Глава седьмая. ВЫРЕЗКА ИЗ "THE DAILYGVAPH" ОТ 8 АВГУСТА

ВЫРЕЗКА ИЗ "THE DAILYGVAPH" ОТ 8 АВГУСТА

(Приложенная к дневнику Мины Мюррэй)

От собственного корреспондента. Уайтби.

На днях здесь неожиданно разразился ужасный шторм со странными и единственными в своем роде последствиями. Погода была немного знойная, естест­венное явление в августе. В субботу вечером погода была чудеснейшая; все окрестные леса и островки были пере­полнены гуляющими. Пароход "Эмма и Скэрбаро" делал многочисленные рейсы взад и вперед вдоль побережья; на нем тоже было необыкновенное количество пасса­жиров, спешивших в Уайтби и обратно. Весь день, до самого вечера продержалась хорошая погода; вечером поднялся легкий ветерок, обозначаемый на барометри­ческом языке № 2: легкий бриз". Береговой сторож, находившийся на своем посту, и старый рыбак, наблю­давший более полустолетия с Восточного Утеса за пере­менами погоды, важным тоном заявили, что это предзна­менование шторма. Приближающийся закат солнца был так чудесен и так величествен в этой массе великолепно окрашенных туч, что целая толпа собралась на дороге у утеса на кладбище, чтобы любоваться красотой при­роды. Пока солнце еще не совсем зашло за черною мас­сою Кетлнеса, гордо вздымающегося над морскими вол­нами, путь его к закату был отмечен мириадами облаков, окрашенных лучами заходящего солнца в самые разно­образные цвета. Многие капитаны решили тогда оста­вить в гавани, пока шторм не минует свои "cobbles" или "mules"1, как они называют свои пароходишки. Вечером ветер окончательно стих, а к полуночи всюду царила гробовая тишина, знойная жара и та непреодолимая напряженность, которая при приближении грозы так странно действует на всякого чувствительного человека. На море виднелось очень мало судов: береговой паро­ход, обыкновенно придерживающийся берега, который вышел в открытое море, несколько рыбачьих лодок да еще иностранная шхуна, шедшая с распущенными пару­сами по направлению к западу. Безумная отвага или полное невежество ее моряков послужили благодарною темою для пересудов; были сделаны попытки подать ей сигнал спустить паруса ввиду приближающейся опасности. Ее видели до самого наступления ночи с праздно развевающимися парусами, нежно колышу­щейся на вольной поверхности моря.

Незадолго до десяти часов штиль стал положительно угнетающим, и тишина была настолько велика, что ясно слышно было блеяние овец в поле и лай собаки в городе, а толпа на плотине, с ее веселыми песнями, являлась как бы диссонансом в великой гармонии тишины в при­роде. Немного после полуночи раздался какой—то стран­ный звук со стороны моря.

Затем без всяких предупреждений разразилась буря. С быстротою, казавшейся сначала невероятной, а затем уже невозможной, весь вид природы как—то вдруг преоб­разился. Волны вздымались с возрастающей яростью, причем каждая из них превышала свою предшествен­ницу, пока наконец, в какие—то несколько минут, море, бывшее только что гладким как зеркало, не уподобилось ревущему и все поглощающему чудовищу. Волны, укра­шенные белыми гребнями, бешено бились о песчаные берега и взбегали по крутым скалам; иные перекиды­вались через молы и своей пеной омывали фонари с маяков, находившихся на конце каждого мола гавани Уайтби. Ветер ревел как гром и дул с такой силой, что даже сильному человеку с трудом удавалось держаться на ногах и то только в том случае, если ему удавалось уцепиться за железные стойки. Пришлось очистить всю пристань от толпы зрителей, иначе ужасы ночи были бы еще значительнее. Вдобавок ко всем затруднениям и опасностям этой минуты, с моря на берег ринулся ту­ман — белые мокрые тучи, двигавшиеся как привидения, такие серые, мокрые и холодные, что достаточно было совершенно скудной фантазии, чтобы вообразить, что это духи погибших в море обнимают своих живых братьев цепкими руками смерти, и многие содрогались, когда эта пелена морского тумана настлала их. Време­нами туман рассеивался, и на некотором расстоянии виднелось море в ослепительном сверкании молний, не­прерывно следовавших одна за другой и сопровождав­шихся такими внезапными ударами грома, что все небо, казалось, дрожало от порывов шторма. Некоторые из этих явлений были бесконечно величественны, а море — поразительно интересно; тут и там бешено нес­лась, с лохмотьями вместо паруса, рыбачья лодка в поисках приюта. На вершине Восточного Утеса был уже приготовлен новый прожектор для опытов, но его все как—то не удавалось применить. Теперь офицеры, которым он был поручен, привели его в действие и в просветах тумана освещали лучами поверхность моря. Труды их были не напрасны. Какую—то полузатоплен­ную рыбачью лодку несло к гавани, и только благодаря спасительному свету прожектора ей удалось избегнуть несчастья разбиться о мол. Каждый раз, когда какая—­нибудь лодка оказывалась в безопасности в гавани, среди толпы, стоящей на берегу, раздавалось ликование. Радостные крики прорезывали на мгновение рев бури и уносились затем вместе с ее новым порывом. Вскоре прожектор осветил вдали корабль с распущенными па­русами, очевидно, ту самую шхуну, которая была заме­чена немного раньше вечером. За это время ветер повер­нул к востоку, и дрожь охватила зрителей на утесе, когда они поняли ту ужасную опасность, в которой оказалась теперь шхуна. Между шхуной и портом на­ходился большой плоский риф, из—за которого постра­дало так много пароходов: и при ветре, дувшем с неве­роятной силой, шхуне не было никакой возможности достигнуть входа в гавань. Был уже час высшей точки прилива, волны были так высоки, что чайки неслись с ними на одном уровне, и на всех парусах с невероятной быстротой летела шхуна. Затем снова разостлался ту­ман гуще и плотнее, чем раньше. Лучи прожектора были теперь направлены через Восточный Мол на вход в гавань, на то место, где ожидалось крушение. Толпа ждала, затаив дыхание. Ветер внезапно повернул к се­веро—востоку, и остаток морского тумана рассеялся в его порыве. И тогда между молами появилась странная шхуна и, перекатываясь с волны на волну, с голово­кружительной быстротой, на всех парусах вошла в гавань. Прожектор ярко осветил ее, и тогда содрогание охватило всех ее увидевших, так как оказалось, что к рулю был привязан чей—то труп, голова которого бол­талась из стороны в сторону при каждом движении корабля. На палубе никого больше не было видно. Ужас овладел всеми, так как казалось, что корабль попал в гавань как бы чудом, ведомый рукой мертвеца. Все это произошло гораздо скорее, чем возможно написать эти строки. Шхуна, не останавливаясь, пронеслась по гавани и врезалась в большую массу песка и гравия, омытую многими приливами и штормами, — в юго—вос­точном углу плотины, находящейся под Восточным Утесом, известной здесь под названием Тэт Хилл Пир.

Конечно, когда корабль выбросило на песчаную кучу, это вызвало большое сотрясение. Все брусья, веревки и снасти были уничтожены, и некоторые из верхних с треском полетели вниз. Но страннее всего было то, что как только шхуна коснулась берега, на палубу выскочила громадная собака и, пробежав по палубе, соскочила на берег. Направившись прямо к крутому утесу, на котором подвышается кладбище, собака исчезла в густом мраке.

Как—то случилось, что в это время на Тэт Хилл Пир никого не было, ибо все, чьи дома находились по сосед­ству, или уже спали, или находились на утесах. Таким образом, береговой сторож, находившийся на восточной стороне гавани и тотчас же спустившийся и прибежав­ший к малой плотине, был первым взобравшимся на борт человеком. Он подбежал к корме шхуны и накло­нился, присматриваясь, над рулевым колесом. Но сразу попятился назад, как будто внезапно чем—то потрясен­ный. Это обстоятельство вызвало всеобщее любопыт­ство, и целая масса народа устремилась туда. От Запад­ного Утеса до Тэт Хилл Пир порядочное расстояние, но ваш корреспондент довольно хороший бегун и по­этому прибежал намного раньше своих спутников. Тем не менее, когда я появился, на плотине собралась уже целая толпа, так как сторож и полиция не разрешали ей взойти на борт. Благодаря любезности главного ло­дочника мне, как корреспонденту, и еще маленькой группе людей, уже видевшей мертвого моряка, привязан­ного к колесу, было разрешено взойти на палубу.

Нет ничего удивительного в том, что береговой сторож был поражен или даже испуган, так как редко при­ходится видеть такие сцены. Человек был привязан за руки к спице колеса, причем руки его были связаны одна над другой. Между рукой и деревом находился крест, а четки, к которым этот крест был приделан, обмотаны вокруг кистей рук и колеса, и все вместе было связано веревкой. Возможно, что этот бедняк раньше находился в сидячем положении, но хлопавшие и бьющиеся паруса, очевидно, разбили рулевое колесо, и тогда его начало кидать из стороны в сторону, так что веревки, которыми он был привязан, врезались в мясо до самых костей. Были сделаны точные записи о положении вещей, и доктор, сэр Дж. М. Каффин, прибывший сейчас же вслед за мной, после краткого осмотра заявил, что этот человек уже, по крайней мере, два дня как умер. В его кармане была пустая, плотно закупоренная бутылка со свертком бумаги внутри, ока­завшимся дополнением к корабельному журналу. Бере­говой сторож говорил, что он, должно быть, сам связал себе руки, затянув веревку зубами. Затем покойный штурман был почтительно снят с того места, где он стоял на своей благородной вахте до самой смерти, и теперь, внесенный в список мертвых, ожидает следствия.

Внезапно налетевший шторм уже проходит, его сви­репость спадает; тучи рассеиваются, и небо начинает уже пунцоветь над йоркширскими полями. Я вышлю вам к следующему номеру дальнейшие подробности о покинутом пароходе, нашедшем таким чудесным обра­зом путь к пристани в бурю.

Уайтби.

9 августа.

Обстоятельства, открывшиеся после вчерашнего странного прибытия шхуны в шторм, еще ужаснее, чем сам факт. Это оказалась русская шхуна из Варны под названием "Дмитрий". Она почти целиком наполнена грузом серебристого песка, кроме того, совершенно не­значительным грузом, состоящим из порядочного коли­чества больших деревянных ящиков, наполненных чер­ноземом. Груз этот предназначался стряпчему м—ру С. Ф. Биллингтон—Крессин в Уайтби, прибывшему сегодня утром на борт и официально принявшему в свое распоряжение предназначенное ему имущество. Русский консул принял по обязанности в свое владе­ние пароход и заплатил все портовые расходы. Здесь много говорят о собаке, выскочившей на сушу, как только пристал корабль, которой нигде не могли найти; казалось, будто, она совершенно исчезла из города. Воз­можно, ее напугали, и она сбежала в болота, где и те­перь еще прячется от страха.

Сегодня рано утром нашли большую собаку, принад­лежащую торговцу углем, вблизи от Тэт Хилл Пира мертвой как раз на дороге, против двора ее хозяина. Она с кем—то подралась и, по—видимому, с ярым против­ником, так как горло ее было разорвано, а брюхо рас­порото как будто громадными когтями.

Позже.

Благодаря любезности инспектора Министерства торговли, мне было разрешено просмотреть корабель­ный журнал "Дмитрия", доведенный в полном порядке до последних трех дней, но в нем не оказалось ничего особенного, кроме факта исчезновения людей. Гораздо больший интерес представляет бумага, найденная в бу­тылке, доставленная сегодня для исследования; и сопо­ставление обоих документов привело меня к выводу, что я не в состоянии разгадать эту тайну. Поскольку не было причин что—то скрывать, мне разрешили восполь­зоваться ими, так что я посылаю вам копии.

По всему кажется, что капитан был охвачен какою—то навязчивою идеей перед выходом в море, и что она после­довательно развивалась в нем в течение всего путе­шествия. Я пишу под диктовку секретаря русского кон­сула, который был так любезен, что перевел записки и журнале.

"КОРАБЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛ "ДМИТРИЯ"

Варна — Уайтби

Записано 18 июля.

Происходят такие странные вещи, что я отныне буду аккуратно записывать их, пока не прибудем на место.

6 июля.

Мы кончили принимать груз — серебряный песок и ящики с землей. В полдень подняли паруса. Восточ­ный ветер прохладен, экипаж — пять матросов, два по­мощника, повар и я.

11 июля.

Туман. Вошли в Босфор. Приняты на борт турецкие таможенные офицеры. Бакшиш. Все в порядке. Вышли в 4 часа дня.

13 июля.

Прошли мыс Матапан. Экипаж чем—то недоволен. Казался напуганным, но не пожелал говорить, в чем дело.

14 июля.

Случилось что—то неладное с экипажем. Люди все добрые молодцы, плававшие со мною раньше. Помощник никак не мог добиться, что случилось; ему сказали только, что что—то произошло, и перекрестились.

16 июля.

Матрос донес, что утром пропал матрос из экипажа — Петровский. На это никак не рассчитывал. Восемь вахт сменилось вчера с левой стороны корабля: был сменен Абрамовым, но не пошел в кочегарку. Люди по­давлены более, чем когда—либо. Помощник обращается с ними неприветливо, ожидаю неприятностей.

17 июля.

Вчера один матрос, Олгарен, вошел ко мне в каюту и с испуганным лицом сказал, что, по его мнению, на корабле находится какой—то посторонний человек. Он сказал, что когда стоял на вахте, то на время укрылся за рубку, так как была страшная непогода и лил сильный дождь; и вдруг увидел, как высокий топкий человек, совершенно непохожий на кого бы то ни было из членов экипажа, вышел на палубу, прошел по ней и затем куда—то исчез. Он осторожно пошел за ним следом, но когда дошел до самого борта, то никого не нашел, а все люки были закрыты. Панический суеверный страх овладел им, и я боюсь, что паника распространится. Чтобы устранить ее, велю завтра хорошенько обыскать весь пароход от носа до кормы.

Немного позже, днем, я собрал весь экипаж и сказал им, что так как они думают, будто на шхуне находится посторонний человек, то мы сделаем обыск от носа до кормы. Первый помощник рассердился, сказал, что это безумие и что поддерживать такие сумасшедшие идеи, значит деморализовать людей; сказал, что возьмется освободить их от всех тревог одним средством, но я при­казал ему взяться за руль, а остальные принялись за основательный обыск; все шли рядом, с фонарями в ру­ках; мы не пропустили ни одного уголка. Так как в трюме стояли одни только деревянные ящики, то и не оказалось никаких подозрительных углов, где бы мог спрятаться человек. Люди после обыска сразу успокоились и снова мирно принялись за работу. Первый помощник хмурил­ся, но ничего не говорил.

24 июля.

Какой—то злой рок как будто преследует шхуну, и так уже стало одним человеком меньше, нужно войти в Бискайский залив, предвидится ужасная погода, а тут вчера еще один человек исчез. Как и первый — пропал по время вахты, и больше его не видели. Люди снова в паническом страхе. Сделал всеобщий опрос, жела­тельно ли удвоить вахту, так как они боятся оставаться одни. Помощник рассвирепел.

Боюсь, что снова будет тревога: или он, или осталь­ные совершат какую—нибудь жестокость.

28 июля.

Четыре дня в аду: кружимся все время в каком—то водовороте; а буря не стихает. Ни у кого нет времени поспать. Люди выбились из сил. Затрудняюсь, кого поста­вить на вахту, никто не способен выдержать. Второй помощник взялся за руль и дал возможность людям насладиться получасовым сном. Ветер стихает, волны еще люты, но меньше, чем раньше, так как чувствую, что шхуна держится крепче.

29 июля.

Новая трагедия. Ночью на вахте был всего один матрос, так как экипаж был слишком утомлен, чтобы ее удваивать. Когда утренняя вахта пришла на смену, то никого не нашла. Теперь я уже и без второго помощника, и среди экипажа снова паника; помощник и я ре­шили держать при себе заряженные пистолеты в ожида­нии объяснения этой тайны.

30 июля.

Рады, что приближаемся к Англии. Погода чудесная, паруса все распущены. От усталости обессилен. Крепко спал, был разбужен помощником, сообщившим мне, что оба матроса на вахте и рулевой исчезли. На шхуне оста­лись два матроса, помощник и я.

1 августа.

Два дня тумана — и ни одного паруса в виду. Наде­ялся, что в английском канале смогу подать сигнал о помощи или же зайти куда—нибудь. Мы, кажется, находимся во власти какого—то ужасного рока. Помощ­ник теперь сильнее деморализован, чем остальные. Люди в страхе, работают тупо, терпеливо и покорно. Они рус­ские, он — румын.

2 августа.

Проснулся после пятиминутного сна от крика, раздав­шегося точно у моих дверей. Бросился на палубу и под­бежал к помощнику. Говорит, что также слышал крик и побежал на помощь, но никого не оказалось на вахте. Еще один пропал. Господи, помоги нам!

3 августа.

В полночь я пошел к рулевому колесу, заметив там человека, но, подойдя к колесу, никого там не нашел. Ве­тер был сильный, и так как мы шли по ветру, то звать было бесполезно. Я не посмел оставить руль и потому лишь окликнул помощника. Через несколько минут он выбежал на палубу в нижнем белье; он выглядел дико и истощенно, я очень опасаюсь за его рассудок. Он подо­шел ко мне и глухо шепнул в самое ухо, как будто боясь, чтобы ветер его не услышал: "Оно здесь; я теперь знаю. Я видел это вчера ночью на вахте, оно — в образе высокого, стройного и призрачно—бледного человека. Оно было на корме и выглядывало снизу. Я пополз к не­му и ударил его ножом, но нож прошел сквозь него, как сквозь воздух. Но оно здесь, и я его найду. Оно, может быть, в одном из этих ящиков. Я открою их поочередно, один за другим и посмотрю. А вы управляйте шхуной". И с угрожающим видом он направился вниз. Поднялся резкий ветер, так что я не мог отойти от руля. Я видел, как он снова поднялся на палубу с ящиком для ин­струментов и фонарем, и как спускался в передний люк. Он окончательно сошел с ума, и незачем пробовать его остановить. Он не может испортить этих ящиков; они записаны в накладной "землею", и передвигать их самая безопасная вещь, какую только можно сделать.

Прошло немало времени. Я стал было надеяться, что помощник вернется в более спокойном состоянии, ибо слышал, как он что—то колотит в трюме, а работа ему полезна, — как вдруг раздался страшный крик, от кото­рого вся кровь ударила мне в голову, и на палубу выле­тел взбесившийся безумец с блуждающими глазами и ли­цом, искаженным страхом. "Спасите меня, спасите ме­ня!" — кричал он; затем его ужас перешел в отчаяние, и он сказал решительным тоном: "Лучше и вы бы пришли, капитан, пока не поздно. Он там! Теперь я знаю, в чем секрет. Море спасет меня! Да поможет мне Бог!" И рань­ше, чем я успел сказать ему хоть слово или двинуться, чтобы его схватить, он бросился в море. Мне кажется, что теперь и я знаю, в чем секрет: это он, этот сумасшед­ший, уничтожал людей одного за другим, а теперь сам последовал за ними. Да поможет мне Бог! Как я отвечу за весь этот ужас, когда приду в порт? Когда приду в порт?.. Будет ли это когда—нибудь?..

4 августа.

Все в тумане, сквозь который восходящее солнце не может проникнуть. Я узнаю восход только инстинк­том, как всякий моряк. Я не осмелился сойти вниз — не рискнул оставить руль; так и оставался здесь всю ночь — и во мраке ночи увидал Его!.. Да простит мне Бог! Помощник был прав, бросившись за борт. Лучше умереть, как подобает мужчине, бросившись в синее морс. Но я — капитан, и не имею права покинуть свой корабль. Но я поражу этого врага или чудовище, так как привяжу свои руки к рулевому колесу. Когда силы начнут меня покидать, то вместе с руками я привяжу то, чего Он — или Оно — не посмеет коснуться; и тем спасу свою ду­шу и свою честь. Я становлюсь все слабее, а ночь прибли­жается. Если Он снова посмотрит мне в глаза, у меня может не хватить силы действовать... Если мы погибнем, то, может быть, кто—нибудь найдет эту бутылку и пой­мет... если же нет... прекрасно, пусть тогда весь мир знает, что я был верен долгу. Да помогут Бог, и Святая Евгения, и все Святые бедной, невинной душе, старавшейся исполнить свой долг..."

Конечно, решение суда осталось открытым. Ничего определенного не выяснено, и неизвестно, какой человек совершил эти убийства. Здесь почти весь народ считает капитана героем, и ему устроят торжественные похороны. Все уже подготовлено и решено, что его тело повезут в сопровождении целой флотилии лодок, сначала вверх по реке, затем назад к Тэт Хилл Пир, и, наконец, подни­мут по лестнице аббатства, и похоронят на утесе на клад­бище.

Так и не нашлось никаких следов громадной собаки; что вызвало массу неудовольствий, судя по мнению всех жителей, это большое упущение со стороны местных властей.

ДНЕВНИК МИНЫ МЮРРЭЙ

8 августа.

Люси была очень беспокойна, и в эту ночь я также не могла уснуть. Шторм был ужасный, и при каждом завывании ветра в трубе я содрогалась. Иногда были такие резкие удары, что казалось, будто где—то вдали стреляют из пушек. Довольно странно: Люси не просыпа­лась, но она дважды вставала и начинала одеваться; к счастью, я каждый раз вовремя просыпалась и укла­дывала ее обратно в постель.

Мы обе встали рано утром и отправились в гавань. Там оказалось очень мало народу и, несмотря на то, что солнце было ясно, а воздух чист и свеж, большие суровые волны, казавшиеся черными в сравнении с белой как снег пеной, покрывавшей их гребни, протискивались сквозь узкий проход в гавань, напоминая человека, протиски­вающегося сквозь толпу. Я была счастлива при мысли, что Джонатан вчера находился не на море, а на суше. Но на суше ли он? Может быть, он на море? Где он и каково ему? Я продолжаю страшно беспокоиться за него. Если бы я только знала, что предпринять, я бы все сделала!

10 августа.

Похороны бедного капитана были очень трогательны. Кажется, все лодки порта присутствовали, а капитаны несли гроб всю дорогу от Тэт Хилл Пира до самого клад­бища. Мы вместе с Люси рано отправились к нашему ста­рому месту в то время, как процессия лодок поднималась вверх по реке. Отсюда было великолепно видно, так что мы могли наблюдать всю процессию. Бедного капитана опустили в могилу очень близко от нас. Люси казалась очень взволнованной. Она все время очень беспокойна, и мне кажется, что это сон прошлой ночи так на ней отзывается. Но она ни за что не хочет сознаться, что является причиной ее беспокойства... В том, что мистер Свэлз был найден сегодня утром на нашей скамье мерт­вым со сломанной шеей, кроется что—то странное. Он, должно быть, как говорил доктор, в испуге упал со скамьи навзничь; на лице замерло выражение страха и ужаса, люди говорили, что при виде его дрожь пробегает по телу. Бедный, славный старичок! Может быть, он увидел перед собой смерть! Люси так чувствительна, что все отража­ется на ней гораздо сильнее, чем на других. Она только что страшно взволновалась из—за сущего пустяка, на ко­торый я совершенно не обратила внимания, хотя и сама очень люблю собак: пришел какой—то господин, который и раньше часто приходил сюда за лодкой, в сопровожде­нии своей собаки. Они оба очень спокойные существа: мне никогда не приходилось видеть этого человека сер­дитым, а собаку слышать лающей. Во время панихиды собака ни за что не хотела подойти к своему хозяину, стоявшему вместе с нами на скамье, а стояла в несколь­ких ярдах от нас и выла. Хозяин ее говорил с ней сначала ласково, затем резко и, наконец, сердито; но она все не подходила и не переставала рычать. Она была в каком—то бешенстве: глаза ее дико сверкали, шерсть стояла дыбом. Наконец хозяин ее разозлился, соскочил вниз и ударил собаку ногою, затем, схватив ее за шиворот, потащил и швырнул на надгробную плиту, на которой стояла наша скамейка. Но едва бедное животное коснулось камня, как тотчас же притихло и начало дрожать. Оно и не пыта­лось сойти, а как—то присело, дрожа и ежась, и находи­лось в таком ужасном состоянии, что я всячески ста­ралась успокоить его, но безуспешно. Все эти сцены так взволновали Люси, что я решила заставить ее совершить перед сном длинную прогулку, чтобы она крепче заснула.

Поиск по сайту: