|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Валовый внутренний продукт(в % к предыдущему году) 1992 1993 1994 1995 1996 1997 85,5 91,3 87,3 95,8 95,0 100***
* Яркий пример — Борис Березовский, который до прихода в большой бизнес уже был довольно известным ученым, доктором наук и членом-корреспондентом РАН. ** Российский статистический ежегодник. Стат. сб. / Госкомстат России.— М.: Логос, 1996.- С. 285; ЭКО, 1998,- № 3.- С. 15. *** Пусть число 100 не обманывает читателя. Будьте внимательны: здесь показан ВВП по отношению к предыдущему году, а непрерывный спад мы наблюдаем с 1987 года, так что достичь докризисного уровня нам не удастся еще долго. — Непривычная для ныне живущих россиян социальная дифференциация граждан становится питательной средой, с одной стороны, для возникновения экстремистских движений правого и левого толка, с другой — для возрождения социалистической идеи, которая, впрочем, никогда и не умирала в нашей стране. Официальная статистика дает следующие соотношения денежных доходов между двадцатипроцентными группами самых богатых и самых бедных граждан России*: 1970 1980 1990 1991 1992 1993 1994 1995 4,7: 1 3,3: 1 3,3: 1 2,5: 1 6,4: 1 7,2: 1 8,7: 1 8,5: 1 Смысл этих соотношений понятен: если до 1991 года разрыв между "богатыми" и "бедными" неуклонно сокращался, и политика доходов действительно имела в виду стремление к социальному равенству, то с 1992 года этот разрыв нарастает и принимает социально опасные формы. Тут нужно понять, что речь идет не об абсолютных размерах денежных доходов, а об их соотношениях. И богатые и бедные в 1995 году были совсем иными, нежели в 1970 году. Тенденция к равенству граждан в 1991 году означала равенство в бедности, а не в богатстве. Так что ничего хорошего и тогда в этом не было. Но сейчас — иная крайность. Удивителен не сам факт разительной социальной дифференциации граждан, а темп, с которым она происходила. Уму не постижимо, как все это можно выдержать! Ведь ко всему прочему, у нас в России богатых не любят на психологическом уровне, а богатые пока не столкнулись с действительной классовой борьбой и демонстрируют свое богатство, еще более раздражая бедных граждан**. Ярче высветится социальная дифференциация, если мы рассмотрим более "узкие" слои населения, например, пятипроцентные. По данным американских экономистов Л. Дойяла и Я. Гауга, еще в середине 80-х годов средний доход верхних 5 % населения относился к среднему доходу низших 5 %: в США - как 13: 1; в Великобритании — как 6:1; в Швеции — как 3:1. Не зря один из теоретиков Социнтерна, И. Штрассер, называл США "слаборазвитым государством благосостояния"***. На фоне Швеции они так и выглядят. А как обстоят дела у нас? По моим расчетам, пятипроцентные группы в 1996 году соотносились в России как 26: 1. Вот уж по какому параметру мы достигли европейского уровня... XVIII века! — Практически полная социальная незащищенность граждан — еще одно следствие реформ. Из многовековой патерналистской системы российские граждане были брошены в непривычную среду индивидуализма и эгоизма, в систему, при которой лозунг "Человек, спасай себя сам" приобретает неожиданно зловещий смысл. Лишь некоторые смогли "найти себя" в новых условиях: кто-то в бизнесе, а кто-то — в криминальных структурах. Большинство же граждан России почувствовали себя брошенными, осиротевшими и растерялись, оставшись один на один с многообразными социальными проблемами. Более всего
* По материалам: Российский статистический ежегодник. Стат. сб. / Госкомстат России,— М.: Логос, 1996.— С. 118. ** В современных условиях в развитых странах бедными считаются те граждане, которые 50 и более процентов своих денежных доходов тратят на продукты питания. Попробуйте посчитать свой семейный бюджет и посмотреть, насколько вы приблизились к бедности. *** Концепция "государства благосостояния" / Дискуссии в западной литературе 80-х годов.— Реферативный сборник.— М.: ИНИОН, 1988.— Ч. 2.— С. 48, 54—55. россиян смущает платность социально важных услуг. Дело в том, что "реформа" в этой сфере уже произошла, а реформа в сфере оплаты труда — еще нет. Вот и исчез дефицит услуг. Но купить их могут немногие. То, что Дж. М. Кейнс называл "эффективным спросом", судя по всему, появится в России не скоро. Эти и многие другие отрицательные результаты реформ могут привести к тому, что слабые ростки рыночных отношений сгниют не развившись и в очередной раз приведут к контрреформам. Характерно, что подобные результаты рыночного реформирования тоже не новы в нашей истории. Если рассмотреть ретроспективно реформы более ранних исторических периодов, то легко заметить, что ни одна из них не дала стабильных социальных результатов. Будь это новая экономическая политика двадцатых годов нашего века, реформы, связанные с именами П. Столыпина и С. Витте и даже наиболее радикальные реформы Александра II. В этом-то пункте и возникает весьма актуальная исследовательская задача: разобраться с вопросом о том, почему ни одна рыночная реформа в истории России не была доведена до своего логического конца, почему Россия так и не смогла войти полноправным членом в семью европейских народов, живущих в развитых рыночных системах. Позволю себе версию, объясняющую на гипотетическом уровне этот российский феномен. Если в результате рассмотрения этой версии хотя бы часть гипотез будет признана соответствующей историческим реалиям, то на этой базе вполне логично сделать определенные прогнозы по поводу судьбы нынешних рыночных реформ. 1. Все известные из истории рыночные реформы инициировались сверху, правителями нашей страны, будь то царь, генеральный секретарь или президент. Собственно, реформы и должны инициироваться сверху. На то они реформы, а не революции. Не в этом главное. Главным является то, что российские реформаторы начинали свои действия, не сообразуясь с намерениями и желаниями граждан. Возникал некий "провал" между реформаторской властью и народом, который зачастую абсолютно индифферентно относился к реформам и не испытывал никакой благодарности по отношению к их инициаторам. Формальное "всеобщее одобрение" на поверку оказывалось безразличием или даже саботажем. Особенно остро обнаруживалась эта невосприимчивость к реформам в тех случаях, когда реформаторы пытались внедрить в России готовые модели, импортированные из-за границы, пытались следовать рецептам других обществ, даже если где-то они и давали значительный эффект. Вспомним 1985 год. К власти приходит М. Горбачев и объявляет своей (и народной!) целью ускорение социально-экономического развития. В очередной раз мы стали догонять своих американских и европейских партнеров*, недавно еще называвшихся "стратегическими противниками". Народ вроде бы согласился и начал ускоряться. На следующий год была заявлена более сложная задача: перестройка. Мы все стали дружно перестраиваться. Проблема ускорения (вместе с некоторыми ее теоретиками) ушла на второй план. В 1987 году страна готовилась отметить 70-летие Октябрьской революции. В ходе подготовки к празднествам М. Горбачевым было заявлено о необходимости строительства такого общества, в котором * Предыдущий случай этой безнадежной и ненужной гонки приходится на время правления Н. Хрущева. было бы "больше социализма". Мы дружно кивнули и стали идти к "большему социализму". Но тут наступил Август 1991 года, а вместе с ним к реальной власти в России пришел Б. Н. Ельцин. Перестройка была отложена и было объявлено о необходимости интенсивного движения к рынку. Наконец, решительный и не отягощенный ответственностью Е. Гайдар* откровенно сказал в 1992 году, что Россия идет к капитализму. Мы и с этим согласились. Оказалось, что нам вообще-то все равно: больше социализма или капитализма. Российские граждане так привыкли к постоянно возобновляющимся и столь же быстро отмирающим реформам, что относятся к ним как к прогнозу погоды на завтра: без особых переживаний, но и без восторгов. Но давайте серьезно подойдем к проблеме. Ведь в этих быстрых переменах курса речь шла об изменениях глобального уровня, с которыми можно сравнить только геологические процессы. Речь шла об изменениях способа производства, о формационных и даже цивилизационных сдвигах. Неужели можно всерьез думать о том, что изменения такого уровня могут произойти за пять лет или даже, как любил говорить президент Б. Ельцин, "к осени будущего года"? 2. Думать об этом можно, сделать нельзя. Российские лидеры-реформаторы всегда очень серьезно относились к собственным способностям. В большинстве случаев они обладали поистине харизматическим мышлением. Люди, как правило, сильной воли, они были уверены в том, что именно на их долю пришлась "судьбоносная" задача переделки России. В принципе, реформаторы ставили перед собой благие цели: догнать Европу, достичь общецивилизационных параметров экономической и социальной эффективности, создать устойчивое общество с высоким уровнем благосостояния, сделать Россию мощной мировой державой. Но ради достижения этих целей они готовы были принести в жертву повседневные нужды граждан. Уверенные в своей божественной миссии, они лучше знали, "что нужно народу", во всяком случае,— лучше самого народа. Но мессианский настрой, вызывающий в общем-то уважение, говорит и о другом. Российские реформаторы не верили в творческие способности народа, были уверены, что наш народ нужно куда-то вести, ибо сам он к этому чему-то не придет. Народолюбивая демагогия очень часто скрывает или презрительное отношение к народу или сугубо монархо-патерналистское отношение к гражданам как к неразумным детям, которые не обойдутся без наставника и учителя. И уж конечно харизматический лидер не верит в объективные законы общественно-экономического развития. Даже если, как это было в случае с В. И. Лениным, много пишет о них. Идеализм наших реформаторов бьет в глаза. По их представлениям, Россия пойдет туда, куда укажет лидер, а не туда, куда должна идти в силу объективности самого этого движения. Если даже лидер искренне верит в Бога, то в жизни он делает богопротивные вещи, ставя себя на уровень с Создателем, ведь только Ему ведом истинный путь. Характерно, что столь "божественный" подход, даже если он и искренен, приводит к весьма наивному отношению к действительности. Самые решительные лидеры были и самыми наивными, часто принимавшие форму за содержание. Петр I всерьез считал, что безбородые россияне немедленно преобразуются в европейцев. А разве И. Сталин не верил в то, что он * Хотя Гайдар в публичных выступлениях и любит говорить "мое правительство", он ни одного дня не был премьер-министром, занимая должности вице-премьера или исполняющего обязанности премьера. действительно построил социализм? Лексика и нынешних лидеров столь же высокопарна и не менее наивна*. 3. Рассмотрим еще одну объективную социально-экономическую причину. Россия — особая страна, скорее восточная, чем западная, скорее азиатская, чем европейская. И экономика ее традиционно основана на некоторых элементах, позволяющих условно отнести социально-экономическую систему к "азиатскому способу производства". В России, как в целом на азиатском Востоке, гипертрофирована роль государства в экономике. А эта гипертрофия делает систему весьма инерционной и плохо приспособленной к рыночным преобразованиям. Значительное присутствие государства в экономике означает суженое поле для развертывания конкурентных рыночных сил. Больше государства — меньше рынка. Этот теоретический постулат никем не оспаривается. Государство в России всегда (в течение всей ее писаной истории) было крупнейшим собственником средств производства и непроизводственных фондов. В начале XX столетия, накануне первой русской революции, 38 % всей земельной площади принадлежали государству (мы уже имели случай говорить об этом). А ведь земля в сельскохозяйственной стране — главное средство производства. Государство было собственником и более чем половины лесных массивов. Все магистральные железные дороги (как им и подобает) были государственными. Большинство сталелитейных предприятий принадлежало государству и находилось в ведении военного министерства или министерства ВМФ. Университеты, гимназии и реальные училища, даже Академия Наук и "богоугодные заведения" - все находилось в собственности государства. Государственная собственность, таким образом,— это не выдумка российских большевиков. Большевики лишь довели до абсурда, до крайностей тотального огосударствления те тенденции, которые были присущи России искони. (Мы уже пытались разобраться в том, что в большевизме было специфически русского, а что импортированного марксистского.) Рыночная же экономика не терпит столь мощного государственного присутствия. Естественно, что в России государство было крупнейшим инвестором капитала в производственную сферу. Инвестиции в социально-культурные институты и учреждения были обычным явлением еще со времен Киевской Руси. Понятно, что государство становилось и активным субъектом, перераспределяющим национальный доход, регулирующим финансово-кредитную сферу. Все это и делало российскую экономику нерыночной. Но в этом пункте возникала любопытная коллизия, характерная и для наших дней. Многим российским правителям было присуще обостренное чувство национальной гордости. Традиционная социально-экономическая "отсталость", чаще кажущаяся, чем действительная**, от великих европейских держав периодически возбуждала их реформаторскую активность. Лидеры прекрасно понимали, что с экономической точки зрения попытки догнать Европу * Приведем, например, слова Б. Н. Ельцина: "Мне выпала на долю ответственная миссия вывести Россию из тоталитарного прошлого и привести ее в семью народов свободного мира, где каждый человек — творец своего счастья... Не скрою, мне бы хотелось, чтобы россияне запомнили меня как человека, который сделал все, что мог, чтобы навсегда освободить свой народ от наследия гражданской войны. Отныне пусть наша Россия будет родиной для всех своих сынов и дочерей, к какому бы лагерю они ни принадлежали, и да поможет нам Бог".— Независимая газета, 1994, 21 января. * Вспомним, что человек часто другую культуру воспринимает как низшую. увенчаются успехом только с помощью рыночных преобразований. Некоторые из них такие преобразования решительно начинали. Но по мере того, как рыночные отношения действительно развертывались, появлялась относительно независимая от государства автоматическая саморегулирующаяся система, правитель и его окружение начинали осознавать роковые для них последствия: экономической власти у правителей становилось все меньше. Они буквально кожей, на подкорковом уровне, чувствовали опасность рынка для себя. Потерявшим экономическую власть легко потерять и власть политическую. Их ненужность становилась опасно очевидной. И как только такая реальная коллизия обнаруживалась, правители давали "задний ход", ограничивали степень радикальности рыночных реформ или даже свертывали их. А в некоторых случаях допускали реакционные попятные движения. Маятникообразная форма реформаторства в России кажется неминуемой и закономерной. Попытки реформ Екатерины II сменились ее же, Екатерины, "откатом" и реакционной политикой Павла I, который довел самодержавную власть до абсурда; либерализм Александра I, соответственно,— его же реформаторской сдержанностью и "тоталитаризмом" Николая I, реформы Александра II — контрреформами Александра III. Но самый яркий хрестоматийный пример — это, конечно, нэп. Вспомним! После всех перипетий военно-коммунистического эксперимента В. И. Ленин переходит к политике контролируемого восстановления рыночных и даже капиталистических отношений. Система заработала довольно быстро и успешно. Уходя в мир иной, Ленин оставил страну если не в цветущем, то в бурно развивающемся состоянии. Постепенно разрешались и острые социальные противоречия. Появились инвестиции, а вместе с ними — занятость, доходы, определенный уровень социально приемлемого благосостояния в городе и деревне. На первый взгляд, восторжествовала экономическая целесообразность, перспективы были вполне оптимистическими. Но все кончилось довольно быстро. Рынок оказался очень опасной системой для политической элиты и многочисленной советской бюрократии. Появилась угроза остаться не у дел. Эту опасность ощутили не только высшие руководители большевистской партии, но и руководители среднего звена, партийные функционеры. Когда же ощущения переросли в осознание, судьба нэпа была предрешена. И. Сталин сыграл в этом роковую роль. К 1928 году все было кончено. Российские ученые-рыночники оказались в тюрьме, в Госплане главным идеологом стал С. Струмилин, ортодоксальный сторонник директивного планирования и ярый противник рыночных отношений. Всеобщая колхозизация завершила драматический процесс. Страна оказалась в ловушке социального эксперимента, мало связанного с действительным марксизмом. Некоторые симптомы, подтверждающие нашу гипотезу, проявляются и в наши дни. У меня нет оснований для безусловно положительной оценки позиции, на которой стояли в недавнем прошлом Е. Гайдар или министр финансов Б. Федоров*. Их тактика оказалась безрезультатной, если под результатом понимать социально-экономическое положение граждан и мировую значимость страны. Но эти люди, свободно экспериментировавшие над многомиллионным населением, были ортодоксальными рыночниками. * Б. Федоров работал в правительстве В. Черномырдина, то есть несколько позже Гайдара, но проводил вполне прогайдаровскую политику. Благодаря их усилиям рынок все-таки появился. Однако едва заработали элементы рыночных отношений, как под давлением сил, которые и оппозиционными-то назвать нельзя, оба молодых реформатора были лишены реальной власти. Их заменили люди с умеренными взглядами, сторонники активной роли государства в экономике или представляющие интересы естественных монополий*. Потом их вновь сменили на "рыночников" — маятник продолжает качаться**. 4. Наконец еще одна причина перманентной незавершенности рыночных реформ в России лежит в зыбкой для экономистов сфере социальной психологии и нравственности. Складывающийся веками нерыночный экономический дух народа тоже вносит свою лепту в процессы, затрудняющие реформирование России. Российскому народу с глубокой древности присущи такие нерыночные черты, как общинность, соборность, взаимопомощь, коллективизм и — оборотная сторона этих позитивных характеристик — круговая порука. Рынок — система, основанная на индивидуализме, предприимчивости и риске. Истинный рыночный субъект не ждет помощи ни от государства, ни от общины, ни от родственников. В некотором смысле это героическая личность, особенно когда дело касается собственного благополучия и бизнеса. В России же за много веков так никто и не смог разрушить общинный дух, как, собственно, и коллективные формы быта. Мы до сих пор живем большими семьями. Помощь престарелых родителей взрослым детям и внукам — обычное у нас явление. Это — не американский образ жизни. Но в этом пункте не следует применять этические термины, говорить о "лучшем" или "худшем" образе жизни. Просто мы живем по-другому, не так, как американцы. Этой констатации в данном случае вполне достаточно. Некоторые российские реформаторы пытались силой разрушить общину вплоть до применения отрядов полиции. Но община сохранилась. Она закреплена в душах людей генетически. А изменения на генетическом уровне происходят или очень медленно, веками, или катастрофически. Российские реформаторы чаще предпочитали второе. Вспомним, что, приступая к коллективизации, И. Сталин тоже применял общинную демагогию: жить и трудиться вместе при государственной помощи,— чем не "азиатский способ производства", чем не система огосударствленных общин? А ведь люди верили в жизнеспособность такой системы, ибо она существовала в России тысячу лет. Консервация общинности происходит оттого, что община всегда обладала некой автономией, внутри которой все отношения строились на довольно демократической основе. Напомню, что даже в условиях самого оголтелого крепостничества русские землевладельцы, как правило, не входили в поземельные отношения с отдельной крестьянской семьей. Землей наделялась не семья, а община. Раздел и передел земли осуществлялись внутри общины на демократической основе. Община и при существовании подушной подати была единицей налогообложения, связанной круговой порукой. Даже разнарядка на рекрутов приходила на общину. Это было довольно удобно с точки зрения фиска, армии и землевладельца, который перекладывал часть своих управленческих функций на общину.
* В. Черномырдин, Г. Хижа, О. Сосковец, А. Заверюха. ** Очень трудно писать о "свежей" истории, но приходится, ибо, как говорил А. И. Герцен, "последняя страница истории — это современность". Отдельная крестьянская семья в экстремальных условиях могла претендовать на помощь со стороны общины, но и сама всегда, была готова и обязана оказать такую помощь, В самых же отчаянных ситуациях на помощь приходило государство, великий князь или царь, у которых для крайних случаев всегда находился государственный резерв продовольствия и денег. Общинность, коллективизм и соборность создают основы нерыночного духа русских трудящихся. Воспитанию нерыночного духа способствовало и тысячелетнее господство в России православия с его нерыночной идеологией*. Характерно, что новейшие социологические обследования показывают, что дух коллективизма, товарищества, взаимопомощи даже в условиях уже продвинутой рыночной реформы остаются главными этическими ценностями российских трудящихся. В одном из таких обследований, проведенном в городе Новосибирске в 1997 году, были получены любопытнейшие результаты. Оказалось, что трудовые ценности, характерные для рыночной экономики, не столь важны для людей, живущих в условиях переходной неопределенности. Такие характеристики труда как хороший заработок и возможность роста квалификации, занимают у рабочих последние четвертое и пятое места в шкале трудовых ценностей. На третьем — возможность иметь надежное место работы. Отражением то ли нашего менталитета, то ли самолюбования респондентов является тот факт, что второе место большинство работников отдают полезности своего труда для общества. Безусловным же лидером в трудовых приоритетах является возможность иметь хороших товарищей по работе**. Это ли не общинный дух русского труженика? Между прочим, опыт Японии показывает, что национальный общинный дух может быть успешно использован в современной индустриальной и даже постиндустриальной экономике. Японские профессиональные менеджеры еще с прошлого века культивируют национальные (и даже националистические) ценности патернализма, "семейственности", общинности на современных предприятиях. Внешним проявлением этого явления стала система "пожизненного найма" на предприятиях. Подобно тому, как неспособного сына не выгоняют из семьи, неспособного работника в Японии не увольняют из фирмы, а находят для него пусть малооплачиваемую, но посильную работу. Между прочим, видя высокую эффективность такого менеджмента, некоторые руководители американских корпораций пытались ввести у себя подобную систему. Но положительных результатов это не дало. Для американского рабочего предприниматель не является "отцом", он для него — работодатель и ничего более. Не тот экономический дух! В России же такого рода патернализм вполне приемлем, и разрушать его не следовало бы. Кстати, этим духом нередко пользуются предприниматели в своекорыстных целях. В частности, когда слишком активизируется рабочее движение, когда недовольство существующим положением выливается в забастовки и другие формы конфронтации, предприниматели умело направляют недовольство трудящихся в сторону властных органов, отводя от себя энергию протеста. Ограничимся этими четырьмя гипотезами. Если они имеют основания в реальной жизни, то легко прийти к довольно скептическим выводам относительно возможности скорого построения рыночной капиталистической экономики в России. * Ничего, кроме иронии, не вызывают бывшие члены ЦК КПСС, строящие капитализм и стоящие при этом с толстой свечой в православном храме. Слишком всё запутано и комично, чтобы этому верить. ** Гусейнов Р. М., Репина Е. В. Социальное партнерство или социальная конфронтация?//ЭКО, 1997.— №8.— С. 152—153. Другой вопрос, надо ли вообще ее строить в то время, когда "цитадели капитализма" встали на путь посткапиталистического, а точнее — постиндустриального развития. Но это уже другая тема. Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.008 сек.) |