Глава двадцать третья. В ожидании возвращения Годалминга и Морриса время тянулось страшно медленно

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

3 октября.

В ожидании возвращения Годалминга и Морриса время тянулось страшно медленно. Профессор всячески старался поддерживать в нас бодрость духа; но Харкер был подавлен горем. Еще в прошлую ночь это был ве­селый, жизнерадостный человек, полный энергии, со здоровым моложавым лицом и темно—русыми волосами. Теперь же он превратился в угрюмого старика с седыми волосами, вполне гармонирующими с его впалыми ще­ками, горящими глазами и глубокими морщинами, следами перенесенных страданий. Но все же он еще не совсем потерял энергию. Этому обстоятельству Джо­натан, вероятно, и будет обязан своим спасением, по­тому что, если все пойдет хорошо, он переживет этот период отчаяния. А после он как—нибудь вернется к жизни. Бедный малый, я думал, что мое собственное горе было достаточно велико, но его!!!

Профессор это очень хорошо понимает и всячески старается, чтобы мозг Джонатана работал. То, что он говорил нам тогда, было чрезвычайно интересно. Вот его слова, насколько я их помню:

— Я основательно изучил все попавшиеся мне в руки бумаги, которые имели какое—либо отношение к этому чудовищу. И чем больше я в них вникал, тем больше я приходил к убеждению, что его надо уничто­жить. В них везде говорится о его успехах; кроме того, видно, что он хорошо сознает свое могущество. На осно­вании сведений, полученных мною от моего друга Ар­миниуса из Будапешта, я пришел к заключению, что это был удивительнейший человек своего времени. Он был в одно и то же время и солдатом, и государственным деятелем, и даже алхимиком — эта последняя наука была высшей степенью знаний того времени. Он обла­дал большим умом и необыкновенными способностями; к сожалению, сердце его не знало страха и угрызений совести. Он не отступил даже перед изучением схоласти­ческих наук, и кажется, не было вообще такой области, которую бы он не изучил. Как нам известно, после фи­зической смерти его умственные силы сохранились; хотя, по—видимому, воспоминания о былом в полном виде не сохранились в его рассудке. Некоторые части его мозга так же мало развиты, как у ребенка. Однако он продолжает развиваться, и многое, что казалось дет­ским, теперь возмужало. Он удачно начал, и если бы мы не встали на его пути, то он стал бы — и он станет, если наш план не удастся — родоначальником новых существ, которые будут существовать "в смерти", а не в жизни.

С первого же дня своего прибытия он проверил свое могущество: его детский ум работал, продвигаясь вперед медленно, но уверенно; и если бы он осмелился с самого начала приняться за тайные науки, то мы уже давно были бы бессильны против него. Впрочем, он на­деется достичь успеха, а человек, у которого впереди еще столетия, может спокойно ждать и не торопиться. Тише едешь — дальше будешь — вот его девиз.

— Я не понимаю, — сказал печально Харкер. — Прошу вас объяснить мне все подробнее. Быть может, горе и беспокойство затемняют мой разум.

— Хорошо, дитя мое, я постараюсь быть ясным. Разве вы не заметили, что это чудовище приобретало свои знания постепенно, на основании своих опытов; как оно воспользовалось пациентом, чтобы войти в дом нашего Джона, потому что вампир хотя и может вхо­дить в жилище человека, когда и как ему угодно, но не раньше, чем его позовет туда такое же существо, как и он. По это еще не главные его опыты. Разве мы не видели, что вначале эти большие ящики перетаски­вали другие. Но все время, пока его младенческий разум развивался, он обдумывал, нельзя ли ему самому пере­двигать их. Таким образом он начал помогать: когда же увидел, что все идет хорошо, то и сам без посторон­ней помощи сделал попытку перенести ящики, и никто кроме него самого не мог знать, где они скрыты. Он, вероятно, зарыл их глубоко в землю, так что пользует­ся ими только ночью или же в то время, когда может изменить свой образ: и никто не подозревает, что он в них скрывается. Но, дитя мое, не предавайтесь отчая­нию! Это знание он приобрел слишком поздно! Теперь уже все его убежища уничтожены, за исключением лишь одного, да и это последнее также будет нами най­дено еще до захода солнца. Тогда у него не будет места, где бы он мог скрыться. Я медлил утром, чтобы мы могли действовать наверняка. Ведь мы рискуем не мень­ше его! Так почему же нам не быть осторожнее? По моим часам теперь ровно час, и если все обошлось бла­гополучно, то Артур и Квинси находятся в данный момент на обратном пути. Сегодняшний день — наш, и мы должны действовать уверенно, хотя и не опромет­чиво, не упуская ни одного шанса; если отсутствующие вернутся, нас будет пятеро против одного.

Вдруг, при его последних словах, мы все вздрогнули, потому что за дверью раздался стук. Мы разом броси­лись в переднюю, но Ван Хелзинк, приказав нам шепо­том остаться, подошел к двери и осторожно открыл ее... Рассыльный подал ему телеграмму. Профессор, снова заперев дверь, вскрыл депешу и громко прочел ее: "Ожи­дайте Дракулу. Он только что, в 12 часов 45 минут, поспешно отправился из Карфакса по направлению к югу. Он, по—видимому, делает обход и хочет застать вас врасплох. Мина".

Наступило продолжительное молчание. Наконец послышался голос Харкера: "Теперь, слава Богу, мы его встретим". Ван Хелзинк быстро обернулся к нему и сказал:

— Все случится по роле Божьей и когда Он того пожелает. Не бойтесь, но и не радуйтесь преждевре­менно: быть может, именно то, чего мы желаем, будет причиною нашей гибели.

— Я теперь думаю только о том, чтобы стереть этого зверя с лица земли. Для этой цели я даже готов продать свою душу!

— Тише, тише, дитя мое! — быстро перебил его Ван Хелзинк. — Бог не покупает душ, а дьявол, если и покупает, то никогда не держит своего обещания. Но Бог милостив и справедлив, и Он знает ваши стра­дания и вашу любовь к Мине. Подумайте о том, как увеличится ее горе, когда она услышит ваши безумные слова. Доверьтесь нам, мы все преданы этому делу, и сегодня все должно кончиться. Настало время дей­ствовать. Днем вампир не сильнее остальных людей, и до заката солнца он не переменит своего образа. Ему надо время, чтобы прибыть сюда — посмотрите, уже 20 минут второго — и как бы он ни торопился, все же у нас есть еще несколько минут, прежде чем он явится сюда. Главное, лишь бы лорд Артур и Квинси прибыли раньше него.

Приблизительно через полчаса после того, как мы получили телеграмму от миссис Харкер, в дверях раз­дался решительный стук. Это был самый обыкновенный стук: так стучат ежеминутно тысячи людей; однако, когда мы услыхали его наши сердца сильно забились. Мы посмотрели друг на друга и все вместе вышли в переднюю: каждый из нас держал наготове свое ору­жие — в левой руке оружие против духов, в правой — против людей. Ван Хелзинк отодвинул задвижку, при­открыл немного дверь и отскочил, приготовившись к нападению. Но наши лица повеселели, когда мы увидели на пороге лорда Годалминга и Квинси Морриса. Они торопливо вошли, закрыв за собою дверь, и первый сказал, проходя через переднюю:

— Все в порядке. Мы нашли оба логовища: в каждом было по шести ящиков, которые мы и уничтожили.

— Уничтожили? — переспросил профессор.

— Да, он ими не сможет воспользоваться!

Наступила небольшая пауза, которую первым нару­шил Квинси, сказав:

— Теперь нам остается только одно – ожидать его здесь. Если же до пяти часов он не придет, мы долж­ны уйти, потому что было бы неблагоразумно оставить госпожу Харкер одну после захода солнца.

— Он теперь должен прийти скоро, — сказал Ван Хелзинк, глядя в свою карманную книжку. — По теле­грамме Мины видно, что он направился на юг, значит, ему придется переправиться через реку, что он сможет сделать только во время отлива, т. е. немного раньше часа. То обстоятельство, что он направился на юг, имеет для нас большое значение. Он теперь только подозре­вает наше вмешательство, а мы направились из Кар­факса сперва туда, где он меньше всего может ожидать нашего появления. Мы были в Бермондси за несколько минут до его прихода. То обстоятельство, что его еще здесь нет, доказывает, что он отправился в Мэйл—Энд. Это заняло некоторое время, так как ему надо было затем переехать через реку. Поверьте мне, друзья мои, нам не придется долго ждать. Мы должны бы соста­вить какой—нибудь план нападения, чтобы не упустить чего—нибудь. Но тише, теперь нет больше времени для разговоров. Приготовьте свое оружие.

При этих словах он поднял руку, предлагая нам быть настороже, и мы все услыхали, как кто—то осторож­но пытается отворить ключом входную дверь.

Даже в этот страшный момент я мог только удив­ляться тому, как властный характер повсюду выказы­вает себя. Когда мы вместе с Квинси Моррисом и Ар­туром охотились, или просто рыскали по всему свету, ищa приключений, Моррис всегда был нашим коново­дом, составляя план действий, мы же с Артуром при­выкли слепо повиноваться ему. Теперь мы инстинктивно вернулись к старой привычке. Бросив беглый взгляд на комнату, он тотчас же изложил план нападения и затем, не говоря ни слова, жестами указал каждому свое место. Ван Хелзинк, Харкер и я стали как раз за дверью, так что, если ее откроют, то профессор мог защитить ее, пока мы вдвоем загораживаем вход. Квин­си спрятался впереди, так чтобы его нельзя было уви­деть, держась наготове, и преграждая путь к окну. Мы ждали с таким напряжением, что секунды казались целой вечностью. Тихие, осторожные шаги послыша­лись в передней: граф, по—видимому, ожидал нападения, по крайней мере, нам так казалось.

Вдруг одним прыжком он очутился посреди комнаты, прежде чем кто—нибудь из нас смог поднять про­тив него руку или преградить дорогу. В его движениях было столько хищного, столько нечеловеческого, что мы не скоро пришли в себя от удивления, вызванного его появлением. Харкер первый поспешно бросился к двери, которая вела в комнату, выходившую на улицу. Граф при виде нас дико зарычал, оскалив свои длин­ные острые зубы: но эта усмешка быстро исчезла, и холодный взгляд его выражал лишь гордое презрение.

Затем выражение лица графа снова изменилось, когда мы все, словно по внушению, двинулись на него. Как жаль, что мы не составили лучшего плана напа­дения, так как и в этот момент я недоумевал, что нам делать.

Я сам не знал, поможет ли нам наше смертоносное оружие или нет. Харкер, по—видимому, решил это про­верить, так как он выхватил свой длинный малайский кинжал и в бешенстве замахнулся на графа. Удар был страшный, и граф спасся только благодаря той дьяволь­ской ловкости, с которой отпрыгнул назад. Опоздай он на секунду, и острие кинжала пронзило бы его сердце. Теперь же кончик ножа разрезал лишь сюртук, и из разреза выпала пачка банкнот, а затем на пол полился целый дождь золотых монет. Лицо графа приняло такое дьявольское выражение, что я сперва испугался за Харкера, хотя и видел, что он поднял страшный нож и приготовился ударить вторично. Я ин­стинктивно двинулся вперед, держа в поднятой правой руке распятие, а в левой — освященную облатку. Я чув­ствовал, что по моей руке пробежала могучая сила, и с удивлением заметил, как чудовище прижалось к стене, ибо остальные последовали моему примеру. Никакое перо не в состоянии было бы описать то выражение дикой ненависти и коварной злобы, то дьявольское бешенство, которое исказило лицо графа. Восковый цвет его лица сделался зеленовато—желтым, глаза за­пылали адским пламенем, а красный рубец выделялся на бледном лбу как кровавая рана. В одно мгновение граф ловким движением проскользнул под рукою Хар­кера прежде чем тот успел его ударить, бросился через комнату и выпрыгнул в окно. Стекла со звоном разле­телись вдребезги, и он упал на двор, выложенный ка­менными плитами. Сквозь звон разбитого стекла я услышал, как несколько золотых соверенов, звеня, упало на плиты. Мы кинулись за ним и увидели, что он вскочил невредимым и, перебежав через двор, от­крыл дверь конюшни. Затем он остановился и закри­чал нам:

— Вы думаете победить меня — да ведь вы с вашими бледными лицами похожи на стадо баранов перед мясником. Никто из вас не будет рад тому, что воз­будил мой гнев. Вы думаете, что я остался без всякого убежища, а между тем у меня их много. Мщение мое только начинается! Оно будет продолжаться столетия, и время будет моим верным союзником. Женщины, которых вы любите, уже все мои, а через них и вы все будете моими — моими тварями, исполняющими мои приказания, и моими шакалами!

И, презрительно засмеявшись, он быстро вошел в дверь, и мы ясно услышали скрип заржавленной за­движки.

Вдали послышался шум отворяемой двери, которую сейчас же захлопнули. Поняв невозможность следо­вать за ним через конюшню, мы все бросились в перед­нюю. Первым заговорил профессор:

— Мы кое—что сейчас узнали, и узнали даже многое! Несмотря на свои гордые слова, он нас боится! Он боится времени, боится и бедности! Если бы это было не так, то зачем же он так торопился? Самый тон вы­дал его, или же мой слух обманул меня. Зачем он подобрал эти деньги? Скорее, следуйте за ним. Думайте, что вы охотитесь за хищным зверем. Я сделаю так, что он не найдет здесь ничего нужного для себя, если вздумает вернуться!

Говоря так, он положил в карман оставшиеся деньги, взял связку документов, которые бросил Харкер и, собрав все остальные предметы, бросил в камин и зажег всю пачку.

Годалминг и Моррис выбежали во двор. Харкер спустился из окна, и пока они открывали дверь, его и след простыл. Я и Ван Хелзинк принялись искать по­зади дома, но птичка улетела, и никто не видел, как и куда.

Становилось поздно, и до захода солнца оставалось немного времени. Мы должны были признаться, что на сегодня наша кампания кончилась; и нам пришлось с тяжелым сердцем согласиться с профессором, кото­рый сказал:

— Вернемся к госпоже Мине! Мы сделали все, что можно было сделать: здесь же меньше всего в состоя­нии защитить ее. Но не следует приходить в отчаяние. Остался всего один ящик, и нам необходимо найти его во что бы то ни стало; когда это будет сделано, все будет хорошо.

Я видел, что он говорит так смело для того, чтобы успокоить Харкера, который был совсем подавлен.

С тяжелым сердцем вернулись мы домой, где нашли госпожу Мину, ожидавшую нас с показным спокой­ствием, делавшим честь ее храбрости и бескорыстию. Увидев наши печальные лица, она побледнела как смерть, но спокойно сказала:

— Я не знаю, как вас благодарить!

Мы поужинали вместе и немного повеселели. Ис­полняя свое обещание, мы рассказали Мине все, что произошло. Она слушала спокойно, без всякого страха, и только когда говорили о том, какая опасность угро­жала ее мужу, она побледнела как снег. Когда мы до­шли до того места, как Харкер отважно бросился на графа, она крепко схватила мужа за руку, как бы за­щищая его от несчастья. Однако она ничего не сказала, пока мы не кончили нашего повествования и не опре­делили настоящего положения дел. Тогда, не выпуская руки своего мужа, она встала и заговорила:

— Дорогой Джонатан, и вы, верные мои друзья, я знаю, что вы должны бороться — что вы должны уничтожить "его" так же, как вы уничтожили ту – чужую Люси, чтобы настоящая Люси перестала страдать. Но это не ненависть. Та бедная душа, которая является виновником всех этих несчастий, сама достойна вели­чайшего сожаления. Подумайте, как она обрадуется, если ее худшая половина будет уничтожена, чтобы луч­шая половина достигла бессмертия. Вы должны испы­тать жалость и к графу, хотя это чувство не должно удержать вас от его уничтожения.

Ее слова причинили страшные мучения Джонатану, который резко ответил:

— Дай Бог, чтобы он попался в мои руки, чтобы я мог уничтожить его земную жизнь и тем самым до­стичь нашей цели. И если бы я затем мог послать его душу навеки в ад, я охотно бы это сделал!

— Тише! Тише! Ради Бога, замолчи! Не говори таких вещей, дорогой, ты меня пугаешь. Подожди, дорогой, — я думала в течение всего этого долгого дня... быть может... когда—нибудь и я буду нуждаться в подобном сожалении; и кто—нибудь другой, как теперь ты, откажет мне в этом. Я бы не говорила этого, если бы могла. Но я молю Бога, чтобы Он принял твои безумные слова лишь за вспышку сильно любящего человека, сердце которого разбито и омрачено горем.

Он бросился перед ней на колени и, обняв ее, спрятал свое лицо в складках ее платья. Ван Хелзинк кивнул нам, и мы тихо вышли из комнаты, оставив эти два любящих сердца наедине с Богом.

Прежде чем они пошли спать, профессор загородил вход в их комнату, чтобы вампир не мог проникнуть туда, и уверил госпожу Харкер в ее полной безопасности. Она сама пыталась приучить себя к этой мысли и, ви­димо, ради своего мужа старалась казаться довольной. Ван Хелзинк оставил им колокольчик, чтобы они могли позвонить в случае надобности. Когда они ушли, Квинси, Годалминг и я решили бодрствовать всю ночь напролет поочередно и охранять бедную разбитую горем жен­щину. Первым остался сторожить Квинси, остальные же постарались по возможности скорее лечь в постель. Годалминг уже спит, так как его очередь сторожить вторым. Теперь и я, окончив свою работу, последую его примеру.

ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА

Полночь с 3—го на 4—е октября.

Я думал, что вчерашний день никогда не кончится. Я страшно боялся уснуть, полагая почему—то, что если буду бодрствовать, то ночью произойдет какая—нибудь перемена, а всякая перемена в нашем положении к луч­шему. Прежде чем уйти спать, мы стали обсуждать наши дальнейшие шаги, но не пришли ни к какому со­глашению. Мы знаем только, что у графа остался один ящик и что только граф знает, где тот находится. Если он пожелает, в нем спрятаться, то в течение многих лет мы ничего не сможем предпринять, а между тем мне страшно от одной этой мысли. Но я верю, что Бог спасет Мину! В этом моя надежда! Мы несемся на под­водные скалы, и Бог — наш единственный якорь спа­сения. Слава Богу, Мина спит спокойно и не бредит. Я боялся, что сны ее будут такие же страшные, как и вызвавшая их действительность. После захода солнца я впервые вижу Мину такой спокойной. Лицо ее тихо засияло, как будто его освежило дыхание весеннего ветерка. Я сам не сплю, хотя и устал, устал до смерти. Но я должен уснуть, потому что завтра надо все об­думать, и я не успокоюсь, пока...

Немного спустя.

Я все—таки, по—видимому, заснул, так как Мина раз­будила меня. Она сидела в постели с искаженным от ужаса лицом. Я мог все видеть, поскольку в комнате было светло. Она закрыла мой рот рукой и прошептала на ухо:

— Тише! В коридоре кто—то есть!

Я тихо встал и, пройдя через комнату, осторожно отворил дверь.

Передо мной с открытыми глазами лежал мистер Моррис, вытянувшись на матрасе. Увидев меня, он поднял руку и прошептал:

— Тише! Идите спать: все в порядке. Мы будем поочередно сторожить здесь. Мы приняли меры пре­досторожности.

Взгляд его и решительный жест не допускали даль­нейших возражений, так что я вернулся к Мине и рас­сказал ей обо всем. Она вздохнула, и по ее бледному лицу пробежала едва заметная улыбка, когда она, обняв меня, нежно пробормотала:

— Да поможет Бог этим добрым людям!

С тяжелым вздохом она опустилась на кровать и скоро снова заснула.

Утро 4 октября.

В течение этой ночи я еще раз был разбужен Миной. На сей раз мы успели хорошо выспаться: серое утро уже глядело в продолговатые окна.

— Скорее, позови профессора! — сказала она тороп­ливо. — Мне нужно немедленно его видеть.

— Зачем? — спросил я.

— Мне пришла в голову мысль. Я думаю, она зародилась и развилась в моем мозгу ночью, так, что я это­го не знала. Мне кажется, профессор должен загипно­тизировать меня до восхода солнца, и тогда я сумею многое рассказать. Иди скорее, дорогой. Времени оста­лось мало.

Я отправился к двери. Доктор Сьюард сидел на матрасе и при моем появлении вскочил на ноги.

— Что—нибудь случилось? — спросил он в тревоге.

— Нет! — отвечал я, — но Мина хочет сейчас же видеть Ван Хелзинка.

— Я пойду за ним, — сказал он, бросаясь к комнате профессора. Минуты через две—три Ван Хелзинк стоял уже совершенно одетый в нашей комнате, в то время как Моррис и Годалминг расспрашивали доктора Сьюарда. Увидев Мину, профессор улыбнулся, чтобы скрыть свое беспокойство, потер руки и сказал:

— О, дорогая Мина, действительно, перемена к луч­шему. Посмотрите—ка, Джонатан, мы вернули себе нашу Мину, она точно такая же, какая была всегда... Ну, что вы хотите? Ведь недаром же меня позвали в столь не­урочный час?

— Я хочу, чтобы вы меня загипнотизировали, — от­ветила она, — и притом до восхода солнца, так как я чувствую, что могу говорить свободно. Торопитесь, время не терпит!

Не говоря ни слова, он заставил ее сесть в постели. Затем, устремив на нее пристальный взгляд, он стал проделывать пассы, водя руками сверху вниз. Постепен­но глаза Мины начали смыкаться, и вскоре она заснула. Профессор сделал еще несколько пассов и затем оста­новился; я видел, что с его лба градом струился пот. Мина открыла глаза, но теперь она казалась совсем другой женщиной. Глаза ее глядели куда—то вдаль, а голос звучал как—то мечтательно, чего я прежде ни­когда не слыхал. Профессор поднял руку в знак мол­чания и приказал мне позвать остальных. Они вошли на цыпочках, заперев за собой дверь, и стали у конца кровати. Мина их, видимо, не замечала. Наконец, Ван Хелзинк нарушил молчание, говоря тихим голосом, чтобы не прерывать течения ее мыслей.

— Где вы?

— Я не знаю, — послышался ответ.

На несколько минут опять водворилась тишина.

Мина сидела без движения перед профессором, вперив­шим в нее свой взор; остальные едва осмеливались ды­шать. В комнате стало светлей; все еще не сводя глаз с лица Мины, профессор приказал мне поднять шторы.

Я исполнил его желание, и розовые лучи расплылись по комнате. Профессор сейчас же продолжал.

— Где вы теперь?

Ответ прозвучал как бы издалека:

— Я не знаю. Все мне чуждо!

— Что вы видите?

— Я ничего не могу различить, все темно вокруг меня.

— Что вы слышите?

— Плеск воды; она журчит и волнуется, точно взды­мая маленькие волны. Я слышу их снаружи.

— Значит, вы находитесь на корабле?

— О, да!

— Что вы еще слышите?

— Шаги людей, бегающих над моей головой; кроме того, лязг цепей и грохот якоря.

— Что вы делаете?

— Я лежу спокойно, да, спокойно, как будто я уже умерла!

Голос ее умолк, и она задышала как во сне, глаза закрылись.

Между тем солнце поднялось высоко, и наступил день. Ван Хелзинк положил свои руки на плечи Мины и осторожно опустил ее голову на подушку. Она лежала несколько минут, как спящее дитя, затем глубоко вздох­нула и с удивлением посмотрела на нас.

— Я говорила во сне? — спросила она. Она это знала, по—видимому, и так. Но ей хотелось узнать, что она говорила. Профессор повторил весь разговор и ска­зал:

— Итак, нельзя терять ни минуты; быть может, еще не поздно!

Мистер Моррис и лорд Годалминг направились к двери, но профессор позвал их спокойным голосом:

— Подождите, друзья! Судно это поднимало якорь в то время, когда она говорила. В огромном порту Лон­дона сейчас многие суда готовятся к отплытию. Которое из них наше? Слава Богу, у нас опять есть нить, хотя мы и не знаем, куда она приведет. Мы были слепы; если сейчас бросить взгляд назад, то станет ясно, что мы могли бы тогда увидеть. Теперь мы знаем, о чем думал граф, захватывая с собой деньги, хотя ему угрожал страшный кинжал Джонатана. Он хотел убежать. Вы слышите, убежать! Но зная, что у него остался всего один ящик, и что ему не укрыться в Лондоне, где его пресле­дуют пять человек, словно собаки, охотящиеся за птицей, он сел на судно, захватил с собой ящик и покинул страну. Он думает убежать, но мы последуем за ним. Наша лиса хитра, ох, как хитра, и мы должны следить за ней очень внимательно. Я тоже хитер, и думаю, хитрее его. А пока мы можем быть спокойны, потому что между ним и нами лежит вода, и он не сможет сюда явиться, пока судно не пристанет к берегу. Посмотрите, солнце уже высоко, и день принадлежит нам до захода. Примем ванну, оде­немся и позавтракаем, в чем все мы нуждаемся и что можем спокойно сделать, так как его нет больше в этой стране.

— Но зачем нам его искать, раз он уехал?

Он взял ее руку и погладил, говоря:

— Не расспрашивайте меня пока ни о чем, после завтрака я все расскажу.

Он замолчал, и мы разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться. После завтрака Мина повторила свой вопрос.

Он посмотрел на нее серьезно и ответил печальным голосом:

— Потому что, дорогая госпожа Мина, мы теперь больше, чем когда—либо должны найти его, если бы даже нам пришлось проникнуть в самый ад!

Она побледнела и спросила едва слышно:

— Почему?

— Потому что, — ответил он торжественно, — чудовище может прожить сотни лет, а вы только смертная женщина! Теперь надо бояться времени, раз он наложил на вас свое клеймо.

Я вовремя успел подхватить ее, так как она упала, как подкошенная.

Поиск по сайту: