Учебные материалы. № 1. Особенности и причины подъема общественного движения в России в XIX в

№ 1. Особенности и причины подъема общественного движения в России в XIX в.

В первой половине XIX в. в России, как и во всем мире, обострилась идейная и общественно-политическая борьба. Однако, если в ряде стран она закончилась победой буржуазных революций и национально-освободительных движений, то в России правящая верхушка сумела предотвратить крушение существовавшего экономического и социально-политического строя.

Российская общественная мысль была тесно связана с западно-европейской и в то же время отличалась от нее. В Западной Европе создавались теории, сэкономических и морально-этических позиций доказывавшие историческую неизбежность и прогрессивность утвердившегося капиталистического строя, велись поиски путей его совер­шенствования, разрабатывались учения, ведущие к его разрушению. В России сложилась совершенно иная ситуация. В ней все еще сохранялись самодержавие и крепостничество. Их судьба составляла суть всех общественно-политических разногласий. Консерваторы выступали за сохранение и упрочение существовавших порядков, либералы предлагали их постепенное реформирование (эволюционный путьразвития страны), радикалы настаивали на коренной ломке социально-политической системы (революционный путь). Все они были убеждены, что заботятся о благе и процветании страны, и все они яростно отстаивали свои программы и убеждения.

В наиболее передовых странах Западной Европы существовали болееблагоприятные условия для развития общественного движения: парламенты, политические организации и партии, возможность открыто высказывать свои идеи в периодической печати. В России не было выборных представительных органов и свободы печати, всякая партийность была под запретом. Поэтому в первой половине XIX в. в России не сложились еще четкие идейно и организационно оформленные общественно-политические направления. Сторонники разных политических концепций часто действовали в рамках одной организации или течения, в спорах отстаивая свой взгляд на будущее страны.

Представители радикального направления оказались более активными. Они первыми выступили с программой преобразования России. Пытаясь осуществить ее, они подняли восстание, но потерпели поражение. Как и в случае с М.М. Сперанским, предлагавшим создать представительные учреждения, практически не затрагивавшие основ самодержавия и крепостничества, консерватизм вновь одержал победу. Россия должна была пережить потрясение от поражения в Крымской войне, чтобы правительство приступило к социально-политическим преобразованиям.

Основная причи­на подъема общественного движения –растущее понимание всем обществом отставания России от бо­лее передовых западноевропейских стран. Не только прогрессивно мыслящая часть дворянства и формирующаяся из разночинцев интел­лигенция, но и представители высшей администрации (даже импера­торы Александр I и Николай I) ощущали необходимость перемен.

Еще одной причиной, вызывавшей общественное движение, были народные волнения. О недовольстве трудящихся свидетельствовали выступления разных слоев населения: частновладельческих крестьян, городской бедноты, работных людей, военных поселян. В первой по­ловине XIX в. народные волнения не приняли массового размаха, ха­рактерного для XVII–XVIII вв. Однако они стимулировали форми­рование антикрепостнической идеологии, заставляли правительство усиливать репрессии, постепенно смягчать наиболее одиозные сторо­ны крепостничества и создавать идеологическое обоснование сущест­вовавшего в России социально-политического строя.

Общественное движение развивалось на фоне подъема нацио­нального самосознания и споров в печати о будущем России, о ее месте в мировой истории.

Источник: Орлов А.С., Георгиев В.А., Георгиева Н.Г., Сивохина Т.А. История России. 2-е изд., исправ. и перераб. – М.: ООО «ТК Велби», 2003. С. 223–224.

№ 2. Правительственная (охранительная) идеология

У истоков правительственного течения в общественном движении стоит замечательный писатель и историк Н.М. Карамзин, прославившийся такими произведениями, как «Бедная Лиза», «Письма русского путешественника» и, конечно, «История государства Российского». На формирование его политической концепции повлияли как события Великой Французской революции, так и серьезные занятия Карамзина историей своей страны. Предреволюционная Франция, в которой он побывал, произвела на Николая Михайловича очень сильное впечатление, а события 1789–1793 гг. заставили задуматься о судьбах государств и народов, потребовали подходов не только исторических, но и системных, политологических. По мнению русского мыслителя, французов трудно укорять за то, что случилось в их стране. Они мечтали о равенстве, свободе и материальном благополучии для большинства населения Франции, однако, казнив короля и разорив дворянство, стали лишь одинаково несчастными. Вместо разумного общества возник мир корыстолюбия, террора и войн.

Карамзину казалось, что события конца XVIII – начала XIX вв. подтвердили его выводы о путях развития человечества. Единственно приемлемым и позитивным он считал строго эволюционное развитие в рамках тех общественных отношений и того государственного устройства, которые свойственны каждому народу. Русскому историку явно полюбилась появившаяся в начале XIX в. теория француза Эшассерио. Она отвергала теорию «общественного договора», выдвинутую просветителями и утверждала, что политическую форму государства определяют не трактат или договор и не пробужденное разумом общественное мнение, а органически присущие данному народу национальные черты, учреждения, обычаи.

Взгляды Эшассерио являлись реакцией на передовые теории XVIII столетия, расчищавшие путь буржуазным революциям. Карамзина мало интересовали дискуссии французского коллеги с Вольтером или Монтескье, Дидро или Руссо, перед ним стояла сугубо практическая задача. Он модифицировал теорию Эшассерио, оставив в силе идею договорного происхождения власти, но поставив формы последней в строгую зависимость от древних традиций и народного характера. Причем учреждения и законы возведены Карамзиным в некий абсолют, который, сам выйдя из обычаев населения страны, начинает определять историческую судьбу данного народа.

Взгляды историка, как и любого крупного мыслителя, были далеко не однозначны, а зачастую противоречивы. Впрочем, нередко это чисто внешняя противоречивость. Так, теоретически Карамзин был давним и верным сторонником республиканского строя, считая его более совершенной формой, чем монархия. На практике же он горячо и последовательно отстаивал именно мо­нархическое устройство России. Это кажущееся противоречие снимается самим Карамзиным. По его мнению, республика может существовать лишь при наличии целого рада условий, но даже в этом случае век демократических установлений недолог, поскольку развитие цивилизации, торговли, рост богатства ведет к падению нравов, а значит – падению республики. К концу XVIII в. у этого верного республиканца сложилось твердое убеждение, что монархическая форма правления наиболее полно отвечает существующему уровню развития нравственности и просвещенности человечества.

Однако Карамзин не ограничился сухой констатацией этого факта. Самодержавие в его работах – система развивающаяся (или которая должна развиваться), причем развитие ее идет в направлении уменьшения самовластия царей и установления «просвещенной» формы правления. Монархия, безусловно, оз­начает единоличную власть самодержца, но его произвол сво­дится на нет управлением страной на основе твердых и ясных законов. Признав самодержавие, историк, естественно, принимал и сословное деление общества как извечное и закономерное. При этом он требовал, чтобы дворянство «возвышалось» над другими сословиями не только благородством происхождения, но и нравственным совершенством, образованностью, полез­ностью обществу.

Итог развитию политических взглядов Карамзина подвела «Записка «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях», написанная им в конце 1810 – начале 1811 г. для императора Александра I. В ней он протестовал против резких и явно заимствованных из Европы перемен начала александровского царствования и намечал программу действий российской монархии. Она предусматривала поиск способных и честных людей для занятия важнейших должностей, а не беско­нечную реорганизацию государственных учреждений, умение императора обходиться с людьми, «усиливая в них стремление к добру» и «заглушая» в них злое начало. Карамзин требовал, чтобы дворянство имело преимущественное право в служебных заня­тиях, чтобы Синоду было предоставлено больше прав и уваже­ния. Наконец, советовал Александру I уменьшить расходы казны и привести в равновесие ввоз и вывоз товаров.

Эта программа действий кажется незамысловатой, но как же она сложна для исполнения. Карамзин открывает ряд не только идеологов монархии и российского XIX в., но и тех сторонников самодержавия, которые, отстаивая старую форму правления, оказывались одновременно и ее критиками. Действительно, Карамзин, Достоевский, Л. Толстой, Вл. Соловьев, не являясь ни либералами, ни, тем более, революционерами, ставили перед троном столь высокие задачи, что Зимний дворец не мог их решить. Самое неприятное для венценосцев заключалось в том, что, по логике подобных защитников трона, власть, не подни­мавшаяся до определенного уровня, как бы теряла право на разумное оправдание своего существования.

С другой стороны, идея Эшассерио – Карамзина о строгой зависимости формы правления от органически присущих народу национальных черт, учреждений и обычаев была активно использована консервативной правительственной мыслью, сделавшей из этой идеи абсолютно иные, чем Карамзин, выводы. В 1830-х гг., когда Николаю I потребовалось идеологическое обоснование своего курса, С.С. Уваров превратил концепцию великого историка в программу-лозунг, знаменитую триаду «православие, самодержавие, народность». Это открывало перед правительством заманчивые перспективы. Борьба с инакомыслием получила теперь теоретическое обоснование, появилась «научная» возможность обвинить противников в недостаточней приверженности православию, монархии как идеалу народа и вообще российским традициям. Все казалось решенным раз и навсегда, но реальная жизнь не терпит подобной заданности. Уваровская формула, как и любое теоретическое построение, имела уязвимое место.

Дело в том, что прочесть ее можно было по-разному, акцентируя внимание на том или ином слагаемом. Поэтому не только монархисты, но и либералы в целом, не возражали против нового лозунга правительства. Однако в отличие от Уварова, делавшего ударение на слове «самодержавие», последние концентрировали внимание на понятии «народность».

В 1850–1890-х гг. некоторые из идей Карамзина были по-своему использованы главными идеологами неограниченного самодержавия М.Н. Катковым и К.П. Победоносцевым. В середине 1860-х гг. Катков попытался дать самодержавию новое идейное оружие. В его статьях старый догмат «народность» получил новый смысл. Он понимался теперь не как историческое соответствие самодержавия обычаям и традициям народа, и как безусловная поддержка народом этой власти и признание ее на этом основании единственно возможной. Присмотримся внимательнее к позиции известных традиционалистов. Катков и Победоносцев были во многом правы, если иметь в виду чистую теорию, идеальное построение государства и наличие идеальных граждан. Они критиковали конституционный строй, например, считая, что русскому народу он не подходит… Превосходство монархии заключалось в большей откро­венности, честности самодержавия. По словам Победоносцева, идея представительства лжива по сути, поскольку не народ, а лишь его представители участвуют в политической жизни страны.

То же самое относится и к парламентаризму, поскольку в нем огромную роль играют борьба политических партий, личное самолюбие депутатов и т.д. Это действительно так, однако представительная система дает избирателям возможность отзывать тех депутатов, которые их не устраивают, борьба партий в парламенте ведет не только к закулисным сделкам и маневрам, но к необходимости обращаться к мнению избирателей, т.е. население от нее не только проигрывает, но и выигрывает. Наконец, человечество за время своего развития не изобрело лучшей школы политической жизни, чем представительство сверху донизу, школы долгой, жестокой, но приносящей свои плоды.

Идеологи неограниченного самодержавия были правы и в том, что суд присяжных, земства, школы отнюдь не идеальны. Как же они предлагали исправить положение? Их рецепты не отличались ни новизной, ни многообразием и заключались в обличении преобразований, в призывах к трону проявить власть, провозгласить патриархальность основой государственной и частной жизни. В 1860–1870-х гг. Катков, называвший себя «сторожевым псом самодержавия», в каждом номере «Московских ведомостей» обрушивался на университетский устав 1863 г. как конституционный режим в самодержавном государстве, на присяжных заседателей как судебную республику внутри монархии.

Вместе с Победоносцевым он добился своего, проведя на ключевые посты в годы правления Александра III угодных ему людей. Ставленники Каткова – Д. Толстой, И.Д. Делянов, Н.В. Му­равьев, Е.М. Феоктистов стали министрами внутренних дел, народного просвещения, юстиции, главой цензуры. Однако это непомогло самодержавию найти выход из той кризисной ситуации, в которую оно попало, не вооружило его новыми идеями и тактическими ходами. Концепция, предложенная в начале века Карамзиным, была использована его преемниками весьма нетворчески и односторонне. Мысль историка оказалась, если можно так выразиться, выпрямленной, потеряла свое богатство и полноту, превратившись в достаточно беспомощные заклинания и лозунги…

Источник: Россия и мир: Учебная книга по истории. В 2-х ч. Ч. 1 / Под общ. ред. А.А. Данилова. – М.: Владос, 1995. С. 313–318.

№ 3. Истоки российского либерализма

История либерализма в России изучена чрезвычайно слабо, если иметь в виду объективное, непредвзятое его исследова­ние, а это просто необходимо, так как ли­беральное движение было одним из важ­нейших направлений в общественно-политической жизни.

Суть либерализма состоит в защите личности, индивидуума, в наделении этой личности правами и свободами, обеспечи­вающими ее экономическую, граждан­скую, политическую независимость и са­мостоятельность. Для либерала индивидуализм не тождествен эгоизму. Защищая свои права и свободы, он столь же уважает права и свободы других, отста­ивая равные права перед законом. Для ли­берала свобода не тождественна и анар­хизму, ибо он является сторонником учреждений и общественных форм, в кото­рых каждый конкретный человек подчиня­ется оформленному в законах порядку и дисциплине. В системе взглядов либерализма «личность стоит на первом месте, а ценность общественных групп или учреж­дений измеряется исключительно тем, в какой мере они защищают права и интере­сы отдельного человека и способствуют осуществлению целей отдельных субъек­тов» (В.В. Леонтович). С точки зрения дея­тельности личности главным для либера­лизма является предпринимательский дух и воля человека. Это, в свою очередь, может обеспечить принцип частной собст­венности и свобода всех проявлений чело­веческих возможностей (в рамках, естест­венно, закона). Уважение к личности, ее равноправие с другими, свобода выбора характера деятельности, свобода труда обеспечивают, по убеждениям либералов, достойное существование каждому чело­веку, в том числе и тому, кто не обладает частной собственностью.

Методом деятельности либералов явля­ется устранение помех и преград личной свободе путем преобразований, исключа­ющих насильственные, в особенности – кровавые действия. В этом одно из самых существенных различий между либерализ­мом и революционностью, т.к. насильственная революционная акция не только разрушает элементы старого порядка ве­щей, но и предопределяет еще большее насилие над людьми в силу того, что не ос­тается в обществе сдерживающих и конт­ролирующих революционную стихию пре­град.

История либерализма в России берет свое начало в эпохе просвещенного абсо­лютизма Екатерины II. Заметное распро­странение либеральных идей имело место во время царствования Александра I. Про­исходит вызревание либерального созна­ния в высших, наиболее образованных сферах дворянского общества, и связано оно с такими именами, как Н.С. Мордви­нов, М.М. Сперанский.

Н.С. Мордвинов, например, выступал за предоставление гражданских прав ли­цам недворянского происхождения. Ре­зультатом распространения таких мыслей и предложений был известный Указ 1801 г. о разрешении покупать земли купцам, мещанам и государственным крестьянам. Н.С. Мордвинов решительно защищал право частной собственности так, чтобы никто, даже император, не мог лишить ее человека. Будучи сторонником постепен­ного освобождения крестьян от крепост­ной зависимости, Н.С. Мордвинов считал, что этому должно предшествовать созда­ние статуса свободного человека и граж­данина, что возможно лишь при переходе к конституционным формам государствен­ного управления.

Более подробно, конкретно и четко ли­беральные идеи изложены у М.М. Сперан­ского в его «Введении к уложению Госу­дарственных законов» (1809 г.). М.М. Сперанский считал необходимым за­конодательное закрепление гражданских свобод, установление прочной конститу­ционно-правовой основы государственной власти и создание правового государства, которое обеспечивает безопасность жизни и имущества человека. Политическими же правами М.М. Сперанский готов был наделить только собственников. Большую роль он отводил нравственности (совесть – основа нравственного порядка), которая должна основываться на религии и «общежительном законодательстве», изданном властью. М.М. Сперанский не покушался на абсолютизм, но считал, что и над импе­ратором должен стоять закон…

Источник: История Отечества: новые подходы к содержанию предмета. Учебное пособие / Под ред. проф. Е.П. Иванова. – Псков, 1994. С. 57–58.

№ 4. Эволюция либеральной мысли в России в XIX веке

Новый этап в общественном движении России начинается в 1830-х гг., когда в Москве возникают кружки А.И. Герцена и Н.В. Станкевича. Внешне они имели вид литературно-философских объединений, на деле же играли важную практическую роль в идейной жизни империи. Вместе с декабристами с политической арены России исчезает и философия Просвещения как основа либеральной и революционной доктрины. Трудные, кропотливые поиски нового фундамента оппозиционного движения как раз и стали задачей кружков 1830–1840-х гг.

Внимательный анализ работ немецких философов Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля привел к тому, что теоретической основой оппозиционного движения в России стало гегельянство. Начало же упомянутому анализу было положено в кружке Н.В. Станкевича.

Станкевич, вокруг которого собрался замечательный круг людей, боготворил немецкую философию так, как ее мог боготворить только русский интеллигент. Он не только сам с упоением отдавался изучению новых истин, но старался приобщить к этому занятию и всех своих знакомых. Благодаря уникальным душевным качествам Станкевичу удалось собрать вокруг себя и будущих западников, и славянофилов, и революционных демократов.

Трудно в наши дни представить себе друзей, ссорящихся, рвущих отношения из-за расхождения в трактовке какого-либо философского положения. В кружках 1830–1840-х гг. такое случалось сплошь и рядом, что служит подтверждением того, что речь шла не просто о занятиях философией. За каждым таким спором стояло решение практических вопросов российской жизни, будущее страны. В те годы особенно большие споры вызывал тезис Гегеля, провозглашавший разумность всего действительного. По сути, эта формула означала, что действительное выше существующего, она устанавливала своеобразную границу между идеалом и жизнью, считая первый необходимым, а вторую – случайной. Иными словами, это положение звало людей искать и понимать действительное, сравнивая с ним существующее, приближать последнее к идеалу.

Однако М.А. Бакунин, а вслед за ним В.Г. Белинский сделали иной вывод: если все действительное разумно, значит все существующее имеет разумную цель. Отсюда – оправдание в статьях Белинского 1838–1840 гг. николаевских порядков, отсюда – его ссоры и споры с Герценом и другими радикалами. Вскоре, правда, нравственные качества «неистового Виссариона» восстали против его разума. В последние годы жизни пером критика водили не столько немецкие философские, сколько французские социальные идеи.

Об этих нравственных качествах российской интеллигенции стоит сказать особо. Иногда кажется, что понятия «правда–истина» и «правда–справедливость» введены в философский оборот специально для обозначения основного отличия российского интеллигента от европейского интеллектуала. Первому совершению недостаточно было обнаружить научную или политическую истину, с этого для него все только начиналось. Российскому интеллигенту требовалось, чтобы эта истина стала путеводной звездой к установлению всеобщей справедливости. Иными словами, социальные и политические мотивы во взглядах русской интеллигенции настолько тесно переплетались с нравственными, что зачастую образовывали новое и далеко не бесспорное единство.

В свое время М. Вебер ввел в научный оборот выражение «харизматический лидер» как промежуточное звено между традиционной и демократической моделями. Термин «харизма» в раннем христианстве относился к Христу как Божьему избраннику. Харизматический лидер – это государственный деятель, обладающий рядом качеств, благодаря которым он выделятся из окружающей среды и считается наделенным сверхъестественными, сверхчеловеческими или, в крайнем случае, исключительными свойствами. Для России XIX в. можно предложить термин «харизматическая идеология», в том смысле, что идеи, овладевшие умами интеллигенции, становились Божественным откровением, наделялись мыслимыми и немыслимыми добродетелями и любое отступление от них расценивалось как предательство прогресса.

Первые либеральные течения, сформировавшие умеренно-оппозиционный лагерь, появляются в России в начале 1840-х гг. Журнальные баталии между западниками и славянофилами начались после публикации в 1836 г. в журнале «Телескоп» Н.И. Надеждина первого философического письма П.Я. Чаадаева[5]. В нем интереснейший мыслитель попытался проанализировать исторический путь, пройденный Россией и заглянуть в ее будущее. По мнению Чаадаева, православие, принятое Русью, оказалось несчастливым выбором. Оно изолировало Русь, лишило ее своеобразной общечеловеческой соборности, ввело в грех духовного индивидуализма, в то время как Божественные истины открываются не отдельным народам, а человеческому сообществу. Духовная изоляция наложила отпечаток на социальную и политическую жизнь страны и на характер русского народа. Интеллектуальная интеграция обошла Россию стороной, как и новейшие экономические и социально-политические процессы. Чаадаев допускает, что необычная судьба России является неразгаданным замыслом Провидения, однако возможность найти выход из создавшегося положения при данном режиме представляется ему крайне проблематичной.

Вокруг философско-политологических проблем, поднятых в работе Чаадаева, развернулись дискуссии западников и славянофилов. Оба течения не считали положения России безнадежным и настаивали на проведении двух мероприятий: отмене крепостного права и изменении формы правления. Однако методы решения этих проблем ими предлагались различные. Западники во главе с Т.Н. Грановским, К.Д. Кавелиным, Б.Н. Чичериным отстаивали европейский вариант развития России, т.е. превращение ее в буржуазную республику или конституционную монархию. Славянофилы, возглавляемые А.С. Хомяковым, братьями Киреевскими, семейством Аксаковых, отстаивали возвращение к традиционным русским государственным порядкам, измененным Петром I. По их мнению, эти порядки вполне могли бы вывести Россию из кризиса.

Главным устоем народной жизни славянофилы считали крестьянскую поземельную общину (мир), с ее общим землевладением и землепользованием, выборным и подотчетным «миру» старостой, с обычаем решать важнейшие вопросы жизни деревни на сходе всех ее членов. Община была для них даже не столько школой жизни, сколько традиционной структурой, учившей и заставлявшей крестьян жить в соответствии с христианскими нормами. О развитии личности, индивидуальности при подобной системе говорить не приходится, но не будем забывать, что индивидуализм – вещь обоюдоострая, опасная для непросвещенного и нравственно неразвитого человека.

Говоря политическим языком, община для славянофилов являлась средством не столько переустройства общества, сколь­ко возвращения к якобы христианско-коммунальному житью Руси допетровского времени. Традиционным устоям этой жизни, по их мнению, соответствовала московская монархия: царь, советующийся с Земским собором по важнейшим политическим и финансовым вопросам, а в повседневной деятельности – с Боярской думой. Отстаивая подобный вариант конституцион­ной монархии, славянофилы, безусловно, идеализировали про­шлое России. Вопрос об абсолютной власти царя решался отнюдь не в начале XVIII в., а в царствование Ивана Грозного и двух первых Романовых. Да и община могла иметь иные варианты устройства. Отстаивая существующий порядок в деревне, славянофилы невольно ратовали за передельную общину, уравнительность в которой насаждалась и поддерживалась сверху правительством и помещиками. Сами же крестьяне, судя по всему, предпочитали захватно-заимочное земледелие, при котором размер крестьянской пашни ограничивался только трудовыми возможностями семьи. Проблема общины оказалась весьма сложной и приковала к себе мысли лучших умов России второй половины XIX в.

Правительство Николая I с особым пристрастием относилось именно к славянофилам, оставляя западников несколько в тени. Видимо, последние, пытавшиеся бороться с правительством на «чужом», европейском поле, представлялись ему менее опасными, чем славянофилы, угрожавшие нарушить стройность и логичность уваровской формулы. Они слишком прямо ставили вопрос о соответствии существующей монархии народному духу и исторической традиции, выдвигая при этом конституционный, по сути, лозунг: «Сила власти – царю, сила мнения – народу» (И. Аксаков).

И западники, и славянофилы прекрасно понимали, что страна неудержимо скатывается вниз и что ее ждут страшные социально-политические потрясения. Избежать их можно было, только идя на уступки духу времени, стремясь избавиться от главных болезней России – крепостничества и деспотического гнета центральной власти. В конце концов, либералы обоих толков пытались отыскать пути для постепенного перерождения дворянства и феодально-зависимого крестьянства в буржуазные классы, а абсолютистской монархии – в правовое капиталистическое государство.

В первые же годы правления Александра II либеральный лагерь оказался в парадоксальной ситуации. Он обнародовал свою программу в ходивших по рукам записках, начиная с «Писем о Крымской войне» М.П. Погодина и кончая статьями К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина, Н.А. Мельгунова, А.М. Унковского, собранными в герценовских сборниках «Голоса из России» в Лондоне.

Социально-экономический раздел этой программы, в основном, совпадал с тем, что делало правительство Александра II в начале 1860-х гг. Создалась ситуация, при которой либеральный лагерь вынужден был критиковать не суть, а только методы проведения реформ, что явно недостаточно для того, чтобы стать реальной политической силой. Более того, представителям этого лагеря на время пришлось отказаться от своего основного лозунга о введении в России конституционного правления. К.Д. Кавелин объяснял это тем, что в конце 1850–начале 1860-х гг. выиграть от введения конституционных институтов мог только один наиболее грамотный и организованный класс – дворянство. Вместо демократизации общественного устройства и социального перемирия конституция принесла бы России завуалированную диктатуру старого правящего класса. Либералов это не устраивало, и им ничего не оставалось, как отойти в тень, сосредоточив усилия на борьбе за земские учреждения и городские думы.

Иными словами, либеральный лагерь постарался принять посильное участие в реформах 1860-х гг., но сделать этого ему не удалось. Можно сказать, что 1860–1870-е гг. – это время внутреннего строительства либерального движения, период осознания собственной политической значимости, поиска своего места среди общественных сил страны. В эти годы российский либерализм, безусловно, отличался от своего европейского коллеги, поскольку оставался не столько оппозицией его величеству, сколько оппозицией его величества. Гораздо в меньшей степени, чем крестьянство, либералы, однако, тоже болели царистскими иллюзиями. В их глазах трон, Зимний дворец представляли собой нечто отдельное от государственного аппарата, и они надеялись оторвать императора от окружавшей его бюрократии и сделать своим союзником.

Впрочем, иногда либералами задумывались крупные самостоятельные акции, но до логического завершения они не доводись из-за сопротивления властей. Так, в начале 1880 г. либеральные газеты попытались начать компанию в защиту конституционного проекта Лорис-Меликова, но она была запрещена министром внутренних дел, т.е. самим же Лорис-Меликовым. Объединяться в прочный оппозиционный фронт либеральные и демократические силы не могли, так как их разделяло слишком многое. Друг от друга их отталкивали и социалистическая идея, и тактика террора, и споры по поводу государственного устройства будущей России. Не захотела воспользоваться поддержкой своих нечиновных единомышленников и либеральная бюрократия. В результате знания и политический потенциал либерального лагеря в России второй половины XIX в. оказались невостребованными. Общественное недовольство, лишенное легальных форм самовыражения, все чаще и активнее прорывалось в виде выступлений революционеров.

Источник: Россия и мир: Учебная книга по истории. В 2-х ч. Ч. 1 / Под общ. ред. А.А. Данилова. – М.: Владос, 1995. С. 318–324.

№ 5. Движение декабристов: споры историков

Обычно история революционного дви­жения начиналась с декабристов и это, вероятно, правильно. Однако движение де­кабристов, как уже отмечалось выше, нельзя сводить только к революционно­сти. По своему содержанию оно было го­раздо шире. Здесь соединились различ­ные взгляды, группы с разными идейными установками и интересами, по-разному по­нимавшие цели, задачи движения и пути их достижения. Права исследователь Б. Бокова, когда пишет, что «при желании – и без малейших натяжек – от декабристов можно провести маршруты куда угодно: к земскому движению 1860-х годов, к пар­тии «Народной свободы», к «русскому со­циализму», к «аристократическому консти­туционализму», к правонационалистическим теориям, к рос­сийской религиозной философии, к социа­листам-революционерам и т.д. И лишь в общем ряду – к социал-демократии, в том числе и к большевизму». В движении де­кабристов был заложен целый веер на­правлений общественно-политической жизни от консервативных до ультрарево­люционных.

Да и судьба декабристов говорит о том же. Из декабриста Я.И. Ростовцева вышел крупный представитель либеральной бюрократии, возглавивший подготовку крестьянской реформы. А вот М.Н. Муравьев стал генерал-губернатором, министром и жестоким усмирителем бунтов («вешатель»). Доживший до эпохи великих ре­форм яркий либерал М.А. Назимов был членом дворянского губернского комите­та, мировым посредником, а затем – пер­вым председателем Псковского губернского земства.

Среди декабристов можно увидеть и масонов, и прямых предшественников славянофильства, западничества или тео­рии официальной народности, представи­телей самых различных литературных и научных направлений.

Что же касается революционности де­кабристов и восстания, то здесь расши­рился спектр оценок. Если раньше восста­ние декабристов представлялось как событие, с безусловной закономерностью вытекавшее из российской обстановки вследствие обострения классовых проти­воречий, то нынче высказывается мнение о том, что случайность и закономерность в событиях 14 декабря столь переплелись, что восстание могло и не состояться. Исто­рик С.В. Мироненко, например, замечает: «как ни странно может показаться на пер­вый взгляд, восстание 14 декабря принад­лежит к числу тех исторических событий, у которых шансов не быть было гораздо больше, чем состояться». Это подтвержда­ется и неготовностью декабристов к реши­тельным действиям, проявившейся в день восстания, и поведением С. Трубецкого, и рядом других обстоятельств. Но в то же время высказывается мысль о возможной победе восстания, например, в книге Я. Гордина «Мятеж реформаторов» (Лениздат, 1989). И все же мнение об обреченно­сти восстания преобладает в трудах исто­риков.

Не едины исследователи и в оценке возможностей военной победы в день вос­стания. Некоторые говорят, что контррево­люция все равно взяла бы верх, некоторые же склонны считать, что государственная машина стала бы работать на победите­лей. Известно, что еще Г.В. Плеханов го­ворил о предрешенности поражения вос­стания, опираясь на мнение некоторых декабристов. Но известна также и пози­ция А.И. Герцена, считавшего возможным иной исход событий. «Кто первый овладе­ет местом, тому и повинуется безмолвная машина с тою же силою и с тем же верноподданническим усердием». Подобные же рассуждения характерны и для современных историков. Вот что пишет, например, Н.Я. Эйдельман: «Мятежники могли, конечно, взять власть – вероятность была, и, полагаем, немалая. Вот тогда захваченный ими госаппарат (как в 1700-х гг. преображенцами, семеновцами) тут же приказал бы всей России разные свободы: конституцию (северяне настаивали на Земском со­боре) и отмену крепостного права. И что бы после того ни случилось – смуты, монархическая контрреволюция, народное непонимание, борьба партий и группировок, – многое было бы абсолютно необратимо». И Н.Я. Эйдельман не одинок в этой мысли. В одной из книг мы читаем: «К Сенату они (декабристы) шли не на простое заклание. Думаем, они могли бы творить историю в случае военной удачи».

Но есть и другая, совершенно противоположная точка зрения: «Ни взять власть, ни тем более удержать ее декабристы бы не смогли. Уровень народного сознания, царистские иллюзии, принципиальное отличие первого открытого революционного, организованного выступления от имевших место ранее многочисленных келейных дворцовых переворотов и победоносных заговоров были тому причиной», – отмечаетисследователь Н.А. Рабкина.

Так что поле для борьбы мнений по этому вопросу большое. И дискуссии здесь еще предстоят. Не забудем лишь, что о серьезности обстановки говорил сам Николай I своему брату Михаилу: «Самое удивительное в этой истории – это то, что нас с тобой тогда не пристрелили». Напомним, что, действительно, от возможной смерти великого князя Михаила спасла осечка пистолета В. Кюхельбекера.

Много свежих мыслей о декабристах высказали И.К. Пантин, Е.Г. Плимак и Г. Хорос в книге «Революционная традиция в России. 1783–1883 гг.». (М., 1986). И, пожалуй, одна из самых интересных явля­лась следствием анализа движения декабристов в контексте мирового антифеодального процесса. Авторы отмечают многогранное воздействие Запада на декабристов, особенно – в результате и после заграничных походов. Россия тогда недостаточно созрела для буржуазной ре­волюции. И именно западные понятия о свободе, конституции, более высокая культура Запада и т.д. подвигнули декабристов на борьбу и привели их на Сенатскую площадь. Чувство патриотизма здесь сыграло выдающуюся роль. Можно провести множество параллелей, характеризующих движение декабристов в связи с общественным движением Запада: увлеченность ма­сонством и использование масонских форм конспирации в первые годы деятель­ности тайных обществ; некоторая об­щность с рядом национально-освободи­тельных движений: приверженность тактике военного переворота и т.д. Мне­ния указанных исследований в определе­нии причин возникновения движения де­кабристов явно накренились (по сравнению с предыдущей историографией советского времени) в сторону признания воздействия Запада как не менее, если не более важного фактора по сравнению с внутрироссийскими обстоятельствами, по­родившими это движение.

Есть новые моменты в анализе истории декабризма по отдельным, не столь гло­бальным вопросам. Если не вызывает со­мнений удаленность декабристов от наро­да, что было вообще-то совершенно естественным обстоятельством, то их ма­лочисленность вовсе не означала их ги­пертрофированной в нашей историогра­фии изоляции от дворянства. Самих декабристов было действительно мало (вспомним грибоедовских «сто прапорщи­ков»). Но среди них были представители виднейших дворянских аристократических родов (И. Долгоруков, П. Лопухин, Муравье­вы, С. Трубецкой, Ф. Шаховской, С. Волкон­ский, М. Нарышкин, П. и И. Коновницыны и т.д.). Много друзей, знакомых, сослуживцев, начальников декабристов были людь­ми с общероссийской известностью, при­чем сочувствовавших их идеям (П.Д. Киселев, М.Н. Муравьев, А.П. Ермо­лов, М.М. Сперанский, Н.С. Мордвинов и др.). А как не вспомнить показания А.А. Бестужева: «Едва ли не треть русского дворянства мыслила почти подобно нам, хотя была нас осторожнее». И вряд ли А.А. Бестужев преувеличивал. Это говорит о жизненности дела декабристов и о том, что действительно «их дело не пропало». Нужно только вспомнить, что декабристы – это не только революционеры. Весьма ха­рактерно, что Н.С. Мордвинов сразу по­сле расправы царя над декабристами по­дал ему записку, в которой были слова: «Угнетение же всех составляет ясную ги­бель всего государства».

В связи с этим всплывает еще один вопрос, весьма односторонне освещав­шийся раньше, – о последствиях и значе­нии восстания декабристов. В литературе высказано мнение, что восстание сопро­вождалось непреодолимо углубившимся расколом между правительством и обще­ством, а внутри освободительного движения привело к началу серьезной эволюции идейно-нравственного климата, к нравст­венному неприятию правительства и раз­витию менталитета интеллигенции в про­тивоборстве с ним, а в конечном итоге – к формированию прямой антитезы власти в виде исключительной централизации и ор­ганизованной мощи революционных сил.

Стали доступными читателям и прямые обвинения в адрес восстания: «...восста­ние декабристов имело чрезвычайно отри­цательное и, можно сказать, даже роковые последствия для либерального развития России». Это объяснялось тем, что Нико­лай I до конца своих дней не избавился от воспоминаний о пережитом им шоке 14 декабря 1825 года, и это подкрепляло его ненависть ко всякой оппозиции. Разраста­ние же революционной традиции лишь способствовало укреплению духа реакции (В. Леонтович).

Интересны выводы К.Г. Межовой, ис­следовавшей ответы декабристов в ходе следствия об источниках формирования их вольнолюбивых идей. Оказалось, что де­кабристы говорили о сильном воздействии на них французских просветителей, анг­лийских публицистов, революционных со­бытий начала 1820-х годов в Европе, но почти не упоминали о Французской бур­жуазной революции. Не оказало на них решающего воздействия и русское про­светительство. Мощным толчком к появле­нию вольнодумческих и либеральных мыс­лей стали заграничные походы, о чем говорят почти все декабристы. И еще одна интересная деталь: формирование вольно­любивых идей относится и к более поздне­му, чем это принято считать, времени – 1822–1824 годам. Здесь чрезвычайно силь­ным было влияние немногочисленной, но чаще всего упоминаемой группы декабри­стов на молодежь: П.И. Пестеля, К.Ф. Ры­леева, П.Г. Каховского, М.П. Бестужева-Рюмина и А.А. Бестужева. Более понятным становится тот факт, что именно эти личности (за исключением последнего) оказались на виселице…

Учитывая сказанное выше, надо отме­тить, что фактически движение декабри­стов шло в рамках нескольких альтерна­тивных возможностей исторического развития: либо путь более или менее быст­рого развития капитализма (в зависимости от методов преобразования страны), либо путь сохранения на длительный срок кре­постнического застоя. Пока сохранялась возможность успеха декабристов, сохра­нялась и возможность продвижения по первому из названных путей. Победа Ни­колая I предопределила второй путь – ни­колаевской «контрреволюции».

Источник: История Отечества: новые подходы к содержанию предмета. Учебное пособие / Под ред. проф. Е.П. Иванова. – Псков, 1994. С. 50–52.

№ 6. Эволюция революционного движения: от декабризма к марксизму

Череду революционных течений в России открыли в начале XIX в. декабристы. Дворянские революционеры с полным основанием называли себя детьми 1812-го года. Действительно, войны с Наполеоном не только дали толчок росту самосознания нации, не только показали дворянству народ во всей его духовной красоте, но и позволили им сравнить условия и порядки жизни в России и Европе. Один из интереснейших политических мыслителей первой половины XIX Н.И. Тургенев предсказывал, что из заграничных походов в Россию возвратятся такие русские, которые видели, что «безрабства может существовать гражданский порядок и могут процветать царства». Так оно и произошло.

Однако в такой же степени декабристы были и внуками Великой французской революции. Осознание просвещенным дворянством своей самоценности, знакомство с передовыми идеями века, рост чувства собственного достоинства, подкрепленный отменой для дворян телесных наказаний, произвели переворот в умах отцов той молодежи, которая выйдет на Сенатскую площадь. Проблемы, поставленные Французской революцией, воздействовали уже на самих дворянских революционеров, готовя их к решению сложных теоретических и практических задач.

Дворянская революционность была вершиной дворянского свободолюбия – протеста против казенщины в мыслях, чувствах и поступках. Она явилась оппозиционной идеологией, в которой либерализм и революционность были еще тесно переплетены, и которая базировалась на философии Просвещения. Первое тайное общество – Союз Спасения – декабристы образовали в 1816 г. Оно было немногочисленным, объединив всего 30 человек, в основном, офицеров. Союз сразу определил главные задачи движения: уничтожение крепостного права и абсолютной формы правления. Традиции дворцовых переворотов и немногочисленность революционеров диктовали тактику выступления – заговор с целью убийства царствующего монарха и замена его на престоле более сговорчивым императором. Однако образованная дворянская молодежь хорошо понимала, что самое трудное не захватить власть, а удержать ее после переворота. Рассчитывать на поддержку широких слоев населения им не приходилось, да и уважаемые ими мыслители подсказывали иную тактику.

Одной из основополагающих идей просветительских теорий является тезис о мнении, которое правит миром. Имеется в виду, что социально-экономические и политические порядки в стране «соответствуют господствующему в ней общественному мнению». Следовательно, задачей революционеров становится не подготовка заговора, а воспитание в широких слоях населения прогрессивного общественного мнения, которое сметет ретроградное правительство.

В соответствии с новыми идейными установками, декабристы образовали новое общество – Союз Благоденствия, который отличался от прежнего более сложной организационной струк­турой и большей открытостью. Устав Союза гласил, что вся деятельность общества распадается на десять направлений. Таким образом, она должна была охватить все слои и сферы жизни страны: армию, чиновничество, образование, журналистику, суд и т.д. Каждый революционер выбирал для своей деятельности одну из этих сфер и при помощи активной пропа­ганды старался повлиять на общественное мнение в духе основ­ных требований декабристов.

Карательным органам было крайне сложно действовать против Союза Благоденствия. Он существовал полулегально, однако его членам нельзя было предъявить никаких обвинений, пос­кольку они преследовали те же цели, которые ставил перед собой Зимний дворец, а методы деятельности революционеров не были противозаконными. Последнее обстоятельство привело к тому, что в Союз Благоденствия стали вступать люди, придерживавши­еся просвещенных, но отнюдь не революционных взглядов.

Именно в это время Александр I узнал о существовании в России тайных обществ... Видимо, 150–200 занимавших далеко не высшие посты чиновников и офицеров среднего ранга он не считал реальной силой, способной провести кардинальные преобразования в стране. Следует также признать, что донесения полиции рисовали декабристов как зловещих заговорщиков, и император, помня о судьбе своего отца, отнесся к ним враждебно и настороженно.

Подобное настроение «верхов» тем более оправдано, что в самом Союзе Благоденствия не было единства. Революционеров разочаровали результаты их пропаганды в обществе, поскольку не было заметно каких-то существенных изменений во взглядах дворянства, влияния на него гуманных идей. В 1820–1821 гг. положение усугубилось успехами революционеров в Европе и событиями в Петербурге. В эти годы национально-освободи­тельные движения потрясли Грецию, Испанию, Пьемонт, продемонстрировав миру возможности военных революций. До­биться своих целей при помощи восставших гвардейских и армейских частей – этот метод подкупал своей простотой и эффективностью.

Военная революция в России была не такой уж утопией, поскольку декабристы не без оснований надеялись на то, что их поддержит половина гвардии, значительная часть 2-й армии, часть Кавказского корпуса полуопального генерала А.П. Ермолова и вечно бурлящие военные поселения в Новгородской губернии. Судьба будто бы нарочно торопила декабристов с принятием окончательного решения: в 1820 г. Петербург потрясла «Семе­новская история». Семеновский гвардейский полк, находившийся под покровительством императора, восстал против жестокости полкового командира Шварца. Это восстание показало декабристам, что в гвардии действительно зреет недовольство, которое можно использовать.

Говоря о расчетах и планах дворянских революционеров, следует иметь в виду, что российский солдат первой половины XIX в. это совсем не крестьянин, одетый в солдатскую шинель. Уходя на 25 лет служить в армию, человек примыкал к другому сословию: он исключался из числа платящих подать, освобож­дался от крепостной зависимости, дети его, рожденные во время службы, становились собственностью военного или морского ведомства. Не стоял вопрос о возвращении отслуживших солдат в деревню, так как система пенсионного обеспечения позволяла им селиться в городах, становиться ремесленниками или слугами.

Как справедливо отметил В. Лапин, армия в начале XIX в., являлась одним из каналов вертикальной социальной мобиль­ности. Благодаря способности или же беспрекословному пови­новению и ревностной службе можно было подняться на более высокие ступени социальной лестницы. Таким образом, армия вырабатывала психологию конкуренции среди «низов», где вы­падение из прежней «экологической ниши» оплачивалось более высоким социальным положением. Кроме высшего приза – производства в офицеры – солдат мог получить какое-либо иное поощрение. Награждение его орденом означало прибавку к жалованию, производство в георгиевские кавалеры освобождало от телесных наказаний. Иными словами, если крестьянство гуманно представляло себе идеалы и пути их достижения, то что уж говорить о солдатах, оторванных от прежних занятий и не поднимавшихся до понимания своей общности с народной массой. Они оказывались весьма «легковерными», что облегчало манипуляцию их действиями.

После того как мысль о возможности военной революции приникла в умы декабристов, Союз Благоденствия распался на Северное и Южное общества. Многие умеренные члены Союза отошли от тайной организации, зато в общества были приняты молодые и решительные офицеры. Вскоре появились первые проекты программных документов Северного и Южного (Петербург, Москва и 2-я армия на Украине) обществ. Конституция Н.М. Муравьева (Северное общество) и должна была стать руко­водством к действию для любого избранного населением прави­тельства послереволюционной России.

Согласно «Конституции» Н.М. Муравьева Россия мыслилась федеративным государством, которое управляется конституци­онным монархом. Его власть ограничивается высшим законода­тельным органом – двухпалатным Народным вече и высшим судебным органом – Верховным судилищем. Крепостное право подлежало отмене, однако крестьяне получают лишь по две десятины земли, т.е. помещичье землевладение сохраняется.

«Русская Правда» П.И. Пестеля (Южное общество) – этонаставление, наказ для Временного правительства, которое назначают сами декабристы сроком на 10 лет. Именно оно должно сломить контрреволюцию и провести радикальные реформы в стране. По проекту Пестеля Россия становилась республикой, государством унитарным и строго подчиненным диктатуре Временного правительства. Крепостное право также уничтожалось, но вместе с ним исчезало и помещичье землевладение. Земля разбивалась на участки и передавалась крестьянам, а те, кто имел возможность обрабатывать личным трудом большое количество земли, получали прирезки.

Главное различие между проектами Муравьева и Пестеля заключалось не в форме правления: капитализм, развивавшийся бы в результате претворения в жизнь как «Конституции», так и «Русской правды», с одинаковым успехом обслуживается и республиканским строем, и конституционной монархией. Главное заключалось в ориентации авторов проектов на различные социальные слои России. Муравьев рассчитывал на поддержку своих планов мелким и средним дворянством, не веря в организованность и политический разум народных масс. Пестель же опирался на диктатуру и благодарность крестьянства, получив­шего бы в результате переворота землю. Трудно сказать, какой из этих надежд суждено было бы осуществиться, но, как показали события начала XX в., передача правительством земли крестьянам – это мероприятие, имеющее в России колоссаль­ное значение и обеспечивающее властям самую мощную поддер­жку.

После долгих и трудных переговоров Северное и Южное об­щества согласовали дату совместного выступления – лето 1826 г. В это время на базе 2-й армии должны были состояться маневры, на которые ожидалось прибытие императора и великих князей. Случай внес в расчеты декабристов неожиданные коррективы. Путешествуя по южным губерниям России, Александр I просту­дился и в середине ноября 1825 г. скончался в Таганроге.

Если бы престол был передан обычным порядком, то декаб­ристам вряд ли бы удалось подготовить свое выступление, да и поднять войска против законного императора было бы необы­чайно трудно. Однако Александр I до предела запутал вопрос о наследнике престола. Сам император не имел детей мужского пола, поэтому трон должен был перейти к его брату Константи­ну. Но тот не только женился на особе не царской крови, но наотрез отказывался от престола, опасаясь участи своего отца, Павла I. Поэтому еще в 1823 г. Александр I подписал указ, объявлявший наследником их третьего брата – Николая. Однако вместо того, чтобы обнародовать свою волю, император передал указ на хранение в Государственный совет и Синод.

Когда весть о смерти императора достигла Петербурга, Нико­лай попытался обнародовать волю брата, но встретил сопротив­ление генерал-губернатора Петербурга Милорадовича и коман­дира гвардейской пехоты Бистрома. Эти люди, от поддержки которых зависело очень многое, начали свою игру, пытаясь возвести на трон Константина Павловича, знакомого им по походам 1812-1814 гг. Генералы заставили присягнуть Констан­тину не только Николая, но и Государственный совет. Когда Константин в очередной раз отказался от престола (в частном письме из Варшавы, где он жил, будучи наместником в Царстве Польском), было уже поздно. Теперь надо было проводить не только переприсягу новому императору (Николаю), но и дожи­даться официального отречения от Константина.

На переговоры между братьями ушел почти месяц, который и дал возможность декабристам подготовить выступление в Петербурге и на Украине. Восстание Черниговского полка на Украине с самого начала было обречено на неудачу ввиду явного неравенства сил. В Петербурге шансов на успех оказало гораздо больше, но здесь свою роль сыграли случайность выбора момента выступления и разногласия между декабристами. Еди­нодушия среди восставших, действительно, не существовало. Одни из них выходили на площадь, чтобы совершить переворот, другие – чтобы продемонстрировать силу революционеров и склонить Николая к переговорам, третьи считали, что выступление имеет прежде всего характер пропагандистского жеста в целях воспитания будущих поколений борцов. В результате план диктатора восставших С.П. Трубецкого не мог быть осуществлен.

Согласно плану Трубецкого один отряд декабристов, под командованием Якубовича, должен был захватить Зимний дворец и арестовать императорскую семью, второй, под руководством полковника Булатова, овладеть Петропавловской крепостью, державшей под прицелом своих пушек центр Петербурга. Третий вместе с Трубецким выступал к Сенату, где должен был заставить сенаторов подписать Манифест к русскому народу, в котором объявлялось о состоявшемся в России перевороте и дальнейших реформах.

План оказался нарушенным буквально с момента восстания. Сенаторы присягнули Николаю I рано утром и разъехались по домам. Якубович – человек в декабристском движении случай­ный, втершийся в доверие с помощью беспардонной лжи, отказался вести Морской экипаж на захват Зимнего дворца, опасаясь, что дело не обойдется без крови. Следом за ним не решился захватить Петропавловскую крепость Булатов и не отважился произвести покушение на жизнь Николая I Каховс­кий. После этого на Сенатской площади уже ничего не решалось: четкий план военной операции по захвату города превратился в невнятную импровизацию. Трубецкой понял это раньше и лучше других и провел весь день у Зимнего дворца, где случай еще мог помочь заговорщикам: какая-нибудь запоздавшая к Сенату часть восставших могла бы захватить в заложники царскую семью. Однако этого не произошло, и восстание 14 декабря 1825 г. было обречено на разгром.

Причины неудач реформаторского движения «сверху» и «снизу» в первой четверти XIX в., в общем-то, одинаковы. Ими стало отсутствие поддержки начинаний как Зимнего дворца, так и дворянских революционеров сколько-нибудь широкими слоями населения России. Стать же союзниками две указанные полити­ческие силы вряд ли могли, слишком многое лежало между ними, разводя их в разные общественные лагеря и делая врагами. К тому же сами декабристы не были едины, во всяком случае, у них отсутствовала единая точка зрения на самодержавную власть. Однако неправильно было бы считать, что восстание декабристов пропало втуне. Оно подчер­кнуло неотвратимость перемен, заставило общественное движе­ние последующих десятилетий искать свои решения насущных проблем российской жизни.

Говоря о либеральном лагере России в XIX в., мы уже, упоминали о кружках 1830–1840 гг., в которых рождалась новая идеология оппозиционного движения, в том числе и революци­онного. Ярчайшим представителем революционного лагеря ни­колаевской эпохи является А.И. Герцен. Он начал с бурного увлечения европейским либерализмом, но в 1830-х гг. стал социалистом. В эти годы Герцен недалеко ушел от идей раннехристианского социализма или просвещенческого радикализма. Он критиковал европейские власти за их нежелание установить равенство между людьми, братские отношения в обществе. Позже Герцен пришел к выводу, что дело не столько в желаниях людей, сколько в «неразумности» общественного устройства, причем, в этой «неразумности» уже чувствуются экономические мотивы. От идей «первородного» равенства людей русский мыслитель приходит к идее разумной организации общества.

Герцен не был очарован французским утопическим социализ­мом, иронизируя над фаланстерами Ш. Фурье, которые казались ему не столько будущим человечества, сколько его прошлым. Однако он ценил в фурьеризме яростную критику капиталистических порядков, считал, что Европа стоит на пороге нового общества, к которому позже придет и Россия. Правда, каким будет это общество, Герцен не знал и не пытался предугадать, отдавая предпочтение самостоятельным действиям народных масс, а не проектам революционеров. С его точки зрения, именно эта самодеятельность обеспечивала прочность общественных и политических порядков в стране.

Несколько иначе относились к французскому утопическому социализму другие представители революционного течения Рос­сии. Наиболее известной схваткой николаевского режима с оппозицией стало дело петрашевцев (1849). Вокруг выпускника Царскосельского лицея М.В. Буташевича-Петрашевского собрался кружок фурьеристов. Они заседали у Петрашевского по пятницам, обсуждая важнейшие вопросы российской жизни, излагая свои взгляды на будущее страны и знакомясь с новинками философской и социально-политической литературы. Среди членов кружка были чиновники, военные, литераторы, в том числе, М.Е. Салтыков-Щедрин и Ф.М. Достоевский.

Попытка Петрашевского приступить к практическим делам и организовать у себя в имении фаланстер-коммуну закончилась конфузом: мужики спалили построенное для них как будущих коммунаров помещение. Постепенно среди петрашевцев выде­лилось радикальное крыло во главе с Н.А. Спешневым, начавшее строить фантастические планы восстания рабочих уральских заводов, которое должно увлечь за собой массы крестьянства и обеспечить победу революционеров. Никаких конкретных шагов в этом направлении радикалы совершить не успели, но дали повод полиции, давно заславшей к петрашевцам провокатора, разгромить кружок. Руководители петрашевцев были приговоре­ны к смертной казни, но после беспрецедентной инсценировки расстрела она была заменена каторжными работами или отдачей и солдаты. Казалось, что правительству удалось разгромить оппозиционное движение, однако это впечатление было обман­чивым.

Европейские революции 1848–1849 гг. оказали огромное вли­яние на российское революционное движение. Многие его участники вынуждены были отказаться от прежних взглядов и верований, прежде всего от надежды на то, что Европа укажет всему человечеству путь к всеобщему равенству и братству. Герцен, приехавший в 1848 г. в Париж, искренне верил, что начавшаяся революция должна стать истинно социалистичес­ким переворотом, поскольку несправедливость капиталистичес­ких порядков была явной и отвергалась, по его мнению, боль­шинством населения. Вместо этого французские средние бур­жуа, пользуясь восстанием народных масс, потеснили крупную буржуазию и захватили власть в свои руки. После этого перево­рота, не принесшего Франции социального равенства, вопросы политической борьбы потеряли в глазах русских революционе­ров всякую ценность. Отныне и до конца 1870-х гг. они призна­вали значимость только социальных изменений.

Как свидетельствует замечательное произведение Герцена «Былое и думы», десятки европейских революционеров до конца своих дней «дожевывали» итоги событий 1848–1849 гг., преда­тельство интересов народа либералами и парламентами. Сам Герцен сумел оправиться от тяжелейшего потрясения, отбросить все, чему поклонялся, и в начале 1850-х гг. выдвинуть теорию общинного социализма, которая часто называется теорией «рус­ского» социализма. Опираясь на идею «молодости» русского народа, еще не сказавшего своего слова в политическом движе­нии страны, Герцен указал на крестьянскую общину как ячейку «социализма», выдержавшую вековой гнет государства и поме­щиков. Совместное землевладение и землепользование, уверен­ность каждого крестьянина в праве на общинный надел земли казались ему достаточной гарантией от возникновения в России пролетариата, а значит, и капитализма. Иными словами, он предлагал стране прыгнуть прямо из феодального строя в соци­алистический.

Герцен не был ослеплен общинными порядками и ясно видел их недостатки. Он понимал, что само по себе существование общины социалистического переворота произвести было в не состоянии, этот переворот мог произойти лишь в результате слияния традиционных сельских порядков с европейскими социалистическими идеями. Герцен считал, что революция в России, если она и понадобится, совсем не обязательно должна вылиться в кровавое действо. С его точки зрения, достаточно было освободить общину от надзора помещиков и чиновников, и общинные порядки, поддерживаемые 90 % населения страны, восторжествовали бы.

Излишне, наверное, говорить, что герценовские идеи являлись красивой утопией, поскольку осуществление его плана открыло бы дорогу бурному развитию в России капитализма, но никак не социалистических порядков. Однако теория общинно­го социализма, в отличие от проектов Сен-Симона, Фурье или Оуэна, стала знаменем целого революционного направления, поскольку ее осуществление зависело не от поддержки власть имущих или богатых меценатов, а от решительности и деятельности самих революционеров. Через десять лет герценовская теория собрала под свои знамена российское революционное народничество.

В начале 1850-х гг. никто об этом, естественно, не подозревал. Российский народнический, революционно-демократический лагерь только начинал формироваться, а потому был далек от единства и не оказывал заметного влияния на политические дела страны. В нем присутствовали три типа деятелей. Одни (Герцен, Огарев) признавали революцию лишь как последний довод угнетенных. Вторые (Чернышевский, Н. Серно-Соловьевич) ве­рили в революцию как единственный метод общественного переустройства, но считали, что для ее проведения должны созреть определенные социально-экономические и политические предпосылки. Третьи (Заичневский, Ишутин, Нечаев) го­товы были совершить переворот просто в силу его самоценности, ради пропагандистского заряда, содержащегося в революционных действиях.

Все деятели революционного лагеря, безусловно, ждали всероссийского крестьянского восстания в 1861–1863 гг. (как ответа на тяжелые для масс условия крестьянской реформы), которое, могло бы перерасти в революцию. Однако ждали они его с разными чувствами. Первые два направления в революционном движении не могли расстаться с той тревогой, которая в свое время заставила декабристов уповать на военную революцию и не пытаться привлечь на свою сторону народные массы. Суть этой тревоги заключалась в том, что политически неграмотные, неорганизованные крестьянские массы, как показывает история, легко становятся слепым оружием в руках самых реакционных сил. Это, плюс возможное в ходе восстания уничтожение сло­жившегося типа культуры, заставляло революционеров 1860-х гг. напряженно всматриваться в то, что происходило в деревне.

По мере уменьшения числа массовых выступлений наиболее зоркие из радикалов (Герцен, Чернышевский и их единомыш­ленники) перестали говорить о близкой революции, предсказы­вая долгий период кропотливой подготовительной работы в деревне и обществе. Прокламации, написанные в начале 1860-х годов Чернышевским и его окружением, являлись не подстрекательством к мятежу, а поиском союзников для создания блока оппо­зиционных сил. Разнообразие адресатов, от солдат и крестьян до студенчества и интеллигенции, разнообразие политических реко­мендаций, от обращения с адресами к Александру II до требо­вания демократической республики, подтверждают этот вывод. Подобная тактика революционеров вполне объяснима, если иметь в виду их малочисленность и слабую организованность. По свидетельству Н.А. Добролюбова, который, правда, говорил лишь об известных ему убежденных революционерах, на всю Россию их насчитывалось около 60-ти человек. Общество «Земля и воля», организованное Чернышевским, Слепцовым, Обручевым, Серно-Соловьевичем в конце 1861 – начале 1862 г. в Петер­бурге, отнюдь не было всероссийской организацией. Оно имело отделение в Москве и связи с однотипными кружками в Казани, Клеве, Перми, Харькове, но этого было слишком мало для развертывания серьезной политической работы. Не удивительно, что попытки «Земли и воли» воспользоваться студенческими вол­нениями в Петербургском университете (1861), поддержать поль­ское восстание 1863 г. ни к чему не привели. Более того, III Отде­ление и полиция ничего не подозревали о существовании у них под боком тайной организации, которая, в конце концов, тихо самораспустилась в 1863 г.

Зато о другом направлении в революционном движении полиция не только узнала, но и использовала его в своих ин­тересах. В начале только 1860-х гг. оно было представлено группой молодежи во гласе с П. Заичневским и П. Аргиропуло. Весной 1862 г. ими была написана прокламация «Молодая Рос­сия», наполненная угрозами в адрес правительства и кровавыми пророчествами в адрес дворянства и всех членов «правительствен­ной» партии. Ее появление роковым образом совпало с больши­ми пожарами в Петербурге и ряде других городов, и полиция принялась раздувать дело о революционерах-поджигателях. Эти события явились причиной арестов в 1862 г. Чернышевского, Н. Серно-Соловьевича и других

Поиск по сайту: