Фенолио жалеет себя

– Что это? – спросил Гарри, которого вдруг пробрала дрожь.

– Это? Это – Омут памяти, – ответил Дамблдор.

– Иногда я чувствую, что голова у меня переполнена мыслями и воспоминаниями.

Джоан Роллинг.

Гарри Поттер и Кубок огня ^[4]

Фенолио лежал в кровати, как это часто бывало в последние недели. Или уже месяцы? Не все ли равно. Он тоскливо рассматривал гнезда фей на потолке. Почти все они пустовали, только из одного доносились непрерывная трескотня и хихиканье. Гнездо переливалось всеми цветами радуги, словно бензиновое пятно на воде. Орфей! Феи в этом мире синие, черт тебя подери! Почему этому идиоту вздумалось делать их разноцветными? А хуже всего, что они повсюду вытесняют синих. Разноцветные феи, пятнистые кобольды… Говорят, где-то уже видели четвероруких стеклянных человечков. Фенолио делалось дурно при одной мысли об этом. Но ни о чем другом он думать не мог, ежечасно мучаясь вопросом, что пишет сейчас Орфей в своем роскошном доме с таким количеством прислуги, словно был самой важной персоной в Омбре.

Фенолио почти каждый день отправлял туда на разведку Розенкварца, но стеклянный человечек был бездарным шпионом. На редкость бездарным. Кроме того, Фенолио подозревал, что Розенкварц проводит большую часть времени не у Орфея, а в квартале белошвеек, где было много стеклянных девушек. "Ах, Фенолио, – вздыхал старик про себя, – и почему ты не сотворил эти стеклянные создания более сообразительными и преданными? К сожалению, это не единственная твоя промашка…"

Он потянулся к стоявшей у кровати фляге, чтобы залить вином неприятную мысль, но тут в потолочном окне появилась маленькая фигурка. Наконец-то. Розенкварц был сейчас не бледно-розовым, как обычно, а багрово-красным. Стеклянные человечки не потели. Вместо этого они от напряжения меняли цвет (это правило тоже придумал Фенолио – он давно забыл почему). Но зачем же этот балбес вскарабкался на крышу? Чистое безумие для хрупкого создания, которое даже при падении со стола могло разбиться вдребезги. Да, стеклянный человечек – не лучшая кандидатура на роль шпиона. Зато они маленькие, прозрачные и потому незаметные – это отчасти искупало их хрупкость.

– Ну? Что он там пишет? Рассказывай! – Фенолио взял флягу и босиком прошлепал к стеклянному человечку.

В награду за свою шпионскую деятельность, не входящую – прозрачный разведчик не уставал об этом твердить – в стандартные обязанности стеклянного человечка и требующую отдельной оплаты, Розенкварц запросил наперсток вина. Цена небольшая, этого Фенолио не мог отрицать, но и толку от разведывательной деятельности Розенкварца было пока немного. Кроме того, вино на него плохо действовало – он делался еще обидчивее, а потом его часами мучила икота.

– Может быть, ты дашь мне сперва отдышаться? – спросил Розенкварц раздраженно.

– Ну вот, уже обиделся. До чего же вздорное создание!

– Ну, дар речи к тебе уже вернулся, я вижу!

Фенолио снял Розенкварца с веревки, которую привязал на окно, чтобы стеклянный человечек мог съезжать по ней, как по канату, и перенес на стол, купленный недавно по дешевке на рынке.

– А теперь рассказывай! – Фенолио наполнил наперсток. – Что он там пишет?

Розенкварц понюхал вино и наморщил багровый нос.

– Вино у тебя все хуже и хуже, – заявил он сердито. – Надо было попросить другую плату!

Фенолио с досадой вынул наперсток из стеклянных ручек.

– Ты пока и эту-то не заслужил! – сказал он в сердцах. – Признайся лучше, что опять ничего не разузнал!

Стеклянный человечек скрестил руки на груди.

– Ах так!

Нет, с ним с ума можно сойти! Взять бы этого болвана да потрясти хорошенько, но ведь у него, чего доброго, рука отвалится, а то и голова.

Фенолио мрачно поставил наперсток обратно на стол.

Розенкварц обмакнул туда палец и облизал его.

– Он снова сочинил себе клад.

– Опять? Черт побери, он тратит больше денег, чем Зяблик!

Фенолио не мог себе простить, что сам до этого не додумался. С другой стороны… Ему бы понадобился чтец, чтобы превратить слова в звонкую монету, и он был далеко не уверен, что Мегги или ее отец стали бы ему помогать в столь прозаическом занятии.

– Хорошо, клад. А что еще?

– Он много чего пишет, но, похоже, недоволен тем, что получается. Рассказывал я тебе, что на него теперь работают сразу два стеклянных человечка? Четверорукого, которым он всюду хвастался, – тут Розенкварц понизил голос, словно боясь выговорить такое, – он, говорят, со злости швырнул об стену. Об этом говорила вся Омбра, но Орфей очень хорошо платит…

Укоризненный взгляд, который Розенкварц бросил при этих словах в его сторону, Фенолио просто проигнорировал.

–…так что теперь у него работают два брата, Сланец и Халцедон. Старший – просто мерзавец! Он…

– Двое? Зачем этому болвану сразу два стеклянных человечка? Он что, уродует мою историю с такой скоростью, что один не успевает очинивать перья?

От злости у Фенолио начались спазмы в желудке. Приятно слышать, что хоть четверорукого человечка больше не существует. Может быть, до Орфея постепенно дойдет, что его творения не стоят пергамента, который он изводит на их создание?

– Ладно. Что еще?

Розенкварц не ответил и снова обиженно скрестил руки на груди. Он не любил, когда его перебивали.

– Господи, да перестань ты кобениться! – Фенолио подвинул ему наперсток. – Что он там еще сочиняет? Новую экзотическую дичь для Зяблика? Левреток с рожками для придворных дам? Или, может, ему пришло в голову, что в моем мире не хватает гномов в горошек?

Розенкварц снова обмакнул палец в наперсток.

– Тебе придется купить мне новые штаны, – заявил он. – Старые протерлись от лазанья по крышам. Не говоря о том, что их давно было пора поменять. Ты можешь ходить в чем тебе нравится, а я не для того живу в городе, чтобы одеваться хуже своих лесных родственников.

Иногда Фенолио хотелось просто взять его и переломить пополам!

– При чем тут твои штаны? Какое мне дело до твоих штанов? – заорал он на стеклянного человечка.

Розенкварц отхлебнул из наперстка – и выплюнул вино себе на ноги.

– Уксус, а не вино, – прошипел он. – И за это в меня швыряли костями? И за это я продирался сквозь голубиный помет и битую черепицу? Да, не смотри на меня так! Этот Халцедон стал кидать в меня куриные кости, когда застал у бумаг Орфея. Он меня чуть в окно не выбросил! – Стеклянный человечек со вздохом обтер вино с ног. – Ладно, перейдем к делу. Там было что-то о кабанах с рожками, но я не мог толком разобрать почерк, потом что-то о поющих рыбах, полная глупость, надо сказать, и еще что-то о Белых Женщинах. Четвероглазый, видимо, по-прежнему собирает все, что поют о них комедианты…

– Да об этом говорит вся Омбра! И ради этого ты пропадал так долго? – Фенолио закрыл лицо руками.

Вино действительно плохое. Голова у него совсем отяжелела. Проклятье.

Розенкварц с мученической гримасой отпил еще глоток. Дурак стеклянный! Будет теперь до завтрашнего дня животом маяться!

– Как бы то ни было, – торжественно заявил Розенкварц между приступами икоты, – это мое последнее донесение! Больше я не пойду в разведку! По крайней мере, до тех пор, пока там работает Халцедон! Он сильный, как кобольд; говорят, он уже двум стеклянным человечкам руки пообломал!

– Ладно, ладно. Все равно шпион из тебя никудышный, – пробурчал Фенолио и, покачиваясь, побрел обратно к кровати. – Признайся, тебе куда больше нравится ухаживать за стеклянными девушками на улице белошвеек. Не воображай, что я этого не знаю!

Он со стоном растянулся на соломенном тюфяке и уставился на пустые гнезда фей под потолком. Можно ли представить существо более жалкое, чем писатель, разучившийся писать? И худшую судьбу, чем смотреть, как другой ворует твои слова и размалевывает созданный тобой мир безвкусными яркими мазками? И ни тебе покоев в замке, ни сундука с роскошной одеждой, ни породистого коня для придворного поэта – опять мансарда Минервы, и больше ничего. Чудо, что она снова пустила его к себе – сочинителя, чьи песни способствовали тому, что у нее нет больше мужа, а у ее детей – отца. Да, вся Омбра знала, какую роль сыграл Фенолио в походе Козимо. Удивительно, что Минерва до сих пор не стащила его с тюфяка и не отколотила хорошенько. Видимо, женщины Омбры так заняты тем, чтобы выжить и прокормить детей, что им не до мести. "А куда ж ты теперь еще денешься? – только и сказала Минерва, когда он снова постучался в ее дверь. – В замке поэты больше не нужны. Там теперь поют песни Свистуна". И разумеется, она оказалась права. Зяблику нравились песни Среброносого. А порой он и сам рифмовал пару неуклюжих строк о своих охотничьих подвигах.

Оставалась Виоланта. Она, к счастью, иногда посылала за Фенолио. И конечно, не подозревала о том, что стихи, которые он ей приносит, украдены у поэтов другого мира. Но много платить она не могла. Дочь Змееглава была беднее, чем придворные дамы нового наместника. Поэтому Фенолио приходилось подрабатывать писцом на рынке. По этому поводу Розенкварц рассказывал всем, кто желал его слушать, как низко пал его хозяин. Но не обращать же внимание на писк этого прозрачного болвана! Пусть себе болтает! И пусть каждый вечер с требовательным видом кладет на письменный стол чистый лист пергамента – Фенолио навсегда отрекся от слов. Он не напишет больше ни единого – кроме тех, что крал у других, да еще сухого, безжизненного вздора, из которого состоят завещания, договоры купли-продажи и прочая ерунда. Время живых слов для него прошло. Они оказались коварными убийцами, кровожадными чернильночерными чудовищами, приносящими одни несчастья. Больше он ни за что не станет им помогать. Стоило ему пройтись по опустелым улицам Омбры – и целой фляги вина не хватало, чтобы залить тоску, отнимавшую у него всякое желание жить с тех пор, как погибло войско Козимо.

Безусые юнцы и дряхлые старики, калеки и нищие да изредка бродячие торговцы, еще не прослышавшие о том, что в Омбре и медным грошом не разживешься, или жирные купцы, проворачивавшие дела с кровососами из замка – только их и встретишь теперь на прежде оживленных улицах Омбры. Женщины с опухшими от слез глазами, дети-безотцовщина, мужчины с той стороны леса, рассчитывавшие найти здесь молодую вдову или оставшуюся без хозяина мастерскую, и – солдаты. Да, солдат в Омбре было более чем достаточно. Они брали себе все, чего душа пожелает, – день за днем, ночь за ночью. Ни один дом не был от них в безопасности. Официально это называлось "расплата за агрессию" – и возразить было нечего. Ведь войну и вправду развязал Козимо – самое прекрасное, самое невинное из созданий Фенолио (по замыслу, по крайней мере). И вот тело Козимо покоится в саркофаге, который Жирный Герцог заказал для своего сына, а мертвец с обгоревшим лицом, лежавший там раньше (скорее всего, настоящий Козимо), закопан на кладбище Омбры среди могил простого люда – на взгляд Фенолио, неплохое место, не такое одинокое, как склеп под замком. Хотя Минерва рассказывала, будто Виоланта каждый день спускается в подземелье – якобы для того, чтобы оплакивать покойного мужа, а на самом деле (такие, по крайней мере, ходили слухи) – чтобы встречаться со своими осведомителями. Говорили, что Уродине даже не приходится платить за шпионаж. Ненависть к Зяблику приводила к ней десятки людей. Еще бы. Достаточно посмотреть на него, этого надушенного палача с цыплячьей грудью, правителя милостью сестриного мужа. Стоило намалевать рожицу на яйце – и она оказывалась удивительно похожей на Зяблика. И ведь Фенолио его не сочинял! Этого ублюдка его повесть породила вполне самостоятельно.

Первое, что Зяблик сделал в новой должности, – вывесил на воротах замка список наказаний, которые отныне будут применяться в Омбре за различные проступки, – с картинками, чтобы и те, кто не умели читать, поняли, что им угрожает. За одно – выколотый глаз, за другое – отрубленная рука, розги, позорный столб, клеймение каленым железом… Проходя мимо этого списка, Фенолио каждый раз отворачивался, а когда ему случалось идти с детьми Минервы через рыночную площадь, где приводилось в исполнение большинство наказаний, он прикрывал им глаза рукой (Иво, правда, всякий раз возмущался). Но крики они все равно слышали. К счастью, в обезлюдевшем городе почти некого было наказывать. Мужчины погибли, а из овдовевших женщин многие бежали, прихватив детей, подальше от Непроходимой Чащи, не защищавшей теперь Омбру от владыки по ту сторону леса – бессмертного Змееглава.

Да, отрицать не приходится – это была его идея, Фенолио. Правда, все настойчивее становились слухи, что Змееглаву мало радости от его бессмертия.

В дверь постучали. Кого там еще принесло? Ох, черт, память в последнее время совсем отшибло. Ну конечно. Куда подевалась дурацкая бумажка, которую принесла вчера ворона? Розенкварц чуть не помер со страху, когда она опустилась на подоконник. Мортимер собирается в Омбру! Сегодня! Но, кажется, он предлагал встретиться у ворот замка? Этот приход – полное безумие. На каждом углу развешаны портреты Перепела с обещанием награды за его голову. К счастью, опознать Мо по этим портретам невозможно – и тем не менее!

Стук раздался снова.

Розенкварц продолжал слизывать вино с пальца. Этот стеклянный балбес не годится даже в привратники. Вот Орфею небось не приходится самому открывать посетителям. Говорят, его новый телохранитель такого огромного роста, что пригибается, входя в городские ворота. Телохранитель! "Если я снова возьмусь писать, – подумал Фенолио, – то попрошу Мегги вычитать мне в привратники великана, посмотрим, что Баранья Башка на это скажет".

По двери нетерпеливо забарабанили.

– Да иду я, иду!

Нашаривая штаны, Фенолио споткнулся о пустые фляги. Как болят у него все кости! Проклятая старость! Ну почему он не сочинил повесть, где все оставались бы вечно молодыми? "Потому что это было бы смертельно скучно", – думал он, натянув одну шершавую штанину и путаясь во второй.

– Извини, Мортимер! – крикнул он. – Стеклянный человечек забыл меня разбудить!

Со стола послышалось ворчание Розенкварца, но голос, отозвавшийся из-за двери, принадлежал не Мортимеру, хотя звучал почти так же чарующе. Орфей! Помяни только черта… Что ему тут надо? Хочет пожаловаться, что Розенкварц за ним шпионит? "Уж если кому-то здесь пристало жаловаться, так мне, – думал Фенолио. – Ведь это мою историю он уродует и грабит! Баранья Башка, Сырная Голова, Жаба Надутая, Барабашка…" – У Фенолио было для Орфея много прозвищ, одно лестней другого.

Мало, что ли, того, что Орфей без конца посылает к нему мальчишку? Теперь, значит, сам заявился? Небось опять хочет забросать его сотнями идиотских вопросов. Сам виноват, Фенолио! Как часто он проклинал слова, которые написал тогда в шахте, поддавшись уговорам Мегги! "И он позвал другого, помоложе, по имени Орфей – искусного в плетении словесной ткани, хотя и не достигшего еще такого мастерства, как сам Фенолио, – и решил научить его всему, что умел, как это делает в один прекрасный день всякий мастер. Какое-то время Орфей будет вместо него играть со словами, соблазнять и лгать, создавать и разрушать, прогонять и призывать обратно с их помощью, а Фенолио тем временем дождется, чтобы, усталость прошла, чтобы любовь к писательству снова пробудилась в нем, и тогда отошлет Орфея обратно в тот мир, откуда он его вызвал, чтобы Орфей свежими, нетронутыми словами поддержал жизнь в его истории".

– Надо немедленно вписать его обратно! – Фенолио в сердцах пнул пустую флягу. – Сию же минуту!

– Вписать? Подумать только, я слышу слово "писать"! Ушам не верю… – насмешливо пропищал Розенкварц за его спиной.

Стеклянный человечек снова обрел свой нормальный цвет. Фенолио запустил в него сухой хлебной коркой, но промахнулся. Розенкварц сочувственно вздохнул.

– Фенолио! Открой, я знаю, что ты дома!

До чего же ненавистен ему этот голос! Засевает его мир словами, как сорной травой. Его, Фенолио, собственными словами!

– Нет меня дома! – пробурчал старик. – Для тебя меня никогда нет дома, Баранья Башка.

"Фенолио, а Смерть – мужчина или женщина? А Белые Женщины были когда-то людьми? Фенолио, ну как же я верну Сажерука, если ты даже самых простых законов этого мира объяснить не можешь?" Черт побери, да кто его просил возвращать Сажерука? Тот все равно бы погиб, останься история такой, как написал Фенолио. А что до "простых законов" – с каких пор жизнь и смерть стали простыми вещами? Откуда ему знать, тысяча чертей, как все это устроено в его или любом другом мире? Он никогда не задумывался о смерти или о том, что наступает потом. Зачем? Пока человек жив, его это не касается. А когда умер – тогда его, скорее всего, уже вообще ничто не касается.

– Конечно, он дома! Фенолио! – это был голос Минервы.

Проклятье, Баранья Башка догадался спросить квартирную хозяйку. Неплохо придумано. Нет, дураком Орфей не был, это уж точно.

Фенолио затолкал под кровать пустые фляги, натянул вторую штанину и отпер дверь.

– Ну вот! – Минерва окинула его неодобрительным взглядом с нечесаной головы до босых ног. – Я сказала гостю, что ты дома.

Какой понурый у нее вид! И какой измученный. Она теперь работала в замке на кухне. Фенолио попросил Виоланту пристроить ее туда. А поскольку Зяблик любил ночные пиры, Минерва часто приходила домой лишь под утро. В конце концов она просто умрет от изнеможения и бедные детишки останутся сиротами. Господи, какой ужас! Во что превратилась его чудесная Омбра!

– Фенолио! – Орфей вошел в комнату, отодвинув стоявшую в дверях Минерву.

На губах его играла омерзительно-невинная улыбка, которую он всегда использовал для маскировки.

И конечно, он принес с собой список – бесконечный список вопросов. Страшно представить, сколько стоит его одежда. Откуда такие деньги? Даже в зените своей придворной карьеры Фенолио не нашивал подобных нарядов. Ах да, он же вычитывает клады…

Минерва молча пошла вниз по крутой лестнице, а за спиной Орфея вырос громила, который, даже пригнув голову, задевал макушкой притолоку. А, знаменитый телохранитель. Скромная каморка Фенолио словно стала еще меньше, когда в нее вдвинулась эта гора мышц. Зато Фарид занимал совсем немного места, хотя сыграл в этой истории очень заметную роль. Фарид, Ангел Смерти… Он следовал за своим хозяином с таким смущенным видом, словно стыдился общества, в котором оказался.

– Фенолио, мне очень неловко тебя беспокоить, – самоуверенная улыбка Орфея противоречила его словам, – но, боюсь, я обнаружил еще несколько неувязок.

"Неувязок!"

– Я уже посылал к тебе Фарида с этими вопросами, но на некоторые ты дал очень странные ответы.

Орфей с важным видом поправил очки и вынул из-под тяжелого бархатного плаща книгу. Да, Баранья Башка притащил с собой книгу Фенолио в тот мир, о котором она рассказывала, – "Чернильное сердце", последний уцелевший экземпляр. И что же, вернул он автору его сочинение? Ничуть не бывало. "Мне очень жаль, Фенолио, – заявил он с великолепно отработанной высокомерной миной (маску старательного ученика Орфей перестал носить очень быстро), – но эта книга – моя. Ты ведь не станешь всерьез утверждать, что автор является законным владельцем всех экземпляров написанной им книги?" Наглый молокосос! Как он смеет так разговаривать с ним, творцом всего вокруг, даже воздуха, которым он дышит?

– Опять будешь допрашивать меня про Смерть? – Фенолио сунул босые ноги в стоптанные сапоги. – Зачем? Чтобы морочить бедного мальчишку, который верит, что ты вернешь Сажерука от Белых Женщин, и ради этого позволяет себя эксплуатировать?

Фарид сжал зубы. Куница Сажерука сонно моргала у него на плече – или это был Пролаза?

– Что за чушь ты несешь! – В голосе Орфея звучала нескрываемая обида (он вообще легко обижался). – Можно подумать, мне трудно найти прислугу! У меня шесть служанок, телохранитель, кухарка и этот парень. Я в любой момент могу пополнить свой штат, стоит только захотеть. Ты прекрасно знаешь, что я хочу вернуть Сажерука вовсе не ради мальчишки. Просто он нужен в этой повести. Без него она и вполовину не так хороша: растение без цветов, небо без звезд…

– Лес без деревьев?

Орфей покраснел как маков цвет. Ах, как же приятно было его высмеивать – одно из немногих удовольствий, еще остававшихся у Фенолио.

– Ты пьян, старик! – рявкнул Орфей.

Его голос не всегда звучал мелодично.

– Пьян я или нет, а в словах понимаю по-прежнему в сто раз больше тебя. Ты-то умеешь только перелицовывать готовое платье! Там распорол, тут отрезал, сюда притачал, как будто книга – старый пиджак! И нечего мне рассказывать, как нужен Сажерук в этой истории. Ты, может быть, помнишь, что у меня он погибал раньше и поэтому не мог добровольно отправиться к Белым Женщинам. Кем ты себя вообразил, чтобы являться сюда и поучать меня о моей же повести? Взгляни лучше на это безобразие! – Фенолио в ярости показал на переливающееся всеми цветами радуги гнездо фей над своей кроватью. – Разноцветные феи! С тех пор как они выстроили свое омерзительное гнездо у меня над кроватью, мне снятся по ночам кошмары! И к тому же они воруют у синекожих запасы корма!

– Ну и что? – Орфей пожал пухлыми плечами. – Зато красиво! Мне просто показалось скучно, что они все синие.

– Ах вот как, скучно тебе показалось! – Фенолио заорал так, что разноцветная фея прекратила свой вечный щебет и высунулась из безвкусного гнезда. – Тогда напиши себе собственный мир! А мой оставь в покое, ясно тебе? Этот мир мой! И мне надоело смотреть, как ты его поганишь! Я, конечно, совершил в жизни немало ошибок, но ни одна и в сравнение не идет с тем, что я натворил, выписав тебя сюда!

Орфей со скучающим видом рассматривал свои ногти. Они у него были обкусаны до мяса.

– Не могу я больше это слушать, – сказал он угрожающе тихим голосом. – Всю эту чушь про "я тебя сюда выписал, она тебя сюда вычитала". Единственный человек, который здесь сейчас пишет и вычитывает, – я. Тебе, старик, слова давно уже не повинуются, и ты это знаешь.

– Ничего, мы с ними еще помиримся! И первое, что я напишу, будет обратный билет для тебя!

– Ах вот как? И кто же прочтет эти замечательные слова? Насколько я знаю, тебе, в отличие от меня, нужен чтец.

– Ну и что? – Фенолио подошел к Орфею так близко, что тот недовольно заморгал дальнозоркими глазами. – Я попрошу Мортимера! Его не зря называют Волшебным Языком, хотя сейчас он носит другое имя. Спроси Фарида! Если бы не Мортимер, он бы и сейчас еще сгребал верблюжий навоз в своей пустыне…

– Мортимер! – Орфею с трудом удалось изобразить презрительную усмешку. – Ты, видно, совсем потопил мозги в вине и не знаешь, что происходит в твоем мире.

– Мортимер уже не читает. Переплетчик превратился в разбойника, и эту роль скроил для него ты.

Телохранитель странно хрюкнул – возможно, это был смех. До чего отвратительный тип, интересно, кто его написал – Орфей или сам Фенолио? Старик несколько секунд с раздражением глядел на Дуботряса, а потом снова повернулся к Орфею.

– Я не кроил для него эту роль, – сказал он. – Как раз наоборот: я использовал Мортимера как лекало для этой роли… Но играет он ее отлично, судя по слухам. Только это не значит, что у Перепела нет больше волшебного языка. К тому же у него очень способная дочь.

Орфей снова уставился на свои ногти, а его телохранитель тем временем пожирал остатки завтрака Фенолио.

– Вот как? И ты знаешь, где он? – спросил он как бы невзначай.

– Конечно. Он собирается прийти… – Фенолио внезапно смолк, потому что мальчишка шагнул к нему и зажал ему рот ладонью.

Мальчишка… И почему Фенолио никак не может запомнить его имя? "Старческий склероз", – ответил он себе.

– Никто не знает, где скрывается Перепел! – Угольно-черные глаза смотрели на Фенолио со жгучим упреком. – Никто!

– Разумеется. Болван. Забыл, что ли, что Орфей желтеет от зависти, стоит упомянуть имя Мортимера, и что он свой человек при дворе Зяблика? Фенолио хотелось откусить себе язык.

Орфей улыбнулся:

– Не смотри на меня с таким испугом, старик! Переплетчик, стало быть, решил посетить Омбру. Какое нахальство! Видно, хочет показать, что в песнях поют правду о его безумной храбрости. Что ж, пусть покрасуется, прежде чем его повесят. Потому что именно такой конец его ждет. Как и всех безумно храбрых героев. Уж мы-то с тобой это знаем, правда? Не волнуйся, я не собираюсь выдавать его палачам. Это сделают другие. А я хотел только расспросить его о Белых Женщинах. Не так много людей, которые встречались с ними и остались живы, поэтому я с удовольствием бы с ним побеседовал. О таких выживших ходят весьма интересные рассказы.

– Я ему передам, если будет случай, – сказал Фенолио резко, – но что-то мне не верится, что он станет с тобой разговаривать. Ведь он познакомился с Белыми Женщинами только потому, что ты так услужливо отправил его под пулю Мортолы… Розенкварц! – Фенолио изобразил гордую поступь, насколько позволяли стоптанные сапоги. – Я ухожу по делам. Проводи наших гостей, но держись подальше от куницы!

Фенолио сбегал по крутой лестнице почти так же торопливо, как в тот день, когда к нему заявился Баста. Мортимер наверняка уже ждет его у ворот замка! Что, если Орфей пойдет к Зяблику докладывать об услышанном и увидит его там?

На середине лестницы его догнал мальчишка. Фарид. Ну конечно. Его зовут Фарид. Склероз, что поделаешь.

– Волшебный Язык правда сюда собирается? – шепотом спросил он. – Не бойся! Орфей его не выдаст. Пока. Но в Омбре для него все равно слишком опасно. Он придет с Мегги?

– Фарид! – Орфей глядел на них сверху, словно был повелителем этого мира. – Если старый дурак не передаст Мортимеру того, о чем я просил, сделай это за него. Ясно?

"Старый дурак, – повторил про себя Фенолио. – О боги книг, верните мне власть над словами, чтобы я мог наконец убрать эту чертову Баранью Башку из моей повести!"

Он хотел достойно ответить Орфею, но слова опять вышли из повиновения, а Фарид уже нетерпеливо тащил его за собой.

Поиск по сайту: