ГЛАВА ПЕРВАЯ. Эммануил Казакевич. Звезда

Эммануил Казакевич. Звезда

---------------------------------------------------------------

Государственное изд-во художественной литературы, Москва, 1963.

Сочинения в 2-х томах, том 1

OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com)

---------------------------------------------------------------

Повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дивизия, наступая, углубилась в бескрайние леса, и они поглотили ее.

То, что не удалось ни немецким танкам, ни немецкой авиации, ни

свирепствующим здесь бандитским шайкам, сумели сделать эти обширные лесные

пространства с дорогами, разбитыми войной и размытыми весенней распутицей.

На дальних лесных опушках застряли грузовики с боеприпасами и

продовольствием. В затерянных среди лесов хуторах завязли санитарные

автобусы. На берегах безымянных рек, оставшись без горючего, разбросал свои

пушки артиллерийский полк. Все это с каждым часом катастрофически отдалялось

от пехоты. А пехота, одна-одинешенька, все-таки продолжала двигаться вперед,

урезав рацион и дрожа над каждым патроном. Потом и она начала сдавать. Напор

ее становился все слабее, все неуверенней, и, воспользовавшись этим, немцы

вышли из-под удара и поспешно убрались на запад.

Противник исчез.

Пехотинцы, даже оставшись без противника, продолжают делать то дело,

ради которого существуют: они занимают территорию, отвоеванную у врага. Но

нет ничего безотраднее зрелища оторванных от противника разведчиков. Словно

потеряв смысл существования, они шагают по обочинам дороги, как тела,

лишенные души.

Одну такую группу догнал на своем "виллисе" командир дивизии полковник

Сербиченко. Он медленно вылез из машины и остановился посреди грязной,

разбитой дороги, уперев руки в бока и насмешливо улыбаясь.

Разведчики, увидев комдива, остановились.

- Ну что,- спросил он,- потеряли противника, орлы? Где противник, что

он делает?

Он узнал в идущем впереди разведчике лейтенанта Травкина (комдив помнил

в лицо всех своих офицеров) и укоризненно замотал головой:

- И ты, Травкин? - И едко продолжал: - Веселая война, нечего сказать,-

по деревням молоко пить да по бабам шататься... Так до Германии дойдешь и

противника не увидишь с вами. А хорошо бы, а? - спросил он неожиданно

весело.

Сидевший в машине начальник штаба дивизии подполковник Галиев устало

улыбался, удивляясь неожиданной перемене в настроении полковника. За минуту

до этого полковник беспощадно распекал его за нераспорядительность, и Галиев

молчал с убитым видом.

Настроение комдива изменилось при виде разведчиков. Полковник

Сербиченко начал свою службу в 1915 году пешим разведчиком. В разведчиках

получил он боевое крещение и заслужил георгиевский крест. Разведчики

остались его слабостью навсегда. Его сердце играло при виде их зеленых

маскхалатов, загорелых лиц и бесшумного шага. Неотступно друг за дружкой

идут они по обочине дороги, готовые в любое мгновение исчезнуть,

раствориться в безмолвии лесов, в неровностях почвы, в мерцающих тенях

сумерек.

Впрочем, упреки комдива были серьезными упреками. Дать противнику уйти,

или - как это говорится на торжественном языке воинских уставов - дать ему

оторваться,- это для разведчиков крупная неприятность, почти позор.

В словах полковника чувствовалась гнетущая его тревога за судьбу

дивизии. Он боялся встречи с противником потому, что дивизия была

обескровлена, а тылы отстали. И в то же время он хотел встретиться наконец с

этим исчезнувшим противником, сцепиться с ним, узнать, чего он хочет, на что

способен. Да и кроме того, просто пора было остановиться, привести людей и

хозяйство в порядок. Конечно, не хотелось даже себе самому сознаваться, что

его желание противоречит страстному порыву всей страны, но он мечтал, чтобы

наступление приостановилось. Таковы тайны ремесла.

А разведчики стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Вид у них был

довольно жалкий.

- Вот они, твои глаза и уши,- пренебрежительно сказал комдив начальнику

штаба и сел в машину. "Виллис" тронулся.

Разведчики постояли еще минуту, затем Травкин медленно пошел дальше, а

за ним двинулись и остальные.

По привычке прислушиваясь к каждому шороху, Травкин думал о своем

взводе.

Как и комдив, лейтенант и желал и боялся встречи с противником. Желал

потому, что так ему повелевал долг, и потому еще, что дни вынужденного

бездействия пагубно отражаются на разведчиках, опутывая их опасной паутиной

лени и беспечности. Боялся же потому, что из восемнадцати человек, имевшихся

у него в начале наступления, осталось всего двенадцать. Правда, среди них -

известный всей дивизии Аниканов, бесстрашный Марченко, лихой Мамочкин и

испытанные старые разведчики - Бражников и Быков. Однако остальные были в

большинстве вчерашние стрелки, набранные из частей в ходе наступления. Этим

людям пока очень нравится ходить в разведчиках, шагать друг за дружкой

маленькими группами, пользуясь свободой, немыслимой в пехотной части. Их

окружают почет и уважение. Это, разумеется, не может не льстить им, и они

глядят орлами, но каковы они будут в деле - неизвестно.

Теперь Травкин понял, что именно эти причины и заставляли его не

торопиться. Его огорчили упреки комдива, тем более что он знал слабость

Сербиченко к разведчикам. Зеленые глаза полковника глядели на него

хитроватым взглядом старого, опытного разведчика прошлой войны,

унтер-офицера Сербиченко, который из разделяющей их дали лет и судеб как бы

говорил испытующе: "Ну, посмотрим, каков ты, молодой, против меня, старого".

Между тем взвод вступил в селение. Это была обычная западноукраинская

деревня, разбросанная по-хуторскому. С огромного, в три человеческих роста,

креста смотрел на солдат распятый Иисус. Улицы были пустынны, и только лай

собак по дворам и едва приметное движение домотканых холщовых занавесок на

окнах показывали, что люди, запуганные бандитскими шайками, внимательно

присматриваются к проходящим по деревне солдатам.

Травкин повел свой отряд к одинокому дому на пригорке. Дверь открыла

старая бабка. Она отогнала большого пса и неторопливо оглядела солдат

глубоко сидящими глазами из-под густых седоватых бровей.

- Здравствуйте,- сказал Травкин,- мы к вам отдохнуть на часок.

Разведчики вошли вслед за ней в чистую комнату с крашеным полом и

множеством икон. Иконы, как солдаты замечали уже не раз в этих краях, были

не такие, как в России,- без риз, с конфетно-красивыми личиками святых. Что

касается бабки, то она в точности походила на украинских старух из-под Киева

или Чернигова, в бесчисленных холщовых юбках, с сухонькими, жилистыми

ручками, и отличалась от них только недобрым светом колючих глаз.

Однако, несмотря на ее угрюмую, почти враждебную молчаливость, она

подала захожим солдатам свежего хлеба, молока, густого как сливки, соленых

огурцов и полный чугун картошки. Но все это - с таким недружелюбием, что

кусок не лез в горло.

- Вот бандитская мамка! - проворчал один из разведчиков.

Он угадал наполовину. Младший сын старухи действительно пошел по

бандитской лесной тропе. Старший же подался в красные партизаны. И в то

время как мать бандита враждебно молчала, мать партизана гостеприимно

открыла бойцам дверь своей хаты. Подав разведчикам на закуску жареного

свиного сала и квасу в глиняном кувшине, мать партизана уступила место

матери бандита, которая с мрачным видом засела за ткацкий станок, занимавший

полкомнаты.

Сержант Иван Аниканов, спокойный человек с широким простоватым лицом и

маленькими, великой проницательности глазками, сказал ей:

- Что же ты молчишь, как немая, бабуся? Села бы с нами, что ли, да

рассказала чего-нибудь.

Сержант Мамочкин, сутулый, худой, нервный, насмешливо пробормотал:

- Ну и кавалер же этот Аниканов! Охота ему поболтать со старушкой!..

Травкин, занятый своими мыслями, вышел из дому и остановился возле

крыльца. Деревня дремала. По косогору ходили стреноженные крестьянские кони.

Было совершенно тихо, как может быть тихо только в деревне после

стремительного прохода двух враждующих армий.

- Задумался наш лейтенант,- заговорил Аниканов, когда Травкин вышел.-

Как сказывал комдив? Веселая война? Молоко пить да по бабам шататься...

Мамочкин вскипел:

- Что там комдив говорил, это его дело. А ты чего лезешь? Не хочешь

молока - не пей, вон вода в кадке. Это не твое дело, а лейтенанта. Он

отвечает перед высшим начальством. Ты нянькой хочешь быть при лейтенанте. А

кто ты такой? Деревенщина. Попался бы ты мне в Керчи, я бы тебя за пять

минут раздел, разул и рыбкам на обед продал.

Аниканов беззлобно рассмеялся:

- Это верно. Раздеть, разуть - это по твоей части. Ну и насчет обедов

ты мастер. Про это и говорил комдив.

- Ну и что? - наскакивал Мамочкин, как всегда уязвленный спокойствием

Аниканова.- И пообедать можно. Разведчик с головой обедает получше генерала.

Обед смелости и смекалки прибавляет. Понятно?

Розовощекий, с льняными волосами Бражников, круглолицый, веснушчатый

Быков, семнадцатилетний мальчик Юра Голубовский, которого все звали

"Голубь", высокий красавец Феоктистов и остальные, улыбаясь, слушали горячий

южный говорок Мамочкина и спокойную, плавную речь Аниканова. Только Марченко

- широкоплечий, белозубый, смуглый - все время стоял возле старухи у

ткацкого станка и с наивным удивлением городского человека повторял, глядя

на ее маленькие сухонькие ручки:

- Это же целая фабрика!

В спорах Мамочкина с Аникановым - то веселых, то яростных спорах по

любому поводу: о преимуществах керченской селедки перед иркутским омулем, о

сравнительных качествах немецкого и советского автоматов, о том, сумасшедший

ли Гитлер или просто сволочь, и о сроках открытия второго фронта - Мамочкин

был нападающей стороной, а Аниканов, хитро щуря умнейшие маленькие глазки,

добродушно, но едко оборонялся, повергая Мамочкина в ярость своим

спокойствием.

Мамочкина, с его несдержанностью бузотера и неврастеника, раздражали

аникановская деревенская солидность и добродушие. К раздражению

примешивалось чувство тайной зависти. У Аниканова был орден, а у него только

медаль; к Аниканову командир относился почти как к равному, а к нему почти

как ко всем остальным. Все это уязвляло Мамочкина. Он утешал себя тем, что

Аниканов - партиец и поэтому, дескать, пользуется особым доверием, но в душе

он сам восхищался хладнокровным мужеством Аниканова. Смелость же Мамочкина

была зачастую позерством, нуждалась в беспрестанном подстегивании самолюбия,

и он понимал это. Самолюбия у Мамочкина было хоть отбавляй, за ним

утвердилась слава хорошего разведчика, и он действительно участвовал во

многих славных делах, где первую роль играл все-таки Аниканов.

Зато в перерывах между боевыми заданиями Мамочкин умел показать товар

лицом. Молодые разведчики, еще не бывшие в деле, восхищались им. Он щеголял

в широченных шароварах и хромовых желтых сапожках, ворот его гимнастерки был

всегда расстегнут, а черный чуб своевольно выбивался из-под кубанки с

ярко-зеленым верхом. Куда было до него массивному, широколицему и

простоватому Аниканову!

Происхождение и довоенное бытие каждого из них - колхозная хватка

сибиряка Аниканова, сметливость и точный расчет металлиста Марченко,

портовая бесшабашность Мамочкина - все это наложило свой отпечаток на их

поведение и нрав, но прошлое уже казалось чрезвычайно далеким. Не зная,

сколько еще продлится война, они ушли в нее с головой. Война стала для них

бытом и этот взвод - единственной семьей.

Семья! Это была странная семья, члены которой не слишком долго

наслаждались совместной жизнью. Одни отправлялись в госпиталь, другие - еще

дальше, туда, откуда никто не возвращается. Была у нее своя небольшая, но

яркая история, передаваемая из "поколения" в "поколение". Кое-кто помнил,

как во взводе впервые появился Аниканов. Долгое время он не участвовал в

деле - никто из старших не решался брать его с собой. Правда, огромная

физическая сила сибиряка была большим достоинством,- он свободно мог сгрести

в охапку и придушить, если понадобится, даже двоих. Однако Аниканов был так

огромен и тяжел, что разведчики боялись: а что если его убьют или ранят?

Попробуй вытащи такого из огня. Напрасно он упрашивал и клялся, что, если

его ранят, он сам доползет, а убьют: "Черт с вами, бросайте меня, что мне

немец, мертвому-то, сделает!" И только сравнительно недавно, когда пришел к

ним новый командир, лейтенант Травкин, сменивший раненого лейтенанта

Скворцова, положение изменилось.

Травкин в первый же поиск взял с собой Аниканова. И "эта громадина"

сгреб здоровенного немца так ловко, что остальные разведчики и охнуть не

успели. Он действовал быстро и бесшумно, как огромная кошка. Даже Травкин с

трудом поверил, что в плащ-палатке Аниканова бьется полузадушенный немец,

"язык",- мечта дивизии на протяжении целого месяца.

В другой раз Аниканов вместе с сержантом Марченко захватил немецкого

капитана, при этом Марченко был ранен в ногу, и Аниканову пришлось тащить

немца и Марченко вместе, нежно прижимая товарища и врага друг к другу и

боясь повредить обоих в равной степени.

Рассказы о подвигах многоопытных разведчиков были главной темой долгих

ночных разговоров, они будоражили воображение новичков, питали в них

горделивое чувство исключительности их ремесла. Теперь, в период долгого

бездействия, вдали от противника, люди пообленились.

Плотно поев и сладко затянувшись махоркой, Мамочкин выразил желание

остановиться в деревне на ночь и раздобыть самогону. Марченко неопределенно

сказал:

- Да, спешить тут нечего... Все равно не догоним. Здорово утекает

немец.

В это время дверь отворилась, вошел Травкин и, показывая пальцем в окно

на стреноженных лошадей, спросил хозяйку:

- Бабушка, чьи это кони?

Одна из лошадей, большая гнедая кобыла с белым пятном на лбу,

принадлежала старухе, остальные - соседям. Минут через двадцать эти соседи

были созваны в старухину избу, и Травкин, торопливо нацарапав расписку,

сказал:

- Если хотите, пошлите с нами кого-нибудь из ваших ребят, он приведет

лошадей обратно.

Это предложение понравилось крестьянам. Каждый из них отлично знал, что

только благодаря быстрому продвижению советских войск немец не успел угнать

всю скотину и сжечь деревню. Они не стали чинить препятствий Травкину и тут

же выделили подпаска, который должен был отправиться с отрядом.

Шестнадцатилетний паренек в овчинном тулупчике был и горд и напуган

возложенным на него ответственным поручением. Распутав лошадей и взнуздав

их, а затем напоив из колодца, он вскоре сообщил, что можно трогаться.

Через несколько минут отряд конников пустился крупной рысью на запад.

Аниканов подъехал к Травкину и, косясь на скачущего рядом паренька, тихо

спросил:

- А не нагорит вам, товарищ лейтенант, за такую реквизицию?

- Да,- ответил Травкин, подумав,- может и нагореть. А немца мы все-таки

догоним.

Они понимающе улыбнулись друг другу.

Погоняя лошадь, всматривался Травкин в безмолвную даль древних лесов.

Ветер свирепо дул ему в лицо, а кони казались птицами. Запад озарился

кровавым закатом, и, как бы догоняя этот закат, неслись на запад всадники.

Поиск по сайту: