Глава десятая. Дорогой мой Арчи! Мои сегодняшние новости не осо­бенно хороши

ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА К АРТУРУ ХОЛМВУДУ

6 сентября.

Дорогой мой Арчи! Мои сегодняшние новости не осо­бенно хороши. Люси сегодня утром заметно осунулась. С одной стороны это оказалось неплохо, а именно: испу­ганная видом Люси, миссис Вестенр обратилась ко мне за советом. Я воспользовался этим и сказал ей, что Ван Хелзинк, мой старый учитель, знаменитый диагност, как раз приезжает ко мне в гости, и что я в таком случае совместно с ним займусь здоровьем ее дочери. Так что теперь мы можем действовать свободно, не возбуждая подозрений, что при ее опасном положении могло бы закончиться катастрофой; а для больной Люси это было бы гибельным. Если случится что—нибудь непредвиден­ное, я сейчас же напишу тебе, так что мое молчание при­ми как знак того, что все в порядке.

Вечно твой, Джон Сьюард.

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

7 сентября.

Ван Хелзинк приехал опять. Прежде всего он спросил меня, сообщил ли я Артуру все симптомы болезни Люси. Я ответил отрицательно. Он одобрил мой поступок, затем предложил мне записывать весь дальнейший ход болезни самым тщательным образом, утверждая, что случай с Люси явится, может быть, одним из интереснейших в медицине всего мира. Но сообщить подробности он от­казался, говоря, что ему самому не все ясно, и что он до сих пор не совсем уверен в диагнозе.

Когда мы пришли, миссис Вестенр тотчас же вышла нам навстречу. Она была встревожена, но не до такой сте­пени, как я этого ожидал. Нас с Ван Хелзинком провели в комнату Люси. Если вчерашний вид ее меня потряс, то сегодняшний привел в ужас. Она была бледна, как призрак; краска сошла даже с губ и десен, щеки ввали­лись, а скулы сильно выдавались; мучительно было смо­треть и слушать, с каким трудом она дышит. Люси лежа­ла без движения и по—видимому была не в силах говорить, так что некоторое время мы все молчали. Затем мы осто­рожно вышли из комнаты. Как только за нами закрылась дверь, Ван Хелзинк быстро прошел по коридору до сле­дующей двери, которая оказалась открытой. Мы вошли туда. Он лихорадочно закрыл дверь и воскликнул: "Боже мой, это ужасно! Нельзя терять ни минуты. Она умрет! У нее так мало крови, что нужно немедленно сделать переливание. Кто из нас, ты или я, пожертвуем собой?"

— Я моложе и здоровее, профессор.

— В таком случае приготовься сейчас же; я принесу свою сумку.

— Я готов.

Спускаясь вниз по лестнице, мы услышали стук в дверь; когда мы дошли до передней, то увидели, что слу­жанка только что открыла дверь и впустила Артура. Он бросился ко мне и сказал нетерпеливым тоном:

— Джон, я очень беспокоился. Я читал между строк твоего письма и был как в агонии; а так как отцу лучше, то я и примчался сюда чтобы самому увидеть, в чем дело. Этот джентльмен — доктор Ван Хелзинк? Я так благо­дарен вам, сэр.

Сначала профессор рассердился, что в такой момент ему помещали; но затем, приглядевшись к Артуру и уви­дя, каким крепким сложением и великолепным здоровь­ем тот обладает, он переменил гнев на милость и, пожи­мая его руки, обратился к нему с чрезвычайно серьез­ным видом:

— Сэр! Вы приехали как раз вовремя. Вы жених нашей дорогой мисс? Она плоха, очень, очень плоха... Нет, дитя мое, так нельзя, — прервал сам себя профессор, уви­дя, что тот внезапно побледнел и почти в обмороке упал в кресло. — Вы должны ей помочь. Вы можете сделать дольше, чем кто—либо из нас, и ваше мужество — ваша лучшая помощь.

— Что же я могу сделать, скажите, я исполню, — хрипло произнес Артур. — Моя жизнь принадлежит ей, и я готов отдать ей свою кровь до последней капли.

— Мой юный сэр, я не требую от вас так много, — возразил профессор, иронически улыбаясь.

— Что же мне делать?

Ван Хелзинк ударил его по плечу.

— Идемте, — сказал он. — Вы молодой и, слава Богу, очень здоровый человек. Вы здоровее меня, здоровее моего друга Джона. Молодая мисс плоха, ей нужна кровь, иначе она умрет. Мы с Джоном только что решили про­извести трансфузию крови. Джон собирался дать свою кровь, так как он моложе и сильнее меня. Но теперь здесь вы. Вы лучше нас, старых и молодых, которым при­ходится заниматься таким усидчивым умственным тру­дом. Наши нервы не так крепки, а кровь не так ярка, как ваша.

Артур ответил ему:

— Если бы вы только знали, как охотно я отдал бы за нее жизнь, вы бы поняли...

Он остановился, голос его от волнения сорвался.

— Милый мальчик, — сказал Ван Хелзинк, — в скором времени вы будете счастливы от того, что сделали для спасения той, которую любите. Идемте же и успокой­тесь. Вы можете еще раз поцеловать ее, но потом вам придется уйти — я дам вам знак.

Мы направились наверх к Люси. Артур остался за дверью. Люси посмотрела на нас, но ничего не сказала. Она не спала, но просто была слишком слаба. Только гла­за ее говорили. Ван Хелзинк вынул несколько предметов из своего чемодана и положил их подальше на столик. Затем он приготовил усыпляющее средство и, подойдя к кровати, ласково сказал:

— Вот, маленькая мисс, ваше лекарство... Выпейте это, будьте пай—девочкой. Я посажу вас, чтобы легче было его проглотить. Ну, вот!

Она с трудом проглотила лекарство — оно долго не действовало. Причиной тому, в сущности, была ее чрез­мерная слабость. Время тянулось бесконечно долго, пока, наконец, ее не стал одолевать сон, и она заснула. Про­фессор был вполне удовлетворен и позвал Артура в ком­нату, попросив его снять сюртук. Затем он добавил:

— Вы можете ее поцеловать, пока я перенесу стол на место. Джон, дружок, помоги мне.

Таким образом, никто из нас не видел, как Артур на­клонился к ней.

Затем Ван Хелзинк приступил к операции и сделал ее с невероятной быстротой. Во время трансфузии, каза­лось, будто жизнь снова возвращалась к бедной Люси, лицо же Артура становилось все бледнее, хотя оно и сия­ло от невыразимой радости.

Но какой ужасный надлом, должно быть, произошел в здоровье Люси, если то, что в конец ослабило Артура, дало ей лишь незначительное облегчение. Лицо профес­сора было серьезно, он чрезвычайно внимательно и зорко следил за Люси и Артуром. Я слышал биение своего соб­ственного сердца. Немного погодя профессор тихо про­говорил:

— Довольно! Помоги ему, а я займусь ею.

Я перевязал рану Артура и взял его под руку. Тут Ван Хелзинк, не поворачиваясь к нам, сказал (у этого человека глаза, кажется, были и на затылке):

— Храбрый юноша! По—моему, он заслужил еще один поцелуй, который он сейчас же и получит.

Покончив со своей операцией, он поправил подушку у головы пациентки. При этом он слегка сдвинул с места черную бархатную ленту, которую Люси постоянно носи­ла вокруг шеи, закалывая ее бриллиантовой пряжкой — подарком жениха — и, показав мне на маленькие крас­ные знаки на ее шее, тяжело вздохнул. Затем он повер­нулся ко мне и сказал:

— Уведите теперь нашего храброго юношу, дайте ему портвейну, и пусть он немного отдохнет. Потом пусть он пойдет домой и хорошенько поест и поспит, чтобы снова восстановить свои силы после той жертвы, которую он принес своей невесте. Ему не следует тут больше оста­ваться... Стойте, еще одну минуту! Вы, сэр, наверное бес­покоитесь за результат, так знайте, что операция была успешна. На этот раз вы спасли ей жизнь и можете спо­койно пойти домой и отдохнуть с сознанием того, что все, что в наших силах, сделано. Я расскажу ей все, когда она проснется; она вас полюбит еще больше за то, что вы для нее сделали. Прощайте!

Когда Артур ушел, я снова вернулся в комнату. Люси тихо спала, но дыхание ее стало глубже. Ван Хелзинк сидел близ кровати и не сводил с нее глаз. Бархатка сно­ва прикрыла красный знак. Я шепотом спросил про­фессора:

— Что же вы сделаете с этим знаком?

— Что я с ним сделаю? — повторил профессор.

Я в сущности еще не знал, что это за знак, поэтому я отодвинул ленту в сторону. Как раз над внешней шей­ной веной виднелись две небольшие точки, злокачествен­ные на вид. Болезненного процесса в них не было, но края их были очень бледны и точно разорваны. Сначала мне пришло в голову, что эти ранки появились вследствие очень большой потери крови; но я тотчас же отбросил эту мысль, так как это было абсолютно невозможно. Судя по бледности Люси до операции, она, наверное, потеряла столько крови, что вся ее постель должна была быть ею пропитана.

— Ну? — спросил Ван Хелзинк.

— Да, — ответил я. — Я с ними ничего не могу сде­лать.

Профессор встал.

— Мне необходимо сегодня же вернуться в Амстердам, — сказал он. — Там мои книги и вещи, которые мне необходимы. Тебе придется провести здесь всю ночь, не спуская с нее глаз.

— Сиделки не нужно? — спросил я.

— Мы с тобою самые лучшие сиделки. Следи за тем, чтобы она хорошо питалась и чтобы ее ничто не тревожи­ло. Тебе придется просидеть всю ночь. Выспаться мы с тобой сможем потом. Я вернусь, как только успею, и тогда можно будет начать лечение.

— Начать? — сказал я. — Что вы хотите этим ска­зать?

— Увидишь, — ответил он, поспешно уходя. Несколько секунд спустя он снова вернулся, просунул голову в дверь и, грозя мне пальцем, сказал:

— Помни, что она на твоем попечении. Если ты хоть на минуту покинешь ее и с нею что—нибудь случится, то едва ли ты будешь в состоянии когда—нибудь после этого спокойно уснуть.

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

8 сентября.

Я всю ночь просидел у Люси. К сумеркам действие усыпляющего средства прекратилось, и она проснулась; после операции она совершенно изменилась. Даже наст­роение ее стало прекрасным. Она была полна жизни. Я сказал миссис Вестенр, что доктор Ван Хелзинк велел мне просидеть всю ночь у ее дочери, но она восстала про­тив этого и доказывала, что дочь ее уже достаточно окрепла и даже весела. Но я все—таки не сдался и приго­товил все, что мне было необходимо. Пока прислуга при­готовляла все на ночь, я пошел поужинать, затем вернул­ся и уселся возле кровати. Люси нисколько не протесто­вала, наоборот, была как будто даже благодарна мне. Затем сон начал одолевать ее, но она как—то вздрагивала, точно боролась с ним. Это повторялось несколько раз. Ясно было, что она почему—то не хотела засыпать, и я за­говорил с нею:

— Вам спать не хочется?

— Боюсь заснуть!

— Боитесь спать? Отчего? Ведь это благо, которого все мы жаждем.

— Да, но если бы вы были на моем месте, если бы сон был для вас предвестником ужаса...

— Предвестником ужаса? Не понимаю, что вы хотите этим сказать?

— Не знаю, сама не знаю! И это самое страшное.

Слабость у меня исключительно от этих снов; до сих пор я боюсь даже думать о них.

— Но, дорогая моя, сегодня вы можете спать спокойно! Я буду вас сторожить и обещаю вам, что ничего не случится.

— О, я знаю, что на вас я могу положиться!

Я воспользовался случаем и сказал:

— Я обещаю вам, что как только замечу какие—либо признаки кошмара, то немедленно разбужу вас.

— Вы это сделаете? Наверное сделаете? Как вы добры! Ну, тогда я буду спать!

При этих словах она с облегчением вздохнула, отки­нулась назад и заснула.

Я продежурил около нее всю ночь. Она не шевелилась и крепко спала спокойным здоровым сном. Рано утром вошла служанка, я уступил ей свое место, а сам пошел до­мой, так как у меня было много других дел. Я написал Ван Хелзинку и Артуру и сообщил им о хорошем резуль­тате операции. Мои дела отняли у меня целый день, и бы­ло уже темно, когда мне удалось справиться насчет моего пациента зоофагуса. Сведения были хорошие: он был со­вершенно спокоен в течение последнего дня и ночи. Во время обеда я получил телеграмму от Ван Хелзинка из Амстердама с просьбой, чтобы я ночью приехал в Хил­лингэм, так как он хотел иметь меня рядом; он же выедет ночью на почтовых и будет у меня рано утром.

9 сентября.

Я приехал в Хиллингэм усталый и утомленный. Две ночи я почти совершенно не спал, и мозг мой начинал уже цепенеть. Люси проснулась, настроение у нее было весе­лое: здороваясь со мною, она посмотрела на меня серь­езно и сказала:

— Сегодня вам нельзя дежурить. Вы истощены. Мне опять совсем хорошо. Серьезно, я совсем здорова, и если кому—нибудь из нас непременно нужно бодрствовать, то уж лучше я постерегу ваш сон.

Я не хотел с нею спорить и пошел ужинать. Затем Люси пришла ко мне наверх и повела меня в комнату, ко­торая была рядом с ее комнатой, где топился камин.

— Теперь, — сказала она, — вы расположитесь здесь. Эту дверь я оставлю открытой. Вы ляжете на кушетке, так как я все равно знаю, что во время дежурства ничто не заставит вас — докторов — лечь в постель, если около вас находится пациент. Если мне что—нибудь понадобится, я вас позову, и вы тотчас сможете прийти ко мне.

Мне пришлось повиноваться, тем более, что я устал как собака, и не в силах был больше бодрствовать, если бы даже и желал этого. Она еще раз повторила, что позо­вет меня, если ей что—нибудь понадобится; я лег на ку­шетку и забыл обо всем на свете.

ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР

9 сентября.

Сегодня вечером я чувствую себя совершенно счаст­ливой. Все это время я была очень слаба, сегодня же я в состоянии двигаться, разговаривать и думать; у меня на душе точно солнышко выглянуло после пасмурных дней. Мне кажется, что Артур где—то очень, очень близко от меня — я чувствую его присутствие. Я знаю, где мои мысли. Если бы только Артур знал! Мой милый, милый! У тебя, наверное, звенит в ушах. О, благодатный покой прошлой ночи! Как хорошо мне спалось в то время, как этот славный доктор Сьюард дежурил около меня; сего­дня мне тоже не страшно будет спать, раз он так близко, ведь я каждую минуту могу позвать его. Бесконечное спасибо всем за доброту ко мне. Благодарю тебя, Созда­тель мой! Спокойной ночи, Артур!

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

10 сентября.

Почувствовав руку профессора на своей голове, я мо­ментально проснулся и вскочил на ноги. Мы к этому при­учились в больнице.

— Ну, что с нашей пациенткой?

— Ей было хорошо, когда я ее покинул, или, вернее, когда она меня покинула, — ответил я.

— Пойдем, посмотрим, — сказал он, и мы вместе во­шли в ее комнату.

Штора была спущена; я пошел поднять ее, между тем как Ван Хелзинк тихо, на цыпочках, подошел к кровати. Когда я поднял штору и солнечный свет залил комна­ту, я услышал глубокий вздох профессора. Я знал уже значение этого вздоха, и ужас охватил меня. Когда я по­дошел, то увидел, что его суровое лицо исказилось и по­бледнело. Я чувствовал, как задрожали мои колени.

Бедная Люси лежала в постели, по—видимому, в глубоком обмороке, еще бледнее и безжизненнее на вид, чем раньше. Даже губы ее побелели.

— Скорее, — сказал Ван Хелзинк, — принеси водки.

Я помчался в столовую и вернулся с графином. Мы смочили водкой ее губы и натерли ладони рук и область сердца. Он выслушал ее сердце и после нескольких тре­вожных минут сказал:

— Еще не поздно. Оно бьется, хотя и слабо. Весь наш прежний труд пропал; придется начать сначала. Юноши Артура здесь, к сожалению, больше нет; на этот раз мне придется обратиться к тебе, друг Джон.

Проговорив эти слова, он начал рыться в своем чемодане и вынул оттуда инструменты для трансфузии. Я снял сюртук и засучил рукав рубашки. Не было никакой воз­можности прибегнуть к усыпляющему средству, да, в сущности, и незачем было прибегать к нему; поэтому мы принялись за операцию, не теряя ни минуты. Некоторое время спустя Ван Хелзинк поднял руку, предостерегающе грозя мне пальцем:

— Тихо, не шевелись, — прошептал он, — я боюсь, что благодаря притоку сил и жизни она с минуты на ми­нуту может прийти в себя, а тогда нам грозит опасность, ужасная опасность. Впрочем, я приму меры предосторож­ности. Я сделаю ей подкожное впрыскивание морфия.

И он принялся осторожно приводить свое намерение в исполнение. Морфий хорошо подействовал на Люси; благодаря этому средству обморок ее медленно перешел в сон. Чувство гордости охватило меня, когда я увидел, как нежная краска возвращается на ее бледные щеки и губы. Все—таки приятно сознавать, что принес хоть ма­ленькую пользу любимой женщине. Профессор внима­тельно следил за мной.

— Довольно! — сказал он.

— Уже? — удивился я. — У Арчи ты взял гораздо больше!

Он грустно улыбнулся в ответ и сказал:

— Он ее возлюбленный, ее жених! А тебе придется немало жертвовать своей жизнью как для нее, так и для других; а пока — довольно.

Когда операция кончилась, он занялся Люси. Я же в ожидании, пока он освободится чтобы помочь мне, прилег на кушетку, так как чувствовал слабость и даже дурноту. Вскоре он и мне перевязал рану и послал меня вниз выпить стакан вина. Когда я выходил из комнаты, он нагнал меня и прошептал:

— Помни, никому об этом ни слова, даже Артуру, если он неожиданно придет сюда. Это может напугать его и вместе с тем возбудить ревность. Ни того, ни дру­гого не нужно. Пока — все.

Днем Люси великолепно спала и, когда проснулась, то вид у нее был хороший, она казалась окрепшей, хотя все—таки выглядела хуже, чем накануне. Вид ее удовлет­ворил Ван Хелзинка, и он пошел прогуляться, строго наказав мне не спускать с нее глаз. Я слышал, что он в передней спрашивал, как ближе всего пройти на теле­граф.

Люси мило болтала со мной и, казалось, понятия не имела о том, что с ней случилось. Я старался занимать и забавлять ее. Когда миссис Вестенр пришла ее наве­стить, то, по—видимому, не заметила в дочери никаких перемен и сказала мне:

— Мы так страшно обязаны вам, доктор Сьюард, за все то, что вы для нас сделали; но очень прошу вас не переутомляться. Вы сами выглядите бледным и осунув­шимся. Вам нужна жена, которая немного поухаживала бы за вами; это вам необходимо.

При этих словах Люси покраснела, хотя всего только на секунду, так как ее опустошенные вены не могли на­долго удержать столь неожиданного и непривычного прилива крови к голове. Реакция наступила мгновенно: Люси невероятно побледнела. Я улыбнулся и отрицатель­но покачал головой, приложив палец к губам, чтобы пока­зать больной, что разговоры ей еще не разрешены. Ван Хелзинк вернулся через два часа и сказал мне:

— Теперь — скорей домой, поешь, выпей вина и подкрепись сном. Я тут останусь на ночь и сам посижу с маленькой мисс. Мы с тобой должны следить за ее болезнью — другим ни к чему об этом знать. У меня на это есть свои причины. Не спрашивай о них; думай, что хо­чешь. Можешь даже вообразить самое невозможное! Спокойной ночи.

В передней две служанки подошли ко мне и спросили, не нужно ли кому—нибудь из них посидеть у мисс Люси. Они умоляли меня позволить им это. Когда же я сказал, что доктор Ван Хелзинк желает, чтобы только он сам или же я сидели у кровати больной, они начали просить меня поговорить с иностранцем. Я был тронут их любез­ностью. Моя ли слабость, забота ли о Люси вызвали в них такую преданность — не знаю, но время от времени мне приходилось выслушивать их просьбы. Я вернулся в ле­чебницу к позднему обеду; сделал свой обход — все благополучно. Тогда я прилег. Безумно хочется спать.

17 сентября.

Сегодня вечером я снова был в Хиллингэме. Ван Хелзинка я застал в хорошем расположении духа. Люси гораздо лучше. Вскоре после моего приезда принесли какой—то пакет Ван Хелзинку. Он нетерпеливо раскрыл его и показал нам целую кучу белых цветов.

— Это для вас, мисс Люси, — сказал он.

— О, доктор, как вы любезны!

— Да, моя дорогая, для вас, но не для забавы. Это лекарство.

Тут Люси сделала недовольное лицо.

— Нет, не беспокойтесь. Вам не придется принимать их в отваре или в чем—нибудь неприятном, так что вам незачем подергивать своим очаровательным носиком; не то я расскажу своему другу Артуру, сколько горести ему придется пережить, когда он увидит ту красоту, которую так любит, настолько искаженной. Ага, моя дорогая мисс! Это выправило ваш носик. Итак — цветы — целебное средство, хотя вы и не понимаете, какое. Я положу их на ваше окно, сделаю хорошенький венок и надену вам его на шею, чтобы вы хорошо спали. О да, они как лотос, заставят вас забыть все ваши горести. Они пахнут как воды Леты и фонтаны юности; сам конквистадор искал их во Флориде и нашел, но к сожалению, слишком поздно.

Пока он говорил, Люси осматривала цветы и вдыхала их аромат. Затем, отбросив их и полуулыбаясь, полудо­садуя, сказала:

— Ах, профессор, я надеюсь, что это милая шутка с вашей стороны. Ведь это простой чеснок!

К моему удивлению, Ван Хелзинк встал и сказал совершенно серьезно:

— Прошу со мною не шутить. Я никогда ни над кем не насмехаюсь. Я ничего не делаю без основания; и про­шу вас мне не противоречить. Будьте осторожны, если не ради себя лично, то ради других.

Затем, увидя, что Люси испугалась, что было вполне понятно, он продолжал уже более ласково:

— О моя дорогая, маленькая мисс, не бойтесь меня. Я ведь желаю вам только добра; в этих простых цветах почти все ваше спасение. Вот посмотрите — я сам разло­жу их у вас в комнате. Я сам сделаю вам венок, чтобы вы его носили. Но — чур! Никому ни слова, дабы не возбуж­дать ничьего любопытства. Итак, дитя мое, вы должны беспрекословно повиноваться, молчание — часть этого повиновения, а повиновение должно вернуть вас сильной и здоровой в объятия того, кто вас любит и ждет. Теперь посидите немного смирно. Идем со мною, друг Джон, и помоги мне осыпать комнату чесноком, присланным из Гарлема. Мой друг Вандерпуль разводит эти цветы в парниках круглый год. Мне пришлось вчера телеграфи­ровать ему — здесь нечего было и мечтать достать их.

Мы пошли в комнату и взяли с собой цветы. Поступки профессора были, конечно, чрезвычайно странны; я не нашел бы этого ни в какой медицинской книге: сначала он закрыл все окна, заперев их на затвор; затем, взяв пол­ную горсть цветов, он натер ими все щели, дабы малей­шее дуновение ветра было пропитано их ароматом. После этого взял целую связку этих цветов и натер ею косяк двери и притолоку. То же самое сделал он и с камином. Мне все это казалось неестественным, и я сказал ему:

— Я привык верить, профессор, что вы ничего не делаете без основания, но хорошо, что здесь нет скептика, а то он сказал бы, что вы колдуете против нечистой силы.

— Очень может быть, что так оно и есть, — спокойно ответил он и принялся за венок для Люси.

Мы подождали, пока Люси приготовилась ко сну; затем профессор надел ей венок на шею. Последние ска­занные им слова были:

— Смотрите, не разорвите его и не открывайте ни ок­на, ни дверь, даже если в комнате будет душно.

— Обещаю вам это, — сказала Люси, — и бесконечное спасибо вам обоим за вашу ласку. Чем я заслужила дружбу таких людей?

Затем мы уехали в моей карете, которая меня ожи­дала. Ван Хелзинк сказал:

— Сегодня я могу спать спокойно, я в этом очень нуждаюсь, — две ночи в дороге, в промежутке днем — масса чтения, а на следующий день — масса тревог. Ночью снова пришлось дежурить, не смыкая глаз. Завтра рано утром ты придешь ко мне, и мы вместе пойдем к на­шей милой мисс, которая, надеюсь, окрепнет благодаря тому "колдовству", которое я устроил. Ох—хо, хо!

Он так безгранично верил, что мною овладел непре­одолимый страх, так как я вспомнил, как сам был полон веры в благоприятный исход и как печальны оказались результаты. Моя слабость не позволила мне сознаться в этом моему другу, но из—за этого в глубине души я стра­дал еще сильнее.

Поиск по сайту: