ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Что творилось у них в душе?

Что творилось у них в душе? Вряд ли они сами могли бы ответить на этот

вопрос. Все постороннее, все прошлое исчезло из памяти, а если и появлялось

в ней временами, то в виде бесформенных обрывков. Они жили задачей и думали

только о ней.

Впереди двигались Аниканов с Голубем, метрах в сорока позади - Травкин

и Семенов с радиостанцией, слева, почти по обочине проходящей параллельно

движению разведчиков шоссейной дороги,- Мамочкии и Быков, а справа, охраняя

группу со стороны леса,- Бражников. Это был равнобедренный треугольник, в

котором Травкин являлся центром основания, а Аниканов - вершиной. Иногда,

почуяв присутствие немцев, треугольник смыкался и двигался медленней, люди

останавливались и прислушивались к ночным шорохам. Аниканов издавал птичий

крик, и все они замирали.

По шоссе слева проходили машины и гусеничные тягачи. Слышались немецкие

песни, немецкая ругань, слова немецкой команды. Иногда проходила пехота, и

разговоры солдат слышны были так близко, что казалось - стоит протянуть

руку, и ты поймаешь немца, уткнешься в немецкое лицо, обожжешься об огонек

немецкой сигареты.

Травкин твердо решил больше "языков" не брать. Он чувствовал, что

забрался в самый центр расположения вражеских частей. Одно неосторожное

движение, полузадушенный вскрик - и нагрянет вся эта эсэсовская орава. Он

знал, что здесь сосредоточивается танковая дивизия "Викинг". Однако он не

знал ее состава и ее намерений. Состав можно приблизительно установить, если

вести учет частям, танкам и артиллерии, но намерения командования могут быть

известны только хорошо осведомленному немцу. Такого немца необходимо будет

достать после разведки железнодорожной станции.

Однако этот осторожный план Травкина был неожиданно нарушен. Травкин

вдруг услышал слева шум, затем из темноты появился Мамочкин и вполголоса

сообщил:

- Тут немец один лежит возле дороги. Пьяный как сапожник...

При одном взгляде на "пьяного" немца Травкин понял, в чем дело. Немец

неосторожно углубился в чащу, был оглушен, сбит с ног и обезоружен

Мамочкиным.

Мамочкин сконфуженно оправдывался:

- Он так и пер на меня. Что мне было делать?

Долго рассуждать не приходилось. Они схватили пленного на руки и

нырнули в лес. Уже слышны были странные для русского уха крики немцев,

зовущих пропавшего товарища:

- У-ух!.. У-ху!..

- Виллибальд! Виллибальд!

- Герр Беннеке!..

Пленного уложили на траву возле озерца, Мамочкин побрызгал на него

водой и даже не пожалел влить ему в рот немножко самогону из фляги. Мамочкин

сиял и суетился вокруг "своего" немца, расхваливая его на все лады:

- Ну, это настоящий эсэсовец, этот все знает... Глядите, товарищ

лейтенант,- офицер, ей-богу, офицер!

Юра Голубь с любопытством оглядывал немца, досадливо морщил маленький

нос и сокрушенно вздыхал:

- Все берут "языка", а мне все не попадается.

- Ничего, Голубок,- тревожно прислушиваясь к замирающим вдали крикам,

говорил Аниканов.- Этого добра здесь много. Успеешь.

На Травкина с ужасом смотрели глаза эсэсовского гауптшарфюрера*. Дрожа

и заикаясь, эсэсовец сказал, что он служит в девятом мотополку "Вестланд"

пятой танковой дивизии СС "Викинг",- то есть сообщил то, что было написано в

солдатской книжке, вынутой из его кармана Мамочкиным. Он рассказал далее,

что полк "Вестланд" состоит из трех батальонов, по четыре роты в каждом, в

"ротах тяжелого оружия" имеются шести- и десятиствольные минометы. Танков в

полку нет, а есть ли в других полках, он не знает. Дивизия прибыла из

Югославии. Штаб стоит в деревне недалеко отсюда, но названия деревни он не

помнит, потому что не в состоянии запоминать русские и польские названия. Он

помнит только "Москау" и "Варшау",- заявил он со странным вызовом.

* Обер-фельдфебель войск СС

Получив удар по лицу от своего "покровителя" Мамочкина, он сразу же

потерял за минуту до этого обретенное хладнокровие и по-звериному завыл.

Вообще он боялся Мамочкина пуще смерти: как только тот наклонялся к нему,

немец начинал мелко дрожать и умоляюще глядел на Травкина.

Когда гауптшарфюрера сбросили в озеро, Травкин связался с Землей.

Слышимость на этот раз была прекрасная, и Травкин передал все установленное

им.

По голосам с Земли Травкин понял, что там его сообщение принято как

нечто неожиданное и очень важное. В заключение с ним заговорил женский

голос, и Травкин узнал Катю. Она пожелала ему успеха и скорого возвращения.

- Мы горячо обнимаем вас,- закончила она дрожащим от волнения и

гордости за его успех голосом и, как будто сказав нечто имеющее прямое

отношение к служебным делам, спросила: - Поняли вы меня? Как вы меня поняли?

- Я понял вас,- ответил он.

К рассвету разведчики очутились возле полустанка, в семи километрах от

нужной им станции. Полустанок этот - одноэтажная кирпичная будка, окрашенная

в желтый цвет,- был обнесен двойным валом из толстых сосновых бревен. Такое

же укрепление с двух сторон ограждало и деревянный железнодорожный мостик

невдалеке от полустанка. Это немцы охраняли свои коммуникации от набегов

партизан.

На дороге к полустанку стояла длинная шеренга автомашин, хвостом

достигая леса, из которого в этот ранний час выползли разведчики. В глубокой

тишине слышались звонки телефонного аппарата в помещении станции и грубый

немецкий голос.

Приятно было поcлe двухдневных скитаний по лесам увидеть уходящий в

туманную даль рельсовый путь, семафор, черное колено железнодорожной

стрелки.

Аниканов, остановив разведчиков условным птичьим криком, подполз к

заднему грузовику и заглянул в шоферскую кабину. Она была пуста. Пустыми

оказались и второй и третий грузовики. Они почти доверху были завалены

порожними мешками из-под муки.

Вернувшись к своим, Аниканов сообщил об этом Травкину.

- Грузиться пришли,- сказал Аниканов,- ждут поезда.

Решил дождаться поезда и Травкин, но поезд все не показывался. Через

некоторое время из станционной будки высыпали заспанные шоферы и стали

расходиться по машинам, лениво галдя.

Из обрывков разговоров, хорошо слышных в тишине утра, Травкин уловил,

что машины будут грузиться не здесь, а на станции, и сейчас тронутся в путь.

Подумав мгновение, он решил послать на станцию только двух разведчиков,

остальные же будут дожидаться здесь. Немцев на станции полным-полно, и

незачем рисковать всеми людьми.

Он выделил для этой цели Аниканова и Быкова, а после многократных

просьб Юры Голубя назначил его третьим.

- На попутных поедем, что ли? - спросил Аниканов деловито.

Они с Быковым и Голубем поползли к задней машине и быстро влезли в нее.

Заботливо укрыв Быкова и Голубя мешками, Аниканов и сам зарылся в мешки,

оставив отверстие для глаз и взяв автомат на изготовку.

Вскоре к грузовику неторопливо подошел немец-шофер. Он сел в машину и,

дождавшись, пока тронутся передние, включил зажигание и нажал на стартер.

Мотор затарахтел.

Колонна двигалась по лесной дороге. Машины подскакивали на выбоинах.

Так они ехали минут пятнадцать. Вдруг шофер затормозил.

Аниканов услышал немецкий говор и увидел фигуры двух уцепившихся за

борт, а затем прыгнувших в кузов немцев. На счастье разведчиков, немцы,

видимо, были не склонны пачкать черные эсэсовские мундиры в мучной пыли и

так и остались сидеть на заднем борту, держась подальше от мешков. Все же

это было неприятное соседство. Машину подкидывало, и под мeшками то и дело

обозначались очертания человеческих тел. Аниканов уже начал беспокоиться.

Непрошеные попутчики, возможно, собрались ехать до самой станции, а это

грозило серьезными осложнениями.

Но вот раздался страшный шум, грузовик остановился, вокруг него

поднялась суета, и немцы, сидевшие на борту, быстро спрыгнули на землю.

Тотчас же Аниканов услышал ровное гудение моторов. Он тоже инстинктивно

пригнул голову, но вдруг, улыбнувшись, понял: это же наши!

И он весело, как будто советская бомба не в силах причинить вред своим,

сказал выглянувшим из-под мешков товарищам:

- Ребята, наши летят.

Самолетов было шесть, они делали низкие круги над лесом, угрожающе

рокоча.

Аниканов осмотрелся. Немцы все попрятались в лесной чаще. Явственно

доносились тревожные гудки паровозов. Станция была близко.

- За мной! - скомандовал Аниканов, и они спрыгнули.

Юркнув между машинами, разведчики очутились в кювете и, вынырнув

оттуда, быстрым шагом стали углубляться в лес. Но в то мгновение, что они

находились в кювете, их заметил лежащий там немец. Испугавшись, он замер, но

затем поднял голову и отчаянным голосом закричал:

- Fallschirmjager!*

Поднялась беспорядочная стрельба. Разведчики ответили несколькими

автоматными очередями.

Перескочив широкую прогалину, Аниканов увидел посеревшее лицо Голубя.

Голубок падал на землю, сморщив маленький нос.

- Того немца можно было схватить... - сказал он, лежа на широкой спине

Аниканова.

Это были первые после ранения и последние в его короткой жизни слова.

Разрывная пуля попала ему в грудь, ниже сердца. Бедное сердце еще билось, но

все слабей и слабей. Позже он очнулся еще раз, увидел над собой

сосредоточенное лицо лейтенанта и большие глаза Мамочкина, из которых

лились, не переставая, слезы.

В лесу начиналась гроза. Дубы, покрытые молодой листвой, гудели под

порывами ветра, и тысячи ручьев забегали под ногами, подобно стайкам мышей.

Неподвижно сидя перед умирающим Голубем, Травкин ждал возвращения

Аниканова, вторично ушедшего - на этот раз с Мамочкиным - к станции. Нет,

Травкин после этого печального случая не хотел делить группу на две части,

но Голубя, еще живого, нельзя было здесь оставить одного, а дело надо

делать.

Он попытался связаться с Землей, но безуспешно. Может быть, мешали

электрические разряды. Эфир истошно кричал в трубку, время от времени сухо

потрескивая.

Под ногами струились ручейки, на плечи падали тяжелые капли. Ливень

смыл с окостеневшего лица мальчика следы пыли и тревог, и оно светилось в

темноте.

Аниканов и Мамочкин подползли совсем близко к станционным постройкам.

При свете часто вспыхивающих молний они увидели два груженых состава. На

платформах одного из них чернели мощные громады танков.

* Парашютисты!

Паровозы пыхтели, испуская клубы пара и осыпая искрами рельсовый путь.

Возле пакгаузов, огороженных колючей проволокой, сновали люди, разговаривая

на осточертевшем немецком языке. Потом раздались крики часовых, отгонявших

от полотна железной дороги группу крестьянок с мешками за спиной. Доносились

возгласы и причитания этих крестьянок:

- Ось, бисови души, никуды не пускають...

Аниканов был недоволен собой. И зачем он полез в этот проклятый

грузовик? Может быть, не лезь он туда, Голубь был бы жив. Он, сибиряк,

привычный к тайге, чего он полез в ту машину?..

Немцы разгружают танки. Видно, готовят большое наступление. А где -

неизвестно. Если бы захватить еще одного, можно было бы узнать задачу

эсэсовской дивизии.

"Ну вот они, немцы, ходят,- думал Аниканов.- А кто из них знает задачу

своей дивизии? Возьмешь какого-нибудь замухрышку и опять ничего не выведаешь

толком".

Внимание Аниканова привлекли два тощих немца в широких черных блестящих

плащах. При свете молний он видел их то вместе, то по отдельности,- они

громко, отрывистыми голосами распоряжались здесь. Эти офицеры, видимо, сошли

с той легковом машины, что остановилась возле задней стены ближайшего

пакгауза. Ежась под потоками дождя, Аниканов подумал про Голубя: жив ли он

еще? Лежит, бедняга, под дождем. Хорошо бы раздобыть для него вот такой

плащ, как на этих фрицах.

- Возьмем офицера? - спросил Аниканов Мамочкина.

Тот сказал:

- А лейтенант? Он не говорил, чтобы "языка" брать.

Аниканов внимательно поглядел в лицо товарища.

- Мы это мигом обтяпаем,- ласково сказал он,- а потом домой сразу.

Мамочкин вздрогнул. Они были вдвоем против сотен деловито снующих

немцев. И среди этих сотен захватить - вдвоем - офицера?.. Его затрясло. А

Аниканов все так же внимательно смотрел на него, повторяя:

- Да мы это мигом...

Мамочкин отчаянно махнул рукой и вдруг, набрав в легкие воздуха,

приподнялся. В восторге от себя самого, подняв лицо под хлещущие струи

дождя, он начал твердить скороговоркой, как в лихорадке:

- Давай, Ваня... Давай! Ладно, Ваня. Сделаем. Неужели не сделаем?

Они поползли к машине, пролезли под проволокой и затаились. Дождь

беспрерывно лил, стекая по полированному кузову машины.

- Один из этих фрицев - генерал, по-моему,- взвинчивая себя, шептал

Мамочкин.

- Ясно, генерал,- успокаивающе бормотал Аниканов. Прошло не меньше

часа, прежде чем послышались шаги и один из офицеров сказал:

- Wir fahren sofort*.

Он упал, получив от Аниканова удар ножом в грудь. А второй, оглушенный

и прижатый лицом к бурно вздымающейся груди Мамочкина, потерял сознание.

Немцы вокруг все так же сновали от пакгаузов к составам и обратно и

ежились под потоками дождя.

* Едем сейчас же.

Поиск по сайту: