Возникновение экономики государственного социализма

В нашей литературе встречались попытки объяснить прекращение новой экономической политики и переход к модели "сталинского со­циализма " исключительно субъективными причинами: намерениями руководителей большевистской партии и Советского государства, их амбициями, личностными качествами и даже болезнями. Обычный мо­тив такого рода публикаций сводился к тому, что "сталинский социа­лизм" был построен исключительно с помощью насилия, зиждился на насилии и практически не имел социальной базы. Мне кажется, что такого рода объяснения — сильное упрощение. Не меньшим упро­щением является попытка объяснить переход к политике государствен­ного социализма исключительно идеологическими мотивами, привер­женностью догмам марксизма. Мы уже видели, что большевики легко меняли и тактику, и стратегию в экономической политике, если это­го требовали интересы сохранения собственной власти.

Добросовестный взгляд в историю требует более корректных объяс­нений российского феномена. Читатель уже понял, что для меня "го­сударственный социализм" и "сталинский социализм" — это синони­мы. Личностными качествами "вождя" очень трудно объяснить, каким образом эта модель сохранялась почти нетронутой еще 40 лет после смерти И. В. Сталина. Тут нужен иной — политико-экономический взгляд в историю. И прежде всего стоит еще раз взглянуть на социаль­но-классовую структуру советского общества середины 20-х годов XX века.

Я не без опасений предлагаю свою версию: главной причиной воз­никновения и длительного существования сталинской модели государ­ственного социализма является крестьянский характер населения рес­публики, в которой осуществлялась пролетарская власть. С самого на­чала надо верно расставить акценты. Я ни в коем случае не пытаюсь обвинить крестьянство в сталинских деформациях российской эконо­мики. Мне не хотелось бы и морализировать по поводу крестьянского или пролетарского сознания. Речь может идти лишь об объективных различиях в социально-экономическом положении крестьян и рабочих,

тех 10 % рабочих, которые стояли у власти в стране, где 80 % населе­ния были крестьянами.

Крестьянство никогда в истории, даже ранней, не было однород­ной массой. Мы уже имели случай приводить статистику социального расслоения русской деревни накануне периода индустриализации. Бо­лее трети деревенского населения — это бедняки, ведущие хозяйство по преимуществу с отрицательным воспроизводством, и сельские про­летарии-батраки, вовсе безземельные. Эти люди весьма восприимчивы к идее благосостояния за чужой счет и готовы достичь его ценой не­долгой, но решительной борьбы, ценой мгновенного напряжения сил, политической атаки на богачей, к которым они приписывают и про­сто "справных" середняков. Взять у богатых, экспроприировать соб­ственников крупных капиталов и установить царство уравнительного счастья, в котором никому не дозволено выделяться из общей хотя и серой, но сытой массы. Такой бедняк, разоряющийся или уже разо­рившийся под ударами враждебного ему рынка, пойдет за Л. Троцким или за "ранним" Н. Бухариным периода его увлечения "левым комму­низмом" (1918—1920). Ему понятны леворадикальные идеи красногвар­дейской атаки на капитал, захвата, экспроприации. Он склонен к ле­вому экстремизму, он есть социальная база троцкизма, а троцкизм есть его идеология и практика.

На другом полюсе социального спектра деревни мы видим действи­тельного богача, капиталиста, "кулака". "Кулака" новой, нэповской генерации (старых-то уже расстреляли в 1919 году), возникшего в ре­зультате дифференциации мелкотоварного хозяйства под воздействием стихийных рыночных сил. Если считать в "штуках", то их в деревне немного, всего около 4 % хозяйств. Но экономическая сила их, рас­смотренная "по капиталу", несравненно большая: именно они явля­лись главными нанимателями бедняцкой рабочей силы и арендатора­ми земли с того времени, как это было разрешено (и даже до этого разрешения). Они ведут расширенное воспроизводство. Эти люди удач­ливы в хозяйствовании и рыночной борьбе, им нежелательно вмеша­тельство властей в рыночную игру. Для них бедняк — неудачник и лен­тяй, который сам виноват в собственных несчастьях. К тому же бедняк не прочь прибрать к рукам нажитое им, "кулаком", богатство. Такой крепкий хозяин чутко прислушивается к идеологам "правого рефор­мизма" среди большевиков, ему нравятся статьи и речи "позднего" Н. Бухарина (1925—1928 годов), который ратует за нормальный воспроизводственный процесс, свободный рынок, создающий "равные условия" для всех.*

И, наконец, основная масса российских крестьян — середняки, со­ставлявшие в 1924 году более 61 % хозяйств. Середняки — самая мас­совая, но

* Здесь нет ошибки: И. И. Бухарин и в самом деле прошел странный зигзаго­образный путь от крайне левых позиций к крайне правым (в рамках русского боль­шевизма), а потом снова к крайне левым (с 1928 года).Он колебался, так сказать, вместе с партией, но всегда занимал в ней крайние позиции. Увы, участь его была столь же трагична, что и у настоящих оппозиционеров.

и самая нестабильная часть крестьянства. Осуществляя про­стое воспроизводство, середняк хочет и не может разбогатеть и страш­но боится пролетаризации. Он мечется между ультра революционнос­тью бедняка и основательностью хозяйственного богатея. Середняк мо­жет блокироваться с бедняком в борьбе с кулаком, монополизировав­шим местный рынок. Но он может блокироваться и с кулаком против притязаний бедняков, сельских пролетариев и деревенских люмпенов*. Его перспективы туманны и неопределенны. Страх перед будущим, не­устойчивость социально-экономических и классовых позиций толкают его к поиску "сильной руки", "крепкой власти", "вождя", особенно такого, который обещает, что не позволит ему разориться, поможет в случае крайней опасности, защитит от несправедливых притязаний и кулака и бедняка. Этот крестьянин пойдет за тем олицетворением "вож­дизма", который, похоже, уверен в своей правоте, не робеет, "успеш­но" побеждает, а потом и уничтожает одного за другим своих против­ников слева и справа. Отсюда недалеко до вывода, что "вождь" и есть самый "правильный" и самый крепкий правитель. Он не угрожает эк­спроприацией земли как троцкистские сторонники "первоначального социалистического накопления". Нет, говорит он, Троцкий не прав, мы не будем отнимать землю у крестьян, мы будем крестьян коопери­ровать. Он не поддерживает кулаков, как бухаринцы. Нет, говорит он, Бухарин не прав, мы не будем работать на кулаков, мы, напротив, уничтожим кулаков как класс. И вообще, если вы пойдете за мной, жить станет лучше и веселей.

Если сегодня ученым не всегда удается разобраться во всех перипе­тиях идейно-политической борьбы конца 20-х — начала 30-х годов, то крестьянину тех лет это было трудно сделать вдвойне. Ведь все круп­ные деятели большевистской партии выступали "за народ" и "за со­циализм", но один из них всегда как-то оказывался правильным бор­цом за справедливость, а другие — сходили со сцены с клеймом врагов. Этот-то внешний политический результат и сбивал с толку основную часть населения страны — среднее крестьянство. И хотя неизвестно, куда он приведет, но ему, "вождю", хотелось вверить свою судьбу, а вместе с ней и заботу о стабильности государства и народного хозяй­ства.

* Вспомним замечательный образ Григория Мелехова из шолоховского "Тихо­го Дона" (хотя я не уверен, что современные студенты читают толстые романы), который в метаниях между различными социально-политическими силами рево­люционной поры так и не обрел самого себя, оставшись на распутье ни с чем.

Шестидесятилетнее господство сталинизма без социальной базы — это теоретический абсурд. Сталинизм опирался на двоякого рода социальные силы.

— Левая антибуржуазная и антикулацкая демагогия привлекала бедняцкую часть деревни и люмпенпролетарские слои. Не следует за­бывать, что в силу неразвитости промышленности, разоряющиеся крестьяне отнюдь не всегда становились пролетариями, они пополня­ли ряды деклассированных элементов города и деревни. Эти "генера­лы песчаных карьеров" имели не производительную, а потребитель­ную идеологию, а сталинская пропаганда давала им надежду на луч­шее будущее по крайней мере за счет нэпманов и "кулаков".

— Среднее крестьянство в своей основной массе надеялось на "вождя", как раньше надеялось на царя, надеялось, что он поможет им отбиться от крайностей внутридеревенской борьбы. К тому же Ста­лин обещает вроде бы неплохие перспективы: жить артелью, чуть ли не общиной, хозяйствовать самостоятельно, выполняя лишь опреде­ленные налоговые обязательства перед государством. Государство обе­щает помощь в виде машино-тракторных станций, семян, агротехни­ческого и зооветеринарного обслуживания, кредитов. Бедняки войдут в колхоз и не будут больше враждовать, кулаков экспроприируют и вышлют — чем не жизнь! Перспективы были радужными: всем хотелось жить без борьбы, под заботливым крылышком государства, в стороне от крайностей конку­ренции и классовых схваток.

Кто же знал, что все эти программные установки периода колхозизации обернутся такими бедствиями, которые не могли иметь место даже во время войн. Вряд ли кто из крестьянской массы обратил вни­мание на тот угрожающий факт, что в 1925 году, когда в деревне, ка­залось бы, раскрепостились нэпманские силы, руководство в полный голос заговорило о необходимости ускоренной индустриализации стра­ны. И тут же на практике встал вопрос о накоплениях. Пока троцкис­ты спорили с бухаринцами о том, где взять средства для инвестиций, Сталин прислушивался и ждал. Когда же он понял, что авторитет его укрепился, а в народе появилась вера в его непогрешимость, он при­нял решение: единственным поставщиком накоплений и рабочей силы для промышленности может быть только крестьянство. Стране нужна крупная индустрия и оборона, а раз так, то абстрактные гуманисти­ческие цели социализма могут подождать. Впрочем, даже в теорети­ческих работах о гуманизме социалистического строя Сталин писал с явной неохотой. Не в этом он видел основную цель своей деятельно­сти.

Сталинизм победил. Оппозиционные силы, стравленные Сталиным друг с другом, не смогли оказать сопротивления. Власть безропотно была отдана Сталину, а он ее, не сомневаясь, взял.

Политика ускоренного продвижения по пути строительства "ново­го общества" стала преобладать. Проблема темпа индустриального раз­вития приняла фетишистские формы. Благодаря невероятным усилиям народа были достигнуты действительно уникальные результаты. Темп был взвинчен такой, о котором в свое время не мечтал даже ярый сто­ронник "ускорения" Л. Д. Троцкий. Сравним темпы роста промышлен­ности по предложению троцкистов и реальные темпы "по Сталину*.

Таблица 16. Капитальные вложения и среднегодовые темпы роста промышленности по прогнозам Троцкого и фактические ("по Сталину")

Только за годы первой пятилетки (1928/29—1932/33) было введено 1500

* По материалам: Ильин В. В., Панарин А. С., Ахиезер А. С. Реформы и контрре­формы в России.— М.: Изд-во МГУ, 1996.— С. 119—120.

новых промышленных предприятий. Объем продукции вырос в 3 раза, удельный вес промышленности в ВВП достиг 71 %. Была дос­тигнута технико-экономическая независимость страны, создано соб­ственное машиностроение. Доля производства средств производства в промышленности достигла 51 %. В колхозах было сосредоточено 61 % крестьянских хозяйств, 76 % всех посевов. Было создано почти 2,5 ты­сячи МТС с 150 тысячами тракторов. За пять лет учебными заведения­ми страны были подготовлены 170 тысяч специалистов с высшим об­разованием и 300 тысяч — со средним.

Не менее впечатляющими были итоги второй пятилетки. Построе­но 4500 новых предприятий промышленности. Рост промышленной продукции — в 2 раза. Удельный вес промышленности в ВНП — 77 %. Доля тяжелой промышленности увеличилась до 58 %. В колхозах — 93 % крестьян и 99 % посевных площадей.

За две пятилетки созданы новые для России отрасли, оснащенные довольно современной для того времени техникой,— автомобилестро­ительная, тракторная, нефтехимическая, авиационная.

Вот бы остановиться на этом месте, показав замечательные преиму­щества государственного социализма, да еще напомнив, что западный мир в этот период был поражен "великой депрессией" 1929—1933 го­дов. Но мы уже говорили, что экономист не может рассматривать аб­солютные результаты без соотнесения их с затратами. За счет чего

Первый советский автомобиль

были достигнуты такие уникальные темпы? Как они отразились на жизни рядовых граждан и общества?

Отвечая на эти воп­росы, невольно вспо­минаешь итоги великих преобразований Петра I и не менее великих его предшественников. Приведу лишь несколь­ко фактов в хронологической последователь­ности.

— В 1927 году рабочих крупной промышленности во всем СССР было 2,3 млн. человек, а административный аппарат насчитывал 2 млн. чело­век, на содержание которого затрачивалось 2 млрд. рублей.

— В первом же году первой пятилетки введена карточная система распределения хлеба, просуществовавшая до января 1935 года.

— В июне 1929 года узаконена обязательность продажи государству "хлебных излишков " зажиточными крестьянами. У "кулаков " экспропри­ировано 3,5 млн. тонн зерна вопреки ранее данным гарантиям свободы продажи хлеба.

— В 1930—1931 годах выдворено на поселение в неосвоенные районы 381 тысяча крестьянских семей (около 1,8 млн. человек), еще больше кре­стьян подверглись переселению в границах административных районов без высылки (в свое время Иван Грозный так искоренял новгородские вольно­сти, теперь "искоренялась " вольность крестьянская и производился зе­мельный передел в масштабах всей страны!).

— К концу 1930 года 40 % капитальных вложений заморожено в не­завершенном строительстве.

— Детская смертность в 1935—1939 годах превысила 20 %.

— В 1931—1933 годах в стране разразился очередной голод. В тот же период экспортировано 70 млн. пудов зерна.

— В 1931 году учреждается ГУЛАГ — главное управление лагерей.

— В 1932 году принят закон, наказывающий длительными сроками лагерей или расстрелом за хищение колхозной собственности (закон о "пяти колосках").

— В 1932 году введена единая паспортная система с обязательной пропиской граждан.

— В январе 1933 года принята директива, запрещающая выезд крес­тьян из голодающих районов*.

— В декабре 1939 года принято по­становление "О мероприятиях по улуч­шению трудовой дисциплины ", предпола­гающее увольнение с передачей дела в суд за 20 минут опоздания на работу. Запрещены увольнения и переходы с од­ного места работы на другое по иници­ативе самих работников. Чем не при­писные XVIII века!

— В июне 1940 года принят указ о 8-часовом рабочем дне при семидневной рабочей неделе. Уход с работы и несоб­людение стандартов качества стали приравниваться к вредительству.

Такого рода примеров можно най­ти множество. Страна приобретала мощь — люди превращались в "винти­ки" огромной бюрократической ма­шины. Промышленность бурно рос­ла — люди испытывали постоянный дефицит товаров первой необхо­димости. Страна оснащалась новейшим вооружением — люди дрожали от возможного увольнения из-за пустяка с последующими репрессия­ми.

Люди, как всегда, жили и трудились ради государства. Государство многое давало людям: образование, здравоохранение, пенсии**. Но и держало их в постоянном подчинении и страхе. Древняя система госу­дарственного патернализма восторжествовала. Но сказать, что граж­дане сильно сопротивлялись, тоже нельзя. Государственный патерна­лизм комфортен.