Примечания. 1 Л. де Соссюр в работе «Le point de vue scientifique en sociologie» (Revue scientifique, 12.01.1901) очень хорошо заметил

1 Л. де Соссюр в работе «Le point de vue scientifique en sociologie» (Revue scientifique, 12.01.1901) очень хорошо заметил, что «в наши дни социологические науки пока пребывают в начальной фазе: возникнув совсем недавно, они еще не освободились ни от сентимен­тального, ни от утилитарного взгляда на вещи». Но ему следовало бы добавить, что в отдельных работах по социологии, которые, к сожалению, пока встречаются крайне редко, уже началось ее из­бавление от этих наваждений. Правда, есть и противоположная тенденция, которая появилась благодаря позитивизму и поддерживается религиозными чувствами и социалистическими настроениями. С другой стороны, заметен прогресс (в чисто научном смысле в области политической экономии. Такие работы, как «Phisica Mathematica» Ф. Л. Эджуорта, «Principi di economia pura» Маффео Панталеоне, «Mathematical Investigation on the theory of value and prices» Ирвинга Фишера и т. д. написаны исключительно с научных позиций. Аналогичную попытку представляет собой и мой курс (Cours d'economie politique // Pareto V. Oeuvres completes. V. I. Geneve: Librairie Droz, 1965. — Прим. перев.). В первом томе, опубликованном в 1896 г., я утверждаю: «Все трактаты по полити­ческой экономии в основном построены как исследования офелимите* и исследования полезности.

* Офелимите (от греч. схреХщо^) — понятие, введенное Парето в политэкономию Для обозначения субъективных потребностей потребителей товаров и услуг. Отлично от содержания понятий субъективной и предельной полезности, которыми пользова­лись экономисты психологической школы (Ст. Джевонс, Ф. Л. Эджуорт и др.). Парето при этом считал, что если вещь или услуга «офелима» для индивида (поскольку удов­летворяет его потребности или желания), это еще не означает, что она полезна для него ^в обычном смысле. Это мы можем пояснить на нашем примере: для курильщика, бе­зусловно, «офелим» табак; для наркомана — опиум. Они удовлетворяют потребнос­ти их организма, однако полезнсть курения и тем более потребления наркотиков для здоровья людей более чем сомнительна, скорее наоборот — они вредны для здоровья. Многие лекарства, горькие или неприятные на вкус, для детей не имеют «офелимите», но полезны для здоровья, когда помогают в лечении. — Прим. перев.

И вполне возможно, что пока еще рано размежевывать эти две области научного познания, и все же я полагаю, что уже пришло время убрать из них моральные и юриди­ческие привнесения, которыми они до сих пор перегружены». Де Соссюр прав, когда призывает удалить из области науки сенти­ментальные и утилитарные взгляды на вещи. Именно это я и пытался сделать в политической экономии; теперь я пытаюсь проделать то же самое в социологии, пусть даже в весьма малой ее части. Г. Негри в работе «Император Юлиан Отступник» справедливо утверж­дает: «Исследователь критического склада способен смотреть на мораль­ные явления, отбросив спекуляции, столь же отвлеченно, как и на явле­ния физические; подобно тому, как химик анализирует вещество, и как астроном определяет орбиту планеты. Одно дело чувства, другое — ра­зум. Действительная причина беспорядка, нарушающего ход человече­ской мысли, состоит в том, что люди руководствуются чувствами там, где следует пользоваться исключительно разумом. Это роковая ошибка, но столь же роковую ошибку совершают и те мыслители, которые пола­гают, что разум способен объять всю Вселенную. Из-за своей близору­кости они не замечают, что остается непознанной обширная область, в которой абсолютно и непобедимо царствует чувство».

2 Tito Livio. VI. P. 34.

3 Duruy. Hist, des Remains. I. P. 262. «Приближавшаяся революция соверши­лась не от ревности женщины, так же, как похищение Елены не явилось причиной Троянской войны; она была последним актом борьбы, продол­жавшейся сто двадцать лет и не прекращавшейся ни на один день».

4 R. van Ihering. «L 'esprit du droit remain» прекрасно оценивает данное правило применительно к праву: «Если бы мы даже знали в совершенстве все эти нормы права, то мы все равно не имели бы еще точного образа их права, свойственного данной эпохе. Это только позволило бы нам установить, что данная эпоха отличалась ее правом, но не да­вало бы знания самого права... Предстает парадоксальным стремле­ние раскрыть правовую систему спустя огромное время после того, как она перестала существовать. Но неужели это дело и вправду на­столько рискованное? Ведь немало исторических событий было впер­вые понято лишь спустя длительное время после того, как они про­изошли». (Introd., Tit. II, cap. I, §3.)

⁵ Эту концепцию я развил и дал некоторые приложения в «Un'applica-zione di teorie sociologiche» (Rivista italiana di sociologia. Roma, luglio — agosto, 1900).

⁶ R. von Ihering. «L'esprit du droit remain. Introd». Tit. II, cap. I, § 3. «Как ни велики были способности и мастерство практикующих юристов классиче­ского периода, однако и в их времена существовали те юридические прави­ла, о которых они не ведали и которые впервые были выявлены благодаря современному правоведению. Я называю их скрытыми (latent) нормами права „Разве это возможно?" — спросят нас, оппонируя тем, что для применения таких норм необходимо их знать. Вместо ответа мы можем ограничиться ссылкой на законы языка. Тысячи людей каждодневно применяют эти законы, о которых они никогда и не думают и которые даже специалист не всегда вполне отчетливо представляет себе; но то, что остается непонятым, восполняется чувством, грамматическим ин­стинктом». J. Bentham. «Tactique des assemb. polit. suivie d'un traite des soph, polit.» II. P. 228: «Но может быть, побудительные мотивы, которые непрестанно воздействуют на человеческий ум, остаются тайной для него самого? Да, несомненно, может быть, нет ничего более простого; нет ничего более обычного — и привычного: так нередко мы говорим, употребляя слово „более" применительно к тем вещам, которые не явля­ются неизвестными, о которых хорошо знают».

⁷ Grote. «Hist, de la Grece». t. VI, cap. VI. Рассуждая о Пифагоре, этот автор заявляет, что его не следует рассматривать «как лицемера и обманщика, поскольку опыт вроде бы подтверждает, что если в оп­ределенные эпохи человеку нетрудно было убедить других людей в правильности того, что его воодушевило, то еще проще ему было убедить в этом самого себя». Два человека при изложении одного и того же факта могут представить две очень разные его версии, совер­шенно не желая ввести нас в заблуждение. Просто они его видят че­рез призму своих страстей и предубеждений.

8 Erod. VII, 143. Геродот. История. Перевод шестой и седьмой. Киев. Южно­русское издательство Ф. А. Иогансона. 1896. — Прим. перев.

9 Кое в чем верны упреки, высказанные Ницше в адрес философов: «Все они дружно претворяются людьми, якобы дошедшими до своих мне­ний и открывшими их путем саморазвития холодной, чистой, боже­ственно беззаботной диалектики (в отличие от мистиков всех степе­ней, которые честнее и тупее их, — эти говорят о „вдохновении"), — между тем как в сущности они с помощью подтасованных оснований защищают какое-нибудь предвзятое положение, внезапную мысль, „внушение", большей частью абстрагированное и профильтрованное сердечное желание». (Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Мысль. 1990. С. 244. — Прим. перев.). Сорель (Sorel G. Les aspects juridique du socialisme // Revue socialiste. November 1900), комментируя одно из рассуждений Пеккера*, отме­чает: «Это рассуждение производит сильное впечатление, поскольку рассчитано в гораздо большей мере на наше поэтическое восприя­тие, чем на наш критический и научный взгляд».

* Пеккер Константин (1801-1887) — французский экономист, социалист-уто­пист. Испытал сильное влияние Сисмонди и Сен-Симона, пытался обобщить их идеи в своей теории социалистического государства. — Прим. перев.

Пеккер заявляет: «Материя дана всем нам от Бога, коллективно и одинаково; но удел человека — это труд. Как сказал святой апостол Павел, тот, кто не работает, не имеет права есть. В этой сентенции представлена в заро­дыше вся социальная и политическая экономия будущего». По этому поводу Сорель во многом справедливо заметил: «Вполне очевидно, что любой, кто принимает эту формулу, отрицает легитимность капи­талистической прибыли, но также очевидно и то, что если Пеккер принимает такую формулу, то он делает это потому, что отвергает ка­питалистический строй. Если бы он не был изначально противником капитализма, то он не утверждал бы, что материя была дана коллек­тивно и одинаково». Бернштейн великолепно заметил, что даже у его учителя — Маркса, несмотря на куда большую научность рассужде­ний, часто выводы делаются раньше, чем дается доказательство.

¹⁰ Этот способ видения очень хорошо резюмирован Гербертом Спенсе­ром: «Идеи не правят миром и не преобразуют его: мир движим и преобразуем чувствами, по отношению к которым идеи выступают лишь в роли проводников. Социальный механизм, в конечном счете, опирается не на мнения, но почти полностью на его характер». «Соци­альная статика», глава XXX; воспроизведено в «Классификации наук». G. Le Ban. Lois psych, de 1'evol. des peuples. P. 30: «Характер народа, но не свойства его ума, определяет его развитие в истории и устанав­ливает его судьбу... Влияние характера господствует в жизни наро­дов, в то время как влияние интеллекта на самом деле очень слабое». Эти суждения не лишены оснований, однако есть в них и преувели­чение. Стремясь избежать часто встречающейся ошибки, Лебон явно впадает в противоположную крайность. Чтобы обосновать свои ут-; верждения, он добавляет: «Римляне во времена упадка обладали более утонченным интеллектом, чем их грубые предки, но они утратили пре­жние свойства характера...». Это утверждение полностью расходится с фактами. Как можно говорить, что современники императора Граци-ана и Сидония Аполлинария отличались «умом столь же тонким», как и современники Цезаря и Цицерона, или Августа и Горация? Римляне эпохи упадка были не в состоянии даже грамотно писать на латинском языке. Какой «характер» он в этом усмотрел? Разумно ли будет пола­гать, что Авсоний отличался «столь же тонким умом», что и Вергилий? Мы обратились к эпохе Августа потому, что она была тем временем, когда могущество Рима достигло своего апогея.

¹³ См. нас. 14.

¹² См. в гл. IV.

¹³ Это исследование является очень важным для социологии. Мы про­должим его в другом месте. Здесь мы приводим только то, что необ­ходимо представить в связи с обсуждаемым предметом.

¹⁴ L. de Morrens (L. de Saussure). Les milieux et les races, fevrier 1901. P. 41: «Одна из газет, стремясь просветить читателей насчет событий в Китае, изложила им учение Фэн-Шуй. Сможет ли публика лучше понять поведение китайцев после этого чтения? Оно, несомненно, даст им новое видение различий между китайской культурной средой и нашей, но почти не дает информации о причинно-следственных от­ношениях между верованиями и поведением китайцев, поскольку читатель, ознакомленный с этим учением, будет судить о Фэн-Шуй как о доктрине, т. е. в логическом аспекте... и попытается объяснять поведение китайцев исходя из логики этого учения. Но это учение крайне алогично; следовательно, читатель на основе такой информа­ции получит комичное впечатление о китайской цивилизации, вместо того чтобы лучше понять ее неколебимую устойчивость. Суждения, обусловленные логической слабостью учения Фэн-Шуй, разумеется, не будут неточными как таковые, поскольку логика, бесспорно, вхо­дит в концепцию, представляя собой ту ее часть, которая определяет ориентацию чувств. Однако, когда люди пытаются дать объяснение поведения исходя только из логики концепции, забывая о том, что такое объяснение следовало бы давать прежде всего исходя из чувств китайцев, упускается главное. Об этих чувствах не узнать ни за счет интуиции, ни из рассмотрения содержания только самой концепции».

15 Таков общий смысл широко распространенной интерпретации, имеющей, впрочем, реальную опору во фрагментах из работ Маркса и Энгельса. Но существуют и прямо противоположные их толкования. См. гл. XVI.

16 Спартанцы верили в то, что их долг — не отступать перед врагом. Это и есть принцип X. Он имел немало следствий, которые были для Спарты благоприятны, он вдохновил героев Фермопил, о которых Симонид сказал, что они пали, чтобы исполнить законы Спарты. См.: Anth., Epigramm. sepul., 249.

Ω ξετυ αγγειλου Λακεδαιμούιοις οτι τηδε κείμεθα τοτς κειυωυ ρμηασι πειθόμευοι

Однако следование этому принципу чуть было не привело к печаль­ному исходу в битве при Платеях. Амонфарет не желал совершать стратегический маневр, который ему приказывал выполнить полко­водец Павсаний, поскольку это движение требовало отступления пе­ред врагом! Чтобы убедить его, Павсаний, вероятно, исчерпал все средства казуистики, и наконец прямо назвал безумием и безрассуд­ством следование этой упрямой и жесткой логике: «О Ο σε μαιυόμευου και ού φρευήυρεα καλέωυ εκετυου» Erod., IX, 55, 3.

¹⁷ Renan. Marc Aurele. P. 601: «Именно богач оказывался в положении жертвы. В церковь вступало мало богатых людей, и их положение в ней было одним из самых трудных. Бедные, принимая евангельские пророчества на свой счет, гордились этим и вели себя так, что это могло показаться надменным. Богатый должен был каяться в своем богатстве как нарушитель духа христианства».

Случай, связанный с первым таким персонажем, утешает. Оставаться христианином было для него столь же нелегко, как, наверное, теперь непросто быть социалистом для Мильерана, ставшего членом «бур­жуазного» министерства*.

* Александр Мильеран (1859-1943) — французский социалист-реформист, первый в истории социалист, ставший министром. В правительстве, сформиро­ванном 22 июля 1899 г. и возглавленном Вальдек-Руссо, Мильеран получил пор­тфель министра торговли и промышленности, за что в 1904 г. он был исключен из Французской социалистической партии. — Прим. перев.

Не один богатый христианин начального периода развития христианства, должно быть, испытывал терзания, аналогичные тем, которые в наше время мучают Жореса, позволив­шего дочери подойти к первому причастию. Что дало повод утвер­диться социалистической казуистике.

18 Г. Буасье * (Bolster. La religion romaine. II. P. 98) отмечает, что стоики «сочиняли книги, в которых они трактовали случаи сознания, и они могут быть причислены к первым подлинным создателям казуистики». Он ошибается, казуистика появилась значительно раньше. В «Ипполи­те» Еврипида есть строки: «Клялись мои уста; мой дух не клялся» (612 — 'Н у^йоо' оцюцох', т) 8ё (ppf]t> оеисоцотсх;.). Эта мысленная оговорка отнюдь не обескуражила бы автора «Писем к провинциа­лу». Аристофан говорит о ней так (Tesmof., 275-276), как Паскаль сказал бы о словесной увертке иезуита. Впрочем, и греки, и римляне были мастера таких вывертов и превосходно умели увиливать от вы­полнения стесняющих их обязательств. Некоторые сектанты, наши современники, наивно полагают, что принцип «цель оправдывает средства» изобретен иезуитами. Он так же древен, как и мир. Даже «божественный» Платон не пренебрегает им (Государство, 459, с, d). Он говорит о том, что «правителям часто требуется прибегать ко лжи и обману», и тотчас напоминает, что как он уже показывал, «подоб­ные вещи полезны, когда они используются как средство лечения».

19 См. Cours**, § 925.

* Буасье Гастон (1823-1908) — французский историк. Работы по истории римского общества, языческой религии, христианства. — Прим. перев.

** Cours d'economie politique // Pareto V. Oeuvres completes. V. 1. Geneve; Librairie Droz, 1965. — Прим, перев.

20 В отношении художественной литературы ритмичность движения за­мечена и хорошо описана Ренаром. Renard. G. La metode scientifique de 1'histoire litteraire. Paris, 1900.

21 См. ГЛ. VI.

22 Эти строки звучат так, словно они написаны о Франции наших дней.

23 Civilisation et moeurs romaines, trad. Di C.Voget, IV. P. 167.

24 Lausanne, 1896 et 1897, Rouge editeur. При ссылке на это издание я буду его обозначать сокращенно — Cours. (Cours d'economic politique I I Pareto V. Oeuvres completes. V. 1. Geneve: Librairie Droz, 1965. —Прим. перев.)

25 Доказательство может быть дано только с привлечением математики. Оно приводится в Cours. Гл. П. § Интересна статья Р. Бенини: Benini. R. Gerarchie social! (Rivista italiana di sociologia. Roma, gennaio, 1899). Интересные наблюдения, относящиеся к элитам, встречаются в рабо­те Новикова (Novikow. I. Conscience et volonte sociale). См. гл. XXX 1-й части великолепной работы Отто Аммона L'ordre social. Вся она заслуживает внимательного чтения и осмысления. Аристотель, AGrjU. ПоАлт., 26, отмечает, что в Афинах во времена ре­форм Эфиальта партия власти сильно поредела от войн. Каждая кам­пания сопровождалась гибелью от двух до трех тысяч членов этой элиты. Война Алой и Белой розы сильно выкосила аристократию в Англии. Уже во времена Феогония Мегарского можно видеть, как на­рождается новая элита и приходит в упадок другая. Как и в средневе­ковой Флоренции, и во Франции XVIII в. и т. д. уже была элита нуво­ришей. Феогоний пишет: «Человек из знатной семьи не отказывался от женитьбы на дочери человека более низкого происхождения, если тот имел много денег» (185-186); «Богатство перемешивает один род с другим» — «πλουτος έμιξε γέυος» (190). Боккаччо представил нам образ Жоржа Дандена, флорентийца, разбогатевшего торговца, кото­рый женится на женщине из старой элиты (Boccaccio, VII, 22). Об этом было известно во все времена как литераторам, так и уче­ным. Якоби (цит. по: Lapouge. Les selections sociales. P. 474) «доказы­вал, что любая аристократия в конце концов вырождается, кончая свой путь неврозами и расстройствами психики». Здесь есть преуве­личение, хотя, по сути, сказано верно.

В XII томе Бюллетеня Международного статистического института (Bulletin de 1'Institut international de statistique) содержатся ценные исследования П. Е. Фальбека, посвященные шведскому дворянству. В них приводится таблица с данными о сохранении семей.

Сохранившиеся семьи

Автор делает заключение, что среди шведской знати такие симптомы вырождения, как алкоголизм, неврозы, психические заболевания, не отмечались «в более высокой степени, чем среди населения в целом. Основатели дворянских семей, собственно говоря, осуществляли со­циальный отбор; хотя их потомство не наследовало, с одной сторо­ны, от них естественных выдающихся качеств, оно, с другой сторо­ны, не демонстрировало упомянутых выше признаков вырождения. Вырождение можно проследить только в отношении способности к деторождению: она уменьшается, а вместе с ней падает и жизнестой­кость детей... Причины этого можно объяснять лишь чисто гипоте­тически... Их можно видеть в излишней нагрузке на голову и нервы вообще или в более изысканных привычках... и разве те же виды вырождения не проявляются всегда и повсюду в высших классах?». ³¹_: Отто Амман, Loc. cit. P. 210: «Возвышение низших классов и в ре­зультате — сельского класса, а также исчезновение высших классов представляют собой тесно взаимосвязанные явления в социальном, теле». И далее (Р. 215): «Четкое функционирование социальной ма­шины осуществляется при том условии, что низшие социальные слои продолжают ее обильно снабжать материалом, необходимым для об­новления высших классов. Если такого материала оказывается недо­статочно, ничем не поможет даже самая совершенная организация». Лучше не скажешь.

32 СМ. ГЛ. X

³³ Отто Амман, Loc. cit. P. 209: «Таким образом, понятно, что сельский класс имеет большое значение для государства и общества. Сельский класс должен, в итоге, поставлять материал, требующийся для рекру-'.'' тирования во все другие классы, которые не в состоянии поддержи­вать себя самостоятельно». Однако надо добавить, что в Англии и в Америке современная промышленность также создала рабочие клас­сы, способные формировать элиты, такие как рабочая элита трейд-юнионов.

34 Renan. L'eglise chret. P. 96: «Все исправлялись... Облегчение участи страдающих стало предметом всеобщей заботы. Жестокую римскую аристократию сменяла аристократия провинций с ее честными людь­ми, радеющими об общем благе. Сила и высокомерие уходили из античного мира: люди становились лучше, мягче, терпимее, гуман­нее. Как это всегда бывает, социалистические идеи опирались и на такие широкие гуманистические течения и настроения, которые под­готавливали почву для прихода социалистических идей...»

Taine L'ancien regime. P. 242: «В конце XVIII века среди высшего и даже йреднего класса присутствовал страх перед кровопролитием: мягкость нравов и идиллическая мечтательность притупляли готов­ность к борьбе. Магистраты повсеместно забыли о том, что поддер­жание порядка в обществе есть несравнимо большее благо, чем жизнь горстки злоумышленников и безумцев, и что первоочередная задача правительства и жандармерии состоит в охране порядка с ис­пользованием силы».

Le Bon. Psych, du social. P. 384: «Противники новых варваров только и думают о том, как бы им договориться с врагами и продлить свое существование рядом уступок, которые вызывают только презрение у противоположной стороны и провоцируют ее на атаку».

Не случайно эти три цитаты говорят примерно об одном.

³⁵ Sir Henry Summer Maine. Etudes sur 1'hist. Des inst. Prim., trad. Fr. P. 337. Мэйн утверждает, что, начиная с первых исследователей про­грессивного развития юриспруденции «считалось, что может иметь­ся право, хорошее само по себе, осуществление которого сталкивает­ся с многочисленными опасностями, право тех, кто протестует на народном собрании, громким голосом требует правосудия от короля, осаждая городские ворота». Рассуждая о старинном праве исландцев, от отмечает (Р. 51), что «отсутствие каких-либо санкций часто оказы­вается одной из главных трудностей, с которыми сталкивалось муд­рое бретонское право». Также и R. von Ihering показывает, что в исто­рии римского права была «эпоха, когда потерпевшая сторона сама реализовала собственное право». Мэйн в работе «Etudes sur Гапс. Droit et la cout. Prim.», trad. fr. P. 521 отмечает: «Уважение к предпи­саниям [судебной палаты. —В. П.] настолько сильно вошло в жизнь... что суды редко нуждаются в том, чтобы прибегать к физическому принуждению, чтобы заставить подчиниться... Безусловно, сила все­гда стоит на службе у права, но ее держат в резерве, так сказать по­тенциально, что позволяет ей быть вне поля зрения».

³⁶ Comment se resoudra la question sociale. Paris, 1896.

³⁷ Впрочем, довольно смутные представления о том, что сельские классы создают элиты, содержатся отчасти в общественном мнении, выражен­ном Катоном. Catone. De re rustica: «At ex agricolis et viri fortissimi et milites strenuissimi gignuntur, maximeque puis que stuus stabilis simusque consequitur, minimeque invidiosus: minimeque male cogitantes sunt, qui in eo studio occupati sunt». Относительно Афин Франкотт (Francotte. H. L'industrie darts la Grece ancienne. II. P. 327) справедливо отмечает: «Город вбирая в себя из сельского населения те соки, которые омолаживали его, и потребова­лось немало времени для того, чтобы эти соки были им полностью поглощены.

З8 Согласно Лапужу (De Lapouge. Les selections sociales. P. 87), это объяс­няется тем, что уже не оставалось евгеников, людей из высшей расы. Нам недостает фактов, чтобы принять или отвергнуть такое мнение.

39 Diz. Daremb. Saglio. s.v. Gens. P. 1514.

40 Niebuhr. Hist. Rom. trad. Fr., II. P. 153: «B 253 г. до н. э. они [меньшие люди. — В. П.} вновь захватывают вторую по значимости позицию (консульские места. — В. 77), однако им теперь уже доверяли не боль­ше, чем они сами доверяли общине, когда объединялись с прежними угнетателями: им уже неоднократно не удавалось вновь получить места, на которые они претендовали». И далее (Р. 209): «Мы уверены, что не ошибаемся, когда утверждаем, что полному порабощению общин в 269 г. препятствовало то, что значительная часть олигархии, видя, что ее люди не прошли в консулат, вступала в союз с общинами». Итак, это как раз и есть В, объединяющиеся с С. Но как только они добились того, к чему стремились, так сразу обратились против С; Р. 211: «Все приводит к мысли о том, что большие люди наконец осознали последствия раскола, возникшего между патрициями, и было достигнуто при­мирение, которому уже ничто не препятствовало; с этого момента именно меньшие люди стали проявлять наибольшую неприязнь по от­ношению к общине». То, что Нибур называет «общиной», на самом деле было не чем иным, как новой элитой, формировавшейся из B и С. Свидетельства таких историков, как Нибур, Моммзен, Дюрюи и др., говорят в пользу нашей теории и ценны тем, что эти специалисты, не ' зная нашей теории и даже исходя из совершенно противоположных концепций, не стали руководствоваться при объяснении событий пред­взятыми идеями и искать аргументы в их пользу, но вынуждены были подчиниться железной логике фактов.

41 Тит Ливии, III, 65: «Quiescenti plebi ab junioribus patram injuriae fieri coeptae». He следует переводить «junioribus patrum» как «юные пат­риции». Речь идет о меньших людях.

42 Бело пишет (Belot. E. Hist, des chevaliers rom. Paris, 1873. II, 8): «Bo Франции еще не привыкли смотреть на борьбу, которую вели плебеи сначала против патрициата, затем — нобилитета, как на борьбу между двумя аристократиями, почти в равной степени заносчивыми и могу­щественными. Трудно представить, однако, что она могла оказаться другой».

43 Mommsen. Hist. Rom., trad. fr. II. P. 3-4.

44 Niebhur. Hist. Rom. I. P.550. Он рассуждает об ирландцах и сравнива­ет их с римлянами.

45 Niebhur. Ibid. P.551.

46 Mommsen. Hist. Rom. II, P.16.

47 Mommsen. Op. cit. II. P. 35. Термины: «угнетаемые» и «угнетатели» здесь излишни. Речь идет только о новой элите, которая приходит к власти. Количество сенаторов-плебеев стабильно постоянно увеличи­валось. Старая аристократия исчезала, и ее место занимала новая аристократия. Согласно Виллемсу (Willems. Le senat de la republique romaine, в 179 г. до н. э. из 314 сенаторов 98 были патрициями, а 216— плебеями. Как утверждает Нибур (III. Р. 280), «Сулла не мог вновь ввести в действие конституцию, существовавшую до принятия законов Лициния, поскольку семьи патрициев в значительной части угасли, а плебеи стремились извлекать выгоду из его системы».

48 Duruy. Hist, des Rom. I. P. 223.

⁴⁹ Mommsen. Hist. Rom. II. P. 67.

⁵⁰ Ibid. P. 69.

⁵¹ Ibid. P. 83.

⁵² Val. Max., VIII, 6, 3. Нибур здесь неподражаем. Он начинает с выра­жения негодования (III. Р. 1-2) в адрес клеветников Гая Лициния Сто­лона, но потом (Р. 47), словно забыв, что он утверждал, после приве­дения цитаты из приговора по делу Лициния Столона, заявляет: «Это печальный пример силы алчности, которой бывают охвачены порой и те, кому выпала честь ограждать от ее влияния сограждан; если хотите, данный пример доказывает, что благие дела не всегда совер­шаются чистыми руками».

⁵³ Mommsen. Op. cit. P. 83. И далее (Р. 85): «Уже в лоне только что заво­еванного гражданского равенства проявились первые элементы но­вой аристократической и новой демократической партии». Таким об­разом, Моммзен, не осознавая того, описывает феномен элит, которые сменяют друг друга.

Вольноотпущенники, безусловно, представляли собой элиту рабов. Достаточно малая часть вольноотпущенников была обязана своей свободой порочным действиям; большинство обрело ее благодаря своему характеру, уму, активности, своим способностям к разным работам. С моральной точки зрения это была, однако, элита низкого уровня.

⁵⁵ Duruy. Hist, des Rom. I. P. 287.

⁵⁶ Имел место умный отбор. Люди, получившие в муниципиях публич­ные должности, становились римскими гражданами. Caio, I, 96: «Ei qui honorem aliquam aut magistratum gerunt, civitatem romanam consecuntur.» Cic., Philipp. Tertia, VI, 15: «Videte, quam despiciamur omnes, qui sumus e municipiis, id est, omnes plane: quotus enim quistic non est?» (Те, кто занимает почетную или руководящую должность, обретают тем самым римское гражданство — Прим. ред.).

Duruy. Hist, des Ron! V. P. 529: «Таким образом, под действием фаталь­ного закона, связанного с распространением римской цивилизации вок­руг Италии, и в результате ее общего расцвета в каждой провинции на-, ступал момент, когда ее люди, сформированные в процессе деятельности _м в муниципальном управлении, а также ее жители, разбогатевшие благо­даря коммерческой деятельности, оказывались, естественно, востребо­ванными со стороны государства для его различных служб. Во II в. эта новая знать заполняла римский Сенат, проникала в армию, занимала преторские должности, пробивалась повсюду в высшее управление».

Эти факты верны, но в их интерпретации много риторики и метафи­зики, что, к сожалению, до сих пор нравится историкам. «Фатальный закон, связанный с распространением римской цивилизации» слиш­ком напоминает ту самую «природу, которая не терпит пустоты», упо­минаемой древними физиками. Чем отличаются «фатальные законы» от нефатальных? Это ничего не объясняет. Это всё одни слова. Занятия в муниципальном управлении не только «формировали» членов новой элиты, также как торговля позволяла не только им разбогатеть. Это были средства осуществления отбора, механизмы выбора лучших и отвержения худших. Термины «лучшие» и «худшие» ис­пользуются, разумеется, только по отношению к тем функциям, кото­рые должны были выполнять такие люди. Тит Ливий (IX, 46), рассуждая о цензуре Аппия, отмечает: «Qui senaturn primus libertinorum filiis lectis inquinaverat; et postquam cam lectionem nemo ratam habuit <...> humilibus per omnes tribus divisis, Forum et Campum corrupit». (—Прим. ред.).

59 Cic. Pro Q. Rose. Сотое., XIV, 42: «Quern tu si ex censu spectras: eques romanus est; si ex vita: homo clarissimus est». (Если принять во внимание его ценз, это — римский всадник, а если его жизнь — славней­ший муж — Прим. ред.)

60 Arrius Menander. Dig. XLIX, 16,4, 19. «Sed mutato statu militae recessum a capitis poena est, quia plerumque voluntario milite numeri supplendur». (...Но теперь, с изменением состава армии, отказались от применения смертной казни, потому что ряды армии большею частью пополняют­ся добровольцами. (Дигесты Юстиниана. М.: Наука, 1984. С. 430-431. Пер. И. И. Яковкина.) — Прим. ред.)

61 Mommsen. Hist. Rom. V. P. 120: «На мой взгляд, Марий, введя регуляр­
ную вербовку в армию внутри страны, с военной точки зрения спас
государство, также как несколько веков спустя Стилихон и Арбагаст,
прибегая к вербовке за границей, продлили его существование на
некоторое время».

62 Duruy. Hist, des Rom. VI. P. 361-362.

⁶³ Аристотель. Политика. IV, 10, 10.

64 Cod. Theod., XII, 19, 1.

65 NNv. Major., VII, § 7.

66 Hist, de 1'eselav. III. P. 220.

67 См. ГЛ. III. ^;

⁶⁸ Etude hist, sur les corpor ches le Romaine, II. P. 263.

⁶⁹ Те, кого сегодня во Франции именуют интеллектуалами, даже при­близительно не могут представить себе, кем в Средние века были слу­жители церкви. Однако если мы сравним любого представителя той элиты с остальной частью населения, то они, возможно, окажутся выше многих «интеллектуалов» наших дней.

⁷⁰ Fustel de Coulanges. L'invasion germanique. P. 67.

⁷¹ Из низших классов как раз и рождаются новые элиты.

⁷² Конкуренция — это единственное известное средство, обеспечиваю­щее эффективный отбор.

73 Guizot. Hist, de la civil, en Europe. P. 139-140. Данному автору остава­лось только обобщить эти представления, и он пришел бы тогда к теории элит. В сходных случаях перейти к раскрытию истины не по­зволяет именно то, что исследователь вместо рассмотрения только фактов и исключительно во взаимосвязи с другими фактами прини­мается рассматривать их с моральной стороны или с практической точки зрения. Здесь Гизо размышляет главным образом о достоинствах и недостатках, которые, по-видимому, имела в прошлом цер­ковь и о возможной применимости к нашему времени этих оценок. Поскольку его внимание поглощено указанными идеями, от него ус­кользают чисто объективные отношения между фактами. Этим он напоминает земледельца, различающего «хорошие» и «плохие» травы, которому совершенно неинтересна их классификация в ботанике.

74 Правоведы, врачи, алхимики, а позднее и литераторы находили у коро­лей и князей защиту от церкви. От власти Римской католической церк­ви можно было освободиться только благодаря поддержке со стороны военной элиты, которая разделилась и не оказалась полностью верной, Риму. Только мечам герцогов и князей Реформация была обязана сво­им успехом в Германии; если бы у нее не нашлось такой поддержки, то с ней было бы покончено так же, как и с ересью альбигойцев.

75 Иоганн Янсен в качестве эпиграфа к пятому тому своего труда «Гер­мания и Реформация» привел цитату из La Huguerye: «Религия теперь служит только маской в делах нашего времени».

Guizot. Hist, de la civil en Europe. P. 171: «Рассмотрите период истории с V по XVI в.: именно теология тогда правит человеческим духом и властвует над ним». Следовало бы сказать, что проявления этого духа были облечены в теологическую форму. «Любые мнения несут на себе печать теологии: философские, политические, исторические вопросы всегда рассматриваются тогда под теологическим углом зрения». Даже любовные темы трактовались в форме слегка теологической. Замечательная сатира на эту тенденцию дана в новеллах Боккаччо, и осо­бенно в речах священника Фра Тимотео в «Мандрагоре» Макиавелли.

76 Guizot. Hist, de la civil, en France. I. P. 118.

77 Ад. Песнь XVI:

Ты предалась беспутству и гордыне
.. Пришельцев и наживу обласкав,

Флоренция, тоскующая ныне.

В Рае, песнь XVI, Данте пишет о приходе Hoвой элиты:
Из флорентийцев, что живут богато,

Иной бы в Симифонти поспешил,

Где дед его ходил с сумой когда-то...
И об упадке старой:

Ты, слыша, как иной пресекся род,

Мудреной в этом не найдешь загадки,

Раз города, и те кончина ждет.

(Перевод М. Лозинского. См.: Данте Алигъери. Новая жизнь. Боже­ственная комедя / Пер. с их. // БВЛ. Сер. первая. Т. 28. М.: Художе­ственная литература, 1967. — Прим. перев.)

(Следует сказать о том, что перевод М. Лозинского приведенных в дан­ной книге фрагментов при всех художественных достоинствах не был точен. В строфах 73-75 Песни XVI Ада «La gente nuova» — дословно это «новые люди», а не «пришельцы»; слово «dismisura» лучше было бы перевести как «неумеренность» или, в крайнем случае, как «бес­предел», а не как «беспутство». Парето выбрал именно эти фрагменты, поскольку они передают отношение Данте к приходу к власти во Фло­ренции новой олигархической элиты. — Прим. перев.)

Другие примеры приводит Сальвемини (Salvemini. Magnati e populanti in Firenze. P. 24). Виллари рассказывает о дворянах, которых нужда за­ставила заняться сельским трудом. Графы Тинтиннано продали свой родовой замок в Салимбене и с конца XIII в. жили подаянием.

Сальвемини достаточно хорошо описал борьбу между различными элитами, но не распознал общие тенденции. В его работе можно встре­тить немало интересных сведений, но он глубоко заблуждается, пола­гая, что итальянские коммуны не обладали экономической свободой и не могли быть обязаны ей своим процветанием. Самые процветающие итальянские республики — Венецианская и Флорентийская — не толь­ко выпускали наиболее ценившуюся в то время монету и практически не чинили препятствий для получения любых денежных ссуд, но и, чего никто не станет отрицать, вели очень широкую торговлю со мно­гими странами. Это доказывает то, что там не вводилось действенных ограничительных мер в отношении внешней торговли. Мерой реаль­ной свободы внешней торговли выступает ее общий уровень. Целью протекционистской, или запретительной, системы, как раз и оказыва­ется сокращение такой торговли. Эта система тем действеннее, чем лучше при ней удается добиться названной цели.

В гл. XV будут показаны другие ошибки подобного же рода, возника­ющие из-за стремления к упрощенному рассмотрению вещей и из-за подмены качественных связей количественными».

⁷⁸ Эти многочисленные и хорошо известные факты отмечаются во всех странах. Luchaire. A. Hist, des inst. monarch, de la France. II. P. 161: «Сле­дует остерегаться того, чтобы разделять непомерное восхищение неко­торых историков по поводу мнимой либеральности и демократичности движения, породившего коммуны. Эти общества торговцев, поначалу самые заурядные мелкие баронства, вскоре почти повсеместно стали превращаться в наследственные касты, овладевавшие всеми муниципальными функциями и подвергавшие тирании подвластное им населе­ние (состоявшее обычно из гильдий ремесленников). На них перебрасывали все налоги, что влекло за собой сильную ненависть к коммунам и порождало восстания, которые в XIV в. привели к более или менее сильной трансформации коммун в демократическом направлении. Независи­мые муниципалитеты XII в., как правило, уже управлялись малочислен­ными и ревнивыми аристократиями, готовыми отобрать у народа ту свободу, которую он отстоял в борьбе с феодальными сеньорами».

То, что Люшер называет «трансформацией в демократическом на­правлении», было просто приходом новой элиты.

79 Не следует делать при этом слишком широкие обобщения. Однако вполне возможно, что подобный конец ожидает якобинскую охлократию, которая теперь начинает вырождаться.

80 Этот автор (II, р. 608, trad. Fr.) цитирует одну песню, появившуюся после крестьянского восстания:

Нам говорили: вы станете богатыми,

Вы будете счастливы, поверьте!
Нам сулили сотни радостей;
И так нас обманули!

Стали ли мы богатыми?

О нет, помилуй Боже нас!

То немногое, что мы нажили,

Мы потеряли,
И теперь мы бедные!

Быть может, люди споют что-нибудь в том же роде после социальной
революции, которая готовится в настоящее время.

De Goncourt. Hist de la soc. frans. pendant le Directoire. P. 394: «Так по иронии судьбы, превзойдя самые смелые фантазии провидца, сбы­лись пророчества Дюмурье (Dumoriez), считавшего, что „новая арис­тократия постепенно заменит прежнюю, монархическую"... что од­нажды какой-нибудь мелкий адвокат, овладев искусством обходить закон, сможет накопить пятнадцать, а то и восемнадцать миллионов; что республиканец и отец четырех детей преподнесет к свадьбе доче­ри подарки на восемьсот тысяч ливров и что еще какой-нибудь рес­публиканец, выходя из состава правящего кабинета, прихватит для своих обедов фарфоровый сервиз стоимостью в двенадцать тысяч ливров...» Эти чувствительные гуманисты научились пользоваться всеми благами жизни.

Буонарроти (Buonarroti. F. Conspiration pour 1'egalite dite de Babeuf) сильно переживает в связи с игом, которое ввела новая якобинская элита по отношению к народу. Р. 48: «Когда революционное прави­тельство перешло в руки эгоистов, оно стало настоящим социальным бедствием. Их действия... деморализовали всех; они снова привели к появлению роскоши, к падению нравов и к грабежам; стало разбазари­ваться общественное достояние... В тот период усилия господствую­щей партии явно стали смещаться в сторону сохранения неравенства и утверждения аристократии». Р. 66: «После схватки, произошедшей 13 вандемьера*, те, кого вела к победе любовь к равенству, требовали от лидеров этого дня выполнить данное обещание — восстановить пра­ва народа. Все было тщетно».

Если бы друзья Буонарроти пришли к власти, то другие сказали бы в их адрес то, что Буонарроти говорит о тех, кто в то время правил, примерно то же, что Жюль Гед** говорит сегодня о социалистах, во­шедших в 1900 г. в правительство.

⁸¹ Для того чтобы дать все подобные примеры, потребовалось бы выпу­стить большую книгу. Вот еще один из самых последних: Kropotkine P. La conquete du pain. Paris, 1894. P. 65***: «Если будущая революция будет действительно революцией социальной, она будет отличаться от преды­дущих движений не только по своим целям, но и по своим приемам... Всякий народ смело боролся ради свержения старого порядка и проли­вал свою драгоценную кровь; но затем, употребив на это все силы, вновь уходил в тень. Тогда образовывалось правительство из людей более или менее честных, как в 1793 году. Или организовать труд, как в 1848-м, или организовать свободную коммуну, как в 1871-м».

* 13 вальдемара четвертого года республики (по календарю Французской революции) — это день 5 октября 1795 г. —дата вооруженного выступления сан­кюлотов против уже термидорианского Конвента. Наряду с заговором Бабефа оно оказалось одной из последних попыток групп якобинцев, сохранившихся после репрессий, вернуть власть революционным комитетам. — Прим. перев.

** Гед Жюль (1845-1922) — один из основателей и руководителей Французской рабочей партии, член Второго Интернационала, был знаком с К. Марксом. Вместе с П. Лафаргом руководил изданием рабочей газеты «Эгалите». После раскола Рабочей партии (1882) вместе с другими центристами сформировал Объединенную социали­стическую партию. С 1893 г. — депутат парламента. В 1889 г. осудил Мильерана за Участие в «буржуазном» парламенте Вальдек-Руссо — Прим. перев.

*** Цит. по: Кропоткин. П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М.: ^ПРавда, 1990. С. 70. — Прим. перев.

⁸² В наши дни сторонники «свободной любви» отстаивают свои позиции, апеллируя к защите интересов женщин, однако в прошлом общность жен­щин защищалась в основном с позиции отстаивания интересов мужчин.

83 Tacit. Ann. I. 77: «Ne domos pantomimorum senator introiret; ne egredientes in publicum, equites romani cingerent». Катон, согласно цитате, приве­денной в Gell., XI, 2, сообщал о том, что у древних римлян поэзия не пользовалась уважением; если во время застолья кто-нибудь распрост­ранялся о ней и восторгался ею, то его называли паразитом.

⁸⁴ Suet. Domit. 8.

85 Tacit. Ann. II. 85, Dig. XLVIII, 5, 11 (10), § 2; Suet. Tib., 35: «Faminae famosae, ut ad evitandas legum poenas jure ac dignitate matronali exsol-verentur, lenocinium profited coeperant; et ex juventute utriusque ordinis profligatissimus quisque, quo minus in opera scenae arenaeque edenda senatusconsulto tenerentur, famosi judicii notam sponte subitant». («Рас­путные женщины, чтобы избежать установленного законом наказа­ния (за супружескую измену) и освободиться от обязанностей, нала­гаемых в соответствии со званием матроны, открыто вносили себя в списки проституток. Молодые люди из обоих сословий, для того что-

^: бы, несмотря на постановление Сената, иметь возможность появлять­ся на театральной сцене и выходить на арену, нередко специально старались очернить себя, чтобы их исключили из их сословия за не­достойное поведение». — Прим. перев.)

** Впрочем, в XVIII в. встречались случаи отпора. Бошмо (Bauchaumoht) сохранил для нас строфы из стихов, сочиненных виконтом де Буффле о

некоем актере Моле:

Что публику так привлекает,

Ее восторги вызывает? —

Выступает артист Моле

Иль обезьяна Николе.
Генералы, шлюхи, дипломаты,
Видные писатели и прелаты,

Знатные дамы и адвокаты—

Все оказались в кураже

И берут с собой драже.

Выступает артист Моле,
Иль обезьяна Николе.

Кто в наши дни отважится сочинить столь же дерзкие стихи о коме­диантах?

87 Orelli. 2742: Q. «Ragionae Cyriaceti coniugi dulcissimo et incomparabili, uni viriae, caste bone: etc.» Некоторые наши буржуазные социалисты навер­няка распорядились бы высечь на камне эти слова. Anth. Lat., II. P. 275: Celsino nupta univira unanimis, Anth. Palat., Epigr. Sepul., 324: «Под этим камнем покоится та, что развязывала шнуровку для одного лишь мужа».

88 Satyricon, 71.

89 В декабре 1901 г. в Париже состоялось собрание масонской ложи «Ве­ликий Восток». Масоны «поддержали действия, направленные на пере­смотр текста статьи 463 Уголовного кодекса, поскольку такое изменение позволило бы судьям оправдывать виновных, реализуя благородные принципы гуманизма...». Собрание не соизволило заняться рассмот­рением мер, позволяющих уменьшить ущерб, нанесенный жертвам этих милейших «виновных». Непонятно, почему «реализация благород­ных принципов гуманизма...» не касается жертв преступлений. Разве они не перестали принадлежать к человеческому роду после того, как были обворованы или ранены преступниками?

Этот хорошо разрекламированный законопроект был представлен в Палате парламента, и его в соответствии с сентиментальной фразео­логией нашей эпохи назвали «законом о прощении». Он был нацелен на то, чтобы избавить судей от печальной необходимости применять к «дорогим» злодеям меры, предусматриваемые уголовным законо­дательством. Это было чистой воды лицемерие; никто не отважился пока открыто выступить за отмену таких мер; это позволяло судам стремиться к дешевой популярности. Это уже хорошо; мы, однако, будем иметь еще большую толпу людей, упражняющихся в сообрази­тельности, соревнующихся друг с другом в поиске мер, еще более благоприятных для преступников.

⁹⁰ Ferrero G. L'Europa giovane.

⁹¹ Все знают, что сказал Аммиан Марцеллин, XXVII, 3, в связи с выбора­ми римского епископа: «Я не удивляюсь, зная о значении этого сана, когда вижу, как жадно стремятся его получить соискатели в Риме. Тот, кто его добьется, может быть спокоен: его усилия будут вознагражде­ны обильными подношениями матрон и т. д.». Конституция Юлиана, Cod. Theod., XII, 1, 50, предписывала возвращать в курии декурионов, которые пытались из них выйти, став членами клира.

Перевод с итальянского А. А. Зотова

Георг Зиммель. КАК ВОЗМОЖНО ОБЩЕСТВО?*

* Печатается по: Зиммель Г. Как возможно общество? // Зиммель Г. Избранное. Т. 2. Созерцание жизни. М.: Юрист, 1996. С. 509-528.

Фундаментальный вопрос своей философии «Как возможна при­рода?» Кант мог ставить и отвечать на него лишь потому, что приро­да была для него не чем иным, как представлением о природе. Это, конечно, не только означает, что «мир есть мое представление», что мы, таким образом, и о природе можем говорить лишь постольку, поскольку она есть содержание нашего сознания; но это также означает следующее: то, что мы называем природой, есть особый способ, которым наш интеллект соединяет, упорядочивает, оформ­ляет чувственные восприятия. Эти «данные» нам восприятия цвет­ного и вкусного, тонов и температур, сопротивлений и запахов, в случайной последовательности субъективного переживания прони­зывающие наше сознание, еще не суть для нас «природа», но ста­новятся ею благодаря активности духа, который составляет из них предметы и ряды предметов, субстанции, свойства и причинные связи. Между элементами мира, как они непосредственно даны нам, не существует, по Канту, той связи, которая только и делает из них понятное, закономерное единство природы. Точнее, она как раз и означает бытие-природой (Natur-Sein) самих по себе бессвязных и беспорядочно появляющихся фрагментов мира. Таким образом, картина мира у Канта вырастает в исключительно своеобразной игре противоположностей: наши чувственные впечатления для него чисто субъективны, ибо зависят от психофизической организаций, которая могла бы быть иной у других существ, и от случайности, какой они бывают вызваны. Но они становятся «объектами», будучи восприняты формами нашего интеллекта и получив благодаря им образ прочных закономерностей и взаимосвязанной картины «природы». С другой стороны, эти восприятия все-таки реально данное, суть содержание мира, которое приходится принимать не­изменным, гарантия независимого от нас бытия, так что именно интеллектуальное оформление его в объекты, связи, закономернос­ти выступает как субъективное; как то, что привнесено нами, в противоположность тому, что мы восприняли от наличного бытия; как функция самого интеллекта, которая, сама будучи неизменной, образовала бы якобы из иного чувственного материала содержа-. тельно иную природу. Природа для Канта — определенный род познания, образ, возникающий благодаря нашим категориям позна­ния и внутри них. Итак, вопрос «Как возможна природа?» (т. е. ка­кие условия необходимы, чтобы имелась природа) разрешается у него через поиск форм, составляющих существо нашего интеллек­та и тем самым реализующих природу как таковую.

Казалось бы, аналогичным образом можно рассмотреть и воп­рос об априорных условиях, на основании которых возможно об­щество. Ибо и здесь даны индивидуальные элементы, которые, в известном смысле, тоже всегда пребывают в разрозненности, как и чувственные восприятия, и синтезируются в единство общества лишь посредством некоего процесса сознания, который в опреде­ленных формах и по определенным правилам сопрягает индивиду­альное бытие отдельного элемента с индивидуальным бытием дру­гого элемента. Однако решающее отличие единства общества от единства природы состоит в следующем: единство природы — с предполагаемой здесь кантовской точки зрения — осуществляется исключительно в наблюдающем субъекте, производится только им среди элементов, которые сами по себе не связаны, и из их числа.

Напротив, общественное единство реализуется только своими собственными элементами, ибо они сознательны, синтетически ак­тивны, и оно не нуждается ни в каком наблюдателе. Положение Канта о том, что связь никогда не может быть присуща самим вещам, поскольку она осуществляется только субъектом, не имеет силы для общественной связи, которая фактически совершается именно в «вещах», а «вещи» здесь — это индивидуальные души. Конечно, как синтез связь остается чем-то чисто душевным, без параллельного соответствия пространственным образованиям и их взаимодействи­ям. Но чтобы образовалось единство, не требуется никакого фактора помимо и вне его элементов, так как каждый из них выполняет ту же функцию, что и душевная энергия созерцателя относительно того, что находится вне его: сознание соучастия с другими в образовании единства и есть фактически то единство, о котором идет речь. Ко­нечно, с одной стороны, это означает отнюдь не абстрактное осозна­ние понятия единства, но бесчисленные единичные отношения, чув­ство и знание того, что мы определяем другого и определяемы им; с другой стороны, это вовсе не исключает, что, скажем, некий третий наблюдатель осуществляет еще какой-то лишь в нем основанный синтез между двумя лицами, словно среди пространственных эле­ментов. Какая область внешне созерцаемого бытия может быть за­ключена в единство — это определяется не его непосредственным и просто объективным содержанием, но через категории и с учетом познавательных потребностей субъекта. Однако общество есть объективное единство, не нуждающееся в созерцателе, который предполагался бы понятием «общество».

Вещи в природе разрознены сильнее, чем души; единству чело­века с человеком, которое заключается в понимании, любви, совмест­ном труде, — этому единству вообще нет аналогии в пространствен­ном мире, где каждая сущность занимает свое, неделимое с другими пространство. Вместе с тем фрагменты пространственного бытия сходятся в сознании созерцателя в некое единство, опять-таки недо­стижимое для совокупности индивидов. Благодаря тому, что предме­ты синтеза здесь — самостоятельные сущности, душевные центры, персональные единства, они противятся абсолютному схождению в душе иного субъекта, коему должны повиноваться «лишенные само­сти» неодушевленные вещи. Так, некоторое число людей realiter* — в куда большей (idealiter** — в куда меньшей) степени есть един­ство, чем «обстановка комнаты», образованная столом, стульями, диваном, ковром и зеркалом, либо ландшафт или образ на картине, образованные рекой, лугом, деревьями, домом. Совсем в ином смыс­ле, нежели внешний мир, общество есть «мое представление», т. е. основано на активности сознания. Ибо другая душа для меня столь же реальна, как я сам, и наделена той реальностью, которая весьма отличается от реальности какой-нибудь материальной вещи.

* Реально. — Прим. ред.

** Идеально. — Прим. ред.

Если Кант еще старается уверить, будто пространственные объек­ты столь же несомненны, как и мое существование, то последнее мо­жет пониматься только как отдельные содержания моей субъектив­ной жизни; ибо основа представления вообще, чувство сущего «я» обладает безусловностью и незыблемостью, недостижимой ни для каких отдельных представлений материально-внешнего. Но той же несомненностью (может она быть обоснована или нет) обладает для нас и факт «ты»; и как причину или действие этой несомненности мы ощущаем «ты» как нечто независимое от нашего представления, не­что такое, что настолько же есть для себя, как и наше существование. То, что это для-себя (-бытие) Другого все-таки не препятствует нам делать его своим представлением, что нечто неразложимое в нашем представлении становится содержанием, т. е. продуктом этого пред­ставления, — глубочайшая психологическая и теоретико-познаватель­ная схема и проблема обобществления.

В своем собственном сознании мы весьма точно различаем фун­даментальность «я» как не причастную к проблематике его содер­жаний предпосылку всякого представления, от которой невозмож­но полностью избавиться, и сами эти содержания, которые (а также их появление и исчезновение, возможность в них усомниться и их корректировать) предстают всего лишь как продукты абсолютной, предельной мощи и существования нашего душевного бытия вооб­ще. Однако на другую душу, хотя в конечном счете мы представляем и ее, мы непременно должны перенести эти условия или, скорее, безусловность своего «я». Она имеет для нас ту высшую степень реальности, какая есть у нашей самости относительно ее содержа­ний, и несомненно, что эта высшая степень реальности присуща и Другой душе относительно ее содержаний.

В этих условиях вопрос «Как возможно общество?» имеет со­вершенно иной методический смысл, чем вопрос «Как возможна природа?», ибо на последний отвечают формы познания, посред­ством которых субъект осуществляет синтез данных элементов в «природу», а на первый — a priori положенные в самих элементах условия, посредством которых они реально синтезируются в «общество». В известном смысле, все содержание книги («Социоло­гия») разворачивается на основании заявленного в начале прин-Чипа и представляет собой подходы к ответу на этот вопрос. Ибо эта книга— попытка обнаружить те процессы, в конечном счете совершающиеся в индивидах, которые обусловливают их бытие-об­ществом, но не как причины, по времени предшествующие резуль­тату, а как частные процессы синтеза, которые мы совокупно назы­ваем обществом.

Вопрос этот следует понимать еще в одном фундаментальном смысле. Я говорил, что функция образовывать синтетическое един­ство в отношении природы принадлежит созерцающему субъекту, но та же самая функция в отношении общества переходит к его собственным элементам. Сознание того, что он образует общество, правда, не присуще in abstracto* отдельному человеку, но, во вся­ком случае, каждый знает, что другой связан с ним; при этом — что обыкновенно знание о другом как обобществленном, познание совокупного общества (это знание и познание) реализуются лишь в отдельных, конкретных содержаниях. Но, может быть, и здесь дело обстоит не иначе, чем с «единством познания», согласно кото­рому мы соотносим в процессах сознания одно конкретное содер­жание с другим, не имея никакого особого сознания этого един­ства, разве что в редких и поздних абстракциях.

* Абстрактно. — Прим. ред.

Итак, вопрос заключается в следующем: какова же именно все­общая и априорная основа, какие предпосылки должны действовать для того, чтобы отдельные, конкретные процессы в индивидуальном сознании были реальными процессами социализации; какие из содер­жащихся в них элементов делают возможным в качестве результата, абстрактно выражаясь, производство из индивидов общественного единства? У социологических априорностей будет то же двойствен­ное значение, что и у тех, которые «делают возможной» природу. С одной стороны, они будут более или менее полно или недостаточ­но определять действительное протекание обобществления, как фун­кции или энергии душевного процесса. С другой стороны, они суть идеальные логические предпосылки совершенного, хотя в этом сво­ем совершенстве никогда, быть может, не реализованного общества: подобно тому как закон причинности живет и действует в фактичес­ких процессах познания и в то же время образует форму истины как идеальной системы вполне завершенных познаний, независимо от того, реализуются ли эти познания или нет посредством временной, относительно случайной динамики души и независимо от большего или меньшего приближения истины, действительной в сознании, к этой идеально значимой истине.

Вопрос о том, следует ли изучение этих условий процесса со­циализации называть теоретико-познавательным, — всего лишь вопрос о том, какой поставить заголовок, ибо здесь образуются, нормативно оформляются не познания, а практические процессы и состояния бытия. И все-таки то, что я имею в виду и что как общее понятие обобществления должно быть рассмотрено под углом зре­ния его условий, подобно условиям познания, — это сознание совер­шаемого или претерпеваемого обобществления. Возможно, лучше называть это знанием, а не познанием. Ибо субъект не противостоит здесь объекту, теоретическую картину которого он бы постепенно составлял; напротив, сознание обобществления непосредственно есть носитель или внутреннее значение обобществления. Речь идет о процессах взаимодействия, означающих для индивида — хотя и не абстрактный, но могущий быть абстрактно выраженным — факт обобществленности. Какие формы должны быть здесь основопо­лагающими, иначе говоря, какие категории человек должен как бы привнести, чтобы возникло это сознание, и каковы формы, носите­лем которых приходится быть возникшему сознанию (общество как факт знания), — все это можно, пожалуй, назвать теорией позна­ния общества. Ниже я попытаюсь дать пример такого исследова­ния, очертив некоторые из априорно действующих условий или форм обобществления, — хотя их и нельзя, подобно кантовским категориям, обозначить одним словом.

I. Из личностного соприкосновения человек извлекает несколько смещенный образ Другого, что обусловлено не просто заблужде­ниями, связанными с неполнотой опыта, недостаточной остротой зрения, предрассудками симпатии и антипатии. Это принципиальные изменения свойств реального объекта. И происходят они в двух измерениях. Мы видим Другого в некотором роде обобщенно. Может быть, потому, что нам не дано вполне репрезентировать в себе от­личную от нас индивидуальность. Всякое воссоздание души определяется сходством с нею, и хотя это не единственное условие душевного познания, поскольку, с одной стороны, необходимой ка­жется нетождественность для достижения дистанции и объектив­ности, а с другой стороны, интеллектуальная способность, остаю­щаяся за гранью тождественности или нетождественности бытия. Однако совершенное познание все-таки предполагало бы и совер­шенное тождество. Словно есть в каждом человеке такая точка наи­глубочайшей индивидуальности, форму которой внутренне воссоз­дать не сможет тот, у кого эта точка качественно отлична. А что это требование уже логически несовместимо с требованием дистанции и объективной оценки, на котором, помимо всего прочего, держит­ся представление Другого, доказывает только, что совершенное знание об индивидуальности Другого для нас недоступно, и не­достаточность этого знания в разной степени обусловливает все взаимоотношения людей. Но какова бы ни была причина недостат­ка знания, следствием его является обобщение образа Другого в душе, расплывчатость очертаний, присовокупляющая к уникально­сти этого образа отношение к другим.

Мы представляем себе каждого человека (а это имеет особые последствия для нашего практического, соотнесенного с ним пове­дения) как тип, к которому он принадлежит в силу своей индивиду­альности, мы мысленно подводим его, наряду со всей его единично­стью, под некую всеобщую категорию, причем, конечно, человек не полностью охватывается ею, а она не полностью охватывается им, последнее отличает это отношение от отношения между общим понятием и частью его объема. В процессе познания человека мы видим в нем не чистую индивидуальность, но то, как его поддер­живает, возвышает или же унижает тот всеобщий тип, к которому мы его причисляем*. Даже если этот переход столь незаметен, что недоступен для нашего непосредственного познания, даже если отказывают все привычные родовые характерологические понятия («моральный» или «аморальный», «свободный» или «связанный», «господский» или «рабский»), мы внутренне все равно даем чело­веку имя в соответствии с каким-то типом, для которого и слова-то нет и с которым не совпадает его чистое для-себя-бытие.

* В оригинале сказано не «в процессе познания», а «чтобы познать человека, мы видим...». Это можно истолковать как стилистическую небрежность (они У Зиммеля нередки). Но нельзя исключить, что Зиммель хотел подчеркнуть безу­словный характер описанного им созерцания: мы не можем, не хотим, не должны. Мы просто видим, и это видение делает возможным (опять-таки в кантовском смысле) познание. — Прим. перев.

Поиск по сайту: