Неоклассическая теория потребительского поведения

В начале 70-х годов ХIХ в. трое ученых, работавших независимо друг от друга в Манчестере, Вене и Лозанне, пришли почти одновременно к примерно одинаковым выводам, открыв тем самым новую страницу в экономической теории. Это – У.Ст. Джевонс (1835-1882), опубликовавший в 1871 году “Теорию политической экономии”, К. Менгер (1840-1921), выпустивший в том же 1871 году “Основания политической экономии”, и Л. Вальрас (1834-1910), издавший в 1874 г. “Элементы чистой политической экономии”[47].

Использование в анализе введенного ими принципа предельной полезности, по их мнению, позволяло признать за политической экономией звание точной науки, или чистой экономии, так как сводило основную проблему экономики к строгой математической форме. В истории экономической мысли этот период принято считать началом “маржиналистской революции” (marginal – предельный, отсюда и название новой школы – маржиналисты), вызвавшим к жизни появление кардиналистской теории предельной полезности и генезис ординалистской. В 90-е годы начался второй этап «маржиналистской революции», связанный с именами главы кембриджской школы А.Маршалла и основателя американской школы Дж.Б.Кларка.

Каковы же основные положения теории маржиналистов?

1. Гедонистический принцип (отсюда и другое название маржиналистов – гедонисты[48]). Джевонс провозгласил, что истинную экономическую теорию можно получить лишь возвратясь к мотивам, побуждающим человека действовать: чувствам удовольствия и страдания.

Потребности тела и разума заставляют человека искать удовольствия в потреблении. Чтобы он мог удовлетворить эти свои желания и потребности, необходима целесообразная трудовая деятельность, которая требует усилий (страданий). Побуждать к действию могут и другие чувства, например, являющиеся результатом совести, сострадания, иных моральных или религиозных мотивов. Но они предметом исследования экономистов, по мнению Джевонса, не являются; их должны рассматривать другие науки.

Поскольку чувства удовольствия и страдания могут быть более или менее сильными, следовательно, они поддаются количественной оценке с помощью показателей интенсивности и продолжительности. Знакомые рассуждения, не правда ли? Мы об этом читали у Бентама.

2. Принцип предельной полезности. Полезный предмет – тот, который вызывает удовольствие либо уже имеющейся от него пользой, либо ожиданием его будущей пользы. Количество полезности соответствует количеству произведенного удовольствия. Обычно потребление последующих приращений полезной субстанции дает уменьшение приращений удовольствия. Это наиболее важный закон всей теории.

3. Труд, являющийся средством, с помощью которого мы пытаемся обеспечить удовольствие, всегда сопровождается определенным страданием, быстро возрастающим как функция от интенсивности и продолжительности труда. Труд будет продолжаться до тех пор, пока последующее приращение не станет приносить больше страданий, чем приносит удовольствия приращение продукции, полученной благодаря ему[49].

Эти принципы легли в основу теории потребительского поведения и спроса неоклассиков. Все они исходили из ряда предпосылок: независимость, эгоистичность, рациональность, информированность человека[50].

Поскольку экономическая теория понимается неоклассиками как наука об эффективности использования ограниченных ресурсов ради удовлетворения безграничных человеческих потребностей, постольку и в поведении потребителя их заинтересовала проблема рационального выбора товаров и услуг при бюджетном сдерживании. Каким образом потребитель выбирает среди множества различных товаров и услуг наиболее удовлетворительный, с его точки зрения, набор?

Ситуация выбора предполагает, во-первых, наличие нескольких возможных вариантов выбора, когда есть из чего выбирать, во-вторых, ограниченность выбора доступных потребителю наборов доходом и ценами, в-третьих, существование критерия выбора, по которому покупатель сравнивает различные варианты и выбирает один, самый предпочтительный. Существует два подхода к этой проблеме: количественный (кардиналистский) и порядковый (ординалистский).

Экономисты Х1Х в. (У. Джевонс, К. Менгер, Л. Вальрас) предположили, что потребитель способен оценивать потребляемые им товары и услуги, сравнивая величины их полезности. Они допускали теоретическую возможность измерения полезности подобно измеримости массы, скорости, расстояния.

Поскольку целью потребителя является максимизация полезности, то первопроходцы теории полезности представляли ее как сумму полезностей всех потребляемых товаров, входящих в некоторый набор, и зависящих лишь от объема потребления товара. Такой подход вызвал критику оппонентов, ибо не учитывал зависимости полезностей отдельных товаров друг от друга. Многие товары взаимосвязаны: либо дополняют, либо заменяют друг друга. Поэтому бессмысленно говорить о полезности куска хлеба, не зная, съеден ли он с колбасой, маслом или сам по себе. Необходимо рассматривать полезность всего набора потребляемых товаров, а не одного какого-то отдельно взятого продукта.

В соответствии с кардиналистской теорией выбор какого-то набора товаров и услуг будет рационален, если он осуществлен в соответствии с правилом максимизации полезности. Это правило гласит: максимизировать удовлетворение потребности можно, распределив денежный доход потребителя таким образом, чтобы последняя денежная единица, затраченная на приобретение каждого вида товара, приносила одинаковую предельную полезность.[51] Математически это правило можно представить в виде уравнения:

MU_A/P_A = MU_B/P_B,

где MU_A, MU_В - предельные полезности товаров A и B;

P_A, P_В - цены товаров A и B.

Большинство экономистов соглашаются с тем, что в основе выбора того или иного набора товаров лежат предпочтения, однако возражают против возможности количественного измерения полезности. Может быть, отдельный потребитель и производит какую-то внутреннюю неуловимую количественную оценку полезности, но исследователю она не видна. У разных потребителей будут различные оценки. Поэтому в противоположность кардиналистскому был выдвинут ординалистский подход, основанный не на измерении полезности, а на возможности сравнения различных наборов товаров и услуг на основе предпочтительности. Более предпочтительными являются те наборы, которые имеют более высокий уровень полезности.

Своим появлением в начале ХХ в. ординалистская теория полезности обязана итальянскому ученому В. Парето (1848-1923) и российскому экономисту и математику Е.Е. Слуцкому (1880-1948). Окончательное оформление теория спроса, базирующаяся на ординалистском подходе, получила в работе Дж. Хикса (1904-1989) «Стоимость и капитал» (1939 г.)

Поведение потребителя с позиций ординалистского подхода рассматривается в три этапа: сначала изучаются его предпочтения с помощью кривых безразличия, затем учитываются бюджетные ограничения и, наконец, определяется потребительский выбор путем совмещения потребительских предпочтений с бюджетными ограничениями.

Допущение о возможности упорядочения потребителем всего множества товарных наборов с точки зрения их предпочтительности покоится на следующих предположениях аксиоматического характера: 1)предпочтения уже сформировались и потребители могут сравнивать и классифицировать различные наборы товаров и услуг; 2)предпочтения транзитивны, то есть если А > В (т.е. А предпочтительнее В), а В > С, то А > С; 3) потребители всегда предпочитают большее количество любого товара меньшему.

Таким образом благодаря усилиям маржиналистов теория потребления применяется к выяснению важнейших экономических проблем, в первую очередь, к анализу ценности. Экономия потребления перестала быть appendix'ом экономических курсов, органично войдя в общую систему экономической науки и даже заняв одно из первых мест. Так, А. Маршалл (1842-1924) посвящает III книгу "Принципов экономической науки" потребностям и их удовлетворению, помещая ее перед учением о производстве (IV книга), обмене (V книга) и распределении (VI книга).

Маршал предпринимает попытку синтеза маржиналистских и социологических подходов. Экономическая наука, по его мнению, представляет собой исследование богатства, с одной стороны, и часть исследования человека - с другой. Предметом ее исследований он провозгласил «главным образом те побудительные мотивы, которые наиболее сильно и наиболее устойчиво воздействуют на человека в хозяйственной сфере его жизни»[52]. Применение научных методов и анализа в экономической науке становится возможным тогда, когда появляется возможность измерить деньгами силу побудительных мотивов. Таким образом, по Маршаллу, «экономическая наука - это, с одной стороны, наука о богатстве, а с другой, – та часть о бщественной науки о действиях человека в обществе, которая относится к предпринимаемым им усилиям для удовлетворения своих потребностей в тех пределах, в каких эти усилия и потребности поддаются измерению в единицах богатства или его всеобщего представителя, т.е. денег»[53] (курсив Маршалла – Л.Р.).

Новый шаг вперед – рассмотрение эластичности потребностей, реакции изменения объема спроса в ответ на повышение или уменьшение цены.

То, как люди тратят свой доход – одна из самых важных, по мнению Маршалла, задач практического приложения экономической науки к образу жизни людей. В расходах людей (прежде всего на пищу, одежду, жилище) Маршалл вскрывает два мотива: ради удовлетворения насущной потребности и ради хвастовства. Последний движим стремлением людей выделиться среди окружающих, потешить свое тщеславие. Жаждой превосходства Маршалл объясняет не только желание выделиться с помощью внешних признаков, но и внутренних – расширение круга интересов человека, стремление к совершенству ради него самого. Это возникает из наслаждения, которое люди получают от развития собственных способностей. Поэтому, «хотя на ранних стадиях развития человека его деятельность диктовалась его потребностями, в дальнейшем каждый новый шаг вперед следует считать результатом того, что развитие новых видов деятельности порождает новые потребности, а не того, что новые потребности вызывают к жизни новые виды деятельности»[54].

Маршалл утверждает преимущество коллективных форм использования богатства над частными большим удовольствием от его великолепия, не омраченным личным тщеславием, с одной стороны, и завистью – с другой. Поэтому он выступает за мудрое размещение великолепия, сосредоточенное вокруг общественных зданий, в общественных парках, в общественных собраниях произведений искусства, в общественных центрах спортивных состязаний и развлечений. Следовательно, критерием благородности богатства, по Маршаллу, является применение его для обеспечения каждой семье средств существования и культуры, а также для создания обилия высших форм наслаждения коллективного пользования. Тогда удовольствия, приносимые им, могут становиться все более глубокими по мере расширения тех высших форм деятельности, для которых оно применяется.

Всякое увеличение богатства усиливает наполненность и благородство человеческой жизни, так как его предназначение – преимущественно удовлетворение подлинных потребностей. Но при этом Маршалл отмечает и «отвратительную жажду богатства» как средства, обеспечивающего возможность «жить напоказ». Законы против роскоши оказывались тщетными. Было бы огромным достижением, если моральный дух общества смог бы побудить людей избегать хвастовства индивидуальным богатством.

Рассуждения Маршалла о богатстве и человеке с экономической и нравственной точек зрения, венчает вывод о необходимости эстетического развития. Когда средства существования уже обеспечены, каждый должен стремиться увеличивать красоту вещей, которыми он владеет, а не их количество или их пышность. «Совершенствование художественной формы мебели или одежды развивает высшие способности тех, кто их производит, и служит источником все большего наслаждения для тех, кто ими пользуется». Но при этом не следует расходовать возрастающие средства на усиление сложности и вычурности предметов домашнего обихода, ибо мы не получаем тем самым подлинной выгоды и длительного счастья. «Мир был бы намного совершеннее, если бы каждый покупал вещей меньше и попроще, старался выбирать их с точки зрения их истинной красоты…»[55].

Таким образом можно предположить, что «человек потребляющий», каким он представлялся Альфреду Маршаллу - это, во-первых, гедонист, желающий побольше извлечь удовольствия при удовлетворении своих потребностей, при этом, во-вторых, нравственный человек, без личного тщеславия и зависти, стремящийся к удовлетворению подлинных потребностей и культурному совершенствованию, и, наконец, в-третьих, эстетически образованный человек, обретающий выгоду и счастье благодаря красивым вещам, их качеству (когда средства существования уже обеспечены). Определив этические и эстетические ориентиры в поведении потребителя, Маршалл не идет дальше, указав, что их анализ выходит за пределы темы его книги и нуждается в дальнейших исследованиях.

Молодая историческая школа о «человеке потребляющем»
и христианская социология С.Н.Булгакова об аскетизме и гедонизме

На рубеже веков линию немецких историков представляет молодая историческая школа, во главе с Г. Шмоллером (1838-1917). В споре с К. Менгером он утверждает, что в общественных науках нет места для математики, т.к. реакции человеческой психики слишком сложны для дифференциального исчисления. Политэкономия - это наука о деятельности человека, направленной на удовлетворение его потребностей. Если она установит необходимые научные связи с этикой, историей, социологией и политической наукой, то превратится в доминирующую общественную науку. Поэтому он сосредоточил основное внимание на понятии “социального организма”, на этических аспектах хозяйственной жизни общества. Развитие человека, по мнению Шмоллера, в принципе происходит в направлении лучшей жизни и более возвышенного образа мыслей. Однако основные мотивы человеческих поступков - соперничество и враждебность. А сам человек у Шмоллера, стремящийся к получению наслаждений и избеганию страданий, мало чем отличается от бентамовского гедониста[56].

Важной фигурой, вышедшей из недр молодой исторической школы, считается В. Зомбарт (1863-1941). Его воззрения, изложенные в “Современном капитализме” (1902), представляют собой “как бы ясное зеркало, в которое может смотреться гедонизм”[57].

Для Зомбарта не существует сомнений в вопросе о роскоши. Он считает, что не существует столь расточительных трат, столь утонченных наслаждений жизнью, которые бы не могли найти своей санкции и потому оправдания в личности своего выполнителя. Дух он потопляет в чувственности, жизни без идеалов. Отсутствие идеалов заменяется им “жизнью в красоте”, единственным признаком которой является техническая целесообразность; “мы научимся находить прекрасным, что является технически совершенным”. К этому выводу он приходит вследствие сравнения первой половины XIX века с началом XX-го.

Век Фихте и Шеллинга, Гегеля и Шопенгауэра, Гейне и Гете он считает временем страшной грубости и безвкусицы из-за особенного характера образования того времени. “Будучи бедны материальными благами, в нищенской обстановке, они делали из бедности добродетель, строили себе мир идеалов и оттуда с презрением взирали на всякую чувственность и телесность. В ходу были воздержание и скромность… Мысль, идея, ученость восседали на троне как неограниченные властители…”. “…этому поколению литераторов, философов и эстетиков, бедных кошельком, но богатых сердцем, несвойственно было из принципа или по недостатку средств настоящее понимание материального благополучия, украшения внешней жизни”[58].

Иное дело – современный Зомбарту момент, когда все жизнепонимание претерпевает перемены. Пробуждается вкус к видимому здешнего мира, красивой форме внешних предметов для радости жизни и наслаждений. Художественное ощущение становится определяющим началом всего образа жизни. Его прогноз на ближайшие 20-30 лет - грядущее поколение будет вести жизнь, пропитанную красотой и довольством. Это будет поколение, для которых наслаждение, радость жизни сделаются спутниками земных странствий.

Количественно потребность в изящном возрастет безмерно, так что роскошь императорского Рима, Венеции и Версаля превратится в ничто. При этом Зомбарт обращает внимание на то, что деловая и торговая жизнь уже пропитывается красотой. Это видно из удобного устройства и эстетической обстановки отелей, ресторанов, магазинов, салонов для стрижки и бритья.

Серьезной критике подверг зомбартовский “эстетический эпикуреизм”, развившийся из грубого гедонизма, русский политэконом, философ и богослов С.Н.Булгаков (о.Сергий). Причину такого перерождения он видит в ограниченности физиологических потребностей, удовлетворение которых имеет предел. Чтобы продолжать извлекать с их помощью наибольшее количество наслаждений, потребности следует утончать. Для этого и привлекается эстетика на службу чувственности. “Уже в одном этом словосочетании заключается чудовищное противоречие, ибо прекрасное по своей метафизической природе неотделимо от доброго и эстетика от этики, но для эпикурейского эстетизма, задающего тон современному декадентству, характерен именно этот эстетизм, вне всякой его связи с высшими деятельностями духа, следовательно, в подчинении низшим”[59].

Не приемлет о.Сергий и чистый аскетизм, самое последовательное и решительное выражение которого дает религия буддизма, различные философские и религиозные секты. Если гедонизм хочет дух отдать в плен материи, то аскетизм стремится его совершенно от нее освободить. Тело и его жизнь, всякая радость жизни для аскета - абсолютное зло. Следовательно, убивай свою плоть, сокращай потребности, отрицай богатство как соблазн и величайшее зло - такова заповедь аскетизма. Но почему должна быть гонима из жизни радость? Булгаков с этим не согласен. Он - «за» богатство и его рост, но не как абсолютную ценность, а как условие освобождения личности. Доктрина же аскетизма, по его мнению, антиисторична. Считающая индивидуальное душеспасительство единственной задачей для человечества, она отрицает коллективно-нравственные или общественные задачи.

И гедонизм, и аскетизм считают материальные потребности и материальную жизнь самостоятельной целью (одно воззрение эту цель признает, другое - отрицает). Булгаков же богатство и материальную жизнь признает не как самоцель, а как средство для служения высшей, абсолютной цели. Человеческая жизнь имеет абсолютный смысл и ценность не в себе самой, а вне себя и выше себя, получает ее как служение высшему, идеальному началу, сущему добру. В работе духовной состоит цель человеческой жизни, а все остальное есть средства для этой цели.

Нищета приносит человеку унижающие его страдания и исключает возможность собственно человеческой, духовной жизни. Неудовлетворенные низшие потребности, как и болезнь тела, заполняют собою сознание и тем самым препятствуют деятельности духа. Таким образом о.Сергий продолжает линию Аристотеля, утверждая, что богатство есть необходимое условие развития.

Очередь высших потребностей приходит тогда, когда удовлетворены низшие. Культурный расцвет совпадает с эпохой материального расцвета и, наоборот, культурный упадок сопровождается упадком экономическим. С.Н.Булгаков видит в росте потребностей не только закон материального существования, но и духа - “развитие духа именно состоит в росте его запросов, в том, что он видит проблемы и задачи там, где раньше не видел”[60].

Подъем человеческого достоинства, духовный рост личности выражается в росте материальных потребностей. Но определяющее значение имеет не материальная, а духовная сторона человека, направление его воли. Поэтому о. Сергий выводит формулу, свободную от крайностей гедонизма и аскетизма, но вовсе не отрицающую ни то, ни другое: “Умножай свои потребности, пока этого требует жизнь духа и человеческое достоинство, но и умей сокращать их, поскольку она же этого требует”[61].

То есть о.Сергий выступает за “альтруистический гедонизм”, предполагающий привитие вкусов и потребностей культурной жизни. Он против нищеты и разорения, заставляющих страдать и лишающих наслаждений, унижающих достоинство личности. Аскетизм же, отказ от наслаждений имеет смысл только тогда, когда он свободен, а свобода предполагает обладание. Поэтому необходима свобода от нищеты.

Отвергая аскетизм как философское миросозерцание, о. Сергий высказывается за аскетическое начало нравственности. Если смысл жизни не в наслаждениях, а в благах духа, то внутренняя жизнь человека и человеческого общества представляет постоянную борьбу духа и чувственности за обладание человеком. Богатство изнутри влияет на дух человека, толкая к искушению. Правильное соотношение между потребностями духа и плоти требует духовной борьбы, контроля духа над чувственностью. Это - внутренний акт, не устранимый из человеческого сознания и человеческой истории. Поэтому необходим контроль аскетического начала над гедонизмом, чтобы находить правильное соотношение между ними. Тогда возможно создание истинной цивилизации, которая упраздняется одинаково и односторонним аскетизмом (уничтожающим, а не разрешающим ее проблему) и односторонним гедонизмом (ведущим к моральному вырождению, мещанству).

Заглядывая вперед, Булгаков дает удивительно точный прогноз (оправдавшийся уже сегодня, когда чувственное преобладает над духовным). Он утверждает - роскошь и нищета одинаково антикультурны. И если на долю современного ему времени выпала в основном борьба с нищетой, то для будущего человечества будет характерна борьба с богатством или роскошью. Роскошь есть оборотная сторона и постоянная опасность богатства. Зомбарт считал, что нет внешних признаков роскоши, есть только внутренние; о. Сергий видит и те, и другие. Роскошь есть, по его определению, победа чувственности над духом, мамоны над Богом в идеальной душе и в целом обществе. Когда руководящим началом становится культ наслаждения (эстетического или неэстетического), мы имеем дело с роскошью.

По мнению Булгакова, такой взгляд на богатство в Евангелии. Оно не гонит человеческой радости и не клеймит всякое чувственное удовольствие. Оно не осуждает культуру и экономический прогресс. Но оно предостерегает от плена духа в заботах о богатстве. Причем, у святых отцов присутствует развитие взглядов по вопросу о земном богатстве - от полного пренебрежения им, преобладания аскетического момента, до признания положительной стороны в зависимости от происхождения собственности и ее употребления[62].

Таким образом человек С.Н. Булгакова – не простой автомат, машина, считающая интересы в стремлении достичь наибольшей выгоды с наименьшими затратами, как это представлено в абстракции “экономического человека”, а всегда самоопределяющееся существо, личность. Перед ней стоит задача примирить свои возрастающие потребности с аскетикой (самоограничением в своих стремлениях), которая в каждой эпохе меняет свой облик.

Образ «человека потребляющего» с позиций учения протестантизма мы находим у Макса Вебера (1864-1920). Его основные черты – аскетическая бережливость и рационализм, проистекающие из так называемого «мирского аскетизма». Особенность христианской аскезы на Западе, по Веберу, состоит в ее рациональном характере. Она являет собой не самоистязание и неприятие мирской жизни, а метод рационального жизненного поведения, цель которого состоит в освобождении человека от иррациональных инстинктов, от влияния природы и мира вещей, в подчинении всей жизни планомерному стремлению, постоянному самоконтролю. Цель аскезы – создание условий для деятельной, осмысленной, светлой жизни; настоятельная задача – уничтожение непосредственного чувственного наслаждения жизнью; главное средство – упорядочение жизни своих адептов[63]. Это – и у католиков, и у кальвинистов.

Отличие кальвинистской аскезы от средневековой состоит в отказе от советов Евангелия и преобразовании ее в мирскую аскезу. Аскетические идеалы стали осуществляться в рамках мирской профессии. Кальвинизм дал стимул к аскезе широким слоям религиозно настроенных людей учением о предопределении Богом к спасению. Духовную аристократию монахов вне мира вытеснила духовная аристократия святых в миру. Божественная милость, дарованная избранным и потому «святым», требовала не снисходительности к грешнику и готовности помочь своему ближнему в осознании слабости, а ненависти и презрения к нему как к врагу Господню. Отсюда необходимость постоянного самоконтроля своего избранничества, ведения религиозных дневников для записи своих грехов и искушений, а также успехов в деле спасения души.

Новый Завет осуждает богатство как таковое, ибо оно таит в себе опасность искушений. Стремление к богатству бессмысленно по сравнению с бесконечно превышающим его значением царства Божьего. Здесь аскеза направлена против любого стремления к мирским благам. В пуританизме и квакерстве осуждению подвергается лишь такое стремление к богатству, которое влечет за собой наслаждение им, бездействие и плотские утехи, успокоенность и довольство достигнутым. Это ослабляет стремление к «святой жизни», т.к. славу Господа приумножает лишь деятельность. «Не для утех плоти и грешных радостей, но для Бога следует вам трудиться и богатеть»[64].

Рациональное приобретательство угодно Богу и должно быть утилитарно использовано на благо каждого человека и общества в целом. Богатство должно служить практически полезным целям. Мирская аскеза запрещала иррациональное использование богатства - показную роскошь, излишества, инстинктивную жадность, «маммонизм» - поскольку имущество само по себе является искусом. То есть стремление к богатству как самоцели порочно, а стремление к богатству как результату профессиональной деятельности есть Божье благословение.

Поэтому же самым тяжким грехом в протестантизме считается бесполезная трата времени. Светские развлечения, «пустая болтовня», роскошь, даже превышающий необходимое время сон (более шести, в крайнем случае, восьми часов) морально недопустимы, т.к. жизнь человека коротка и должна быть использована для подтверждения своего призвания. Время безгранично дорого, ибо каждый потерянный час труда отнят у Бога, не использован для приумножения славы Его. Пустым, а иногда и вредным занятием считается созерцание, если оно осуществляется в ущерб профессиональной деятельности. «Ибо созерцание менее угодно Богу, чем активное выполнение его воли в рамках своей профессии»[65] (курсив М.Вебера – Л.Р.).

Необходим упорный, постоянный труд, поскольку он является, во-первых, испытанным аскетическим средством против искушений, во-вторых, поставленной Богом целью всей жизни человека (по словам апостола Павла, «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь»). Причем, угодным Богу в протестантизме считается не просто труд как таковой, а лишь рациональная деятельность в рамках своей профессии, ибо в жизни без профессии отсутствует тот систематически-методический характер, который является требованием мирского аскетизма. Полезность профессии, ее угодность Богу определяется доходностью, а также характером деятельности с нравственной точки зрения и степенью важности, которую производимые блага имеют для всего общества.

Поэтому протестантизм предписывал стремление к богатству как следствию выполнения профессионального долга, при этом порицая то стремление к богатству, которое предполагает надежду на веселую и беззаботную жизнь, таит в себе искушение предаться лени, бездеятельности и грешным мирским наслаждениям. Бедность же достойна осуждения, т.к. наносит ущерб славе Божьей, а нищенствование (если ему предается работоспособный человек) есть грех бездеятельности. Кальвин строго запрещал просить милостыню.

Таким образом мирская аскеза протестантизма, с одной стороны, решительно отвергала непосредственное наслаждение богатством и стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. С другой стороны, приобретательство, стремление к наживе она понимала не только как законное, но и угодное Богу занятие. Ограничение потребления, соединенное со стремлением к наживе, служило накоплению капитала. Борьба с плотью и приверженностью к материальным благам была борьбой не с рациональным приобретательством, а с иррациональным использованием имущества. Аскетическая бережливость способствовала росту инвестирования больше, чем простое стимулирование капиталовложений. «Пуританизм стоял у колыбели современного «экономического человека»[66].

Но Вебер не мог не заметить противоречия. К богатству ведут трудолюбие и бережливость. Однако рост богатства создает почву для гордыни, страстей и привязанности к мирским радостям жизни во всех их разновидностях. Повсеместно растет имущество прилежных и бережливых. Вместе с тем растут и их высокомерие, страсти и любовь к плотским мирским утехам. Пуританские идеалы не выдерживают натиска искушений, которые таит в себе богатство. В результате сохраняется лишь форма религии, но дух ее постепенно исчезает[67].

Со всей гениальностью Макс Вебер предвосхитил сегодняшний день. Пророчески звучит его размышление: «Никому не ведомо, кто в будущем поселится в этой прежней обители аскезы; возникнут ли…совершенно новые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы, или, если не произойдет ни того, ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный судорожных попыток людей поверить в собственную значимость. Тогда-то применительно к «последним людям» этой культурной эволюции обретут истину следующие слова: «Бездушные профессионалы, бессердечные сластолюбцы - и эти ничтожества полагают, что они достигли ни для кого ранее не доступной ступени человеческого развития»[68]. В этих словах звучит осуждение способного вытеснить аскетический идеал гедонизма, что и происходит сегодня.

Поиск по сайту: