Глава 3. Как Хизер и предполагала, начался дождь

Как Хизер и предполагала, начался дождь. И не просто дождь, а настоящая буря. В это время года на восточном побережье бури не были редкостью. Ветер пригонял с океана всё новые стаи туч, которые проливались над Эшфилдом холодным дождём. Но такого ливня она не помнила за последние пять лет. Молнии сверкали без остановки, и мощные раскаты грома, казалось, вдавливали крышу машину внутрь, заставляя прогибаться. Хизер напрасно пыталась заснуть, опёршись лбом о ладонь. Сон не приходил, хотя она не смыкала глаз со вчерашнего дня. Может, мешал непрекращающийся грохот над головой и белые вспышки, то и дело заливающие салон автомобиля. А может, ей просто не хотелось спать.

Дуглас думал, что она дремлет – и поэтому молча крутил баранку, ловко вписываясь в крутые повороты, хлюпающие коричневой жижей. Он тоже хотел спать. Хизер замечала сквозь полуприкрытые веки, как детектив то и дело проводит рукой по лицу, отгоняя сон. Она вдруг пожалела, что согласилась на предложение Дугласа. Иначе старый детектив сейчас был бы дома, в тёплой постели, а не здесь, у черта на куличиках, борясь с подступающей дремотой. Но... поздно.

Моей любимой дочери.

Гранки лежали на коленях Хизер. Она прочитала послание отца, как только села в машину. Прочитала всё, несмотря на то, что слёзы подступали к горлу. Слова, напечатанные на старом «Ундервуде» с кривыми, вечно выпадающими литерами.

Надеюсь, эти записи не пригодятся; тебе лучше этого никогда не знать. Больше, чем чего-либо другого, я боюсь, что однажды ты уйдёшь от меня, окажешься далеко... Потому я и сжёг тогда свою книгу про то, что случилось в Тихом Холме. Но иногда нужно говорить правду. Я осознаю это особенно остро в последние годы. Поэтому пишу это до того, как буду потерян в смерти и забвении.

Что я могу сказать? Это связано с тем, кто ты есть на самом деле. Всё началось двадцать четыре года назад...

Двадцать четыре года. Больше, чем вся её жизнь. Мысль была ужасающей – что есть нечто, преследующее её задолго до рождения. Хизер дёрнула головой, когда очередная вспышка молнии сопроводилась громким хрустом ломающихся стволов. Где-то в лесу молния попала в дерево.

Отец рассказывал о вещах, что скрывал от неё все семнадцать лет. И в каждом слове чувствовалась такая непередаваемая, такая глубокая боль, что иногда Хизер хотела отложить листы в сторону и не читать их – не чувствовать заключённых в них страданий. Но она читала, открывая для себя истину. Истину, которая была хуже любой лжи.

... и именно в Тихом Холме случилось так, что моя девочка ушла. Не то чтобы куда-нибудь действительно ушла или умерла. «Слилась со своей половинкой». Так сказала Далия Гиллеспи. Этой «половинкой» была молодая девушка, сожжённая матерью во имя возрождения древнего Бога города... Алесса Гиллеспи.

Алесса. Хизер вновь увидела внутренним взором девушку с чёрными волосами, которая уходила в кровавый туман. Её хмурый взгляд и торжествующую улыбку, когда Хизер корчилась на полу от сжигающей тело боли. Та, которая держала в руках новорождённую Хизер и протягивала её Гарри Мейсону.

Ты здесь, Алесса?

Молчание. Только тихий шелест бумаги, словно кто-то в голове деловито перелистывает летописи прошлых лет. Хизер была одна. Пока.

Прошло уже семнадцать лет. А кажется, всё было только вчера... Сперва, признаюсь, у меня были вопросы по поводу этого ребёнка. Мог ли я любить её? Ведь всё её существование было полностью необъяснимо. Я думал: «Может быть, этот ребёнок и есть та, которая лишила меня дочери». Это вызывало во мне печаль и гнев. Временами я ловил себя на том, что сжимаю руками её шейку. Несколько раз я даже пытался избавиться от неё, бросить... Вот каким ужасным человеком я был.

Неужели отец действительно пытался убить её? Хизер не могла этому поверить. Отец, который всегда любил её, ставил превыше всего... Не может быть.

Но ведь не убил же. Наоборот – принял её и заботился, как о собственной дочери. Хотя после того, что он пережил из-за неё, иной не стал бы на неё даже смотреть. О да, теперь Хизер знала причину, почему отец раньше так часто прикладывался к бутылке виски. В ней он искал успокоение. И не находил.

Я решил во что бы то ни стало вырастить её. Кажется, я просто не мог позволить ей уйти. Когда она... когда ты... смотришь на меня, смеёшься так...

Хизер и сама не заметила, как заплакала снова. Но ручьи, которые катились по её щеке, не были слезами горя. Их причиной стали облегчение, гордость и... радость. Гордость и радость, что у неё такой отец. Спасибо, папа...

Но я люблю тебя. У меня нет никаких сомнений в этом. Всё, о чём я тебя прошу – это поверить мне.

Моей любимой дочери. Гарри Мейсон.

– Чёртов дождь... Ты спишь?

Дуглас спросил очень тихо, но Хизер всё равно вздрогнула.

– Нет, – коротко ответила она.

– Замёрзла? – рука Дугласа потянулась к ручке обогревателя. Хизер предпочла промолчать, глядя на мерно движущиеся дворники.

– Так что там такое, в Тихом Холме? – спросил Дуглас. Хизер поняла, что от обстоятельного разговора на этот раз не отвертеться. – Я знаю только, что когда-то это был тихий, довольно милый городишко, но теперь...

– Ты был там? – с удивлением спросила Хизер. На этот раз замолчал Дуглас. Хизер ждала и смотрела, как детектив нервно постукивает пальцами по рулю. Кажется, он жалел, что проболтался.

– Однажды, – с неохотой признался Дуглас. – Там пропали люди. Я искал их, но не нашёл.

Дорога уклонялась вниз. Картланд сбросил газ:

– Скажу тебе, это пропащий город. На моей работе слышишь много грязных слухов...

– Я родилась и выросла в Тихом Холме, – сказала Хизер. Детектив удивлённо покосился на неё:

– Извини, я не хотел тебя обидеть...

Хизер слабо улыбнулась:

– Ты и не обидел.

Несколько минут Картланд вслушивался в шум капель, стучащих по капоту, но потом любопытство одержало верх:

– А вообще, я думал, что ты выросла в Портленде...

Хизер не ответила. Казалось, она вообще не слышала его слова. Дуглас с тревогой посмотрел на бледное, осунувшееся лицо девушки, и спросил:

– Тебе плохо?

Всё в порядке, хотела сказать Хизер, но вместо этого почему-то честно призналась:

– Голова гудит. Самое плохое из чувств.

– Наверное, укачало, – детектив покорно взялся за ручку передачи, собираясь снизить скорость. Хизер отрицательно мотнула головой:

– Нет, дело не в этом. Я просто пытаюсь вспомнить моё детство.

Воспоминания были здесь, где-то совсем рядом, стоит только протянуть руку, но она не могла их поймать. Лишь усиливалась мерзкая головная боль, которая снова начала превращаться в полыхающую стихию. Перед глазами мелькали нечёткие образы и тут же исчезали, становясь рваными клочьями, которые уже невозможно восстановить. Распятие над детской кроватью, тень от колыхающихся штор... Разбросанные по полу игральные карты...

– Что-то ужасное случилось в Тихом Холме семнадцать лет назад, – пробормотала она. Дуглас внимательно слушал. – Женщина по имени Далия...

... эта сумасшедшая старуха! Хизер болезненно скривила губы, услышав разъяренный крик Винсента.

Да уж... сумасшедшая...

– Она хотела вызвать древнего Бога города. И использовала для этого собственную дочь. Сожгла её, чтобы она родила ей Бога...

– Сумасшедшая, – возмущённо покачал головой Дуглас. В какие только байки не верят эти чёртовы сектанты, говорил он всем видом.

Вот, отметила про себя Хизер. Ещё один человек назвал Далию сумасшедшей. Что ж, наверное, так оно и было.

– Возможно, но это сработало. Девочка родила Бога.

– Что?!

Картланд на секунду бросил управление и уставился на Хизер. Она ответила ему отсутствующим взглядом. Над головой оглушительно грянул гром, и он вновь вцепился пальцами в руль.

– Понимаешь, у неё были особые силы.

– Силы? – Дуглас нахмурил брови. Подобного поворота сюжета умудрённый годами сыщик явно не ожидал.

– Да. Одноклассники звали её ведьмой. Она могла создавать вещи силой разума. Могла убить любого человека, лишь пожелав этого.

Дуглас кинул на девушку многозначительный взгляд. Откуда ты всё это знаешь, деточка?

– Но в конце концов, – Хизер уже не могла остановиться. Водопад прорвал ограждение, и бурно несущийся поток было не остановить, – этот Бог был убит одним человеком. Моим отцом, Гарри Мейсоном.

Перед затуманенным взором Хизер появилась чёткая картина, будто отпечатанная на фотоплёнке: чудовище с козлиной головой и широкими перепончатыми крыльями, зависшее над землёй, и отец (выглядящий разве что ненамного моложе), из последних сил тянущий эту тварь вниз. Хизер ждала, что будет дальше, но картина застыла, как кадр фильма ужасов – одно сохранённое в памяти Алессы мгновение. Возможно, последнее в её жизни. В её прежней жизни.

– Наверное, Бог был достаточно слабым, раз его смог убить один человек. Но я думаю, сейчас Клаудия пытается возродить этого Бога. И я выбрана как жертва...

На последнем слове детектив едва заметно дрогнул, но быстро взял себя в руки и мрачно кивнул. Похоже, он решил воспринимать факты как есть, не пытаясь отыскать никому не нужные объяснения. Хизер могла это только поприветствовать. Она сама пережила этот качественный переход несколько часов назад и знала, что так лучше всего.

– А у тебя какие-нибудь силы есть? – спросил Дуглас, испытующе глядя на девушку. Он быстро догадался, что просто так жертвой Богу не выбирают.

– После смерти Бога... – Хизер запнулась. Только сейчас она заметила, что из динамиков магнитолы изливается тихая и спокойная песня. Женщина страстно пела о своём одиночестве, в её голосе слышалась боль.

Сказать?

Скрывать что-либо было уже бессмысленно. Хизер медленно выговорила:

– После смерти Бога та девушка появилась снова. Совсем ненадолго, лишь чтобы отдать ребёнка, которого она держала в руках, моему отцу. Потом она умерла.

Машина вильнула вправо, хотя участок дороги был совершенно ровным. Картланд смотрел на Хизер с полуоткрытым ртом, с трудом подавляя в себе желание перекреститься. Впрочем, мог бы и перекреститься – Хизер всё равно не заметила бы. Она снова ушла в себя, в мир своих грёз и страданий. Сквозь частые всхлипы можно было расслышать её слова:

– Он любил меня, слово я была её родная дочь. Хотя никогда не знал, кто я на самом деле. Это так внезапно... У меня не было возможности... сказать... сказать тебе какой... какой... счастливой ты меня сделал...

Слёзы сорвались с ресниц и упали на гранки, лежащие на коленях – прямо на надпись, сделанную чёрной ручкой. Лист размок, смывая чернила и слова.

Боже мой, деточка, думал Дуглас Картланд, следя за мокрой полосой асфальта, освещённой жёлтым светом фар. Боже мой... Мысли путались. За всю дорогу до Тихого Холма детектив больше не произнёс ни слова.

Хизер плакала ещё минут десять. Потом она уснула. И поэтому не увидела, как гроза постепенно сменилась пеленой белого тумана.

Поиск по сайту: