КАРТОЧНЫЙ ДОМИК ОТДЫХА: «ИГРА В ПОПУЛЯРНОСТЬ»

БОЛЬШИНСТВО МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ, которых я встречал в годы своей юности, были уверены в своих ценностях. Сороковые годы не походили на семидесятые. Сегодня молодые люди ставят под вопрос общечеловеческие ценности; они во всем ищут смысл, размышляют по поводу отношения ко Вселенной и к Богу. Учась в средней школе, я был одинок в этом поиске. Не было направляющих маяков, по которым я мог бы ориентироваться. Я даже не знал толком, что именно искал. Все, что я знал определенно, — мое стремление найти что-то, и это что-то было не тем, к чему стремились другие.

Другие уже более или менее уверенно спланировали свои жизни. Им хотелось иметь интересную работу, делать деньги, добиться успеха, жениться, осесть в Скарсдейле либо в каком-либо другом богатом сообществе, растить детей, болтать за коктейлем и наслаждаться плодами обычной мирской жизни. Но я уже знал, что деньги меня не влекли. Я не хотел «преуспевать» материально. Меня не интересовала женитьба и создание семьи. Я достаточно хорошо знал, чего мне не нужно, но у меня не было ясного представления о том, чего же я хочу. Я порой размышлял, не является ли отсутствие у меня стремления к вещам, ценимым другими, доказательством моей внутренней неадекватности?

Может быть, другие, размышлял я, уверенные в правильности своих жизненных позиций, обладают каким-то иным видением окружающей действительности, а я слеп? Конечно, причиной моих бед многие годы была моя изначальная неспособность принять традиционный взгляд на мир.

Теперь, когда я покинул Кент и был зачислен в старший класс средней школы Скарсдейла, я решил преодолеть то, что безусловно было недостатком моего характера. С началом школьного года я решил попытаться провести «большой эксперимент». Я постараюсь убедить себя в том, что мне нравится то, что нравится всем, что их ценности и стандарты совпадают с моими. Может быть, если я осознанно приму их точку зрения, я смогу наконец чувствовать себя в своей тарелке? Если это мне удастся, какой легкой станет моя жизнь! Я решительно настроился на это. Этот последний год в средней школе будет ознаменован гигантским шагом к обычному состоянию.

В качестве первого шага в «унисон с толпой» я увлекся музыкой в стиле свинга. Каждую неделю я вместе с моими братьями жадно слушал радио, чтобы узнать, какие популярные песни достойны хит-парада. Я прикинул на себя, словно фрак, сознание толпы и вскоре обнаружил, что оно мне впору. На шумных соревнованиях я начинал энергично орать вместе со всеми. Когда смеялись, я хохотал громче всех. Я назначал свидания, танцевал, стал вокалистом местного ансамбля на танцплощадке. И когда я громко шумел, невероятно, но я видел, что мне это нравилось и меня любили за это.

Этот учебный год начался для меня благоприятно: оба мои брата были популярны. Боба, который учился в десятом классе, любили все, включая отличников и преподавателей. Его положение не было типичным положением Большого Человека на школьном дворе, который заинтересован не столько в том, чтобы любить других, сколько в том, чтобы любили его, и старается общаться только с «правильными» людьми. Бобу искренне нравился каждый. Для него не имело значения, как относились к ним другие: свысока или с почтением. Он был их другом, и они знали это. Не в состоянии умерить тон своего голоса, он доминировал в любом сборище, но никто не был против. Каким-то образом в его присутствии каждый чувствовал себя более великодушным, более уверенным в собственной доброте.

Его восторженное отношение к жизни было безграничным. Однажды он пришел домой после игры в футбол с температурой больше 40 градусов. Несмотря на такое состояние, он настоял на том, чтобы доиграть до конца.

Его прозвали «Бакки», по имени знаменитого игрока в бейсбол, Бакки Уолтерса. Эта кличка так и осталась за ним, но я сам никогда не называл его так: я знал его более глубокую сторону, которую он не часто открывал перед другими — утонченное восприятие музыки, внутреннюю доброту, определенное благородство характера. Все это совершенно не гармонировало с несколько грубоватым значением, которое подразумевалось в этой кличке.

С самого начала каждому было очевидно, что мы с Бобом очень разные натуры; кроме того, некоторые из моих одноклассников еще раньше узнали кое-что обо мне от Фила Бута, моего прежнего товарища по комнате в «Кенте». Фил тоже жил в Скарсдейле и проявил достаточное чувство ответственности перед школьным сообществом, предупредив о том, какую общественную опасность я представлял. Однако из-за уважения к Бобу, а также потому, что я решительно и явно старался скорректировать свои нетрадиционные взгляды, мне предоставили презумпцию невиновности и довольно милостиво допустили в свою среду.

Средняя школа в Скарсдейле была значительно больше, чем «Кент». Это обстоятельство давало возможность разным по характеру и взглядам ученикам счастливо сосуществовать там, не ощущая (в отличие от «Кента») заметного давления коллектива. Будучи братом Боба, я автоматически вошел в «узкий» круг; это положение я смело принял, как некий вызов, в котором нуждался, чтобы с максимальным успехом завершить свой «великий эксперимент».

Я попробовал себя в футбольной команде. При моем весе в 62 килограмма я едва ли мог служить первоклассным материалом для этой игры. И все же я очень старался во время тренировок на футбольном поле и горячо поддерживал команду со скамейки. К несчастью для моих грез о славе, я был полузащитником, как и капитан команды Чарли Рензенхауз. Возможности для участия в игре были редкими. Лишь один раз меня позвали на поле в процессе игры, когда Рензенхауз получил травму.

— Уолтерс! — заорал тренер Буханен.

Мой шанс?

— Да, сэр! — воскликнул я, с великой готовностью вскочив на ноги.

— Уолтерс, беги и помоги Рензенхаузу покинуть поле!

На беговой дорожке у меня получалось лучше. В «Кенте» у нас не было команды по бегу, поэтому я был незнаком с техникой старта, но быстро бегал, и мне удалось достигнуть похвальных результатов. С первого забега я пробежал дистанцию в 100 ярдов всего за 10,2 секунды. К несчастью, в начале сезона я получил растяжение связки, и до конца года мне не пришлось больше бегать.

Из уроков моим любимым был английский язык. Наша учительница по английскому языку, Люсиль Хук, обожала свой предмет, любила своих учеников и, очевидно, от всего сердца хотела поделиться с нами знаниями. Она была нам не только преподавателем, но и другом. При ее поощрении я писал короткие рассказы и стихи. Они были несовершенны, но достаточно хороши для того, чтобы я смог получить репутацию многообещающего таланта; они подпитывали мою решимость стать писателем.

Среди учеников в классе французского языка была девочка по имени Рут. Позже она, по общему мнению, стала первой красавицей выпускного класса. Я часто назначал ей свидания и был очарован ею, как это случается с любым мальчиком, встречающимся со своей первой в жизни подружкой. Однако на пути нашей зарождающейся любви встретились ухабы.

Папа, чтобы не избаловать нас, выдавал нам только по пятьдесят центов в неделю. Мне приходилось копить две недели, чтобы сводить Рут в кино, при этом нам приходилось обычно идти пешком несколько миль до Уайт-Плейнз и обратно. Наверное, это было не лучшим началом для того, чтобы произвести хорошее впечатление на девочку.

Кроме того, когда дело касалось такого глубоко личного предмета, как любовь, я не мог изображать поверхностного человека, что часто помогало мне на других стезях жизни. Мне приходило в голову то, что я не был внешне привлекательным и что у меня, в сущности, не было ничего стоящего, чтобы предложить другим. Я сомневался в собственной ценности и поэтому остерегался доверять чувствам ко мне другого человека. Когда другой мальчик, рослый, вечно отпускающий шутки, популярная футбольная звезда, стал ухаживать за Рут, у меня не нашлось самоуверенности для соперничества. В такой ситуации я бы не мог соревноваться с ним, даже если бы был переполнен самоуверенностью, поскольку завоевание и навязывание себя никогда не связывал с любовью.

Я находил удовольствие в пении. Мистер Хаббард, руководитель нашего хора, старался убедить меня сделать пение своей профессией. «В твоем голосе звенят деньги», — настаивал он, не сознавая, что деньги для меня были слабой приманкой. В тот год я пел в «Мессии» Генделя, в «Дворцовом страже» Джильберта и Салливана. В нашей церкви Святого Якова-младшего мы с братьями пели также партии трех мудрецов в Рождественской торжественной службе — событие, которое, к моему удивлению, все еще помнят старожилы Скарсдейла.

Другие церемонии в церкви мало увлекали меня. Наш священник, отец Прайс, продолжал грозить нам в своих проповедях, что если мы не будем вести себя благопристойно, то очень скоро «попадем прямо в лапы нацистов».

Но меня понесло совершенно в ином направлении. Дуг Беч, друг Боба и мой друг, ввел меня в ночной клуб Ника, в деревне Гринвич, известный как постоянное место встреч энтузиастов диксиленд-джаза. Эдди Конден, Пиви Рассел и другие «великие люди» джаза играли с таким недостижимым мастерством, что я в конце концов не мог не влюбиться в джаз.

Очарованный этой новой «сценой», я жадно поглощал сведения даже о мелочах жизни моих новых героев: как жена одного из джазистов обычно избивала его; как они ели в ночном клубе на противоположной стороне улицы, потому что у Ника невкусно кормили; как маленькая пожилая леди приходила в клуб вечерами в субботу, занимала передний стол, восторженно аплодировала, слушая музыку, и выкрикивала, словно подросток: «Давай, давай!» Поразительно, как люди могут придавать значение таким «новостям» лишь потому, что в них фигурируют знаменитости. Но они поступали именно так. Так поступали и мы.

У Ника я впервые выпил. Из всех глупых времяпрепровождений, которым предается человечество, пьянство и курение, безусловно, стоят в начале списка. Я думаю, что немногие люди начинают пить или курить ради получаемого удовольствия. Мне кажется, что здесь превалирует желание не выглядеть странным. Во всяком случае, так было со мной. Алкоголь не казался мне отвратительным, но курение было для меня сравнимо с пыткой: все равно что привыкать есть тухлую пищу, стараясь получить при этом удовольствие.

Я хорошо помню, как первый раз учился втягивать дым. Одна девочка на вечеринке в Скарсдейле продемонстрировала мне свое искусство. С первой затяжки у меня закружилась голова, и я почти сполз на пол. Потом в духе какого-то извращенного идеализма, который был характерен для меня большую часть того года, я сказал себе твердо: «Я овладею этим, если даже оно убьет меня!» Я вряд ли сознавал, что настоящее мастерство означает, прежде всего, не уступать такой глупости. В тот вечер я преуспел в овладении искусством курения.

Самое отвратительное в пьянстве, с духовной точки зрения, состоит не во временной невменяемости, к которой оно может привести, и не в похмелье, которое иногда наступает после загула, а в долговременном воздействии, которое алкоголь оказывает на личность. Как-то незаметно он делает человека более приземленным; восприятие становится менее утонченным; появляется склонность глумиться над вещами, которые прежде казались ему святыми. Эго становится менее восприимчивым к своему окружению и более подавляющим, агрессивным. Оно как бы грубеет в попытке компенсировать ослабление природных сил. Такое воздействие алкоголя можно наблюдать не только во время опьянения. Результаты впоследствии проявляются как долговременные изменения личности.

Это можно объяснить тем, что вещества, порой кажущиеся инертными, в действительности служат почвой для различных состояний сознания. Мы можем глумиться, как это случалось со мной, над «святошами» церкви, которая осуждает «винопитие» как инструмент сатаны, однако смех заглушил уже многие истины. Сама склонность отпускать шутки по поводу пьянства (характерная для общества, где оно так популярно) предполагает подсознательное стремление заставить замолчать даже шепот сознания. Ведь каждый человек в глубине души должен сознавать, что пьянство является осквернением его истинной, божественной природы.

Другой причиной, часто влияющей на изменение сознания, является музыка. Оглядываясь назад, я поражаюсь тому, как быстро, благодаря неослабному увлечению музыкой джаза, я переходил к образу жизни, который прежде был мне совершенно чужд. Шли месяцы, и моей второй натурой становилось увлечение спортом, романтикой любви, веселым времяпрепровождением; я смеялся с теми, кто хохотал громче всех, слонялся повсюду с самыми неугомонными, обменивался шутками и любезностями, испытывая половодье волнений юности собственного эго, соревнуясь с другими эго.

И все же в глубине моего существа жил бдительный друг, на которого не производила впечатления вся эта суета; он спрашивал меня о мотивах моего поведения, беспристрастно наблюдал за моими глупостями и с печальной укоряющей улыбкой вопрошал: «Действительно ли ты хочешь этого?» С собой я был достаточно откровенен, чтобы признать, что это не так.

Постепенно во мне росло страстное желание прекратить бесполезную трату времени. Я сознавал, что в жизни можно так много узнать и в ней существует многое, к чему стоит стремиться. В конце года для письменной работы по английскому языку я выбрал тему: «Различные концепции Вселенной у древних цивилизаций и особенности цивилизаций, которые повлияли на развитие этих концепций». Вопросы, не относящиеся к моему «большому эксперименту», вновь настойчиво стали осаждать мой разум. Что такое жизнь? Что такое Вселенная? Какова цель жизни на земле? Ответы на них едва ли можно было «просмеять» за одну ночь у Ника.

Однажды вечером мы с одноклассником заглянули в местный ресторанчик, часто наводняемый учениками средней школы. Пока мы ждали, когда освободятся места, мой товарищ начал импровизировать на тему музыки, которую выдавал автомат-проигрыватель. Ради смеха я поддерживал его. Однако вскоре мой молчаливый «внутренний друг» спросил меня, негодуя: «Зачем это дерганье, это мотание головой вверх и вниз, подобно механической кукле, эти гримасы на лице? Разве это не вид пьянства?»

Мой «внешний» друг написал впоследствии в моем ежегоднике, какое удовольствие получил он от нашего совместного «джем-сейшена». Меня же это просто привело в замешательство, так как я почувствовал себя игрушкой ритмической истерии.

В школе Скарсдейла я узнал, что могу при желании принять участие в игре «Популярная личность Америки», и, в каком-то смысле, вышел победителем. Однако мой успех не сделал меня счастливее. Когда мне показалось, что я понял, чего хотят от жизни другие юноши, я уже не мог сказать, что меня по-прежнему привлекало такое видение жизни.

Я вновь вернулся почти на исходную позицию. Единственное, чему я научился в тот год, — это как замаскироваться и спрятать свои истинные чувства. Что ж, может быть, это было полезным уроком? Едва ли можно считать заслугой выставлять напоказ свои самые высокие устремления перед людьми, которые не могут оценить их по достоинству. Но это нельзя было считать движением к реализации моих устремлений. Я понимал, что следующим шагом должно стать более обдуманное продвижение к ним.

Поиск по сайту: