ЯЗЫК И ПРАВО

Значение языка во всех многообразных сферах деятельности людей трудно переоценить. «Язык, слово – это почти всё в человеческой жизни... Возможности и перспективы, заложенные в слове, в сущности... бесконечны» [3. С. 313, 316].

Издавна в сознании людей присутствуют представления об особой, чудесной силе, заключенной в словах. Одно из древнейших явлений, иллюстрирующих магическую функцию слова, веру в его способность воздействовать на окружающий мир и человека, – табу, запрет на употребление тех или иных слов, выражений или собственных имен, поскольку это может неминуемо принести существенный вред. Наличие табу со временем стало важной чертой речевого поведения, характерной ныне не только для культуры архаического типа, но и для более развитых. С феноменом табуирования сопряжено использование эвфемизмов – эмоционально нейтральных слов и выражений, употребляемых вместо тех синонимичных им, которые представляются говорящему неприличными, грубыми и нетактичными.[2]

К проявлениям магической функции речи относят также заговоры, проклятия, клятвы, молитвы, предсказания (ворожбу, волхвование, пророчества, видения), славословия, обращенные к высшим (божественным и вообще сверхъестественным силам), обеты молчания в некоторых религиозных традициях, священные тексты [31. С.42-43]. Сегодня к этому списку надо добавить также коммерческую рекламу, политическую агитацию и т.н. «нетрадиционную медицину» – иначе говоря, интенсивно используемые виды нейролингвистического программирования.

Своего высшего воплощения вера в чудесное могущество слова достигла в евангельском речении: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» [Иоанн, 1,1].

Считают, что и «наше время... унаследовало важное достижение христианской эпохи – господство слова» (К.Г. Юнг).

Это своеобразно проявляется, например, в различных методиках аутотренинга (самовнушения). В одном из пособий такого рода сообщается: «Слово нередко имеет тот же эффект, что и медикаменты, только куда более быстрый и сильный... Для души и тела слово становится предвестником позитивного будущего... С помощью магических слов мы сможем запечатывать слова в нашем мозге таким образом, чтобы они вызывали к жизни позитивные силы...». Здесь же приводятся примеры «стрессовых слов»: «Иногда уже одно имя... может вызвать страх. При словах школа и математика у некоторых школьников даже дома малодушно опускаются плечи... Понятие бухгалтерский отчет подавляет и без всякого реального созерцания бумаг» (К. Бессер-Зигмунд).

Таким образом, фетишизация слова, вера в магическую силу, заключенную в определенных словах, – вовсе не достояние далекого прошлого. Это следует учитывать и при рассмотрении соотношений и взаимодействий между языком и правом, и уже – при работе с юридическими текстами.

Именно эта «магическая сила слова» способна спровоцировать и хорошие и дурные поступки: звуки, произносимые одним человеком, действуют на другого как раздражитель, вызывающий ответную реакцию. «Отсюда следует, что словесное поведение может быть приравнено к физическому....Согласно ч.2 ст.29 Конституции РФ 1993 г., не допускаются пропаганда пли агитация, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть или вражду» [16. С.97]. По мнению Т.В.Губаевой, словесное поведение приравнивается к физическому и в некоторых других случаях: разглашение государственной тайны, заведомо ложное показание, угроза убийством или причинением тяжкого телесного повреждения, злоупотребление свободой массовой информации и т.п. [16. С.96-97].

Ряд авторов говорит сегодня об опасности вербальной (словесной, речевой) агрессии. Замечено, что вербальная агрессия оценивается общественным сознанием как менее опасная и разрушительная, чем агрессия физическая, но эти формы тесно связаны между собой, и речевая агрессия – лишь первый шаг на пути к агрессии физической, поскольку создает у членов общества агрессивный подход к действительности (В.Жельвис и др.).

Между языком и правом обнаруживают много общего. Например, лингвистами высказывались суждения о том, что природа языковых норм является не объективной (определяемой самим характером и свойствами конкретного языка), а условной (законодательно-этической). В самом деле, будучи представленными в виде своеобразного кодекса[3] – в словаре, грамматике и т.п. – нормы языка чем-то напоминают правовые нормы (характер закона, например, имеют орфографические нормы, нарушение которых влечет за собой иногда даже определенные социальные санкции, скажем, отказ в приеме в вуз): «поскольку язык представляет собой общественное явление, возникли тенденции сопоставить его с некоторыми сторонами общественной жизни...» [11. C.4]. Однако полное отождествление норм языка и норм права некорректно: язык – явление сложное и многоаспектное, находящееся под влиянием не только общественно-этических взглядов, но и внутренних закономерностей языковой системы, совершенно независимых от вкусов и желаний говорящих.

Тем не менее именно с помощью языка происходит коммуникативная деятельность людей, естественно захватывающая и сферу правовых отношений. Формирование же и функционирование юридических установлений без использования языка попросту невозможно. Указывают, что очевидная связь между правом и словом обнаруживается прежде всего в терминологии, так как в большинстве европейских языков выражение самой идеи права восходит к первоначальному латинскому сочетанию juris diсеre (jus + diceo = право + говорю) провозглашать справедливость, творить суд. «Это не просто смысловое совпадение, ибо всеобщая история права свидетельствует, что слово следует рассматривать в качестве единственно возможного адекватного способа оформления правовых предписаний» [17. С.4].

Поэтому вопросы, касающиеся речевых особенностей юридических документов, закономерно находятся в поле зрения и юристов, и лингвистов.

По некоторым данным, в отечественной юридической науке этой проблематикой занимаются исключительно теоретики права, которые чаще всего подчеркивают приоритетную специфику юриспруденции – и обходят либо чересчур упрощенно трактуют специфику лингвистическую [11. С.7]. При этом уровень лингвистической компетенции самих юристов далеко не всегда высок настолько, чтобы пренебрегать услугами языковедов.[4]

Видимо, играет определенную роль и стремительно выросший за годы демократических перестроек и реформ престиж профессии юриста (ср. участие юристов в деятельности органов власти; постоянные выступления в СМИ, особенно адвокатов, и т.п.). По некоторым оценкам, профессиональное юридическое сообщество принадлежит к так называемой «символьной элите», или «символьной власти», которая обладает практически неограниченными возможностями духовного управления обществом; в ходе своей публичной деятельности по защите права юристы выступают в ситуациях, которые всегда обращают на себя повышенное внимание. «Тем самым открываются перспективы формировать не только общественное и индивидуальное правосознание, но и мировоззрение в целом, воздействовать на систему знаний, взглядов, убеждений и ценностей» [17. С.26-27].

Однако есть, конечно, и юристы-профессионалы, которые проявляют к вопросам языка в юриспруденции необходимое внимание. Приведем здесь только несколько примеров. В статье Н.Власенко затрагивается весьма актуальная для наших дней проблема взаимоотношений языка права с разговорной речью [10]. Проникновение нелитературной (ненормативной, сниженной в стилевом отношении) лексики и фразеологии в тексты правовых документов иллюстрируется здесь цитатами из ряда текстов, в том числе законодательных: КоАП РФ оперирует понятием «торговля с рук»; Федеральный закон «О реабилитации жертв политических репрессий» (в ред. от 8 июня 1996 г.) использует такие жаргонные слова 30-50-х годов, как «двойки», «тройки» (ст.ст.3,18; речь идет о государственных органах тех лет, осуществлявших судебные функции) и т.п. В нормативных и индивидуальных актах органов государственной власти регионов также наблюдается подобное. В постановлении главы администрации Челябинской области упоминаются «крестные отцы» и «неприкасаемые фигуры», в постановлении мэра г.Иркутска используется слово «бомж» (хотя, конечно, целесообразно было расшифровать эту аббревиатуру) и др. Можно не вполне согласиться с автором лишь в частностях. Скажем, существительное «зарыбляемость» вряд ли является территориально ограниченным; оно фигурировало в текстах производственного характера в 70-80-гг. XX в. Что касается допустимости использования жаргонизмов для достижения «коммуникативно-правовой целесообразности», «максимально быстрого правового эффекта», то, во-первых, хорошо известно, что этим можно оправдать очень многое, и не только в употреблении языковых средств (кстати, не совсем понятны тогда и возражения автора против приведенных им примеров). Кроме того, меньшая, по сравнению с жаргоном, частотность термина в широком употреблении, на наш взгляд, вовсе не достаточное основание для введения жаргонизма в текст правового документа (ср. поддержку цитированным автором формулировки названия ст. 174 УК РФ «Легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенных незаконным путем»).

В качестве примера, свидетельствующего о проявлениях внимания юристов к лингвистическим аспектам юридической практики, следует назвать ряд статей сборника «Актуальные вопросы теории и практики оперативно-розыскной деятельности» [М., 2001]. В.М.Атмажитов и В.Г.Бобров справедливо отмечают, что «разночтение в терминах нередко приводит к различному их толкованию, непониманию содержания этих терминов, что в конечном итоге мешает формированию профессионального научного языка, оперативно-розыскного мышления» [1. С. 11-12]; И.А.Кимов и Г.К.Синилов относят проблему языка теории оперативно-розыскной деятельности к числу важных и требующих быстрейшего решения [1. С.40-42]; подробно анализирует оперативно-розыскную терминосистему В.И.Елинский [1. С.54-56 и др.]; О.А.Вагин касается вопроса об именовании негласных сотрудников [1. С.97-98] и т.д.

И всё же такие положительные примеры нельзя пока считать определяющими ситуацию.

Если обратиться к трудам лингвистов, посвященным вопросам языка права и культуры речи юристов, то, с одной стороны, нередко говорится о некоторых недостатках первого. Например, «язык права... нередко становится объектом критики как многословный, неясный, помпезный, скучный...», «мы, юристы, не можем писать нормальным языком. Мы употребляем восемь слов там, где можно обойтись лишь двумя. Мы пользуемся устаревшими, архаичными фразами для выражения обычных понятий. Стремясь к точности, мы становимся утомительными. Стремясь быть осторожными, мы становимся многословными» [16. С.64-65]. Ср. в заключении учебного пособия, специально предназначенного для будущих юристов: «Стало совершенно очевидным, что это [язык юриспруденции] самый трудный... из всех профессиональных языков и чго все шероховатости в нем объясняются сложностью того содержания, которое необходимо выяснить» [22. С.293].

Что касается второго из упомянутых аспектов – т.е. уровня культуры речи юристов, как устной, так и письменной, то очень показательными следует считать результаты проводившегося в 1989-96 гг. в правоохранительных органах г.Казани анализа повседневной речевой практики юристов, и прежде всего языка и стиля следственных и судебных документов, устной речи в ходе производства следственных действий, в судебных заседаниях, а также во время приема граждан. Оказалось, что различные нарушения языковой нормы, сопряженные с ошибочным решением целого ряда профессиональных мыслительных задач, характерны для большинства случаев: 74,6% изученных текстов содержат «отрицательный языковой материал», и лишь 25,4% текстов могут считаться образцовыми.

При этом в устной речи чаще всего встречается неправильное ударение, а в письменной – ошибки при расстановке знаков препинания, в правописании некоторых медицинских терминов, при выборе слова и в построении распространенных и сложных предложений [18. C.26]. Хороший совет дают авторы одного из пособий: «Перефразируя известную пословицу, можно сказать, что “по документу встречают”» [34. С.89]. И хотя, как сказано здесь же, вторая часть этой пословицы обычно не реализуется, это не освобождает составителя документа от необходимости соблюдать нормы русского литературного языка.

Впрочем, небрежная речь многих юристов в немалой степени выступает как фрагмент почти всеобщего нигилистического отношения к русской речевой культуре, особенно характерного для последних двух российских десятилетий. Гораздо более важным представляется понять специфичность профессионального метаязыкового (лингвистического) мышления юристов. По мнению Н.Б.Лебедевой, оно включает в себя основные черты обыденного метаязыкового сознания всех нефилологов, такие, как орудийный подход к языку, который воспринимается — и используется – как абсолютно послушный говорящему инструмент выражения мыслей и чувств (а стихийная, иррациональная природа языка, подчиняющаяся своим внутренним законам, вообще не берется в расчет). Саморазвитие языка непременно оценивается как его «порча»; смешиваются современные и устаревшие слова и значения; сохраняется «книжноцентризм» (заметим, впрочем, что именно сегодня вряд ли возможно недооценивать роль неукоснительного соблюдения норм русского литературного языка); плохо осознаётся полисемия (многозначность) слов, особенно при механистическом сопоставлении фактов разных функциональных стилей и сфер общения; суждения об этимологии тех или иных слов зачастую основываются на интуиции толкователя; словари используются неквалифицированно и т.д. [29]. Но несомненно, что для юристов гораздо более, чем для представителей многих других профессий, важны лингвистические знания и речевые умения, поскольку успех правоведческой деятельности во многом зависит от понимания многих сторон функционирования языка.

5. ЯЗЫК ПРАВА

Хорошо известно, что для успешного познания какого-либо явления необходима соответствующая научная база, одной из составляющих которой должен быть определенный терминологический инструментарий. И само познаваемое явление также нуждается в строго терминологическом обозначении.

В публикациях последних лет – и лингвистической, и юридической тематики – для обозначения предмета исследования, когда речь идет о тех или иных особенностях языка юридических документов, применяется (с различными вариациями) словосочетание язык права. Не во всех случаях понятийное наполнение его совершенно одинаково, поэтому сопоставим разные точки зрения.

Следует заметить, что далеко не всегда сами авторы стремятся раскрыть семантику сочетания язык права. Более того: иногда, упомянув его в преамбуле работы, в дальнейшем уже используют иную терминологию. Так, в хорошо апробированном на практике вузовского преподавания учебном пособии Н.Н.Ивакиной уже на первой странице говорится о языке права: «Язык права – это в первую очередь язык закона, с его специфической терминологией, обозначающей особые юридические понятия, и своеобразными словосочетаниями[5], это язык различных нормативных актов» [20. С.1].

Далее устанавливается, что «основная функция языка права – функция долженствования» [20. С.2], а «для того чтобы функция долженствования выполнялась грамотно и результативно, юристу необходимо владеть навыками культуры речи» [20. С.3](собственно, эта книга и называется «Профессиональная речь юриста»; основное внимание автор уделяет – и справедливо – традиционным вопросам речевой культуры, привлекая в качестве иллюстративного материала многочисленные тексты разных жанров юридических документов. Язык права упоминается лишь в связи с характеристикой официально-делового стиля русского литературного языка: рассматриваются «характеристики законодательного (юридического) подстиля: закона, уголовных процессуальных актов» [22. С.20-21]). И только в заключении своего полезного пособия по культуре речи автор указывает: «Мы проанализировали язык юриспруденции, и стало очевидным, 1) что это самый трудный, но в то же время самый интересный из всех профессиональных языков...; 2) что при изучении этого феномена, будь то письменная деловая речь или устная речь на правовую тему, следует исходить прежде всего из содержания права и процессуальных норм»[20. С.293] (таким образом, получается, что чисто лингвистические подходы, на которых, собственно, и строится эта книга, по крайней мере, не первостепенны). Обратим также внимание на то, что в этой цитате встречается словосочетание язык юриспруденции – по-видимому, как абсолютный синоним (дублет) сочетания язык права.

Более подробно это понятие обосновывает Т.В.Губаева, предваряя содержание курса «Словесность в юриспруденции» (под этим имеется в виду «совокупность устных и письменных текстов, обеспечивающих речевое общение в процессах создания, обосновывания и применения правовых норм»[16. С.8]). Здесь предлагается, например, такое определение: «Все правовые тексты могут быть распределены по двум категориям: 1) язык права (тексты действующих нормативных актов); 2) язык юристов (язык науки права, юридической практики государственных органов и т.д.)» [16. С.64]. Впоследствии эта дефиниция была существенно дополнена и фрагментирована: «Язык права может быть представлен как совокупность четырех типов словоупотребления: это 1) язык закона, или система словесных символов, используемых в процессах общения законодателя с субъектами права посредством правовых установлений; 2) язык юридической практики или система словесных символов, используемых в процессах реализации права – в судопроизводстве, в работе органов законодательной и исполнительной власти, а также в работе органов местного самоуправления; 3) язык юридической науки, или система словесных символов, используемых специалистами в области права при объяснении и обосновании правовых норм и построении различных теорий; 4) язык правовой пропаганды, или система словесных символов, используемых в процессах массового общения с целью правового воспитания личности» [17. С.14]. Впрочем, здесь же употребляются – очевидно, также в качестве дублетов – правовой язык («о строгой однозначности правового языка...»[17. С.6]) и юридический язык [17. С.9]; возможно, они используются во избежание повторов, т.е. из чисто стилистических соображений. В дальнейшем оказывается, что существует и особый язык судопроизводства; доказывается, что «язык судопроизводства можно считать целостным функциональным образованием, в пределах которого слово используется: в качестве средства информации о правонарушении (гражданском, административном, уголовном или ином); средства обоснования требований сторон – участников процесса; средства выражения правил, координирующих и упорядочивающих процессуальную деятельность (словесный способ руководства процессом); средства обоснования и формулировки решений по существу дела; средства проверки вышестоящими судебными инстанциями законности и обоснованности принятых судебных решений»[17. С.24][6].

Естественно, что и юристы как носители профессионального языка также не оставляют попыток его квалифицировать. Рассмотрим подобные попытки на примере статьи В.Б.Исакова, которая и называется «Язык права» [24].

«Язык права – один из стилей современного русского официального[7] языка, объединяющий в свою очередь несколько субстилей: язык законодательства, язык подзаконных правовых актов, язык правоприменительной практики (который также подразделяется на несколько видов), язык юридической науки, язык юридического образования, язык юридической журналистики и др.» [24. С.72] (очевидно, «и др.» означает здесь еще некоторое количество субстилей – «языков»). Автор использует также словосочетания юридический язык и правовой язык [24. С.72-73].

Оказывается, что в трудах и лингвистов, и юристов сосуществуют как равноправные в статусе терминов словосочетания язык права, правовой язык, язык юриспруденции, юридический язык. Несомненно, лингвисты хорошо понимают, что содержание термина язык в этих случаях весьма отличается от того, которое является для лингвистики гораздо более традиционным. При этом следует учитывать, что подобная «вольность» в отношении термина вовсе не является исключением, так как привычными уже на протяжении весьма длительного времени являются также используемые в ранге терминов сочетания вроде язык науки, язык города, язык молодежи и др. (особенно когда идет речь о т.н. корпоративных языках). Конечно, можно представить язык права в качестве одного из профессиональных языков (ср.: «языки профессиональные – социальные диалекты данного языка, бытующие среди лиц, принадлежащих к одной и той же профессии» [2. С.534]; с несколько иной точки зрения, «собственно профессиональные «языки» (точнее – лексические системы), например, рыболовов, охотников, гончаров, деревообделочников, шерстобитов, сапожников, а также других промыслов и занятий» [8. С.69]), однако такой вариант заведомо вряд ли окажется привлекательным для юристов, особенно в свете последнего определения. В то же время язык права – всё-таки не язык в полноценном значении этого термина: отличаясь от других разновидностей русского литературного языка лишь на лексико-фразеологическом уровне, он имеет очень много общего с другими частными воплощениями официально-делового стиля. Таким образом, можно говорить об определенной условности именований язык права (правовой язык), язык юриспруденции (юридический язык).

При этом язык права, юридический язык (в дальнейшем будем использовать эти определения как в силу их очевидной распространенности, так и за неимением более адекватного термина), несомненно, обладает, по крайней мере, одним, но чрезвычайно существенным преимуществом по сравнению с другими формами и национального, и литературного языка. Именно язык права, будучи, с одной стороны, достоянием относительно узкого круга специалистов, с другой – предназначен и для всех членов общества. Поэтому по самой своей природе юридический язык – довольно противоречивое явление. В самом деле: юристы (и, очевидно, пусть хоть в какой-то степени, все, кто по роду своих профессиональных занятий святи с этой сферой социальной деятельности) владеют или обязаны владеть им как своим рабочим инструментом. Остальное население государства, даже имея очень отдаленные представления о языке права, обязано подчиняться установлениям, которые при его помощи выражаются и формируются. Иначе говоря, юридический язык – одновременно и корпоративный, и предназначенный для всеобщего использования. Этот кажущийся парадокс порождает, наряду с дискуссиями между специалистами, и некоторое предубеждение значительной части прочих носителей языка против «крючкотворства» (некоторых особенностей языка юридического и того, что с ним ассоциируется в массовом сознании).

Указанная специфика языка права хорошо раскрывается в ряде публикаций Н.Д.Голева. Исследуя юридический аспект языка в лингвистическом освещении, он обосновывает необходимость появления на стыке юриспруденции и лингвистики новой научной дисциплины – юрислингвистики [11; 12].

«Цель юрислингвистики – рассмотрение тех преломлений естественного языка (его норм и закономерностей), которые возникают при его приближении к юридической жизни, и тех его преобразований, которые возникают при его "прохождении через юридическую призму"» [12. С.13]. Картина языкоправовой сферы может быть схематически представлена так. Закономерности языка как структурно-семантического образования и закономерности его стихийного речевого функционирования обусловливают рациональную языковую координацию, которая, в свою очередь, естественно перерастает в кодификацию юридическую. И в юридических текстах «глубина преобразований русского языка дает основания рассматривать его функциональную юридическую разновидность как самостоятельную подсистему, составляющую автономный предмет исследования, подлежащий изучению отдельной лингвистической дисциплины [юрислингвистики]». При этом потребности правовой логики реализуются в юридических текстах на основе логики естественного языка, обусловленной необходимостью обслуживания потребностей обыденной коммуникации.

Воля законодателя, которая воплощается в тексте закона, должна быть приспособлена к закономерностям и нормам естественного языка (и наоборот).

Таким образом, юридический текст может быть окрашен своего рода драматизмом, порождаемым противоречием двух «логик». «Исходный материал» естественного языка изначально вовсе не предназначен для прямой «юридизации», и для правовых документов совершенно неизбежное проявление его специфики может оказаться далеко не безобидным. Когда элементы структуры (логики) естественного языка входят в юридический текст с присущей ему собственной системой значимостей, то они так или иначе «юридизируются», что может означать их вольное или невольное (если иметь в виду волю законодателя) приравнивание именно к юридическим элементам терминов. Следовательно, нередко возникает необходимость анализировать их как собственно термины. Приводится один из таких примеров, содержащийся в заключении государственно-правового комитета Алтайского края по поводу приказа ректора об отчислении студентки, стремившейся получить второе высшее образование: «Грамматическое толкование правовой нормы «каждый вправе на конкурсной основе ПОЛУЧИТЬ высшее образование», а не ПОЛУЧАТЬ, позволяет сделать вывод, что данное право реализуется и обязанность государства считается исполненной фактом однократного его предоставления, тогда как слово ПОЛУЧАТЬ, исходя из его толкования, означает многократный процесс приобретения (в данном случае получения второго высшего образования)». В этой ситуации толкованию подвергается выраженная в законе своеобразная воля языка как первичная база толкования. Ибо по отношению к воле законодателя может встать вопрос: насколько осознанно и подчеркнуто значимо в юридическом отношении (применительно к закону об образовании) законодатель употребил именно данную видовую форму глагола, а «этот вопрос не должен ставиться (что написано пером - не вырубишь топором; суров закон, но таков закон), не должен ставиться, в силу того, что он не может быть решен в принципе, ибо нет такого инструмента, чтобы отделить непроизвольное (или даже случайное) использование слова, формы слова от преднамеренного использования»[8]. Совершенно справедливо поэтому, что «воля языка», реализованная в тексте юридического документа (и, вероятно, не только закона), требует от юриста, профессионально толкующего закон, определенного уровня лингвистической компетенции [12. С.13-23].

Чрезвычайно сложна и многоаспектна проблема вхождения естественного языка в юридические тексты, причем его элементы, адаптируясь, обретают новые значимости. Хотя, конечно, эти тексты создаются на основе естественного языка, но его отношения с ними характеризуются сложностью и неодномерностью. На одном полюсе их взаимодействия естественный язык словно органически врастает в юридическую сферу, претворяясь в документы, которые сохраняют многие признаки собственной обыденной речи, не имеющие внутриюридических условностей и смыслов: нетерминологические слова в диффузных, размытых значениях, разговорные синтаксические конструкции (эллиптические, например), свободная композиция текста, то есть те черты, которые свойственны речи людей, далеких от юриспруденции.

Это такие документы, как жалобы, заявления, протоколы допроса[9], отражающие повседневную разговорную речь. Даже если провести первичную юридическую обработку подобных текстов, то они существенно отдалятся от естественных смыслов и форм и приблизятся к формам и смыслам юридическим, поскольку предполагают иные установки построения текста, и значит, иные способы воплощения. Основным движущим побуждением при подобной юридизации естественных высказываний является, как правило, осознанная или неосознанная необходимость их включения в орбиту юридического языка, которая в конечном счете формируется системой законов. Иначе говоря, этим текстам придается вид, наиболее удобный для осуществления юридической деятельности; в своем оригинальном, первозданном виде они для этой цели мало пригодны [13. С.22-23].

Высшую форму юридизация естественного языка приобретает в законотворческой деятельности; законодатель просто не имеет другого способа воплощения своего волеизъявления, кроме естественного языка. В то же время юридизация естественного языка в правовых текстах не может стать абсолютной. Этого не происходит не только потому, что естественный язык так или иначе продолжает воздействовать на восприятие тех его элементов, которые в составе документа обретают статус юридических терминов, но еще и потому, что в юридическом тексте в силу понятной необходимости сохраняются непосредственные содержательные элементы естественного языка. К ним принадлежат, например, нетерминологическая лексика, грамматические значения слов и словоформ, служебных слов, связок, синтаксические конструкции, знаки препинания и всё то, без чего не может обойтись автор юридического документа, пишущий на естественном русском языке. В еще большей степени неспособность юридического языка «затмить» прозрачную связь с естественным обнаруживается при попытках постичь содержание документа со стороны людей, не имеющих непосредственного отношения к юриспруденции. В этих случаях возникает «широкая, ограниченная лишь общей логикой, здравым смыслом и культурой возможность интерпретации высказываний, составляющих текст юридического документа» [13. С.25].

6. ЛЕКСИКА И ГРАММАТИКА

СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА [10]

Язык – это совокупность средств общения людей через обмен мыслями и правила употребления этих средств; речь – использование имеющихся языковых средств и правил в самом языковом общении людей, речь – это язык в действии. В соответствии с этим язык обладает богатством, а собственно культурой характеризуется речь.

Язык в речи выражается в двух формах – устной и письменной. Устная форма языка (речи) – первичная, изначальная; письменная – вторичная: письмо – это графическая, начертательная (с помощью начертательных знаков) фиксации устной речи; письмо – как бы остановленная речь. В устной форме речи (в устной речи), в свою очередь, различаются два процесса – говорение и слушание, точнее – восприятие (включая понимание) того, что говорят другие; в письменной форме речи (в письменной речи) тоже два процесса – писание (письмо в собственном смысле) и чтение, тоже, конечно, с пониманием написанного и читаемого.

Культура речи, таким образом, включает в себя культуру говорения и слушания, культуру письма и чтения.

Язык – всенародное достояние, он принадлежит как всему народу в целом, так и каждому говорящему на этом языке в отдельности. В языке, следовательно, можно различать два состояния или проявления: общее, общенародное (общенародный язык, в нашем случае – русский язык в целом) и индивидуальное – индивидуальный язык каждого говорящего, каждого, кто пользуется русским языком, кто говорит по-русски. Индивидуальный язык по богатству всегда, конечно, уступает общенародному языку и никогда не сможет быть ему равным. Так, никто не знает всех слов своего родного, общенародного языка, но каждый говорящий должен стремиться к тому, чтобы как можно больше узнать слов, чтобы как можно лучше и полнее овладеть общенародным языком, чтобы сделать свой язык как можно богаче, таким же богатым и разнообразным, как богат и разнообразен язык, например, великих писателей,у нас – язык А.С.Пушкина, Л.Н.Толстого, А.М.Горького. Известно, что в основных, произведениях А.С.Пушкина использовано более 21 тысячи слов (см.: Словарь языка Пушкина. В 4 т. - М., 1956-1961).

Современный русский язык – это язык, которым пользуется, на котором говорит русский народ в настоящее время, но это также язык, на котором говорили русские люди в течение довольно длительного периода в прошлом. Считается, что современный русский литературный язык — это литературный русский язык весьма продолжительного периода от Пушкина до наших дней. Основной признак современности языка – его понятность: сказанное (написанное) Пушкиным и его современниками практически понятно, не нуждается в переводе и теперь. Следовательно, это современный русский язык.

Основными частями, или компонентами, языка являются слова (словарный состав языка) и правила их употребления, применения в речи (грамматика языка). Можно сказать, что язык состоит из слов и правил их применения. Грамматика языка проявляется, в частности, в изменениях слов, в образовании их грамматических форм (словоформ). Слова и их словоформы выражаются в звуках, через звуки, дополненные и видоизмененные ударением. Звуковое оформление имеет и речь в целом — предложения и их объединения. Звуковое оформление речи — это интонация. Звуковая сторона языка и речи составляет фонетику.

6.1. Словарный состав современного русского языка

М.В. Ломоносов сравнивал язык с широким полем или даже морем: «Кто отчасу далее в нем углубляется..., тот увидит безмерно широкое поле или, лучше сказать, едва пределы имеющее море» (Российская грамматика. - СПб., 1757; Полн. собр. соч. Т. 7. - М.; Л., 1952. - С.392). Справедливость этого сравнения подтверждается при знакомстве с лексикой – словарным составом.

Основное выражение богатство языка находит в словарном составе: чем богаче и разнообразнее словарный состав языка, тем богаче и выразительнее язык в целом. Богатство самого словарного состава языка выражается в его количественном составе, а также в обилии и разнообразии значений слов, в связях и соотношениях между ними.

Словарный состав языка находится в постоянном, непрерывном изменении и развитии: появляются новые слова, имеющиеся слова устаревают и постепенно выходят из употребления. Слова, вышедшие из употребления, можно найти в исторических словарях, например, в «Словаре русского языка XI-XVII вв.» (Вып.1. - М., 1975: апотека (хранилище), бебрь (шелковая ткань), бебряный, баз (бузина), базовый и т.п.). Новые слова также стали собирать в специальные словари (Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов. - М., 1971): информант, информативный, информативность и т.п. В 1984 г. вышел такой же словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70-х годов. Подготовительные материалы для этих словарей публикуются в специальных сборниках, например «Новое в русской лексике: Словарные материалы-77» (М., 1980): микропроцессор, саннорма, сверхгабаритный и т.п. Последние изменения в лексике русского языка отражены в издании «Толковый словарь современного русского языка. Языковые изменения конца XX столетия» (под ред. Г.Н.Скляревской. - М.. 2001). В настоящее время продолжается начатое в 1991 г. издание «Словаря современного русского языка в двадцати томах», который регистрирует значительное пополнение лексического состава русского литературного языка, расширение и углубление семантической структуры лексических единиц, изменение акцентологических и грамматических норм, преобразование стилистических свойств многих слов.

Остановить движение языка и его словарного состава невозможно, поэтому точное количество слов в языке неизвестно. Но хорошо известно, что в современном русском литературном языке сотни тысяч слов. Чтобы точнее представить это, надо обратиться к имеющимся словарям: в семнадцатитомном «Словаре современного русского литературного языка» (1948-1965 гг.) – 120480 слов, в «Обратном словаре русского языка» (1974 г.) – 121532 слова, в «Словообразовательном словаре русского языка» А.Н.Тихонова (1985 г.) – 144808 слов. Но в этих словарях указаны не все слова русского языка. В предисловии к 4 тому 17- томного словаря об этом сказано так: «Далеко не все слова, встречающиеся в печатных текстах, входят в его состав» (C.V). Не введены в словарь многие специальные термины науки, производства, искусства, спорта, торговли и т.п. (они фиксируются и объясняются в специальных словарях и энциклопедиях), устаревшие слова (архаизмы и историзмы – их объясняют в исторических словарях), слова местных народных говоров (есть специальные словари народных говоров), редкие в употреблении слова, большая часть сложносокращенных слов (аббревиатуры; есть специальный словарь таких слов: Алексеев Д.И. и др. Словарь сокращений русского языка. - 4-е изд. - М., 1984 (около 17700 сокращений)); не сразу, с большим отставанием от жизни попадают в словари новые слова, особенно те из них, которые недостаточно еще закрепились в общем употреблении (для их учета и создаются словари новых слов). В целом словарный состав современного русского языка достигает, вероятно, миллиона слов.

Никто не знает всех слов русского языка, но в нем нет таких слов, которых бы не знал никто, – таких слов в языке вообще нет и не может быть. И если даже иметь в виду только слова, отмеченные и истолкованные в 17-томном словаре (1204180 слов), то и это очень большой запас слов. Для сравнения можно напомнить, что в «Словаре языка Пушкина» имеется лишь 21 тысяча слов, употребленных А.С.Пушкиным в своих основных произведениях. Предполагается, что русские люди в своей повседневной речи употребляют в среднем 10-12 тысяч слов, а дети дошкольного возраста – ок. 5 тысяч слов.

Принято различать активный и пассивный словарный состав языка: активный состав – слова широкого (частотного) употребления; пассивный – слова редкого употребления. Это выявляется через так называемые частотные словари, в которых слова характеризуются по частоте их употребления в избранных для наблюдения текстах. Имеется частотный словарь русского языка для национальных школ (Штейнфельдт Э.А. Частотный словарь русского языка. 2500 наиболее употребительных слов. - Таллин, 1963). Составлен и большой «Частотный словарь русского языка» под редакцией Л.Н. Засориной (М., 1974) - около 40 000 слов, примерно миллион словоупотреблений.

Самыми частотными оказываются в основном служебные слова — союзы, предлоги, частицы, а также местоимения: в (во), и, не, на, я, быть, что, он, с (со), а, как, это, вы, ты, к (ко), мы, эmom, она, они, но, по, весь, за, то, все, у, из (изо), свой, так, о (об, обо), же, который, ты, от (ото), мочь, для, такой, сказать, тот, вот, только, еще, говорить.

6.2. Полисемия. Многозначность слои

Слова служат обозначением всего того, что человек познал в мире, – предметов, их признаков, проявлений, действий, состояний, отношений, количеств и т.п.: лес, дерево, река, камень, олень, рыба, большой, тяжелый, идти, плыть, лететь, работать, пилить, учить, учиться, дышать, отдыхать, высоко, быстро, хорошо, пять, пятый и т.п.

Это существительные, прилагательные, глаголы, наречия, числительные. Есть также местоимения: я, ты, такой; местоименные наречия – здесь, там, так и т.п. Для связи слов в предложении, для выражения различных отношений между словами, а через них – отношений между явлениями, служат предлоги, союзы, частицы (служебные части речи): в, к, с, а, и, но, или; даже, уже, еще и т.п.: Он учится уже в 10 классе. Свою роль в речи выполняют и междометия: о! ах!

Значения слов чрезвычайно разнообразны. Возьмем для примера имена существительные – названия лиц, людей. В значениях лиц отражены такие их признаки, как национальность (русский, украинец, белорус, татарин, киргиз), место рождения или жительства (москвич, нижегородец, волжанин, сибиряк, южанин, горец), профессия и специальность (машинист, токарь, летчик, учитель, животновод, аппаратчик), отношение к другим лицам (друг, сосед, попутчик), родство (отец, мать, сын, дочь, брат) и многие другие: пассажир, турист, путешественник, отличник, зубрила, плакса, трус, герой и т.п.

Слов очень много, но еще больше выражаемых ими значений, так как многие слова выражают не одно, а несколько (два и более) значений. Это определяется как многозначность (полисем и я) слов (греч. – poly - много и sema – знак, значение).

Примерно каждое третье слово в русском языке многозначно, т.е. около 30% слов многозначны. Многозначно и само слово слово: это 1) основная единица языка и речи (слово и предложение; предложение состоит из слов; слова состоят из звуков и т.п.), 2) то же, что речь (родное слово, культура слова), 3) обязательство сделать, выполнить что-либо, обещание (дать слово, сдержать слово), 4) право и позволение говорить на каком-либо собрании (прошу слова, дать слово, взять слово), 5) жанр литературного произведения («Слово о полку Игореве», «Слово о Маяковском»), 6) мн. ч.: текст, на который написана музыка (романсы Глинки, Чайковского на слова Пушкина).

Многозначны многие глаголы: у глагола идти словари отмечают до 30-40 значений: человек идет (шагает), поезд идет (движется), часы идут (действуют), время идет, дела идут, шляпа идет (к лицу), речь идет (о чем-либо), много металла идет в отходы, в стружку; идет (согласен) и др.

Различия значений слов могут быть очень тонкими и глубокими, требующими большого внимания и умения (культуры) при их использовании и понимании, например варить: 1) подвергать варке (варить мясо, картошку, горох), 2) приготовлять варкой (варить суп, варить кашу – в одном случае предмет варки имелся уже до действия над ним, в другом, – он возник только в результате действия. То же самое: копать землю – копать яму. Слово вишня означает и само растение (ягодное дерево), и плод, ягоду этого растения (ср. раздельное обозначение растения и плода: яблоня — яблоко).

Значения предлогов: узнать у приятеля (узнающий при том проявляет определенную активность) – узнать от приятеля (узнающий пассивен); сел на кровать (из стоячего положения) – сел в кровати (из лежачего положения). Союзы: то холодно, то слишком жарко (чередование, смена); то ли серьезно, то ли шутит (неопределенность), то же: не то дождик, не то снег.

Значения многозначного слова обычно связаны между собой различными отношениями. В значениях слова земля, например, отчетливо видны связи целого и части: планета - суша (часть планеты) - угодья (часть суши) – почва. Близки к тому отношения емкости, сосуда и того, что вмещается в эту емкость, в значении слов бутылка, стакан, тарелка: бутылка, стакан, тарелка – это определенные предметы, емкости, в сочетаниях стакан сока, бутылка молока, тарелка супа (съел две тарелки, выпил два стакана) – это уже не сами предметы, а количество вмещаемого в них вещества. Эти связи и отношения определяют как связи по смежности (часть и целое, вмещающее и вмещаемое), а развитие значений слов на основе таких связей называют м е т о н и м и е й (греч. metonymia переименование).

Используются также связи по сходству обозначаемых явлений: окно в стене дома и окно в расписании занятий связаны сходством - просвет в стене, «просвет» в расписании или в самих занятиях. Окном называют также просвет между облаками, тучами и т.п. – тоже сходство. Такое развитие значения и такую связь между значениями многозначного слова называют метафорой (греч. тetaphora - перенос, т.е. перенос названия с одного предмета на другой, сходный).

Используются и другие пути развития значений: приспособление для очистки переднего стекла автомашины называют дворником, т.е. так же, как работника, который должен следить за порядком и чистотой около дома, во дворе дома, – здесь, таким образом, связь по выполняемой роли, по функции. Значения многозначного слова тройка можно понять как результат приложения одного и того же признака (связь с числом три) к разным предметам и явлениям: 1) цифра 3; 2) отметка «удовлетворительно» в школе, проставляемая цифрой 3; 3) предметы, в частности маршруты городского транспорта, занумерованные цифрой «три»: трамвай, автобус, троллейбус; 4) игральная карта, обозначающая три очка («Тройка, семерка, туз» - реплика в опере П.И.Чайковского «Пиковая дама»); 5) три лошади в одной упряжке («....тройка борзая бежит», Пушкин), 6) костюм-тройка: пиджак, брюки, жилет.

6.3. Омонимия. Слова - омонимы

Разные слова могут иметь одинаковое звучание: балка (1) – перекладина в постройке, балка (2) – овраг; ключ (I) – инструмент для запирания и отпирания замка, ключ (2) – водный источник, ручей; град (1) – то же, что город, град (2) вид атмосферных осадков и т.п. Это слова-омонимы (греч. homos – одинаковый, опута – имя).

Между омонимией слов и многозначностью есть внешнее сходство: в обоих случаях при одном звучании два или более значений. Различие между ними в том, что при многозначности имеется одно слово, а при омонимии – два и даже три и более (блок (1) – союз государств или партий, блок (2) – подъемное приспособление, блок (3) – станционный пост на железной дороге, – см. 1 т. 17-томного словаря). Есть различие и в отношениях между значениями: значения многозначного слова, как мы отметили ранее, обычно связаны между собой, значения слов-омонимов такой связи не имеют.

Омонимы русского языка собраны, с некоторыми пояснениями, в специальном словаре (Ахманова О.С. Словарь омонимов русского языка. - М., 1974).

Имеются еще слова, совпадающие в написании (если не проставлено ударение или если знак ударения не принимать во внимание), но различающиеся в произношении: замок - замок, ледник - ледник, мука - мука, хлопок - хлопок, засыпать - засыпать и т.п. Так могут различаться формы одного слова: разрезать -разрезать, отрезать - отрезать, стены - стены, моря - моря и т.п. Это о м о г р а ф ы: слова-омографы, или омографические формы слов.

Омографы (слова и формы слов) на письме могут возникнуть и в том случае, если не используется буква ё (вместо ё употребляется е): все (мн. число) и все (всё), сел (глагол) и сел (сёл), сёла (глагол) и села (сёла) и т.д.

Напротив, есть слова, разные по написанию, но совпадающие в произношении: лук и луг [лук], порок и порог [парок], столп и столб [столп], изморось и изморозь [йзмарос’], вперемешку и вперемежку, кампания и компания и т.п. Это слова – омофоны, буквально - «одинаково звучащие» (при разном написании).

6.4. Синонимия. Слова-синонимы

Встречаются слова с одинаковыми значениями: алфавит и азбука, березник и березняк, конница и кавалерия и т.п. Такие однозначные (однозначащие) слова называют дублетами (слова-дублеты). В словарях одно из дублетных слов часто толкуется с помощью формулы «то же, что...»: алфавит - то же, что азбука; березник - то же, что березняк; иголка - то же, что игла и т.п. Дублеты обычно различаются стилистически: книжка (то же, что книга) - разговорное слово; выя (шея) - устарелое слово и т.п. Ср. еще глад - голод, град - город.

В современном русском языке широко представлены с и н о'н и м ы (греч. synonymos — буквально «соименный») - слова, близкие по значению, но не тождественные: бросить, кинуть, метнуть, швырнуть; мыслить, думать, размышлять, соображать; ров, канава, яма; смелый, храбрый, отважный, безбоязненный, бесстрашный и т.п. В словарях синонимы обычно используются как дополнительное средство толкования значений: бесстрашный – не знающий страха, отважный, смелый.

Семантическая близость синонимов позволяет при определенных условиях употреблять одно слово вместо другого и тем самым избежать однообразного повторения одного и того же слова, позволяет разнообразить, оживлять речь.

Но наибольшая ценность синонимов не в возможности их взаимной замены (это, пожалуй, только внешняя сторона речи), а в том, что они дают возможность выразить мысль с высокой точностью, — надо только умело выбрать из синонимического ряда слов нужное, наиболее подходящее, наиболее точное и выразительное слово.

Синонимы могут различаться также отношением (говорящего) к обозначаемым ими явлениям. Это определяется как стилистическая окрашенность слов (слова воспринимаются как приподнятые, торжественные или, наоборот, сниженные, разговорные или даже грубые и т.п.): родина, отечество, отчизна; идти, плестись, шествовать; украсть, похитить, стянуть, стибрить; размышлять, думать, мозговать, кумекать, мерекать; лошадь, конь, кляча; лик, лицо, морда, харя; развеваться (о флаге), реять, болтаться на ветру (как тряпка) и т.п. В выборе таких синонимов нужна еще большая осторожность, так как неточность, ошибка здесь может задеть чувства слушателей, собеседников.

Имеются словари синонимов.

6.5. Паронимия. Слова-паронимы

П а р о'н и м ы (греч. para - возле, опута - имя) - это слова, близкие, главным образом, только по звучанию (но иногда и по каким-либо другим признакам, например, по сфере употребления): боцман - лоцман, шрифт - шифр, экскаватор - эскалатор, невежа - невежда, картон - кордон, рулон - рулет, эффект - аффект - дефект, правый - правдивый, лестный - льстивый, орден - ордер, дебет - дебит, статус - статут и т.п. При недостаточном знании соответствующих слов их звуковая (произносительная) близость, особенно при близости в каких-либо других их характеристиках, может послужить причиной их смешения в речи. Это приводит к грубой речевой ошибке. Лоцман и боцман, например, это разные судовые (корабельные) профессии: лоцман – специалист по проводке судов, например, при подходе к порту; боцман – старший команды на судне по хозяйственным работам. Употребить здесь одно слово вместо другого – значит сказать совсем о другом или сказать бессмыслицу: Боцман искусно провел корабль в порт. – Лоцман занят уборкой палубы. Недопустима замена (подмена) слов шрифт и шифр: шрифт – графическая форма, характер рисунка букв, комплект букв определенного размера и рисунка: курсив, прямой, жирный, полужирный и т.п.; шифр – система условных знаков для секретного письма, условное обозначение книг, рукописей, определяющие их местонахождение при хранении (в библиотеках, архивах и т.п.). Резко изменится смысл и тональность высказывания от подмены слова лестный и льстивый: Сказал лестное слово. – Сказал льстивое слово. А во многих подобных случаях получится прямая бессмыслица: Выполнить вашу просьбу не предоставляется (вместо не представляется) возможным; Мир был потрясен этой ассоциацией (вместо сенсацией) и т.п. Ср. бессмыслицу на синтаксической основе: Лично за собой никаких поступков не проявлял.

Имеются словари паронимов.

Поиск по сайту: