Ожидание. Мы будем скитаться мыслью

Мы будем скитаться мыслью

И в конце скитаний придем

Туда, откуда мы вышли, И увидим свой край впервые.

Томас Элиот.

Литтл Гиддинг ^[27]

Озерный замок напоминал ракушку, закрывшуюся от мира. Ни одно окно не смотрело на окрестные горы, ни одно – на озеро, омывавшее темные стены. Для того, кто вошел в ворота, существовал отныне только сам замок: его узкие темные дворы, крытые мостики между башнями, стены, расписанные видениями, совсем непохожими на мир за пределами глухих стен. Здесь были сады и холмы, населенные единорогами, драконами и павлинами, а над ними – вечно голубое небо, по которому плыли белые облака. Эти росписи были повсюду – в жилых комнатах, в коридорах, на стенах, разделявших дворы. Их было видно из каждого окна (внутри замка окон было много). Обманчивые пейзажи несуществующего мира. Но от влажного дыхания озера краска начала облупляться: казалось, кто-то пытался тут и там стереть со стен нарисованную ложь.

Только с башен, которые возвышались над стенами, эркерами и крышами, можно было увидеть мир, действительно окружавший замок: огромное озеро и окрестные горы. Мортимера сразу же потянуло на самый верх, на окруженные зубцами площадки, где он мог почувствовать над собой небо и глядеть на мир, так зачаровавший его, что он погружался в него все глубже и глубже, хотя, возможно, его леса и горы были не реальнее стенной росписи. Зато Виоланта ничего не хотела видеть, кроме покоев, где когда-то играла ее мать.

Она ходила по Озерному замку, словно наконец-то попала домой, задумчиво проводила пальцем по запылившейся мебели, осматривала глиняную посуду, покрытую паутиной, и подолгу разглядывала росписи, словно они рассказывали ей о матери.

– В этой комнате мать и ее сестры занимались с учителем. Видишь? За этими пюпитрами они писали. Учитель был ужасный. А здесь была бабушкина спальня. Здесь держали собак, а здесь голубей, которые носили почту.

Чем дольше Мо ходил с ней по замку, тем больше ему казалось, что именно этот нарисованный мир и хотели видеть близорукие глаза Виоланты. Видимо, она чувствовала себя уютнее в мире, напоминавшем миниатюры Бальбулуса, выдуманном, покорном ее воле, вечном и неизменном, привычным в каждой детали.

"Понравилось бы Мегги, – спрашивал он себя, – видеть из окна нарисованных единорогов, вечно зеленеющие холмы и всегда одни и те же облака? Нет, – отвечал Мо уверенно. – Мегги сразу поднялась бы на башни, как и я".

– А рассказывала вам мать, была ли она здесь по-настоящему счастлива? – Мо не мог утаить от Виоланты нотки сомнения, и девическая мягкость, так преображавшая ее лицо, сразу исчезла. На него снова смотрела дочь Змееглава.

– Разумеется. Она была очень счастлива. Пока мой отец не выпросил ее у деда себе в жены и не увез во Дворец Ночи! – Она смотрела на него с вызовом, как будто могла взглядом принудить его поверить и полюбит этот замок.

Было лишь одно место, где замок вдруг открывался внешнему миру. Мо отыскал его, бродя в одиночестве в поисках закоулка, где можно было бы не чувствовать себя снова пленником, хоть и в прекрасно расписанной темнице. Дневной свет ослепил его в первую минуту, когда в западном крыле он зашел вдруг в зал с таким количеством окон, что стена казалась каменным кружевом. На потолке плясали солнечные блики, отраженные водой озера, а горы, казалось, выстроились вокруг специально для того, чтобы покрасоваться в каждом из бесчисленных окон. Открывавшийся вид был так великолепен, что Мо задохнулся от восторга, хотя это была мрачная красота и глаза невольно искали на темных склонах следы человеческого присутствия. Мо наполнил легкие холодным воздухом, врывавшимся в окна, и повернулся к югу, туда, где далеко за горами лежала Омбра. И только тут он заметил, что не один здесь. На одном из окон сидел Сажерук. Ветер трепал его волосы, лицо он подставил холодному зимнему солнцу.

– Комедианты называют его "Зал тысячи окон", – сказал Сажерук не оборачиваясь, и Мо спросил себя, сколько времени он уже тут сидит. – Рассказывают, что у матери Виоланты и ее сестер испортилось зрение от того, что отец не позволял им смотреть вдаль, из страха перед тем, что ждет их в далеком мире. У них стали болеть глаза от дневного света, и даже росписи на стенах своих покоев они уже различали плохо. Цирюльник, который забрел как-то в замок вместе с комедиантами, сказал деду Виоланты, что его дочери ослепнут, если он не позволит им хотя бы иногда смотреть на настоящий мир. И тогда Соляной князь – так его прозвали, потому что он разбогател на торговле солью, – велел проделать эти окна и приказал дочерям по часу в день смотреть в них. Но весь этот час комедиант у них за спиной должен был рассказывать девочкам об ужасах этого мира, о людском бессердечии и жестокости, о заразных болезнях и волчьем голоде, чтобы им не вздумалось уйти туда и покинуть отца.

– Странная история, – сказал Мо. Подойдя к Сажеруку, он ощутил его тоску по Роксане мучительно, словно свою.

– Да, теперь это всего лишь история, – сказал Сажерук. – Но все действительно так и было, здесь, на этом самом месте.

Он тихо подул в прохладный воздух, и пламя нарисовало три девические фигурки. Сестры стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели вдаль, где горы были синими, как мечта и тоска по ней.

Рассказывают, что они несколько раз пытались бежать с комедиантами, которых отец иногда допускал в замок, чтобы узнать новости о других дворах. Но дальше первых деревьев им уйти не удавалось. Их ловили и возвращали обратно, а комедиантов Соляной князь велел привязывать вон там, – Сажерук показал на скалу у озера, – а девочки стояли у окна (огненные фигурки проделывали все то, о чем рассказывал Сажерук), дрожа от холода и страха, пока не приходили великаны и не уносили комедиантов с собой.

Мо не мог оторвать глаз от огненных девушек. Пламя рисовало их страх и одиночество не менее выразительно, чем кисть Бальбулуса. Нет, мать Виоланты не была счастлива в этом замке, что бы она ни рассказывала дочери.

– Что он тут делает?

У них за спиной вдруг выросла Виоланта в сопровождении Брианны и Туллио.

Сажерук щелкнул пальцами, и пламя потеряло человеческие очертания. Теперь оно вилось вокруг окна, словно растение.

– Не бойтесь. На камне останется немного сажи, вот и все. Зато пока, – он посмотрел на Брианну, зачарованно глядевшую в огонь, – очень красиво получилось, правда?

Да, получилось действительно красиво. Пламя обвило оконную раму красными листьями и золотыми плодами. Туллио невольно шагнул поближе, но Виоланта грубо потянула его назад.

– Убери это, Огненный Танцор! – крикнула она. – Сию минуту!

Сажерук, пожав плечами, повиновался. Гнев Виоланты не произвел на него никакого впечатления, что пугало дочь Змееглава. Мо видел это по ее глазам.

– Было действительно очень красиво, вы не находите? – спросил он, проводя пальцем по испачканному сажей подоконнику. Ему все еще казалось, что он видит трех сестер, глядящих в окна.

– Огонь не бывает красивым! – презрительно ответила Виоланта. – Ты когда-нибудь видел, как погибает в огне человек? Люди горят долго.

Она явно знала, о чем говорит. Сколько ей было лет, когда она впервые увидела казнимого на костре? А на виселице? Сколько мрака может вынести ребенок, прежде чем этот мрак поселится в нем навсегда?

– Пойдем со мной, Перепел. – Виоланта круто повернулась. – Я хочу показать тебе кое-что. Тебе одному! Брианна, принеси воды и смой сажу.

Брианна поспешила прочь, украдкой взглянув на отца. Сажерук на мгновение удержал Мо.

– Берегись ее! – шепнул он. – Княжеские дочки питают слабость к комедиантам и разбойникам.

– Перепел! – В голосе Виол анты звучало нетерпение. – Ты идешь?

Сажерук изобразил на грязном полу огненное сердце.

Виоланта стояла на темной лестнице, как будто сбежала от тысячи окон. Может быть, она любила полумрак, потому что все еще чувствовала на щеке родинку, за которую получила свое жестокое прозвище. Мегги слышала в детстве совсем другие обращения: лапушка, сладкая, солнышко… Она выросла в уверенности, что от одного взгляда на нее отцовское сердце переполняется любовью. Мать Виоланты, наверное, так же лелеяла свою дочурку, но все остальные смотрели на девочку с отвращением или, в лучшем случае, с сочувствием. Куда скрывался ребенок, каким была когда-то Виоланта, от неодобрительных взглядов, куда он прятался от бесконечной боли? Научила ли она свое сердце презирать всех, кого любят за красивое лицо? "Бедная дочь Змееглава", – подумал Мо, увидев, как она стоит на темной лестнице, с таким одиночеством в сумрачном сердце… Нет, Сажерук ошибается. Виоланта никого и ничего не любит, даже саму себя.

Она торопливо спускалась по лестнице, словно убегая от собственной тени. Она всегда ходила очень стремительно, подбирая длинные платья, словно при каждом шаге проклинала одежду, которую вынуждены были носить женщины в этом мире.

– Пойдем, мне нужно показать тебе кое-что. Мать рассказывала, что библиотека в этом замке находится в северном крыле, возле росписи с единорогами. Не знаю уж, когда и почему ее перенесли в другое место, но вот посмотри сам… Здесь размещался караул, это комната писца, это женские покои… – шептала она, проходя по коридору. – Мост в северную башню, мост в южную башню, птичий двор, собачий двор… – Виоланта и в самом деле ориентировалась в замке, как будто прожила здесь много лет.

Сколько времени она провела за книгами, чтобы все это разузнать? Шум озера донесся до Мо, когда они проходили по двору с пустыми клетками – огромным и украшенными так искусно, словно решетка должна была заменить птицам деревья. Мо слышал мерные удары воды о камни, но на стенах были изображены дубы и вязы, на ветвях которых сидели целые стан птиц: воробьи, жаворонки, дикие голуби, соловьи и рядом с ними соколы, клесты и малиновки, дятлы и колибри, уткнувшиеся клювом в большие красные цветы. Рядом с перепелом сидела сойка.

– Моя мать и ее сестры любили птиц. Поэтому дед не только велел рисовать их на стенах, но и покупал живых птиц из самых отдаленных стран и сажал сюда. На зиму клетки накрывали тканью, но мама заползала под нее. Иногда она часами просиживала с птицами, пока ее не находили няньки. А потом ей долго вычесывали перья из волос.

Виоланта шла все так же быстро. Ворота, еще один двор. Здесь стояли собачьи вольеры, на круговой стене были изображены сцены охоты, а все звуки перекрывал шум волн, далекий и в то же время совсем близкий. "Конечно, мать Виоланты любила птиц, – подумал Мо. – Она мечтала о крыльях. Наверное, они с сестрами только и думали о том, чтобы вырваться и улететь, и поэтому просиживали часами в птичьих клетках, покрываясь перьями".

Мысль о трех одиноких девушках тяжестью ложилась на сердце, и все же Мо очень хотелось показать Мегги и клетки, и росписи с птицами, единорогами и драконами, и Зал тысячи окон, и даже Неприступный мост, который при взгляде сверху словно плыл по поверхности озера. "Ты еще расскажешь Мегги обо всем этом", – твердо сказал он себе, как будто эти слова могли стать правдой, если повторять их с полной уверенностью.

Еще лестница, еще один крытый мост, словно висячий подземный ход между башнями. Дверь, перед которой остановилась Виоланта, была из черного мореного дуба, как все двери в замке. Дерево вздулось, и Виоланте пришлось надавить плечом, чтобы она открылась.

– Это ужасно! – сказала она, и была права.

Мо сперва мало что мог разглядеть в длинной узкой комнате. Свет и воздух поступали через два крошечных окна. Но он бы и вслепую почуял, что произошло. Книги были свалены у влажных стен, как дрова, и холодный воздух так пах плесенью, что Мо зажал нос и рот.

– Ты только посмотри! – Виоланта со слезами на глазах протянула ему первую попавшуюся книгу. – И так со всеми!

Мо взял томик у нее из рук и попытался открыть, но страницы слиплись в черный, затхло пахнущий комок. Плесень покрывала обрез, словно пена. Доски переплета сгнили. Это был труп книги, и Мо охватила дурнота при мысли о том, на какую судьбу он обрек страницы, которые переплел для Змееглава. Неужели Пустая Книга сейчас в таком же страшном состоянии? Вряд ли, иначе Змееглав был бы уже мертв, а Белые Женщины не протягивали бы руки за Мегги.

– Большую часть я уже пересмотрела. Одна не лучше другой. Как могло такое случиться?

Мо положил погибшую книгу к остальным.

– Где бы ни помещалась библиотека изначально, в этом замке, боюсь, вообще нет места, безопасного для книг. Ваш дед пытался забыть об озере, омывающем стены снаружи, но оно от этого никуда не делось. Воздух здесь настолько влажный, что пергамент отсыревает и гниет. Очевидно, не зная, как спасти книги, их перенесли сюда в надежде, что здесь суше, чем в библиотеке. Роковая ошибка! Они стоили, наверное, целое состояние.

Виоланта сжала губы и провела рукой по гнилому переплету, словно последний раз гладила умершую зверушку.

– Мать рассказывала мне о библиотеке больше, чем обо всем остальном замке! Некоторые книги она, к счастью, взяла с собой во Дворец Ночи, и большую часть я потом привезла в Омбру. Как только я там оказалась я стала умолять свекра забрать остальное. Ведь замок к этому времени уже много лет стоял заброшенный. Но кто же слушает восьмилетнюю девочку? "Забудь об этих книгах и замке, где они стоят, – отвечал он намой просьбы. – Озерный замок – не то место, куда я стану посылать людей, даже ради самых распрекрасных книг на свете. Ты разве не слыхала о рыбах, которых развел в озере твой дед, и о вечном тумане? Не говоря уж о великанах". Хотя великаны к этому времени давно ушли из этих гор! Он был так глуп! Прожорливый, невежественный дурак! – Гнев вытеснил печаль из голоса Виоланты.

Мо обвел глазами комнату. Мысль о том, какие сокровища скрывались некогда под этими прогнившими переплетами, мучила его сильнее, чем невыносимый запах.

– Ты для этих книг ничего не можешь сделать, как я понимаю?

– Нет. С плесенью невозможно бороться. Хотя вы говорили, что ваш отец нашел средство. Вы не знаете какое?

– Знаю. Но тебе оно не понравится. – Виоланта взяла еще одну книгу. Она открывалась, но страницы рассыпались от прикосновения. – Он велел окунуть Пустую Книгу в кровь фей. Говорят, если бы это не подействовало, он собирался повторить опыт с человеческой кровью.

Мо словно увидел своими глазами, как всасывают кровь пустые страницы, которые он переплел во Дворце Ночи.

– Омерзительно! – сказал он.

Виоланту явно позабавило, что он приходит в ужас от столь невинной жестокости.

– Отец, говорят, смешал кровь фей с кровью огненных эльфов, чтобы она скорее просыхала, – спокойным голосом продолжала она. – У них кровь очень горячая – ты слыхал об этом? Горячая, как жидкий огонь.

– Правда? – Отвращение душило Мо. – Надеюсь, вы не собираетесь опробовать этот рецепт здесь. Эти книги все равно уже не спасти, поверьте.

– Я верю.

Показалось ему или в ее голосе звучало разочарование?

Он отвернулся. Ему не хотелось больше смотреть на мертвые книги. И уж тем более думать о пропитанных кровью страницах.

Выходя, он увидел Сажерука, прислонившегося к расписанной стене коридора.

– У нас гости, Волшебный Язык, – сказал он. – Но не те, которых мы ожидали.

– Волшебный Язык? – На пороге показалась Виоланта. – Почему ты его так называешь?

– О, это долгая история! – Сажерук улыбнулся ей, но ответной улыбки не дождался. – Поверьте, это имя подходит ему не меньше, чем то, которым вы его называете. А носит он его намного дольше.

– Вот как? – Виоланта смотрела на него с откровенной неприязнью. – В царстве мертвых его тоже так зовут?

Сажерук отвернулся и провел пальцем по изображению золотого пересмешника на розовом кусте.

– Нет. В царстве смерти нет имен. Там все равны. Комедианты и князья. Вы в свое время тоже это узнаете.

Лицо Виоланты застыло. В этот момент она была очень похожа на отца.

– Мой муж тоже вернулся однажды из царства мертвых. Но он не рассказывал, что комедианты там в такой чести.

– А он вам вообще что-нибудь рассказывал? – ответил Сажерук. – Я мог бы многое поведать о вашем муже. Например, что видел его в царстве мертвых два раза. Но сейчас, мне кажется, вам нужно выйти к гостю. Он себя не очень-то хорошо чувствует.

– Кто это?

Сажерук изобразил в воздухе огненную кисточку.

– Бальбулус? – Виоланта изумленно посмотрела на него.

– Да, – ответил Сажерук. – Свистун изобразил на его теле гнев вашего отца.

Поиск по сайту: