ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Надев маскировочный халат, крепко завязав все шнурки - у щиколоток, на

Надев маскировочный халат, крепко завязав все шнурки - у щиколоток, на

животе, под подбородком и на затылке, разведчик отрешается от житейской

суеты, от великого и от малого. Разведчик уже не принадлежит ни самому себе,

ни своим начальникам, ни своим воспоминаниям. Он подвязывает к поясу гранаты

и нож, кладет за пазуху пистолет. Так он отказывается от всех человеческих

установлений, ставит себя вне закона, полагаясь отныне только на себя. Он

отдает старшине все свои документы, письма, фотографии, ордена и медали,

парторгу - свой партийный или комсомольский билет. Так он отказывается от

своего прошлого и будущего, храня все это только в сердце своем.

Он не имеет имени, как лесная птица. Он вполне мог бы отказаться и от

членораздельной речи, ограничившись птичьим свистом для подачи сигналов

товарищам. Он срастается с полями, лесами, оврагами, становится духом этих

пространств - духом опасным, подстерегающим, в глубине своего мозга

вынашивающим одну мысль: свою задачу.

Так начинается древняя игра, в которой действующих лиц только двое:

человек и смерть.

Выслав вперед своих людей, Травкин в сопровождении Мещерского и

Бугоркова пошел к переднему краю. Мещерский имел несчастный вид. Дело в том,

что подполковник Галиев, узнав о приезде Аниканова, после короткого

размышления решил оставить Мещерского здесь - заместителем Травкина.

- Мало ли что может случиться, а разведчики без офицера остаются,-

сказал он комдиву, и тот согласился с ним.

Шагая по лесным просекам, трое офицеров вполголоса разговаривали.

Собственно, говорил Бугорков, опечаленный Мещерский слушал, а Травкин глядел

вперед отсутствующим взглядом.

- Скорее бы войне конец,- ни с того ни с сего вдруг закончил Бугорков,

сбоку глядя на серьезный профиль Травкина.

Травкин молчал. Выходя на задание, он становился особенно молчаливым.

Это напускное спокойствие, почти сонливость, стоило ему немалых усилий воли.

Отдаваясь судьбе, он как бы выражал всем своим видом: все, что можно было

сделать, сделано, а там пусть идет, как идет.

На широком гребне, поросшем молодым ельником, располагались огневые

позиции одной из батарей артиллерийского полка. Артиллеристы возились подле

вкопанных в землю орудий. Завидев Травкина, они замахали руками и закричали:

- Опять на работу?

- Опять,- скупо ответил Травкин.

В траншее его уже ожидали. Там были капитан Муштаков, капитан Гуревич и

командиры двух минометных рот. Аниканов и другие разведчики сидели на

корточках в траншее и тихо разговаривали.

Капитан Гуревич уточнил взаимодействие:

- Значит, я делаю артналет по цели номер шесть для отвлечения внимания

немцев. Смотрите, Травкин, не уклоняйтесь влево, а то попадете под мои

разрывы. Вслед за тем я ударю вместе с минометчиками по цели номер четыре. В

случае вашей красной ракеты бью по целям два, три, четыре, пять, семь и

прикрываю ваш отход.

- Минометчики пристрелялись? - спросил Травкин.

- Да, все готово,- заверили минометчики.

- Готовы и мои пулеметы на всякий случай,- сказал Муштаков.

Все были заметно взволнованы.

Травкин высунулся за бруствер и прислушался к немецкому переднему краю.

Где-то там, далеко, патефон играл фокстрот. Левее то и дело вздымались к

небу белые осветительные ракеты.

Он спрыгнул обратно в траншею, повернулся к своим разведчикам и саперам

и сказал:

- Слушайте боевой приказ.

Разведчики медленно встали.

- Противник обороняет этот участок силами Сто тридцать первой пехотной

дивизии. По имеющимся данным, в глубине его обороны происходит

перегруппировка. Командир дивизии приказал произвести разведку в тылу

противника, выяснить характер этой перегруппировки, наличие резервов и

танков противника и сообщить все данные командованию по радио.

Объяснив разведчикам порядок движения и сообщив им, что заместителем

своим он назначает Аниканова, Травкин молча кивнул остающимся в траншее

офицерам, перелез через бруствер и бесшумно двинулся к берегу реки. Затем то

же самое один за другим проделали Бражников, Мамочкин, Голубь, Семенов,

Быков и три сапера, выделенных для сопровождения группы. Последним исчез

Аниканов.

Оставшиеся в траншее постояли несколько минут неподвижно. Затем

Гуревич, вдруг длинно и замысловато выругавшись, попросил Муштакова дать ему

водки и действительно выпил, гадливо морщась, полный стакан. Гуревич никогда

не ругался и никогда не пил водки. Муштаков удивился, но промолчал.

А Травкин между тем остановился в низком кустарнике у самого берега.

Разведчики ждали, но Травкин почему-то медлил. Так они стояли минуты три.

Внезапно немецкая белая ракета врезалась в темноту, с шипением распалась на

ослепительные кусочки, осыпала молочным светом речушку, а затем погасла так

же внезапно. Этого, видимо, и ждал Травкин. Он вошел в темную холодную воду

реки. Следом за ним остальные. Быстро пройдя речку, они в тени ее западного

берега снова остановились и переждали вспышку очередной ракеты. Затем

Травкин пустил вперед саперов, а сам с разведчиками пошел следом.

Миновав ложбинку, оказавшуюся гораздо более обширной, нежели

представлялось Травкину при наблюдении, саперы остановились. Тут начинались

минные поля.

Щупая землю длинными шестами и прислушиваясь к миноискателю, висевшему

на груди у одного из них, саперы медленно пошли вперед.

Снова вспыхнула ракета. Инстинктивный страх прижал разведчиков к земле.

Они лежали на высоком ровном месте, и им казалось, что их видит весь мир в

этом страшном безжизненном свете ракеты. Но ракета погасла, и всюду была

тишина.

Саперы, осторожно действуя руками в темноте, отвинтили взрыватели с

нескольких мин. Мощная пулеметная очередь трассирующих пуль пронеслась над

головами и умчалась вдаль. Разведчики замерли. Такая же очередь пронеслась

левей, сопровождаемая сухим треском. С наших позиций тоже одиноко затарахтел

"максимка", и пули его, последний привет от своих, прошелестели где-то

справа.

Передний сапер увидел в темноте проволоку и обернулся к Травкину,

ползущему за ним.

- Давай,- шепнул Травкин. Саперы начали резать проволоку большими

ножницами, и тут опять зажглась ракета, а следом за ней снова пронеслась

волна быстро мелькающих в кромешной темноте трассирующих пуль.

В свете ракеты Травкин разглядел немецкий бруствер, какие-то бревна,

наваленные поблизости, опушку леса за второй траншеей и три ободранных

снарядами дерева: его обычный ориентир во время наблюдения. Он несколько

уклонился вправо.

Компас в наступившей темноте зеленым фосфором показывал азимут.

Вокруг стояла ночная тишина. Однако он знал, как она обманчива и

сколько глаз, может быть, следят за тобой в этом мраке. Он даже легонько

вздрогнул от прикосновения руки сапера к его плечу. Ага, проволока

разрезана. Саперы останутся здесь, чтобы охранять проход на случай, если

Травкину и его людям придется отходить. Если же все будет тихо, они могут

через полчаса ползти "домой".

Один из них на прощание крепко пожал руку Травкина. Глазами, уже

привыкшими к темноте, Травкин внимательно взглянул на него, увидел большие

усы и темные добрые впадины глаз. "Меджидов,- узнал его Травкин,- лучший

сапер дивизии. Бугорков не поскупился".

Разведчики поползли сквозь прорезанную проволоку и уже почти у самого

немецкого бруствера замерли: слева раздались взрывы. Земля тяжело задрожала.

Через секунду взрывы раздались справа.

"Гуревич дает",- подумал Травкин.

Он услышал слева немецкий говор. Аниканов и Бражников уже были в

траншее. Говор приближался. Травкин затаил дыхание. Два немца шли по ходу

сообщения совсем близко. Один из них что-то ел. Слышалось громкое чавканье.

Они повернули в другую сторону. Над бруствером показался Аниканов. Он помог

Травкину соскочить вниз.

Все семеро рядышком стояли в немецкой траншее.

Травкин прислушался, затем пошел по ходу сообщения, из которого только

что вышли эти два немца. Ход сообщения разветвлялся. На повороте Травкин

вдруг почувствовал предупреждающую руку идущего впереди Аниканова. Вдоль

бруствера шел немец. Разведчики прижались к стенке траншеи. Немец исчез в

темноте. Пока все шло хорошо. Только бы им выбраться в лес.

Травкин вылез из хода сообщения и осмотрелся. Он узнал темные очертания

домика лесника, виденного им часто в стереотрубу. Возле дома находился

немецкий пулеметный дзот. Оттуда доносятся голоса о чем-то горячо спорящих

немцев. Прямо должна быть дорога в лес. Левее же дороги - бугор с двумя

соснами, а слева от бугра - болотистая низина. По этой низине и нужно

пройти.

Через чаc разведчики углубились в лес.

Мещерский с Бугорковым, стоя в траншее, неотрывно вглядывались в тьму.

То и дело к ним подходили Муштаков или Гуревич, негромко спрашивая:

- Ну, как?

Нет, красная ракета - сигнал "обнаружены, отходим" - не появлялась.

Раза три начинали работать немецкие пулеметы, но это была, по-видимому,

обычная стрельба "на бога". Мещерский, Бугорков, оба капитана и дежурящие в

траншее молчаливые солдаты пристально вглядывались в реку, в ее западный

высокий берег, в камыши, в кустарник, в немецкую проволоку, в немецкий

бруствер. Но ничего не было видно особенного, ровным счетом ничего.

- Черт возьми! - восхищенно сказал Муштаков. - Как лешие.

- Прошли, кажется,- облегченно вздохнул Мещерский и вдруг почувствовал,

что он весь в поту.

Капитана Муштакова вызвал по телефону штаб полка. Телефонист нe бeз

волнения сказал:

- С вами будет говорить шестьсот.

Из ночной дали раздался знакомый всей дивизии глубокий голос полковника

Сербиченко:

- Ну, как Травкин?

- Кажется, все в порядке, товарищ шестьсот.

- Значит, у тебя тихо?

- Тихо, товарищ шестьсот.

- Люди Бугоркова еще не вернулись?

- Нет еще, товарищ шестьсот.

Комдив секунду помедлил, потом сказал:

- Что ж, хорошо. Иди спать, Муштаков.

- Есть идти спать.

Потом снова, после некоторого молчания:

- Значит, немец спокоен?

- Тишина.

- Ракеты?

- Да, но не очень часто.

- Постреливает?

- Временами.

- Но не так, чтобы?..

- Нет, нет, товарищ шестьсот. Нормально, как всегда.

Положив трубку, Муштаков сказал:

- Тревожится старик.

Поиск по сайту: