– Ты не мог бы спеть мне песню? Из тех, что Чернильный Шелкопряд написал о Перепеле? Самую лучшую, какую ты знаешь! Полную бодрости и…

– И надежды? – Баптиста улыбнулся. – Да. Я и сам хотел спеть что-нибудь такое. Хотя, – он заговорщически понизил голос, – твой отец не любит, когда эти песни поют в его присутствии. Но я спою тихо, чтобы его не разбудить. Что же нам выбрать в эту мрачную ночь? – Он задумчиво провел рукой по почти готовой маске. – А, знаю!

И Баптиста тихо запел:

Берегись, Свистун, твой конец настал.

Погляди, как Змей извивается.

Как силушка его кончается, Перепел силу его забрал.

Перепел – его меч не берет, И пес не чует, и стрела неймет.

Где его не ищи – он уже не там.

До него вовек не добраться вам!

Да, это те самые слова. Мегги попросила Баптисту спеть еще раз, и еще – пока не выучила песню наизусть. А потом она села в сторонке под деревом, выбрав место, куда падал свет от костра, и записала песню в блокнот, который когда-то переплел ей Мо – давным-давно, в другой жизни, после ссоры, такой странной на сегодняшний взгляд, после всего что произошло. " Мегги, так ты совсем потеряешься в этом Чернильном мире". Это ведь он ей тогда сказал. А теперь сам не хочет уходить из этого мира, хочет остаться здесь, даже без нее.

Черные буквы на белой бумаге. Она так давно не читала вслух! Когда это было в последний раз? Когда она вычитала сюда Орфея? Не думай об этом, Мегги. Лучше вспомни о Дворце Ночи и о тех словах, что помогли Мo не умереть от раны…

"Берегись, Свистун, твой конец настал".

Да, она не утратила своего умения. Мегги чувствовала, как слова у нее на языке обретают вес, как они вплетаются в мир вокруг нее…

"Погляди, как Змей извивается.

Как силушка его кончается,

Перепел силу его забрал…"

Она отсылала эти слова к спящему Мо, ковала из них панцирь, неуязвимый даже для Свистуна и его мрачного хозяина.

"Перепел – его меч не берет,

И пес не чует, и стрела неймет.

Где его не ищи – он уже не там.

До него вовек не добраться вам!"

Мегги читала песню Фенолио снова и снова. До самого рассвета.

Поиск по сайту: