Основные проблемы изучения раннего железного века Южного Зауралья. (с.135)

Лесостепь Южного Зауралья. Все лесостепные культуры и типы памятников эпохи раннего железа Зауралья и Западной Сибири от Урала до Барабы Л.Н.Корякова включает в Тоболо-Иртышскую культурно-историческую провинцию. Определяющая роль в формировании археологической ситуации начала железного века в провинции принадлежала саргатской культуре, что и предопределило выделение саргатской общности. Под последней Л.Н.Корякова понимает «…всю совокупность культурных образований в пределах провинции». В развитии саргатской общности прослежено четыре этапа.

В период переходный от бронзы к раннему железу племена зауральско-западносибирской лесостепи, носители культур межовско-ирменского пласта, испытали мощное давление лесных по происхождению культур с крестово-штамповой орнаментацией керамики. Проникновение их в горно-лесное Зауралье привело к формированию гамаюнской культуры.

В VII-VI вв. до н.э. (предсаргартский этап) в западном (зауральском) ареале Тоболо-Иртышской провинции переплелись несколько линий культурного развития, несколько традиций, связанных с различными генерациями и проявляющих себя в различных типах керамики.

Первая, иткульская линия объединяет памятники близкие иткульским: воробьевские, носиловские, зеленомысские. Они образуют своеобразную мощность, или исетскую ассоциацию, которую характеризует преобладание гребенчатой орнаментации с включением ямочных узоров в украшении керамики, полуземляночные и наземные постройки небольшой площади, сочетание открытых поселений, укрепленных производственных площадок и городищ. Появлению отмеченных групп способствовало разделение межовско-бархатовской субстраьтной основы путем сегментации общин и перехода их на определенную хозяйственную специализацию в ведущих отраслях: металлургию, скотоводство, охоту и рыболовство. На предсаргатской этапе эта линия была ведущей в зауральском ареале.

Вторая, баитовская, линия развитя маркируется комплексами, содержащими керамику с преобладанием ямочно-накольчатых орнаментов. Она занимает промежуточное место на стыке западного и востчоного ареалов Тоболо-Иртышской провинции между исетской общностью и зарождающейся саргатской, больше тяготея к первой. Баитовская линия развития принадлежала, скорее всего, сузгунско-бархатовской генерации. Хронологически баитовский тип совпадает с предсаргатским этапом, заходя в саргатско-гороховский (V-III вв. до н.э.). На Тоболе баитовские группы сосуществовали на каком-то хронологическом промежутке с носиловскими, воробьевскими, иткульскими и гороховскими.

Третья линия развития представлена гороховскими древностями. Для неё характерны: укрепленные и неукрепленные городища со сложной архитектурой жилых и оборонительных сооружениц; могильники с явной социально-имущественной дифференциацией погребенных; тальковая керамика с преобладанием грубых резных узоров. Этот культурный комплекс оформился к концу пресаргатского этапа. По мнению Л.Н.Коряковой, «…гороховская культура есть результат генетического процесса, при котором часть местного населения, принадлежавшего исетской общности, но имевшего саргаринско-межовские корни, под влиянием ряда причин – переходила к подвижному скотоводству. Кочевники, являясь также участниками этого процесса, играли роль своеобазного катализатора». Появление гороховской культуры положило начало культурной нивелировке в западном ареале провинции, но не сломало системы связей, концентрирующихся вокруг иткульского металлургического очага. Поэтому зауральские памятники демонстрируют пестроту керамических традиций.

Если на западе Тоболо-Иртышской провинции определяющая роль в становлении культур принадлежала кругу традиций исетской (иткульской) ассоциации, на которые наложились гороховские, то на востоке аналогичный процесс шел на позднеирменской основ. Ирменская культура дала начало большереченской и саргатской. Определенное влияние на сложение саргатского керамического комплекса оказали и другие культурные образования.

Характризуя историческую ситуацию в Тоболо-Иртышской провинции в пресаргатское время, следует отметить, что в лесостепи в это время шла борьба за преобладание со стороны северных, лесных по происхождению, и южных, степных культур. Положение стабилизировалось к V в. до н.э., когда лесостепь прочно вошла в сферу влияния степных обществ. Этот процесс шел вместе с утверждением саргатских культурных стереотипов, сосуществовавших в начале с другими, но дольше всех – с гороховскими.

Саргатско-гороховский этап (V-III вв. до н.э.). На протяжении предшествующего и в начале данного этапа фиксируется постепенное внедрение степного (сакского) элемента в среду зауральско-западносибирского лесостепного населения. К V в. до н.э. происходит окончательное становление гороховской культуры на западе провинции и саргатской – на востоке. На западе на основании тесных хозяйственных, культурных и иных связей шло поглощение гороховским союзом соплеменностей исетской (иткульской) ассоциации. На востоке – в Барабе и Прииртышье – в недрах саргатской линии развития сформировался культурный комплекс, который очень быстро расширил свое влияние. К концу V в. до н.э. носители саргатской культуры появляются в Среднем Притоболье, где вступают во взаимодействие с местным разнокультурным населением. Это взаимодействие нашло отражение в появлении гороовских или иткульских черт в саргатской керамике: гороховско-саргатских, саргатско-иткульских и т.д. Усиление саргатского влияния сопровождалось нивелировкой культуры на огромной территории.

Если первоначально движение саргатского населения на запад вызвало его конфронтацию с гороховскими племенами и отток части последних на запад и юг,то в дальнейшем на протяжении длительного времени (до III в. до н.э. включительно) наблюдается относительно мирное и равноправное их сосуществование в рамках саргатской общности.

В конце III в. до н.э. начинается новый цикл проникновения кочевников в лесостепь. Но теперь это были уже не только сакские, сколько южноуральские, «сарматские» группы.

Саргатский этап (II в. до н.э. – II н.э.). На этом этапе по уровню культурного развития лесостепь сравнялась со степью, чему в немалой степени способствовало распространение черной металлургии, а также укрепление межплеменных связей и обмена. А отток кочевых племен Южного Зауралья за пределы региона открыл возможность прямых контактов населения зауральской лесостепи с государствами Средней Азии. Саргатская кульутра вступрает в полосу своего расцвета. В зоне саргатского влияния оказались культурные образования северной лесостепи и южной тайги, образуется своеобазная саргатская «вуаль». Распространение саргатских культурных стереотипов по всему Зауралью совпало с угасанием иткульского очага металлургии металлообработки и с трансфрмацией иткульской культурной специфики. Иткульские традиции нашли отражение в кашинских и петрогромски.

В конце II в. до н.э. западносибирская лесостепь включается в сферу взаимодействия с юэчжами, а затем с хуннами.

Позднесаргатский этап (III-IV вв. н.э.) – период упадка и аккультурации саргатской общности, чему способствовали ухудшение климатических условий и события Великого Переселения народов, связанные с рождением и гибелью многочисленных государств Алтая, Средней Азии и Казахстана. Уже к III-V вв. н.э. саргатские группы Притоболья теряют часть своей специфики, утрачивая цельность традиций и связей. Культура переходит в дисперсное состояние. Керамический комплекс вновь становится чрезвычайно разнообразным.

Ослабление и распад саргатской общности в зауральской лесостепи сопровождался расширением на эту территорию ареала керамики со шнуровой орнаментацией. Связано это было с перегруппировкой населения в Приуралье и притоком туда новых племен. Часть лесостепного зауральского населения, могла, вероятно, принять участие в гуннском нашествии на Европу или остаться на какое-то время в Приуралье.

Основные положения схемы развития Тоболо-Иртышской провинции нашли подтверждение и развитие в работе С.В.Шараповой, посвященной сравнительному анализу керамики раннего железного века лесостепного Зауралья. По её мнению, в начале эпохи железа в Зауралье декоративные традиции населения определялись двумя основными орнаментальными стилями – исетским и тобольским. Эти стили вырабатывались, соответственно, в рамках западного и восточного керамических ареалов, соотносимых с соответствующими ареалами сагатской общности по Л.Н.Коряковой.

Исетский орнаментальный стиль предполагает преобладание гребенчатых орнаментов с незначительной долей ямочных (иткульская, воробьевская, носиловская, частично баитовская керамика). Тобольский стиль представлен ямочно-жемчужными узорами, которые ярче всего проявились на баитовской керамике. Оба стиля продолжали местные традиции, идущие от эпохи бронзы. Формирование традиций исетского стиля сопровождалось взаимодействием двух линий развития (по Л.Н.Коряковой), исетской (иткульской) и гороховской. Тобольский стиь, испытав воздействие пришлых саргатских стереотипов, стал основой для сложения бакальской керамики раннего средневековья.

Продвижение саргатских племен на запад привело к окончательной нивелировке материальной культуры, в том числе и керамики, исетского (иткульского) и гороховского населения. В конце саргатско-гороховского этапа саргатской общности в недрах исетского орнаментального стиля при участии саргатской линии развития сложился новый компекс. На его формирование оказала воздействие и инфильтрация в местную среду носителей ананьинской культуры Приуралья. Все это и определило облик «уральского» стиля, который маркируется шнуровой традицией в орнаменте. Одним из составных его компонентов следует считать кашинский тип керамики, сложившийся в результате иткульско-саргатского синтеза.

Гамаюнская культура. Памятники культуры, представленные неукрепленными поселения и городищами, тянутся узкой, прерывистой полосой вдоль восточного склона Уральского хребта от реки Вагиль до озера Чебаркуль. Культура была выделена в конце 50-х – начале 60-х годов Е.М.Берс (как гамаюнская) и К.В.Сальниковым (как каменогорская). Свое название получила по мысу Гамаюн на Исетском озере, откуда еще в 1895 году от П.Драверта в музей УОЛЕ поступила небольшая коллекция керамики.

Гамаюнская культура входила в состав двух культурно-территориальных систем: по месту формирования и развития – в круг уральских культур, по происхождению и судьбам – в ареал западносибирских культур фигурно-штамповой, ямочно-крестовой и гребенчато-ямочной керамики. Время существования культуры в Среднем и Южном Зауралье определяется IX-IV вв. до н.э. История исследования памятников гамаюнской культуры подробно изложена В.А.Борзуновым, что позволило нам сосредоточитьсялишь на основных существующих проблемах в её изучении.

Инородный для Зауралья характер гамаюнских памятников в настоящее время не вызывает сомнений. Истоки культуры первоначально искали западнее от Зауралья, считая исходными памятники ананьинской культуры, затем на юге – в Приуральской степи, наконец, в Западной Сибири – на территориях, расположенных к северу от Томского Приобья.

В начале 70-х годов М.Ф.Косарев, обобщив материалы о носителях крестовой керамики с Оби, Иртыша и Ишима, высказал мысль об едином этнокультурном сдвиге, произошедшем на рубеже бронзы и железа на территории от Урала до Енисея. В Зауралье, по его мнению, имело место продвижение на юг, в районы современной лесостепи, лесного по облику гамаюно-каменогорского населения. Указывая на некоторые общие черты западносибирской молчановской и гамаюнской керамики, он предположил, что продвижение гамаюнского населения шло с востока – из таежных областей Приобья, смежных с районом Нарыма. Однако, по мнению В.А.Борзунова, признаки, сближающие гамаюнскую керамику с молчановской (как и почти со всей фигурно-штамповой западносибирской), свидетельствуют лишь об их родстве, но не более. По большинству других характеристик гамаюнская и молчановская культуры достаточно сильно различаются. Это заставляет осторожно относитться к предположению М.Ф.Косарева о сложении западносибирских и зауральских культур лишь на базе населения приобской таежной зоны, примыкающей к району Нарыма.

С точки зрения В.А.Борзунова, истоки гамаюнской культуры следует искать к северу от основной гамаюнской территории. Об этом, правда, косвенно может свидетельствовать факт разновременного появления крестовой керамики в различных районах Зауралья: в бассейна Тавды и Лозьвы – в эпоху поздней, и даже, возможно, развитой броны, в Среднем Зауралье – в конце эпохи бронзы, около IX в. до н.э., в Южном Зауралье – около VIII в. до н.э., а в массе – только в начале железного века, в момент формирования иткульской культуры – в VII в. до н.э. Та же картина наблюдается и по западносибирским материалам. Крестовая керамика первоначально появилась в северо-таежной зоне, затем – в южно-таежной, значительно познее – в лесостепи.

Изучение атлымских памятников Нижнего Приобья позволило Е.А.Васильеву определить этот район как исходный центр движения групп с крестовой керамикой. Отметив значительное сходство атлымской и гамаюнской керамики, он заключил, что «…именно продвижение атлымского населения в Зауралье привело к сложению здесь гамаюно-каменогорской культуры».

Принимая в целом эту гипотезу, В.А.Борзунов считает, что ряд её моментов требует серьезной корректировки, а самый существенный её недостаток – односторонность. В частности, Е.А.Васильев вообще не рассматривал местную основу гамаюна, давшую прокатно-волнистый керамический комплекс. Согласно представлениям В.А.Борзунова,миграций было несколько, в них учавствовало не только атлымское население, а направленность переселений была более разнообразной, чем это предполагал Е.А.Васильев. Возможно, не следует настаивать и на разграничении миграционных волн. Расселение нижнеобских групп и их соседей, начавшееся, вероятно, в конце развитой бронзы, охватило несколько столетий. При этом пик переселений пришелся на X-VIII вв. до н.э., на период наиболее неблагоприятной климатической обстановки в северной тайге. Во время первых миграций начал заселяться Европейский Северо-Восток, районы тундры Западной Сибири (бассейн Конды и Тавды). В это время здесь проживали лозьвинские общины. В общей системе миграций приняло участие и население лозьвинской культуры. Оно было достаточно многочисленным, занимало пространства Кондинской низменночти и ряд районов между Нихним Приобьем и Северным Уралом.

Наиболее мощные миграции X-VIII вв. до н.э. охотников и рыболовов Нижнего Приобья были направлены как в Среднее Приобье и далее вверх по Оби и её притокам, так и на Европейский Северо-Восток и в Зауралье. Они и положили начало формировани некоторых смешанных культур, в том числе гамаюнской, и послужили толчком для переселения части коренного населения северной и южной тайги в лесостепь.

Гамаюнская культура сформировалась на стыке Западной Сибири и Зауралья, на самой южной окраине расселения лозьвинских групп. В её сложении приняла участие часть лозьвинского населения (основной компонент) и пришлого атлымского.

Одной из причин, обусловивших проникновение гамаюнцев в Зауралье, Е.М.Берс считала поиски новых рудных месторождений меди. М.Ф.Косарев причину миграции видит в изменении климата в эпоху поздней бронзы и в вызванном этим смещении ландшафтных зон. По мнению Е.А.Васильева, причиной миграции северных коллективов явилось исчерпание возможностей растущего населения за счет увеличения объемов охоты и рыболовства, а её направление обусловлено климатическими изменениями. Однако ни одна из этих причин, взятая в отдельности, как считает В.А.Борзунов, не может быть убедительной для объяснения формирования и миграции населения гамаюнской культуры. Металлургия гамаюнцев находилась на уровне энеолитической, поэтому о специальных экспедициях за сотни километров в поисках руды не может быть и речи. Население вполне устраивал набор орудий, изготовленных из камня, кости, глины и других материалов Исключительное значение для гамаюнских общин промысловой мясной охоты и отчасти рыболовства свидетельствует о том, что присваивающее хозяйство у них еще не исчерпало себя. Первые же переселения нижнеобского населения на юг началисиь, по крайней мере, за одно- два столетия до начала общего увлажнения в тайге.

Сложение и миграция культур определяется прежде всего динамикой развития каждого общества, особенностями его хозяйственной деятельности и является результатом многих обстоятельств. В ряде случаев основной причиной генезиса новой культуры является резкий качественный сдвиг в развитии производительных сил общества, нивелирующий несколько близких по происхождению или проживанию групп, либо же новая хозяйственная специализация части ранее единого этноса, которая и выделяет её из общей среды.

Одним из возможных выходов из кризисного состояния общества при сохранения того же уровня развития производительных сил и экстенсивного способа ведения хозяйства являются постоянные подвижки и миграции части населения из исходного центра, что и наблюалось у нижнеобского и кондинского населения.

Конец бронзового века в таежном Приобье характеризовался неустойчивым равновесием между темпами прироста населения и количества продуктов, получаемых таежными коллективами за счет увеличения объемов рыболовства и охоты. До этого равновеси поддерживалось естественной регуляцией прироста населения тайги, следствием которой являлась его стабильность. Исчерпание возможностей присваивающего хозяйства и высокая плотность населения для данного уровня развития производительных сил, относительная скудость естественных ресурсов стали условиями кризисной ситуации, создавшейся накануне железного века в нижнеобской тайге. Непосредственным толчком к ней стало резкое увлажнение и похолодание климата, что привело к ускорению заболачивания тайги, повышению уровня воды в реках и озерах, увеличению количества заморных озер и прток, к количественным и, вероятно, видовым изменениям флоры и фауны. Последнее обстоятельство определило сокращение пищевых ресурсов и создало ситуацию относительного перенаселения. Естественным выходом из нее стал отток части жителей тайги на юг, юго-восток и запад – в районы с более благоприятными климатическими условиями. В описанной ситуации оказалось прежде всего атлымское население Нижнего Приобья, миграция которого вовлекла в общий поток и других обитателей лесных районов, включая некоторые лозьвинские группы Конды и Оби.

В условиях относительной изоляции от основного ядра общности, в чуждом окружении, мигрирующие группы вынуждены были создавать новые самостоятельные культурно-хозяйственные, социальные и этнические образования или же подключаться к уже сложившимся культурно-экономическим системам местных обществ. Все это, по мнению В.А.Борзунова, происходило при образовании и дальнейшем распространении гамаюнской культуры, сложившейся за пределами основной территории атлымского и лозьвинского этносов.

Памятники носиловского и баитовского типов (с.145) выделил в 1969 году В.Е.Стоянов, свое название получили по исследованным УАЭ городищам Носиловское II и Баитовское. Им же был очерчен и ареал их распространения, описаны особенности поселений и домостроительства, охарактеризована керамика. В.Е.Стоянов счел возможным объединить носиловские и баитовские памятники в рамках одной культуры.

Памятники носиловского типа распространены по средней и нижней Исети по левобережью среднего Тобола между устьями Куртамыша и Исети. Баитовские памятники занимают лесостепь Тоболо-Ишимья, включая на юге территории Северного Казахстана, расположенные до параллели города Петропавловска. На севере и востоке лесостепи, в зоне южной тайги, они соседствуют с близкими им по облику памятниками богочановской культуры, граница между ними проходит, вероятно, по низовьям Туры, Ишима, Вагая. На западе территории распространения баитовских памятников включает правобережье среднего и нижнего Тобола и частично его левобережье. На нижней Исети и среднем Тоболе находится зона тесного контакта баитовского и носиловского населения. Восточная граница распространения памятников баитовского типа, вероятно, проходит по Ишимско-Иртышскому водоразделу.

Вслед за В.Е.Стояновым, носиловские и баитовские древности объединяются в одну, баитовскую, культуру Н.П.Матвеевой и В.А.Могильниковым. Последний основывается на наличии достаточного числа общих черт как в конструкциях жилищ, так и в формах и орнаментации керамик, что, по его мнению, явно свидетельствует об однокультурности двух локальных вариантов. Однако не все исследователи считают такое объединение оправданным.

Вопрос о происхождении баитовской культуры еще далек от своего окончательного разрешения. Основным её субстратом, по мнению Н.П.Матвеевой, был бархатовский, относящийся к эпохе поздней бронзы. Об этом свидетельствуют материалы Красногорского городища, поселения Язево I, Ново-Шадрино 2 и Поспелово I. Так, в жилища Красногорского городища бархатовской культуры в комплексах первой четверти I тыс. до н.э. с плоскодонными горшками, украшенными резными и жемчужно-ямочными узорами, встречена керамика переходного облика, близкая к баитовской (с уплощенными венчиками, большорй примесью песка в тесте, орнаментированная только рядом жемчужин или ямок. Аналогичная керамика прослежена и на поселении Поспелово I. В бархатовских памятниках, в частности Красногорском городище, находят ближайшие аналогии и баитовские одно- и двухкамерные полуземлянки, сходны и оборонительные сооружения. Смена же бархатовской культуры баитовской была вызвана «..сменой культурных стереотипов под влиянием новых технических достижений эпохи железа и вторжением мигрантов как с юга, так и с севера, под влиянием резких изменений климата». Взгляды Н.П.Матвеевой на происхождение баитовской культуры поддерживаются рядом исследователей.

Близкой точкой зрения на формирование культуры придерживается и В.А.Могильников, считающий, что «…происхождение носиловского и баитовского культурных комплексов связано с местными культурами поздней бронзы Притоболья и Приишимья, представленными памятниками с керамикой бархатовского типа. …Керамика этих памятников с орнаментацией из рядов ямок, «жемчужин» в сочетании с насечками и оттисками зубчатого штампа в Притоболье и Приишимье трансформируется в баитовскую, а на средней Исети, испытав воздействие позднебронзовых межовских и раннеиткульских компонентов в носиловскую». Появление же на носиловской керамике архаичной орнаментации в виде качалки объясняется, по его мнению, контактами с населением лесного Зауралья.

Поселения с носиловской керамикой В.Е.Стоянов датировал концом бронзового – началом железного века или началом I тыс. до н.э. – VII-VI вв. до н.э., а поселения с керамикой баитовского типа – VI-IV вв. до н.э. или временем не ранее VII-VI вв. до н.э. и не позднее IV-III вв. до н.э. Хронология баитовской культуры, несомненно, нуждается в дальнейшей разработке, так как на сегодняшний день количество датирующих вещей и фактов недостаточно для определения её относительной и абсолютной хронологии. Как считает Н.П.Матвеева, присутствие в ряде баитовских комплексов гамаюнской (Носиловское городище) или подражающей ей керамики (Рафайлово 2, Верхне-Ингальский борок 1, Караульная гора), а также красноозерской (Карьковское 1, 2) позволяет определять дату начала баитовской культуры временем проникновения культур «крестовой керамики» на юг – около конца VIII-VII вв. до н.э., а начальную дату сосуществования гамаюнской и баитовской культур – VII-VI вв. до н.э. По её мнению, основанием для определения нижней даты существования культуры могут служить также и бронзовые кельты с валиковым орнаментом и перегородкой по втулке из баитовского жилища № 3 Лихачевского городища и из кургана Крутое Озеро в Приишимье, датирующееся VII-IV вв. до н.э. Косвенным подтверждением этой даты, как считает Н.П.Матвеева, может служить и находка на Носиловском городище в позднем слое, перекрывающем баитовский, медного ножа без выделенной рукояти VII-VI вв. до н.э.

Верхняя хронологическая граница баитовской культуры может быть определена как V – начало IV вв. до н.э., так как не позднее конца V – начала IV вв. до н.э. на этой территории появляются саргатские памятники. Стратиграфически это подтверждается перекрыванием баитовского слоя саргатским на Прыговском и Рафайловском городищах, селищах Верхне-Ингальский борок I, Ингалинка I, Рафайлово 2 и др.

С датировкой носиловских памятников, предложенной В.Е.Стояновым, согласился и В.А.Могильников. Он же поддержал и предложенные Н.П.Матвеевой хронологические рамки существования памятников баитовского типа – VII-IV вв. до н.э.

В настоящее время определить этническую принадлежность баитовцев достаточно трудно. Тем не менее А.В.Матвеев, исходя из трактовки сообщений Аристея, отождествляет баитовцев с исседонами, а сменивших их саргатцев – с аримаспами.

Иткульская культура (с.148) была выделена К.В.Сальниковым в Южном Зауралье, а Е.М.Берс – в Среднем Зауралье (под наименованием исетская). Название дано К.В.Сальниковым по Иткульскому городищу, исследованному на озере Иткуль. Время существования исетской культуры Е.М.Берс определила VII в. до н.э. – II в. н.э., иткульскую культуру К.В.Сальников датировал V-IV вв. до н.э. В настоящее время хронологические рамки существования иткульской культуры определяются VII-III вв. до н.э.

В.Е.Стоянов объединял иткульские и воробьевские комплексы как локальные варианты в рамках единой исетской культуры. Однако данная идея не нашла поддержки у исследователей. Н.П.Матвеева считает, что объединению воробьевских и иткульских памятников в рамках одной культуры препятствует достаточно большое типологическое различие керамических комплексов по формам и орнаментам. По мнению В.А.Могильникова, сходство воробьевской и иткульской керамики указывает лишь на общие элементы в их генезисе, на что первоначально указывал и В.Е.Стоянов.

Основная часть памятников иткульской культуры располагается вдоль востчного склона Уральских гор на полосе примерно в 150 км шириной, от верховий реки Реж (правый приток реки Ницы) до озера Чебаркуль. Восточная граница их распространения проходит примерно по устью реки Синара (правый приток реки Исеть).

Вопрос о происхождении иткульской культуры остается до сих пор открытым. К.В.Сальников, впервые описывая её, предположил, что «базой для сложения племен иткульской культуры послужили местные позднебронзовые племена. В процессе трансформации их культуры в культуру иткульских племен они подверглись интенсивному влиянию со стороны каменогорских (гамаюнских) групп из более северных районов Зауралья». Генетической базой исетской культуры, памятники которой были впоследствии включены в иткульскую, Е.М.Берс считала местные культуры эпохи бронзы: шигирская, андреевская и производная от их синтеза с аднроновской. Большое влияние на формирование исетской культуры, по её мнению, оказала гамаюнская культура. Участие в формировании иткульской культуры северных лозьвинских групп (через гамаюнскую среду) допускает и Л.Н.Корякова.

По мнению А.Ф.Шорина, основой сложения иткульской культуры (при участии и других компонентов) являются комплексы березовского этапа межовской культуры Среднего Зауралья. Но межовко-березовский компонент генетически связан не только с иткульским, но также с гороховским и гафурийским. Участие межовцев в генезисе иткульской культуры, так же, как и гороховской и, возможно, гафурийской, признает и М.Ф.Обыденнов. По его мнению, иткульскую культуру следует рассматривать «как двухкомпонентную, сложившуюся на местной, позднемежовской основе при решающем участии гамаюнского субстрата».

Черкаскульское и межовское население, по мнению М.Ф.Обыденнова и А.Ф.Шорина, являлось предками современных угорских народов (хантов и манси), из чего следует и угорская принадлежность носителей иткульской культуры.

Основной исследователь иткульскх памятников Г.В.Бельтикова считает иткульские, воробьевские и носиловские племена родственными, объединявшимися в рамках единого первичного этноса, впоследствии разделившегося на группы по производственно-экономическому принципу. Формирование иткульской культуры, по её мнению, определено выделением коллективов, специализировавшихся на проиводстве металла. В силу специфики производства эта группа держалась обособленно, поддерживая пи этом постоянные экономические отношения с соседними, родственными ей коллективами, носиловскими и воробьевскими. Отражением этих отношений являются находки на иткульских памятниках ананьинской, гамаюнской, воробьевской и гороховской керамики. Подход Г.В.Бельтиковой к проблеме формирования культур раннего железа лесостепного Зауралья и Притоболья поддержал и В.А.Борзунов. По его мнению, можно предполагать, что эти культуры формировались на различной основе, межовской в Зауралье и бархатовской в Среднем Притоболье, низовьях Исети и в среднем течении Миасса, в результате деления первичных этносов по производственному принципу. «В основе хозяйственной деятельности всех культур лежал комплексный подход при ведущей роли одной-двух отраслей: «номадического скотоводства» - у гороховской, полукочевого, отгонного скотоводства – у гафурийской, носиловской, баитовской, металлургии, отчасти оседлого скотоводства и охоты – у воробьевской».

С прекращение функционирования иткульского очага цветной металлургии традиции иткульской культуры, по мнению Л.Н.Коряковой, нашли отражение в других культурах зауральско-западносибирской лесостепи, в частности в кашинской и прыговской. Причем иткульский компонент в кашинской культуре, по мнению А.А.Ковригина и С.В.Шараповой, прослеживается достаточно отчетливо.

Памятники воробьевского типа, выделенные В.Е.Стояновым, свое название получили по исследованному им же Воробьевскому городищу (к данному типу относится лишь средний слой этого многослойного памятника) на Исети, близ Шадринска. Территория распространения памятников воробьевского типа, представленных укрепленными и неукрепленными поселениями, не образует непрерывного ареала. Вместе с другими они встречаются по среднему Тоболу, ниже устья реки Убаган, по средней и на части нижней Исети, а также в среднем течении Ницы и Пышмы, располагаясь, как правило, на надпойменных террасах. Наиболее западный район, где встречаются поселения воробьевского типа – горно-лесное Зауралье.

Памятники воробьевского типа В.Е.Стоянов датировал VI-IV вв. до н.э. В настоящее время хронологическая позиция памятников – конец VII-IV вв. до н.э. – определяется нахождением в воробьевских слоях отдельных датирующих вещей, стратиграфическими наблюдениями, взаимовстречаемостью воробьевской и баитовской керамики в жилищах и ямах ряда других поселений. Верхняя граница культуры определяется, по мнению В.Е.Стоянова, проникновением на воробьевскую территорию гороховского населения.

Определенное сходство воробьевской и иткульской керамики, проявляющееся в наличии обильной примеси талька, орнаментации гребенчатым штампом, позволило В.Е.Стоянову высказать предположение о том, что воробьевские и иткульские памятники являются локальными вариантами одной культуры, которую он предлагал назвать «исетской». Однако данная идея не нашла поддержки у исследователей. Н.П.Матвеева считает, что объединению воробьевских и иткульских памятников в рамках одной культуры препятствует достаточно большое типологическое различие керамических комплексов по формам и орнаментам посуды. По мнению В.А.Могильникова, сходство воробьевской и иткульской керамики указывет лишь на общие элементы в их генезисе, на что первоначално указывал и В.Е.Стоянов.

Совместное залегание баитовской и воробьевской керамики на ряде памятников свидетельствует об их частичной одновременности и, возможно, о проживании разнокультурного населения в долинах Среднего Тобола и Нижней Исети. Причем, как отмечает Н.П.Матвеева, прослеживается тенденция к распространению воробьевских (ранних гороховских) памятников на восток, вытеснению баитовцев и заселению баитовских территорий на правобережье Тобола.

Вопрос о происхождении памятников воробьевского типа пока еще далек от разрешения. Так, например, такие черты воробьевского керамического комплекса, как преобладание высоких сосудов яйцевидной формы, гребенчатая орнаментация, «шагающая гребенка», зигзаг, «елочка» позволяют, по мнению В.А.Могильникова, видеть в генезисе воробьевского комплекса участие культуре эпохи бронзы южной части лесного Зауралья, которые в конце эпохи бронзы – на рубеже бронзового и железного веков несколько продвинулись к югу.

Особую позицию в отношении памятников воробьевского типа занимает Н.П.Матвеева. Она включает воробьевские комплексы в круг памятников гороховской культуры, в качестве её первого, воробьевского, этапа (VI-V вв. до н.э.). Основанием для этого является: а) полное совпадение ареалов распространения воробьевских и гороховских памятников; б) отсутствие чисто гороховских или чисто воробьевских памятников; в) недостаточность оснований для стратиграфического расчленения гороховских и воробьевских памятников – не отмечено бесспорных фактов перекрывания воробьевских жилищ и сооружений гороховскими жилищами и ямами; г) на воробьевских и гороховских поселениях зафиксированы одни и те же типы жилищ; д) совместная встречаемость на всех исследованных памятниках воробьевской и гороховской керамики при преобладании того или иного типа; е) наличие на каждом памятнике группы керамики, сочетающей признаки гороховской и воробьевской; ж) значительное сходство гороховских и воробьевских керамических комплексов по технологии изготовления и форме сосудов.

Гороховская культура. (с.153) Ареал культуры занимает в основном бассейн среднего Тобола, средней и нижней Исети в пределах современной Курганской области, юга-востока Свердловской и северо-востока Челябинской областей. Точные границы ареал пока не определены. Погребения в курганах Истокском, Березки V считаются наиболее западными гороховскими погребальными памятниками, южные находятся в окрестностях Челябинска. Гороховские городища южнее реки Миасс не находят, так как последняя, вероятно, служила границей гороховских земель и территории обитания южноуральских кочевников. Некоторые исследователи включают в состав данной культуры, на правах её локального варианта, памятники айского типа в Северо-Восточной Башкирии. Н.П.Матвеева к гороховской культуре относит не только памятники айского типа, но также воробьевские.

Свое название культура получила по одному из ключевых памятников – городищу Чудаки у села Горохово на реке Юргамыш, где К.В.Сальников раскопал пять жилищ и по особенностям микрорельефа описал его общую планировку и оборонительные сооружения. Материалы Гороховского городища, а также материалы ряда поселений и курганов, расположенных в бассейнах средней и верхней Исети, среднего Тобола, исследователь отнес к одной культуре, датировав памятники сарматскими временем – IV-III вв. до н.э. – первые века новой эры. Он же высказал предположение о принадлежности населения лесостепного Зауралья к исседонам Аристея и Геродота, которое было поддежано и К.Ф.Смирновым. Проводя достаточно четкую грань между сарматским и и гороховскими памятниками, К.В.Сальников, как и большинство исследователей его времени, не разделял в Зауралье гороховские и саргатские.

Несколько позже, в 60-х годах, изучение гороховских памятников в Среднем Притоболье проводил также В.Е.Стоянов. Он сформулировал основные положения о территории, времени существования и развития культуры, показал своеобразие гороховских памятников по сравнению с саргатскими, картографировал основные её памятники.

Наиболее ранние памятники гороховской культуры относятся ко времени не ранее конца VI, а, скорее всего, к V в. до н.э. В Притоболье эта культура, по мнению большинства исследователей, существовала до II в. до н.э. Самые ранние погребальные памятники культуры датируются V – началом IV в. до н.э. или рубежом V-IV вв. до н.э., а наиболее поздние погребальные комплексы могут быть отнесены ко II-I вв. до н.э. или к концу III – первой половине II вв. до н.э.

Этническая принадлежность гороховской культуры спорна. Ряд авторов, вслед за В.Н.Чернецовым и К.В.Сальниковым, относит гороховцев к южной ветви угров. По мнению В.Н.Чернецова, лесостепные племена Зауралья и Западной Сибири, составлявшие мадьярскую ветвь угров, имели этноним «сапыр-савир-сибыр», который сохранился в языках манси и сибирских татар как обозначение легендарного народа, жившего ранее на этой территории.

К.Ф.Смирнов считал, что гороховские памятники оставлены савроматами, переходившими к оседлости в угорской среде. По мнению В.А.Могилникова, основную массу гороховского населения представляли угорские, возможно, частично протомадьярские племена. Значителен был удельный вес и индоиранского компонента, который, по его мнению, явился культурообразующим фактором этнополитической субкультуры, заняв господствующее положение в среде гороховцев. Близких взглядов придерживается и Н.П.Матвеева, которая считает, что социум гороховской культуры был довольно сильно сегментирован по этническому признаку. Рядовое население было представлено южными уграми, в том числе и протомадьярами, а аристократическое сословие – восточными иранцами, или являлось смешанным с преобладанием восточноиранского компонента. Предложенная Н.П.Матвеевой этногенетическая линия преемственности: межоацы – гороховцы – древние мадьяры – является, по мнению М.Ф.Обыденнова, приемлимой, хотя «…необходима более обоснованная аргументация мадьярско-венгерского родства гороховцев или хотя бы родства части потомков гороховцев с культурой приуральских угров».

Вопрос о происхождении гороховской культуры окончательно пока не решен. Проблема осложняется тем, что в предыдущее время население Притоболья, оставившее памятники иткульского, воробьевского, носиловского и баитовского типов, не может считаться основным генетическим предшественником гороховского этноса, хотя, в какой-то мере, оно влилось в него как субстратный элемент.

В.Е.Стоянов видел генетические корни гороховской культуры на юге в некоторых среднеазитских, в том числе приаральских, культурах бронзового и железного веков. Однако данное предположение не нашло полной поддержки у специалистов.

А.Ф.Шорин связывает происхождение гороховской культуры с межовско-березовскими комплексами поздней бронзы. Об этом, по его мнению, свидетельствует частичное совпадение ареалов распространения культур в южнолесном и лесостепном Зауралье и определенное сходство в погребальном обряде; надмогильные сооружения в форме каменных оградок; меридиональная ориентировка ям; захоронения в вытянутом положении; хотя в настоящее время известно пока единственное погребение березовского этапа – в ограде могильника Березки Vб. Весьма существеннно, на его взгля, сходство керамических комплексов; наличие круглодонных сосудов; утолщенность основания шейки; намечающийся уступ на месте перехода шейки в тулово, образованный за счет неглубокого желобка; ассиметричность в орнаментации ряда сосудов, узоры в виде елочек, горизонтальных и вертикальных зигзагов; господство техники нарезки. Усиление же резной (прочерченной) орнаментации у межовско-березовского населения, как и у последующего гороховского и гафурийского населения, связано, по мнению А.Ф.Шорина с активными контактами (а для культур раннего железного века и прямым влиянием) межовцев, гороховцев и гафурийцев с ираноязычным населением степи (саргаринцы, племена сарматского круга). Участие носителей межовской культуры, её зауральского варианта, в сложении гороховской культуры признает и М.Ф.Обыденнов.

Исходя из того, что в северо-восточной Башкирии, наряду с межовскими и гороховскими, имеются также гамаюнские и иткульские памятники, и учитывая относительно ранний возрст гамаюнских и иткульских памятников, М.Ф.Обыденнов высказывает предположение, что это население также приняло участие в формировании уральского гороховского населения.

Но в связи с предположением об участии межовско-березовского компонента в оформлении гороховской культуры встает проблема их хронологической стыковки. Самые ранние гороховские памятники датируются, как уже указывалось, временем не ранее конца VI в. до н.э., а скорее всего, V в. до н.э. А.Ф.Шорин предлагает три возможных варианта решения данной проблемы: необходимость либо сосредоточить усилия на поисках компонентов гороховского типа старше конца VI в. до н.э., либо омолодить дату межовско-березовских древностей до V-IV вв. до н.э., либо предположить, что период VII-V вв. до н.э. «…характеризовался сосуществованием вырождающихся межовско-березовских культурных традиций и формированием на их базе (при участии и других компонентов) новых культурных комплексов уже эпохи раннего железного века: иткульских, гороховских, гафурийских». Окончательное же оформление новых культурных комплексов, особенно гороховского и гафурийского, как четко узнаваемых археологических культур (типов) происходит только в V-IV вв. до н.э. В принципе, по мнению А.Ф.Шорина, подобная же ситуация наблюдается и в лесостепном Притоболье и Приртышье, где в VIII-VI вв. до н.э. на базе позднебронзовых традиций идет формирование новой саргатской культуры, окончательное оформление которой заканчивается в V в. до н.э.

Приблизиться к решению вопроса генезиса гороховской культуры позволяет, по мнению Н.П.Матвеевой, включение в качестве первого этапа в эту культуру памятников воробьевского типа и тем самым удревнение её нижней границы до VI в до н.э. Вслед за А.Ф.Шориным она видит корни гороховской культуры, а также иткульской игафурийской, в межовско-березовских комплексах южно-лесных районов Среднего Зауралья, но считает, что именно воробьевские комплексы являются тем звеном, которое связывает памятники поздней броны и гороховской культуры. Сложение в дальнейщем на основе межовско-березовской трех родственных, но различных по общей совокупности форм и орнаментов керамическх традиций иткульской, воробьевской и гафурийской культур может объясняться тем, что естественный процесс развития зауральского населения в переходное время от бронзового к железному веку был нарушен вторжением в горно-лесное и частично лесостепное Зауралье племен гамаюнской культуры. Это продвижение разделило некогда единое население, занимавшее эту территорию, и способствовало формированию локальных различий.

Большое влияние на формирование гороховской культуры оказало воздействие южных и юго-западных кочевых индоиранских элементов. В конце VI-V вв. до н.э. население зауральско-западносибирской лесостепи подвергается интенсивному воздействию ираноязычных кочевых племен. Это воздействие сопровождалось, вероятно, проникновением отдельных их групп в районы лесостепи, переходившим, как считает В.А.Могильников, в основном в V в. до н.э. или несколько ранее. Эти группы кочевников приняли участие в формировании саргатской культуры на востоке и гороховской на западе, что нашло отражение в погребальном ритуале, конструкции могильных ям и надмогильных сооружений, инвентаре. Вероятно, именно с кочевниками были связаны представители аристократии обеих культур, погребенные в курганах с шатровыми сооружениями. Причем ряд аналогий в погребальном ритуале и конструкции надмогильных сооружений уводят далеко на юг, в Приаралье. К строительным традициям Средней Азии, очевидно, восходят и истоки гороховской, отчасти и воробьевской фортификации. В своих последних по времени исследованиях Л.Н.Корякова приходит к выводу, что горховская культура «…сформировалась в результате генетического процесса, в котором участвовали, с одной стороны, часть населения исетской ассоциации, перешедшая к подвжному скотоводству …с другой – группы южноуральских кочевников, принесшие в лесостепь новую погребальную практику сакской окраски и элементы среднеазиатской архитектуры».

Изучение небольшой серии черепов из погребений гороховской культуры показало, что наблюдается как минимум двухкомпонентность их антропологического состава. Один из компонентов, веротянее всего, местного происхождения, а второй генетически связан, скорее всего, с савроматскими и сарматскими популяциями Южного Урала.

Исходя из современного состояния изученности гороховской культуры, можно предположить, что в её формировании приняло участие три компонента: первый и основной, - лесостепное местное население, принадлежавшее исетской общности, но имевшее саргаринско-межовские корни и оставившее памятники воробьевского типа; второй – кочевники Южного Зауралья, освоившие в VII-VI вв. до н.э южную лесостепь (южнее Миасса), а в конце VI – начале V вв. до н.э. по разным причинам проникшие и в северную лесостепь; третий – передвинувшиеся под влиянием исторических событий конца VI – начала V вв. до н.э., происходивших в Средней Азии, и осевшие в лесостепи кочевые группы из Приаралья.

Тесное взаимодействие в хозяйственной, культурной и, возможно, политической сферах привело к тому, что в настоящее время очень трудно разграничить саргатские и гороховские комплекс III-II вв. до н.э. Гороховская посуда этого времени по формам и основным узорам весьма близка саргатской и, несомненно, носит отпечаток влияния последней. Об этом взаимовлиянии, по мнени Н.П.Матвеевой, говорят находки саргатской керамики на гороховских памятниках (например, они составляют 15% комплекса на городище Чудаки) и наоборот (в керамическом комплексе Рафайловского городища содержится 15% гороховской керамики). Именно это сходство керамических комплексов при отсутствии четко выраженных различий гороховских и саргатских погребений, что связано с недостаточной изученностью гороховского погребального обряда, позволило Н.В.Полосьмак подвергнуть сомнению правомерность выделения гороховской культуры. Последнюю она рассматривает как вариант саргатской культуры, специфика которого объясняется пограничным расположением. С этим выводом не согласились большинство специалистов по западносибирской археологии раннего железа. Сомневается в существовании самостоятельной гороховской культуры и Н.С.Савельев. Однако «расценивать её (гороховскую культуру) и как локальный вариант саргатской культуры, считаю, так же является не до конца корректным». По его мнению, «горохово»… можно определить как постмежовский культурный тип, очень близкородственный гафурийскому и испытавшему влияние южноуральских кочевников, и можно отнести его к предсаргатскому этапу. Таким образом, чисто гороховской культуры в саргатское время уже не существовало, а гороховское постмежовское население оказало только субстратное влияние.

Саргатская культура. (с.161) В 60-х – начале 70-х годов В.Е.Стоянов выделил речкинский тип керамики, связав его с определенным типом поселений и могильников IV в. до н.э. – II в. н.э. лесостепной зоны Зауралья и Западной Сибири. Тогда же в результате анализа прииртышских материалов В.А.Могильниковым было предложено понятие саргатской культуры, которую он отождествил с памятниками речкинского типа. Его поддержал и В.Е.Стоянов.

Территория, занимаемая саргатской культурой, в основном совпадает с большей частью лесостепной зоны Западной Сибири, краем охватывая северные участки степной и южные участки лесной зон. Саргатские памятники встречены на севере на территориях до устья реки Тобол, а в долине Иртыша – до устья реки Тара. На востоке они доходят до среднего течения реки Омь. Южная граница культуры фиксируется в лесостепной зоне Северного Казахстана, примерно у 55º с.ш., западная и юго-западная границы территории её распространения очерчиваются низовьями Тобола, Пышмы, Тавды, средним течением Исети и Миасса. Памятники тяготеют к бассейнам крупных рек – Иртыша, Ишима, Тобола – и образуют естественно сложившиеся районы. В пределах этих районов исследователи выделяют локальные группы или варианты – барабинский, прииртышский, приишимский, притобольский.

Пока еще не сложилось представление о том, что скрывается за устойчивостью и монолитностью саргатских культурных традиций, единообразным их развитием и особенностями отдельных регионов. Л.Н.Корякова трактует саргатскую общность как этнокультурную, явившуюся результатом становления этнополитического союза. Локальные же варианты культуры отражают племенные и диалектные различия. Предположения о полиэтничном характере этого образования высказывают Н.П.Матвеева и В.И.Матющенко.

Вопрос об этнолингвистической принадлежности саргатцев до сих пор окончательно не решен. П.А.Дмитриев, который однирм из первых обобщил материалы саргатских памятников, счел их сарматскими. Тезис об ираноязычности саргатцев поддерживает В.И.Молодин. В.Н.Чернецов считал население западносибирской лесостепи эпохи раннего железа древнеугорским. Данная точка зрения нашла поддержку у ряда археологов и лингвистов. В.И.Васильев первоначально выдвинул предположение о самодийской принадлежности саргатского населения. Позднее он, откорректировав свои представления, стал отстаивать тезис о двухкомпонентности саргатской культуры: первый – «степной (самодийский), истоки которого находятся на территории Северного Казахстана», второй – «лесостепной-таежный» (угорский), связанный по происхождению с северными районами лесостепи и южной подзоны тайги Прииртышья и Приишимья». Однако наибольшей популярностью в настоящее время пользуется точка зрения о смешанной «угорско-иранской» этнической принадлежности саргатцев. Так, В.А.Могильников считает саргатскую культуру, так же, как и гороховскую, многокомпонентной по своему генезису. Она включила в себя угорский субстрат и иранский суперстрат. Последний явился культурообразующим фактором и стабилизатором этнополитической структуры, занимая господствующее положение в среде саргатцев. По мнению Н.П.Матвеевой, этнические компоненты носителей саргатской культуры предположительно определяются как восточноиранский (аристократия), потомки неразделенных индоиранцев (рядовое население южной лесостепи), угорский (обитатели подтаежной зоны Прииртышья и Барабы). Вхождение в состав саргатской общности самодийских (кулайских) и, возможно, прототюркских (хуннских) элементов допускает и Л.Н.Корякова. По мнению М.Ф.Косарева, в составе саргатского населения на позднем этапе могли находиться и угорско-тюркские популяции.

В.Н.Чернецов, выделив курганы типа Коконовских и Саргатских в особую культуру, считал, что её создателями были угорские племена «савыр» - предки мадьяр. Данную точку зрения поддержал В.А.Могильников, который первоначально достаточно осторожно высказал мысль о том, что основную массу саргатского населения, представляли угорские, возможно, частично протомадьярские племена. Кроме того, в его составе присутствовала какая-то часть индоиранского этноса. Позднее он более категорично утверждал, что «признание угорской принадлежности саргатской культуры делает наиболее вероятным предположение о принадлежности этой культуры древним мадьярам». Поддерживая В.А.Могильникова, Л.Н.Корякова считает, что мадьярские племена вышли из более многочисленной и устойчивой угорской среды смешанного угорско-иранского саргатского общества. Отмечая, что вряд ли возможно среди современных этносов найти прямых потомков населения саргатской культуры, В.А.Могильников выделяет три компонента в дальнейшем развитии этой культуры. Один из них вошел в сосав южной группы хантов, второй – в состав бакальской культуры, третий прослеживается в составе кушнаренковского и кара-якуповского населения в Южное Приуралье и связан с венгерским этногенезом. В саргатке усматривала корни кушнаренковской культуры Приуралья и Е.В.Халикова. Связь же кушнаренко-караякуповцев с венгерским этногенезом постулируется почти всеми исследователями-археологами. Представление о генетической преемственности предков южной группы хантов с саргатским населением поддерживает В.И.Васильев и С.Г.Пархимович.

Тезис В.А.Могильникова об участии саргатского населения в складывании потчевашской культуры был поддержан Л.Н.Коряковой, но вызвал резкие возражения Б.А.Конникова.

По мнению Н.П.Матвеевой, «в качестве субстратных элементов осколки саргатских племен в значительной мере повлияли на сложение угорских и, отчасти, самодийских этносов».

В.И.Васильев считает вполне допустимым предположение В.А.Могильникова об уходе части саргатцев вместе с гуннами на запад, в Европу.

В Притоболье саргатская культура не является автохтонной. В начале раннего железа здесь существовала баитовская культура, которая генетически связана с памятниками местной поздней бронзы. Первоначально В.Е.Стоянов и В.А.Могильников появление саргатских племен на этой территории относили к последним векам до н.э. Л.Н.Корякова высказала предположение о более раннем, IV-III вв. до н.э., проникновении восточного саргатского населения на запад. В настоящее время самые ранние поселения и могильники саргатской культуры в Среднем Притоболье датируются концом V-IV вв. до н.э.

Большинство исследователей придерживаются мнения, что саргатская культура сформировалась в Прииртышье и, отчасти, в Приишымье на базе андроноидных культур лесостепи Западной Сибири при участии северного компонента. Отстаивая близкую позицию, А.Я.Турфанов основую роль в генезисе саргатской культуры отводит северному, сузгунскому, компоненту. А.В.Матвеев считает, что саргатская культура сформировалась главным образом в Барабе на базе позднеирменеской культуры. При этом он допускает возможность генезиса саргатского населения и в Прииртышье. Эту точку зрения поддержала и Н.П.Матвеева, отметившая, что после раскопок Туруновки-4 и ряда поселений в Прииртышье можно считать решенным вопрос об удревнении нижней даты саргатской культуры до VII в. до н.э. В керамическом комплексе Туруновки-4, по её мнению, отражается процесс трансформации позднеирменских керамических традиций в саргатские. Определенное сходство саргатской и ирменской культур прослеживается также в традициях домостроительства. Некоторые соответствия саргатским наблюдаеются и в погребальном обряде позднеирменских племен Барабы: ровики, тризнв, кострища под насыпью, части туш животных. Близки эти культуры и по своему хозяйственно-культурному типу. Таким образом, заключает Н.П.Матвеева, «есть все основания считать, что саргатская культура сложилась в востчной части своего ареала – Прииртышье и Барабе, возможно и в Ишимо-Иртышском междуречье, на основе позднеирменской, сыгравшей роль ведущего, но не единственного её компонента. В состав её носителей вошли, вероятно, отдельные группы позднесузгунского населения, а позднее, в середине I тыс. до н.э., - казахстанские и другие южные и юго-западные кочевники. Предположения, что в роли компонентов могли быть носители саргаринской и межовской культур, пока не подтверждаются археологическим материалом. Но вслед за А.Я.Турфановым мы констатируем, что исключить участие носителей саргаринских традиций в формировании саргатской культуры у нас нет оснований». Участие позднеирменского населения Барабы в генезисе саргатской культуры признает и В.А.Могильников, который, однако, считает, что оно выступало в качестве одного из компонентов, но не основы. В основе же генезиса культуры лежал, по его мнению, местный андроноидный компонент. Более же детально, считает он, можно говорить о трех компонентах, вошедших в состав саргатского этноса на разных территориях в разных количествах, которые частично обусловили возникновение локальных вариантов культуры. Этими компонентами были носители ирменской, позднесузгунской и, вероятно, саргаринской культур, принявшие участие в формировании саргатцев Приитышья, Приишимья и Барабы. Участие в генезисе саргатской культуры носителей ирменской культуры признает и Л.Н.Корякова, сузгунской и ирменской культур – В.И.Матющенко.

В.И.Молодин считает, что в сложении саргатской культуры Барабы приняли участие мигрировавшие сюда в VII-VI вв. до н.э. потомки межовско-березовского населения лесостепного Зауралья, хотя археологическими материалами столь далекая экспансия березовцев не фиксируется.

Н.В.Полосьмак полагает, что саргатская культура складывалась не в одном центре, а во всех районах её распространения, и формирование её связано с рядом местных культур эпохи поздней бронзы. В Барабе это была ирменская, в Среднем Прииртышье – среднеиртышский вариант ирменской, в Притоболье – межовская, вступившая на юге во взаимодействие с алексеевско-саргаринской.

По мнению Л.Н.Коряковой, нельзя искать, пытаясь ответить на вопрос о происхождении саргатской культуры, какой-то один или даже два компонента. Саргатская культура, подобно всем этническим образованиям эпохи железа, многокомпонентная. Формировалась же она под непосредственным и достаточно заметным влиянием культуры южных кочевых племен, частично при их непосредственном участии.

Столь разноречивые мнения о генезисе саргатской культуры, как и других культур эпохи раннего железа Западной Сибири, объясняются, как отмечал В.А.Могильников, слабой изученностью культур переходного периода VIII-VI вв. до нэ. – эпохи, когда в облике культур происходили резкие изменения, скрывающие генетические связи.

Общая хронология саргатской культуры базируется на хронологии сарматских древностей. Первоначально В.А.Могильников, считая началом саргатской культуры IV в. до н.э., а концом – III-IV вв. н.э, предложил разделить её на три этапа, основываясь на изменениях в погребальном обряде: IV-III вв. до н.э.; II в. до н.эю – II в. н.э.; III-IV вв. н.э. Данная периодизация была поддержана и В.Е.Стояновым. Другой вариант периодизации, состоящей из двух этапов – кононовского и саргатского, разделяемых III в. до н.э, был предложен свердловскими археологами. По мере накопления материалов становилось ясно, что предложенные периодизации не всегда позволяют проследить внутреннее развитие культуры и найти объяснение тем изменениям, которые фиксирутся материалом. В связи с этим для локальных районов были разработаны собственные периодизации. Так, Н.В.Полосьмак на основе анализа памятников Западной Барабы датировала первый этап саргатской культуры V-III вв. до н.э., допуская возможность его удревнения до VII-VI вв. до н.э. Второй этап охватывает II-I вв. до н.э., третий, завершающий, I в. до н.э. – I в. н.э. Л.Н.Корякова определяет хронологический диапазон, в котором саргатская культура функционировала как автономная самостоятельная система, периодом с V в. до н.э. по III в. н.э. В настоящее время, считает она, действительно есть основания для отнесения начала саргатской культуры к V в. до н.э. «Однако вряд ли можно углублять эту дату, говоря о культуре как таковой, то есть имея в виду систему памятников с вполне определенными типами керамики и погребальным обрядом. Совершенно естественно, что отдельные элементы, признаки, традиции должны улавливаться в более раннее время; но то обстоятельство, что мы не знаем типично саргатских памятников VII-VI вв. до н.э. … очевидно, свидетельствует о том, что в это время происходило формирование этноса, и черты его характеризующие, были довольно расплывчаты». Близкой точки зрения придерживается и В.А.Могильников, считающий, что нижнюю дату сформировавшейся культуры вряд ли можно определить ранее конца VI-V вв. до н.э.

На основе аналиа изменения погребального обряда, керамики, наборов инвентаря, жилых сооружений и стратиграфии поселений Н.П.Матвеева предложила вариант хронологии саргатской культуры Среднего Притоболья, выделив её в развитии три этапа. Первый этап – конец V – начало III вв. до н.э. Второй этап – вторая половина III-I вв. до н.э. Третий этап Н.П.Матвеева датирует I-V вв. н.э., несмотря на то, что имеющиеся по Среднему Притоболью материалы ограничивают его рамками II-III вв. н.э. Она исходит из того, что в Нижнем Притоболье, Приишимье и Прииртышье саргатская культура продолжает существовать до V в. н.э. включительно.

Позднее Н.П.Матвеева предложила и общую периодизацию всей саргатской культуры, выделив в её развитии три периода: ранний (V – начало III вв. до н.э.), средний (вторая половина III в. до н.э. – II в. н.э.) и поздний (III-V вв. н.э.).

Свою периодизацию саргатской культуры разработала и Л.Н.Корякова. Она включает несколько этапов: предсаргатский (VII-VI вв. до н.э.), саргатской-гороховский (V-III вв. до н.э.), саргатский (II в. до н.э. – II-III вв. н.э.), позднесаргатский (III-V вв. н.э.), или: формирование (VII-VI вв. до н.э.), подъем (V-III вв. до н.э.), расцвет (II в. до н.э. – III в. н.э.) и упадок или трансформация (IV-V вв. н.э.).

Исследования в Барабинской лесостпи показали, что здесь почти отсутствуют памятники, датируемые позже I в. н.э. Они еще встречаются в Прииртышье, но здесь почти нет комплексов IV-V вв. н.э. На Ишиме и в Притоболье комплексы этого времени встречены в ряде могильников: в Тютринском, Савиновским, Абатском, Ипкульском, Дуванском и Гаевском. «Однако, - отмечает Л.Н.Корякова, - мы не сделаем большой ошибки, если скажем, что памятников, облааюих классическим набором саргатских признаков, которые можно было бы датировать твердо позже III в. н.э. здесь тоже почти нет. Отдельные элементы сохраняются – именно это дает нам основание связывать середину I тыс. до н.э. с историей развития саргатской общности».

По мнению Л.Н.Коряковой, в лесостепи Западной Сибири в раннем железном веке сложился интегрированный хозяйственно-культурный тип с различными сочетаниями подвижных форм скотоводства, а также охоты, рыболовства, отдельных видов домашних производств. Ведущая роль в нем принадлежала скотоводству, которое в зависимости от природных условий, времени и места могло принимать кочевые или полукочевые формы. Сходной точкой зрения придерживается и Н.П.Матвеева, считающая, что палеоэкономическое моделирование на материалах саргатских поселений азных типов показывает сочетание полукочевого, полуоседлого, кочевого и оседлого хозяйственно-культурных типов у разных территориальных и социальных групп населения.

Вообще, по мнению Н.П.Матвеевой, у разных территориальных и социальных групп населения саргатской культуры имело место сочетание полукочевого, полуоседлого, кочевого и оседлого хозяйственно-культурных типов. Правда, позднее она пришла к более верному, на наш взгляд, выводу, что для севера лесостепи был характерен хозяйственно-культурный тип полуоседлых скотоводов, который на юге лесостепи, очевидно, дополнялся полукочевым.

Динамика саргатского скотоводства остается пока невыясненной. В.А.Могильниковым на основе анализа остеологических материалов поселений Прииртышья была выдвинута гипотеза о нарастании у саргатцев черт номадизма в первые века нашей эры в связи с ухудшением климата. Эту гипотезу поддержала Н.В.Полосьмак, обработавшая материалы Барабы. С другой стороны, Л.Н.Корякова и А.С.Сергеев полагают, что направленность изменений хозяйства была обратной – высокая подвижность саргатцев в середине I тыс. до н.э. снижается к началу нашей эры, о чем свидетельствуют многочисленные долговременные поселения этого времени, большие городиша с постоянными постройками.

Уровень развития социальной организации саргатских племен, по мнению Л.Н.Коряковой, можно сопоставить с тем, на котором находились племена сарматского ареала. Низшим её звеном была, вероятно, семья (малая и расширенная). Следующее звено – семейно-родственная группа или община. Вероятно, саргатская территория делилась в соответствии с племенным принципом, а за всей саргатской культурой стоит крупный союз племен с несколькими центрами в Притоболье, на Ишиме, в Среднем Прииртышье и Барабе. Наиболее крупными из них были среднеиртышский и среднетобольский. Позднее, Л.Н.Корякова приходит к выводу, что «саргатское общество могло быть организовано в несколько вождеств, входящих в определенные моменты, в частности на саргатском этапе (II в. до н.э. – II-III вв. н.э.), в более крупное образование, - «условное», или «типически раннее» государство, которое во многом наследует структуру сложного вождества в организации власти, базирующуюся на сохранении генеалогического принципа, но территориально шире последнего».

Анализ саргатской погребалной обрядности позволяет, по её мнени, говорить об определенной стратифицированности общества, имеющей в своей основе трехчленную модель. Племенная аристократия, возможно, связанная происхождением с кочевниками степей Казахстана и Южного Урала, входила в состав социальной группы, определяемой по инвентарю как «конные воины». Социальное положение второй группы – «пеших лучников» - более неопределенно. Вероятно, они предствляли более оседлую часть скотоводов. Третью группу – «простой люд» - составляли, по всей вероятности, рядовые общинники. Выделяются и безинвентарные захоронения людей, находящихся на наиболее низкой ступени социальной иерархии. Выделяются также погребения женщин-жриц.

Поиск по сайту: