II. Понятие социального действования

1. Социальное действование (включая воздержание или терпе­ние) может ориентироваться на прошлое, настоящее или ожидае­мое в будущем поведение других (месть за нападение в прошлом, отпор нападению в настоящем, меры по защите от будущего напа­дения). «Другие» могут быть данными индивидами, знакомыми, или неопределенными многими, совершенно незнакомыми (напри­мер, «деньги» — это обмениваемое благо, которое действующий принимает потому, что он ориентирует свое действование при об­мене на ожидание, что весьма многочисленные, но незнакомые и неопределенно многие другие, в свою очередь, в будущем с готов­ностью примут его при обмене).

2. Не всякого рода действование — даже внешнее — есть «со­циальное» действование в указанном смысле. Внешнее действова­ние не социально тогда, когда ориентируется лишь на ожидаемое поведение вещных объектов. Внутреннее поведение есть социаль­ное действование лишь тогда, когда оно ориентируется на поведе­ние других. Например, религиозное поведение не социально, если оно остается созерцанием, одинокой молитвой и т. д. Хозяйствова­ние (отдельного индивида) социально лишь тогда и постольку, ког­да и поскольку в нем также учитывается поведение других. То есть, говоря в общем и совершенно формально, оно социально, если индивид принимает в расчет, что третьи лица признают его фак­тическую распорядительную власть над хозяйственными благами. В материальном же аспекте это хозяйствование социально, если по­требление происходит с учетом будущего вожделения третьих лиц и в характере «сбережений» индивида сказывается также и ориен­тация на это будущее вожделение. То же самое происходит в про­изводстве, когда будущее вожделение третьих лиц становится ос­новой собственной ориентации индивида, и т. д.

3. Не всякого рода соприкосновение людей носит социальный характер, но только поведение, по смыслу ориентированное на поведение других. Столкновение двух велосипедистов, например, есть просто событие, подобное природному явлению. Однако же их попытки избежать наезда и последовавшие за столкновением ругань, драка или мирное разбирательство уже были бы «социальным действованием».

4. Социальное действование не тождественно ни а) единообраз­ному действованию многих, ни б) любому действованию, которое совершается под влиянием поведения других. А. Если на улице, когда начинается дождь, множество людей одновременно раскры­вают зонты, то (в норме) действование одного не ориентировано здесь на действование другого, но действование всех одинаково ори­ентировано на потребность защититься от влаги. Б. Известно, что на действование индивида сильно влияет самый факт того, что он нахо­дится среди столпившейся в некотором месте «массы» (предмет исследований по массовой психологии, например, в духе Лебона): это действование, обусловленное массой. Даже рассеянные массы могут посредством одновременно или последовательно влияющего на индивида (например, через сообщения прессы) и воспринимае­мого как таковое поведения многих превратить поведение индиви­дов в поведение, обусловленное массой. Одни виды реакций толь­ко и становятся возможными благодаря самому факту того, что индивид ощущает себя частью «массы», другие же становятся из-за этого затруднены. Определенное событие или человеческое по­ведение может поэтому вызвать здесь самые разные ощущения: веселость, гнев, воодушевление, отчаяние и вообще всякого рода страсти, чего не было бы при разрозненности индивидов (или это не было бы так легко), причем (по крайней мере, во многих случа­ях) между поведением индивида и фактом его нахождения в массе нет смысловой связи. Такое действование, протекание которого целиком или отчасти является результатом реакции на воздействие одного только факта «массы» как таковой, но не соотносится нею по смыслу, не будет «социальным действованием» в том смысле, какой мы закрепили здесь за этим понятием. Конечно, различия Между социальным и несоциальным в высшей степени нечетки. Ведь не только, например, у демагога, но часто и у самой массовой публики может быть разной интенсивности и в разной мере подда­ющееся толкованию смысловое отношение к факту существования «массы». Далее, просто «подражание» чужому поведению (которому вполне справедливо придает большое значение Г. Тард) не под­падает под специфическое понятие «социального действования», если такое подражание сугубо реактивно и свое действование не ориентировано по смыслу на чужое действование. Граница здесь нечеткая, потому что различие между ними часто провести невоз­можно. Однако сам факт того, что некто, обнаружив у другого не­что, показавшееся ему целесообразным, принимается делать то же самое, не есть социальное деиствование в нашем понимании. Это деиствование не ориентировано на поведение другого, но посред­ством наблюдения за этим поведением действующий обнаружи­вает определенные объективные шансы и ориентируется на них. Его деиствование определяется чужим действованием каузально, но не по смыслу. Напротив, если чужому действованию подражают, пото­му что оно «модное», потому что значимо в силу традиции, значимо как образец, считается «аристократичным» и т. п., то здесь есть соот­несенность со смыслом — либо с поведением того, кому подражают, либо с поведением третьих лиц, либо тех и других. Разумеется, бы­вает множество промежуточных явлений. Как обусловленность мас­сой, так и подражание — нечетко очерченные предельные случаи социального действования, с которыми мы еще не раз столкнемся, например, при рассмотрении традиционного действования (§ 2). В этом случае, как и в других, четкости нет потому, что ориента­цию на чужое поведение и смысл своего собственного действования отнюдь не всегда можно установить однозначно, их даже не всегда осознают и еще реже — осознают в полной мере. Уже поэтому не всегда можно с полной уверенностью различить просто «влияние» и смысловую «ориентацию». Но следует разделить их как понятия, хотя, конечно, подражание, носящее только «реактивный» характер, имеет, по меньшей мере, такую же социологическую важность, как и «социальное деиствование» в собственном смысле слова. Ведь со­циология имеет дело отнюдь не только с социальным действовани­ем, оно только является (для социологии в нашем понимании) цент­ральным фактом, так сказать, конститутивным для нее как науки. Но тем самым мы еще ничего не говорим о том, насколько важен этот факт по сравнению с другими фактами.

§ 2. Социальное деиствование, как и всякое деиствование, мо­жет определяться: 1) [соображениями] целевой рациональности, т. е. ожиданиями относительно поведения предметов внешнего мира и других людей, причем эти ожидания выступают как «условия» или «средства» для достижения результата: рационально поставленных и взвешенных целей; 2) [соображениями] ценностной рациональ­ности, т. е. осознанной верой в безусловную — этическую, эстети­ческую, религиозную или как бы то ни было еще толкуемую — самоценность определенного поведения исключительно как тако­вого, независимо от результата; 3) аффективно, прежде всего, — эмоционально, т. е. актуальными аффектами и состоянием чувств; 4) традиционно, т. е. усвоенной привычкой.

1. Сугубо традиционное поведение — как и чисто реактивное подражание (см. предыдущий параграф), — находится уже на гра­нице, а часто даже за границей того, что вообще можно называть ориентированным «по смыслу» действованием. Потому что часто оно представляет собой не более чем тупую реакцию на привыч­ные раздражители в соответствии с однажды усвоенной установ­кой. В значительной части все усвоенное повседневное действова-ние приближается к этому типу, который мы включили в нашу систематику не только как предельный случай, но также и потому, что привязанность к привычному может в различной степени и в различном смысле сохраняться сознательно (об этом ниже); в та­ком случае этот тип действования приближается к типу № 2.

2. Сугубо аффективное поведение равным образом находится на границе, а часто и за границей того, что сознательно ориентиро­вано «по смыслу»; оно может представлять собой не встречающее препятствий реагирование на некое внеобыденное раздражение. Если обусловленное аффектом действование выступает как созна­тельная разрядка состояния чувств, то это сублимация: такое дей­ствование по большей части (но не всегда) уже находится на пути к «рационализации [с точки зрения] ценности» или к целенаправлен­ному действованию, или к тому и другому.

3. Отличие аффективной ориентации действования от ценност­но-рациональной состоит в том, что в последнем случае сознатель­но вычленяются те конечные ориентиры, на которые последова­тельно планомерно нацеливается действование. Впрочем, у них есть и общее: смысл действования в обоих случаях состоит не в Достижении посредством действования некоторого результата, но в Действовании определенного рода как таковом. Аффективно дей­ствует тот, кто удовлетворяет свою потребность в немедленной мести, наслаждении, самоотдаче, созерцательном блаженстве или немедленном снятии аффективного напряжения (какими бы грубы­ми или утонченными ни были эти аффекты).

Чисто ценностно-рационально действует тот, кто действует без оглядки на предвидимые последствия, будучи убежден в том, что поступать так ему повелевает долг, достоинство, красота, религи­озное предписание, благочестие или важность некоторой «вещи», какого бы рода она ни была. Ценностно-рациональное действование (в нашей терминологии) всегда есть действование согласно «заповедям» или в соответствии с требованиями, которые, как по­лагает действующий, перед ним поставлены. Лишь постольку, по­скольку человеческое действование ориентируется на такие требо­вания (всегда лишь частично, причем чаще всего — лишь в очень небольшой степени), мы намерены говорить о ценностной рацио­нальности. Как будет показано ниже, значение ее достаточно вели­ко, чтобы выделять ее в качестве особого типа, хотя мы и не пыта­емся дать здесь сколько-нибудь исчерпывающую классификацию типов действования.

4. Целерационально действует тот, кто ориентирует свое дей­ствование в соответствии с целью, средствами и побочными по­следствиями и при этом рационально взвешивает как средства от­носительно целей, так и цели относительно побочных последствий и, наконец, различные возможные цели между собой. Таким обра­зом, он, во всяком случае, не действует ни аффективно (в особен­ности эмоционально), ни традиционно. При этом решение в пользу одной из конкурирующих и противоречащих друг другу целей может, в свою очередь, ориентироваться ценностно-рационально. В этом по­следнем случае действование является целерациональным только по своим средствам. Или же действующий может без ценностно-рациональной ориентации на «заповеди» и «требования» выстроить конкурирующие и противоречащие друг другу цели просто как дан­ные субъективные потребности на шкале сознательно взвешенной им насущности и соответственно ориентировать свое действование таким образом, что удовлетворяться они будет по возможности в указанной очередности (принцип «предельной полезности»). Таким образом, ценностно-рациональная ориентация действования может находится в разного рода отношениях с целерациональной. Но с точки зрения целевой рациональности ценностная рациональность всегда иррациональна, причем тем более, чем сильнее она возво­дит ценность, на которую ориентируется действование, в ранг аб­солютной ценности; потому что она тем менее обращает внимание на следствия действования, чем более безусловно важна для нее одна только его самоценность (чистая убежденность, красота, аб­солютная доброта, абсолютное следование долгу). Но абсолютная целевая рациональность действования есть, по существу, — тоже лишь конструируемый предельный случай.

5. Действование, особенно социальное действование, очень ред­ко бывает ориентировано лишь каким-то одним или другим опре­деленным образом, а указанные виды ориентации, конечно, отнюдь не представляют собой исчерпывающей классификации, но явля­ются понятийно чистыми типами, созданными для целей социоло­гии, к которым реальное действование в большей или меньшей сте­пени приближается или же — что случается чаще — из смешения которых оно образуется. Их целесообразность сможет подтвердить для нас лишь успех [исследования].

§ 3. Социальным «отношением» [Beziehung] называется по­ведение нескольких людей, по своему смысловому содержанию взаимно ориентированное и тем самым взаимно настроенное [Eingestellt]. Таким образом, социальное отношение всецело и исключительно состоит в шансе, что будут совершаться (осмыс­ленно) определенные социальные действия, все равно на чем этот шанс основывается.

1. Итак, взаимное соотнесение [Beziehung] действования с обе­их сторон, хотя бы в минимальной степени, есть относящийся к понятию признак. Содержание может быть самым разным: борь­ба, вражда, половая любовь, дружба, благочестие, рыночный об­мен, «выполнение» соглашения, [попытка его] «обойти» или его «разрыв», экономическая или эротическая или иная «конкурен­ция», сословная или национальная или классовая «общность» [Gemeinschaft] (в том случае, если эти последние факты, помимо просто общих черт, производят «социальное действование», — речь °б этом пойдет ниже). Иными словами, само понятие ничего не говорит о том, существует ли «солидарность» действующих или же ее полная противоположность.

2. Речь всегда идет об эмпирическом смысловом содержании, действительно предполагаемом участниками в конкретном случае или предполагаемом в среднем, или в конструированном «чистом» типе, но отнюдь не о некоем нормативно «правильном» или метафи­зически «истинном» смысле. Даже если речь идет о так называемых «социальных образованиях», каковы «государство», «церковь», «то­варищество», «семья» и т. д., социальное отношение наличествует исключительно как шанс, что действования, по своему смысловому содержанию явственно взаимно настроенные, совершались, совер­шаются или будут совершаться. Об этом следует помнить всегда, чтобы избежать «субстанциальной» трактовки данных понятий. На­пример, «государство» перестанет «существовать» в социологичес­ком смысле, как только исчезнет шанс на то, что будут совершаться социальные действования определенного рода. Этот шанс может быть очень большим или исчезающе малым. Но в том смысле и в той степени, насколько он фактически (как можно судить) существовал или существует, существовало или существует также и соответству­ющее социальное отношение. Никакого иного ясного смысла просто не может заключать, например, высказывание, что некоторое опре­деленное государство еще «существует» или уже не «существует».

3. Мы отнюдь не утверждаем, что участники взаимно настроен­ных действований в конкретном случае вкладывают одно и то же смысловое содержание в социальное отношение или же по смыс­лу внутренне настраиваются в соответствии с настроенностью [Einstellung] партнера, так что «взаимность» существует в этом смыс­ле. «Дружба», «любовь», «благочестие», «верность договору», «чув­ство национальной общности», которые есть у одной стороны, мо­гут натолкнуться на настроенность совершенно иного рода у другой стороны. Тогда участники связывают со своим действованием совер­шенно разный смысл и постольку социальное отношение с обеих сторон оказывается объективно «односторонним». Но взаимная со­отнесенность есть и здесь, поскольку действующий предполагает (возможно, совершенно ошибочно или только отчасти заблуждаясь) у партнера определенную настроенность по отношению к нему (дей­ствующему) и ориентирует свое действование на эти ожидания, что может и по большей части действительно имеет последствия для того, как протекает действование и какие формы принимает отно­шение. Объективно «обоюдным» оно является, конечно, лишь постольку, поскольку смысловые содержания [обеих сторон] «соответствуют» друг другу — согласно средним ожиданиям каждого уча­стника — т. е. настроенность отца, по меньшей мере, приблизитель­но, так соотносится с настроенностью его детей, как этого (в данном случае или в среднем, или типичным образом) и ожидает отец. Со­циальное отношение, в полной мере основанное на взаимном смыс­ловом соответствии настроенностей является в реальности лишь пре­дельным случаем. Но если взаимности нет, то, в соответствии с нашей терминологией, существование некоторого «социального отношения» исключается тем самым лишь тогда, когда, вследствие этого, соотне­сенность действований с обеих сторон отсутствует фактически. Как это обычно и бывает в реальности, здесь, как правило, имеется мно­жество промежуточных случаев.

4. Социальное отношение может быть совершенно преходящим или длительным, т. е. настроено таким образом, что существует шанс на постоянное повторение соответствующего по смыслу (т. е. значимого для него и потому ожидаемого) поведения. Лишь нали­чие этого шанса, т. е. более или менее значительной вероятности того, что состоится соответствующее по смыслу действование и только оно, означает «существование» социального отношения, о чем, во избежание ложных представлений, необходимо помнить всегда. Итак, то, что «дружба» или «государство» существуют или существовали, означает только и исключительно следующее: мы (наблюдающие) формулируем суждение о наличии в настоящем или прошлом шанса, что на основании определенного рода настро­енности определенных людей будут совершаться действия, явствен­но имеющие, в среднем, некий предполагаемый смысл, — и более ничего (см. п. 2). Таким образом, неизбежная для юридического рассмотрения альтернатива, в рамках которой положение права, имеющее определенный смысл, либо значимо (в правовом смыс­ле), либо нет, правоотношение либо существует, либо нет, не имеет силы для социологического рассмотрения.

5. Смысловое содержание социального отношения может ме­няться. Например, политическое отношение может из солидарности превратиться в столкновение интересов. Стоит ли тогда говорить о возникновении «нового» отношения или о том, что старое продол­жает существовать и только обрело новое «смысловое содержание», является лишь вопросом терминологической целесообразности и степени непрерывности в изменении. Смысловое содержание мо­жет также быть постоянным лишь отчасти, а отчасти быть подвер­жено изменениям.

6. Смысловое содержание, которое постоянно конституирует социальное отношение, может быть сформулировано в виде «мак­сим», соблюдения которых в среднем или приблизительно по смыс­лу участники отношения ожидают от партнера или партнеров и на которые они, в свою очередь, ориентируют свое действование (в среднем или приблизительно). Это тем более характерно для со­циального отношения, чем более рационально (целерационально или ценностно-рационально) ориентировано, по своему общему ха­рактеру, соответствующее действование. Например, в эротических и вообще аффективных отношениях (например, основанных на бла­гочестии) возможность рационально сформулировать предполагае­мое смысловое содержание, естественно, намного меньше, чем в ситуации делового контракта.

7. Смысловое содержание социального отношения может быть согласовано обоюдным согласием. Это означает, что участники дают обещания относительно своего будущего поведения (по отношению друг к другу или вообще). Тогда каждый участник — коль скоро его соображения носят рациональный характер — прежде всего (с различ­ной степенью надежности) обычно рассчитывает, что другой будет ориентировать свое действование на понимаемым им самим (действу­ющим) смысл соглашения. Он ориентирует свое собственное действо­вание отчасти целерационально (соответственно, более или менее, по смыслу, «лояльно») на это ожидание, отчасти ценностно-рациональ­но — на «долг», который он видит в том, чтобы, в свою очередь, «со­блюдать» заключенное соглашение соответственно предполагаемому им смыслу. Достаточно пока об этом. См. также ниже, § 9 и § 13.

§ 4. В области социального деиствования можно наблюдать фактические регулярности, т. е. при типически одинаковом пред­полагаемом смысле повторяется действование в его протекании у одного и того же действующего или же (а иногда и одновременно с этим) — у множества действующих. Этими типами протекания деиствования занимается социология, в отличие от истории, зани­мающейся каузальным вменением важных, т. е. судьбоносных от­дельных связей.

Мы называем обычаем фактически существующий шанс, что определенная настроенность социального действования будет иметь характер регулярности, если этот шанс существует в некотором кругу людей исключительно в силу фактического навыка. Обычай называется обыкновением, если фактический навык основывается на длительной привычке. И напротив, мы говорим, что [эта регу­лярность] «основана на состоянии интересов» («обусловлена инте­ресами»), если и поскольку шанс, что она будет существовать эм­пирически, обусловлен исключительно чисто целерациональной ориентацией действования индивида на одинаковые ожидания.

1. К обычаям относится и «мода». «Модой», в противоположность «обыкновению», называется обычай, если (как раз в отличие от обык­новения) факт новизны соответствующего поведения становится ис­точником ориентации на него действования. Она сродни «условнос­тям», потому что, как и эти последние, берет начало (в большинстве случаев) в сословных интересах, связанных с престижем. Более под­робно мы на этом останавливаться здесь не будем.

2. «Обыкновение», в противоположность «условностям» и «пра­ву», выступает для нас не как внешним образом гарантированное правило, которого добровольно придерживается действующий, то ли просто «бездумно», то ли из «удобства», то ли по каким бы то ни было еще основаниям, и вероятное соблюдение которого он по этим же основаниям может ожидать от других людей того же кру­га. То есть обыкновение в этом смысле не есть нечто «значимое», следовать ему ни от кого не «требуется». Переход от обыкновения к значимым условностям и к праву, конечно, очень и очень плав­ный. Значимое повсеместно порождается фактическим. Мы теперь имеем «обыкновение» съедать по утрам, в общем, известного рода завтрак, но здесь нет какой-либо «принудительности» (наверное, за исключением тех, кто завтракает в отелях), да и обыкновением это было не всегда. Напротив, одежда, которую мы носим, даже если она и появляется благодаря «обыкновению», в наши дни, в основ-Ном, относится уже не к обыкновению, а к условностям. Об обычае и обыкновении еще и сегодня стоит почитать соответствующие места у Иеринга. См.: Jhering R. v. Zweck im Recht. Bd. П. См. так­же: Oertmann P. Rechtsordnung und Verkehrssitte, 1914, а также но-вейщую работу: Weigelin E. Sitte, Recht und Moral, 1919, автор ко­торой согласен со мной в критике Штаммлера.

3. Во многих случаях явная регулярность в протекании социаль­ного действования, особенно хозяйственного, хотя и не только его, обнаруживается отнюдь не потому, что оно ориентировано на некие нормы, представляющиеся «значимыми», но также и не потому, что основанием ее служит обыкновение. Она основывается лишь на том, что, по существу, определенного рода социальное действование, в среднем, наилучшим образом отвечает нормальным, с точки зрения субъективной, интересам участников и они ориентируют свои дей­ствования на это субъективное понимание и знание; таковы, напри­мер, регулярности ценообразования на «свободном» рынке. Именно заинтересованные лица на рынке ориентируют свое поведение как «средство» на свои типичные хозяйственные интересы как цель и на столь же типичные ожидания относительно предполагаемого пове­дения других как «условия», при которых можно достичь цели. Чем более строго целерационально они действуют, тем более сходно ре­агируют на данные ситуации, и таким образом возникает однообра­зие, регулярность и непрерывность настроенности и действования, которые часто оказываются при этом намного более стабильными, чем в тех случаях, когда действование ориентируется на нормы и требования [Pflichten], фактически считающиеся «обязательными» для данного круга людей. То, что ориентация исключительно на скла­дывающиеся интересы, свои и чужие, приводит к таким же результа­там, как и те, которых пытаются — причем, зачастую, тщетно — до­стигнуть путем принудительного нормирования, — это явление привлекло к себе значительное внимание, особенно в области хозяй­ства: отсюда, собственно, и возникла национальная экономия как наука. Но это же явление значимо и в других областях действования. Характерные для него осознанность и внутренняя нестесненность [ориентации действования] полярно противоположны всякого рода стесненности, характерной как для подчинения тому, что просто при­нято и вошло в «обыкновение», так для самоотдачу нормам, в кото­рые верят ценностно-рациональным образом. Одной из существен­ных компонент «рационализации» действования является замена внутреннего подчинения принятому, вошедшему в обыкновение, планомерным приспособлением к складывающимся интересам. Ко­нечно, этим процессом не исчерпывается понятие «рационализации» действования. Ведь она еще может идти и позитивно, ко все более осознанной рационализации ценностей, и негативно, так что от нее проигрывает не только обыкновение, но и аффективное действова­ние, наконец, от нее выигрывает действование чисто целерациональ-ное, не верящему в ценности, и проигрывает действование на основе ценностной рациональности. Эта многозначность понятия «рациона­лизации» действования еще не раз станет предметом нашего рассмот­рения. (К исследованию самого понятия мы обратимся в заключении.)

4. Стабильность обыкновения (как такового), по существу, ос­новывается на том, что тот, кто не ориентирует на нее свое дей­ствование, оказывается «неприспособленным», т. е. должен быть готов к мелким и крупным неудобствам и неприятностям, покуда в его кругу большинство людей считается с тем, что такое обыкнове­ние существует, и настраивается на него в своих действиях.

Стабильность складывающихся интересов точно так же осно­вана на том, что тот, кто не ориентируется в своем действовании на интересы другого — не «считается» с ними, — вызывает у другого сопротивление или достигает некоторого не желаемого и не пред­видимого результата, т. е. рискует нанести ущерб своим собствен­ным интересам.

§ 5. Действование, в особенности социальное действование, в особенности же социальное отношение могут быть ориентирова­ны участниками на представление о существовании легитимного порядка. Шанс, что это произойдет, называется «значимостью» со­ответствующего порядка.

1. Итак, «значимость» порядка есть для нас нечто большее, не­жели простая регулярность в протекании социального действования, обусловленная обыкновением или складывающимися интересами. Если компании, занимающиеся перевозкой мебели, регулярно пуб­ликуют объявления со своими предложениями ко времени предпола­гаемых переездов, то эта регулярность обусловлена «складывающи­мися интересами». Если мелочной торговец в разнос в определенные Дни месяца или недели посещает определенных клиентов, то либо это вошло у него в обыкновение, либо так сложились его интересы (соблюдается последовательность в обходе своей террритории). Но ^если чиновник ежедневно в один и тот же час появляется в своем кабинете, то это обусловлено не только устоявшейся привычкой (обыкновением) (хотя ею тоже), не только сложившимися интересами (хотя ими тоже), которые он, если захочет, может принять или не принять во внимание. Вместе с тем, как правило, главное для него — «значимость» порядка (служебной регламентации) как заповеди, на­рушение которой не только нанесло бы ему ущерб, но и (нормаль­ным образом) в ценностно-рациональном смысле отторгается им (хотя и в очень разной степени) в силу «чувства долга».

2. Мы намерены а) называть смысловое содержание социального отношения «порядком» лишь тогда, когда деиствование (в среднем или приблизительно) ориентировано на явные «максимы». Мы намерены б) говорить о «значимости» этого порядка лишь тогда, когда факти­ческая ориентация на эти максимы происходит, по меньшей мере, также и (т. е. в практически важной степени) потому, что они рас­сматриваются как нечто значимое для действования, т. е. обязатель­ное или образцовое. Фактически, конечно, участники отношения ориентируют свое деиствование на некий порядок исходя из самых разных мотивов. Однако то обстоятельство, что, наряду с другими мотивами, по меньшей мере для части действующих порядок пред­ставляется также и образцовым или обязательным, т. е. долженству­ющим быть значимым, конечно, повышает шансы, причем зачас­тую весьма заметно, что деиствование будет ориентировано на этот порядок. Порядок, которого придерживаются, только исходя из це-лерациональных мотивов, в общем, гораздо более лабилен, чем ориентация, основанная исключительно на обыкновении, на при­вычности поведения (наиболее часто встречающийся тип внут­ренней установки [Haltung]). Но он еще более, несравненно более лабилен, чем порядок, обусловленный престижем образцовости и обязательности, который мы будем называть «легитимностью». Границы между сугубо традиционной или сугубо целерационально мотивированной ориентацией на некоторый порядок и верой в его легитимность в реальности, конечно, очень размыты.

3. Ориентироваться на значимость порядка в своих действиях можно, не только «следуя» его (понимаемому усредненным образом) смыслу. Даже если «обходят» или «нарушают» его (понимаемый ус­редненным образом) смысл, то все равно будет оказывать свое влия­ние шанс на то, что в некоторой мере его значимость (как обязатель­ной нормы) сохранится. Прежде всего, чисто целерационально. Вор скрывает свои действия и тем самым ориентируется на «значимость» законов уголовного права. «Значимость» порядка для определенного круга людей находит свое выражение как раз в том, что вор вынужден скрывать свое прегрешение. Но, даже если отвлечься от этого предельного случая, зачастую нарушение порядка не выходит за гра­ницы более или менее многочисленных частных прегрешений, или ясе нарушители, более или менее добросовестно [заблуждаясь], пы­таются выдать свои поступки за легитимные. Или же фактически со­существуют различные трактовки смысла порядка, каждый из кото­рых оказывается — для социологии — фактически значимым в том объеме, в каком он определяет фактическое поведение. Социологу отнюдь не трудно признать, что для одного и того же круга людей значимы различные, противоречащие друг другу порядки. Ибо даже индивид может ориентироваться в своих действиях на противореча­щие друг другу порядки. Причем не только последовательно, как это обычно случается, но и в рамках одного и того же действия. Кто идет на дуэль, тот ориентируется в своих действиях на кодекс чести, но если он при этом скрывает свои действия или же, напротив, предста­ет перед судом, то ориентируется уже на уголовный кодекс. Конечно, если порядок в том его смысле, которому, в среднем, верят, как пра­вило обходят или нарушают, тогда этот порядок «значим» еще лишь ограниченно или не «значим» уже совершенно. Итак, в социологии, в отличие от юриспруденции, если иметь в виду ту цель, которую ставит себе эта последняя, значимость и не-значимость не представ­ляют собой абсолютной альтернативы. Между ними, как мы уже от­метили выше, есть плавные переходы, противоречащие друг другу порядки могут быть «значимы» одновременно, но только каждый из них «значим» тогда лишь настолько, насколько существует шанс, что действование фактически [будет] ориентировано именно на него.

Читатели, знакомые с соответствующей литературой, могут вспом­нить здесь о той роли, которую понятие «порядка» играет в книге Р. Штаммлера, блестяще, как и все его работы, написанной, но ос­новательно искажающей суть дела и совершенно ошибочной в том, что касается существующих проблем, о чем уже было сказано в предварительном замечании. (Там же дается отсылка к моей кри­тике Штаммлера, к сожалению, быть может, излишне острой по форме из-за вызванного этой путаницей раздражения.) Штаммлер не только не различает эмпирическую и нормативную значимость, но он вообще упускает из виду, что социальное действование ори­ентируется не только на «порядки»; однако самое главное состоит в том (не говоря уже о других ошибках), что Штаммлер логически совершенно несостоятельным образом превращает порядок в «фор­му» социального действования, которая должна у него играть та­кую же роль по отношению к содержанию, какую играет «форма» в теории познания. Но фактически, например, хозяйственное (по преимуществу) деиствование ориентируется на представление о не­достаточности определенных имеющихся средств удовлетворения потребностей по сравнению с (представляемой) потребностью, а также на совершающееся в настоящем и предвидимое в будущем деиствование третьих лиц, которые принимают в расчет те же са­мые средства удовлетворения потребностей; однако при этом такое деиствование, конечно, ориентируется в выборе своих «хозяйствен­ных» регуляций на те «порядки», которые действующий знает как «значимые» законы и условности, т. е. такие, нарушение которых,
как ему известно, вызовет совершенно определенную реакцию тре­тьих лиц. Штаммлер совершенно запутал это простейшее эмпири­ческое положение дел, прежде всего, тем, что заявил, будто каузаль­ное отношение между «порядком» и реальным действованием невозможно по смыслу самих понятий. Действительно, между юри­дически-догматической, нормативной значимостью порядка и эмпирическим процессом нет никакой каузальной связи, здесь необходи­мо только задать вопрос, затрагивается ли эмпирический процесс (правильно интерпретированным) порядком юридически? должен ли он, таким образом, быть (нормативно) значим для этого процесса? а если да, то что означает для него это нормативное долженствова­ние порядка? Однако, между шансом, что деиствование будет ориентироваться на представление о значимости понимаемого, в опеделенном смысле порядка, и хозяйственным действованием существует, разумеется (в определенных случаях) каузальное отношение в самом привычном смысле слова. А для социологии только тот шанс, что деи­ствование будет ориентироваться на это представление, и «есть» зна­чимый порядок «как таковой».

§ 6. Легитимность порядка может быть гарантирована:

I. Чисто внутренне, а именно:

1) чисто аффективно, эмоциональной самоотдачей;

2) ценностно-рационально: верой в абсолютную значимость порядка как выражения высших обязательных ценностей (нрав­ственных, эстетических или каких-то еще);

3) религиозно: верой в зависимость обладания благами спа­сения от соблюдения этого порядка.

II. А также (или исключительно) ожиданием специфических внешних последствий, т. е. складывающимися интересами, однако это — ожидания особого рода.

Порядок называется:

1) условностью, если его значимость внешне гарантируется шансом в случае отклонения от этого порядка натолкнуться во вполне определенном кругу людей на всеобщее и практически ощутимое неодобрение;

2) правом, если она внешне гарантируется шансом, что со сто­роны штаба именно на это и настроенных людей [последует] (фи­зическое или психическое) принуждение к соблюдению порядка или наказание за действование, нарушающее порядок.

См. об условности, наряду с указанными выше сочинениями Иеринга и Вейгелина: Tonnies F. Die Sitte, 1909.

1. Условностью называется «обыкновение», одобряемое в неко­тором кругу как «значимое» и гарантированное против отклонений от него неодобрением, [исходящим от данного круга]. В противо­положность праву (в нашем смысле слова) здесь нет штаба спе­циально настроенных на принуждение людей. Если Штаммлер на­мерен отделять условность от права, указывая на абсолютную (в первом случае) добровольность подчинения, то это не согласует­ся с обычным словоупотреблением и не подтверждается его же соб­ственными примерами. Что индивид будет следовать как обязатель­ному образцу «условности» (в обычном смысле слова), например, пользоваться обычными формами приветствия, носить одежду, ко­торая считается приличной, придерживаться ограничений, налага­емых на общение, как по форме, так и по содержанию, — это со­вершенно серьезно «предполагается», — и совершенно не является Делом его выбора, в отличие, например, от того случая, когда речь идет о простом «обыкновении» готовить себе еду на определенный манер. Нарушение условности («обыкновения, принятого среди людей одного сословия») часто преследуется членами сословия в высшей степени действенным и чувствительным социальным бой­котом, который оказывается сильнее, чем любое правовое принуж­дение. Здесь не хватает только особого штаба людей, настроенных на действование особого рода, гарантирующее следование [праву] (таковы у нас судьи, прокуроры, чиновники-управленцы, судебные исполнители и т. д.). Но четких границ здесь нет. Предельным слу­чаем, когда гарантии, даваемые порядку условностями, уже перехо­дят в правовые гарантии, является угроза формальным и организо­ванным бойкотом. В нашей терминологии сам такой бойкот должен был бы уже называться правовым средством принуждения. Для нас здесь не представляет интереса, что условность бывает защищена, кроме простого неодобрения, также и другими средствами (напри­мер, использованием права хозяина дома против тех, кто нарушает принятые в доме условности). Главное здесь другое: даже в таком случае эти (часто жесткие) меры принуждения применяет индивид, причем вследствие неодобрения, связанного с принятыми условно­стями, и нет штаба людей, который был бы специально предназна­чен для таких действий.

2. Мы полагаем, что решающим для понятия права (даже если в иных целях оно определяется совершенно по-другому) является существование штаба принуждения. Конечно, отнюдь не обязатель­но этот штаб во всем походит на то, к чему мы привычны сегодня. В особенности, нет никакой необходимости в «судебной» инстан­ции. Даже род (когда дело идет о кровной мести и междоусобице) представляет собой такой штаб, если только для его реакций дей­ствительно значимы какие-либо порядки. Конечно, это — предель­ный случай того, что еще можно называть «правовым принуждени­ем». «Право народов», как известно, снова и снова не признается в качестве «права», потому что у него нет надгосударственной при­нудительной силы. В терминологии, которую мы здесь выбираем (по соображениям целесообразности), порядок, который внешне был бы гарантирован только ожиданием неодобрения и репрессий со стороны того, кому нанесен ущерб, т. е. гарантирован приняты­ми условностями и состоянием интересов, при том, что нет штаба людей, настроенных в своих действиях специально на его соблю­дение, действительно нельзя было бы назвать правом. Конечно же, для юридической терминологии может быть вполне справедливо обратное. Средства принуждения здесь иррелевантны. [К праву, в нашем понимании,] относится даже «братское увещевание», при­нятое прежде в некоторых сектах как первое средство мягкого при­нуждения грешника, если только оно упорядочено согласно неко­торому правилу и проводится некоторым штабом. Равным образом относится к нему и цензорское порицание как средство гарантировать «нравственные» нормы поведения. И уж тем более — психическое насилие, осуществляемое собственно церковными средствами воспи­тания. Таким образом, есть, конечно же, и «право» иерократическое, политическое или гарантированное уставами союзов, авторитетом главы семейства или товариществами и объединениями. При таком определении понятия и «свод» правил и норм поведения студента оказывается «правом». Разумеется, сюда относится и казус, которо­му посвящен § 888, абзац 2 Гражданско-процессуального кодекса* (права, которые не обеспечены санкцией). «Leges imperfectae»** и естественные обязательства*** суть формы юридического языка, в которых косвенно находят выражение границы или условия приме­нения принуждения. Поэтому принудительным образом навязанный «обычный порядок» [Verkehrssitte]**** в этом смысле тоже пред­ставляют собой право (см. §§ 157, 242 Гражданского кодекса*****). О понятии «доброго обыкновения» (т. е. обыкновения, которое за­служивает одобрения и потому санкционировано правом) см.: Мах Rumelin, in: «Schwabische Heimatgabe fur Th. Haring», 1918.

* В оригинале: RZPO, т. е. «Reichszivilprozefiordnung», буквально: «Импер­ский порядок гражданского процесса». — Прим. перев.

** Законы несовершенного вида (лат.), «которые не предусматривают ника­кой санкции: ни ничтожности акта, ни наказания» (Дождев Д. В. Римское част­ное право. М.: Норма, 1999. С. 94). — Прим. перев.

*** При естественных обязательствах «долг не сопровождается ответственно­стью: исковое требование на стороне кредитора не возникает» (ДождевД. В. Цит. соч. С. 476). — Прим. перев.

** В немецкой юриспруденции «Verkehrssitte» (буквально: обычай или обык­новение общения) означает обычай или привычку определенной группы лиц «Verkehrskreis»), так что при истолковании спорных моментов судья должен при­нять во внимание «обычный порядок» решения дел и толкования соглашений в этом кругу. — Прим. перев.

*** В оригинале: BOB, т. е. «Bugerliches Gesetzbuch», буквально: «Свод граж-Данских законов». — Прим. перев.

3. He всякий значимый порядок обязательно носит всеобщий и абстрактный характер. Например, значимое «положение права» и «правовое решение» некоторого конкретного случая отнюдь не всегда столь различны между собой, как это представляется нам нормальным сейчас. То есть «порядок» может оказаться поряд­ком лишь одного конкретного положения дел. Подробнее об этом следует говорить в социологии права. Нам же пока что, если толь­ко не оговорено иное, представляется более целесообразным ра­ботать с современными представлениями о соотношении положе­ния права и правового решения.

4. «Внешне» гарантированные порядки могут быть гарантиро­ваны еще и «внутренне». Отношения между правом, условностью и «этикой» не представляют собой проблемы для социологии. «Эти­ческая» мерка, в понимании социологии, — это подход к челове­ческому действованию, которое востребует себе предикат «хорошее в нравственном смысле», с точки зрения особого рода ценностно-рациональной веры, принимаемой за норму, подобно тому, как дей-ствование, которое востребует себе предикат «прекрасное», мерит себя тем самым эстетической меркой. В этом смысле этические нормативные представления могут оказать глубокое влияние на действование, и все-таки у них не будет никакой внешней гаран­тии. Это обычно бывает в тех случаях, когда нарушением этих норм мало затрагиваются чужие интересы. С другой стороны, в таком случае нередко существуют религиозные гарантии. Однако возмож­ны также (в смысле используемой здесь терминологии) гарантии, которые обеспечиваются условностями: неодобрением в ответ на нарушение норм и бойкотом, — а также правовые гарантии: уго-ловно-правовая или полицейская реакция или гражданско-правовые последствия. С другой стороны, отнюдь не все (во всяком случае, не обязательно) порядки, гарантированные условностью или правом, притязают иметь характер этических норм, причем для правовых по­рядков (часто в виде целерациональных уложений*) такие притяза­ния, в целом, свойственны куда меньше, чем для порядков, основан­ных на условности. Следует ли рассматривать распространенное среди людей представление о значимости как то, что принадлежит к области «этики», или же нет (т. е. является «просто» условностью или «просто» нормой права), — этот вопрос не может решаться эм­пирической социологией иначе, кроме как в соответствии с тем по­нятием «этического», которое фактически значимо теперь или было значимо прежде среди определенного круга людей. В общем этот вопрос применительно к социологии решить нельзя.

* Здесь впервые появляется важный термин Вебера «gesatzt», т. е. сформули­рован, выражен в предложениях (от «satz» — предложение, положение). Отсюда у Вебера образовано «satzung», что мы переводим как «уложение». В тех случаях, когда замена глагола и отглагольных форм существительным нежелательна, мы переводим «satzen» как «формулировать». Устойчивое выражение Вебера «die gesatzte ordnung» переводится, в зависимости от контекста и из соображений удо­бочитаемости, как «порядок, основанный на уложении» или «сформулированный порядок». — Прим. перев.

§ 7. Легитимная значимость может приписываться действующи­ми некоторому порядку:

а) в силу традиции: значимость того, что было всегда;

б) в силу аффективной (особенно эмоциональной) веры: значи­мость новооткрытого или имеющего характер образца;

в) в силу ценностно-рациональной веры: значимость того, что видится абсолютно значимым;

г) в силу позитивного уложения, в легальность которого верят. Эта легальность может представляться легитимной:

а) в силу договоренности заинтересованных сторон;

б) в силу навязывания (на основе господства людей над людь­ми, значимого в качестве легитимного господства) и послушания.

Все остальное (за исключением нескольких понятий, которые еще должны быть определены) относится к области социологии господства и социологии права. Здесь необходимо отметить лишь следующее:

1. Значимость порядков, освященных традицией, является са­мой универсальной и самой изначальной. Страх навлечь магиче­ские неприятности увеличивал психические препятствия на пути любых изменений укоренившихся привычек действования, а мно­гообразные интересы, которые обычно бывают связаны с сохране­нием послушания уже имеющему значимость порядку, поддержи­вали сохранение таких порядков. Подробнее об этом в гл. III.

2. Сознательное творение новых порядков изначально и почти всегда, вплоть до статутов эллинских эсимнетов*, было оракулом пророков, по меньшей мере, это было вестью, санкционированной пророками и потому считавшейся священной.

* Эсимнеты — один из древнейших институтов античной Греции, должностные лица с широкими, вплоть до законодательных, полномочиями, избиравшиеся в периоды кризисов. См. Аристотель. Политика. Кн. IV, гл. VIII. — Прим. перев.

Тогда послушание было связано с верой в легитимацию пророка. В эпохи, когда значим был строгий традиционализм, новые порядки, т. е. такие, которые считались новыми, могли возникнуть, если не было откровения о новых порядках, лишь таким образом, что они рассматривались как, по существу, издавна значимые и только еще не правильно понимае­мые, либо же как временно сокрытые, а теперь открытые заново.

3. Самый чистый тип ценностно-рациональной значимости представляет собой «естественное право». Сколь бы ни было ог­раничено, по сравнению с его идеальными притязаниями, реаль­ное влияние на действование его логически развернутых положе­ний, однако отрицать его невозможно и следует отличать как от права, данного в откровении, так и от права в форму уложений и от традиционного права.

4. Самая распространенная в наши дни форма легитимности — это вера в легальность: послушание формально корректным уложени­ям, возникшим обычным образом. Противоположность основанных на соглашении [Paktierter] и навязанных порядков имеет при этом лишь относительный характер. Ибо коль скоро значимость осно­ванного на соглашении порядка покоится не на единодушном со­гласии, — что нередко считалось в прошлом необходимым для под­линной легитимности, — но основывается на том, что в некотором кругу людей желающие уклониться от него фактически подчиня­ются большинству — как это часто и бывает — тогда фактически имеет место навязывание порядка меньшинству. С другой сторо­ны, совсем не редки случаи, когда склонное к насилию или же бо­лее решительное и целеустремленное меньшинство навязывает те порядки, которые затем бывают значимы как легитимные даже для тех, кто изначально сопротивлялся им. Поскольку «голосования» легальны как средство создания и изменения порядков, нередко воля меньшинства добивается формального большинства, а боль­шинство подчиняется, т. е. перевес большинства [Majorisierung] оказывается только видимостью. Вера в легальность порядков, ос­нованных на соглашении, уходит в глубокое прошлое, она встреча­ется иногда даже среди так называемых первобытных народов, но почти всегда она дополняется авторитетом оракулов.

5. Послушание навязанным порядкам со стороны индивида или нескольких индивидов, коль скоро решающими здесь оказываются не страх и не целерациональные мотивы, но представления о ле­гальности, предполагает веру во некотором смысле легитимное насильственное господство того или тех, кто навязывает порядок, о чем мы еще будем говорить ниже (§§ 13, 16 и гл. III).

6. Как правило, послушание порядкам обусловлено не только скла­дывающимися интересами самого разного рода, но и смесью привер­женности традиции и представлений о легальности, если только речь не идет о совершенно новых уложениях. Конечно, в очень многих слу­чаях тот, кто действует послушно, даже не сознает при этом, идет ли речь об обыкновении, условности или праве. Социология тогда долж­на выяснить, каков здесь типичный вид значимости.

§ 8. Борьбой социальное отношение называется постольку, по­скольку действование ориентировано на намерение осуществить свою волю вопреки сопротивлению партнера или партнеров. «Мир­ными» называются те средства борьбы, которые не предполагают непосредственного физического насилия. «Мирная» борьба назы­вается «конкуренцией», если она ведется как формально мирное состязание за возможность распоряжаться теми шансами, которых вожделеют также и другие [действующие]. Конкуренция называет­ся «регулируемой конкуренцией», если по своим целям и средствам она ориентирована на некоторый порядок. Борьба за существование человеческих индивидов или типов друг против друга без осмыслен­ного намерения вступать в борьбу (латентная) ради получения шансов на жизнь или выживание называется «отбором»: «социальным отбо­ром», если речь о шансах, которые живущие получают в жизни, «био­логическим отбором», если речь идет о шансах на выживание, зало­женных в наследственном материале.

1. Между кровавой борьбой, нацеленной на уничтожение жиз­ни противника, борьбой, в которой не соблюдают никаких правил, и регулируемой условностями рыцарской борьбой (при Фонтенуа герольд объявляет: «Messieurs les Anglais, tirez les premiers»*) и ре­гулируемой борьбой-игрой (спорт), между не знающей правил кон­куренцией, скажем, эротических соискателей благосклонности Дамы [или] привязанной к порядку рынка конкурентной борьбой за [лучшие] шансы при обмене и регулируемыми «конкуренциями» художников или «предвыборной борьбой» имеются самые разные, плавные, без разрывов, переходы.

* Господа англичане, стреляйте первыми (фр.). — Прим. ред.

Образование особого понятия для [не]насильственной борьбы* оправдывается своеобразием того средства, которое обычно в ней используется, и вытекающими от­сюда особыми социологическими последствиями такой борьбы. (См. об этом гл. II и далее).

2. Всякое типичным и массовым образом происходящее боре­ние и конкурирование приводит, несмотря на множество важней­ших случайностей и роковых событий, в конце концов к «отбору» тех, кто в наибольшей мере обладает личностными качествами, в среднем, имеющими важное значение для победы в борьбе. Како­вы эти качества — большая ли физическая сила или беззастенчивое лукавство, большая ли интенсивность духовной производительно­сти или мощь легких** и техника демагога, большее подобострастие по отношению к начальству или по отношению к улещаемым мас­сам, больше оригинальной способности к творчеству или больше социальной способности к приспособлению, больше качеств, кото­рые считаются необычными или больше таких, которые находятся, как считается, на среднем массовом уровне, — все здесь решают условия борьбы и конкуренции, к которым, наряду со всеми мыс­лимыми индивидуальными и массовыми качествами, относятся также и те порядки, на которые традиционным, ценностно-рацио­нальным или целерациональным образом ориентируется поведение при борьбе.

* У Вебера стоит «des gewaltsamen Kampfes», т. е. «насильственной борьбы». Конъектура, предложенная издателем «Хозяйства и общества» И. Винкельманом, кажется нам оправданной, так как для обычного словоупотребления привычно, скорее, понимание борьбы как насилия. — Прим. перев.

** Игра слов: «Leistungs — oder Lungenkraft». — Прим. перев.

Каждое из них оказывает влияние на шансы социаль­ного отбора. Не каждый социальный отбор есть «борьба» в нашем смысле слова. Прежде всего, «социальный отбор» означает, что оп­ределенные типы поведения, т. е., эвентуально, и личностных ка­честв предпочтительны, чтобы выиграть в определенном социаль­ном отношении (как «любовник», «супруг», «депутат», «чиновник», «прораб», «генеральный директор», «успешный предприниматель» и т. д.). Тем самым еще ничего не говорится о том, реализуется ли этот преимущественный социальный шанс посредством «борьбы», а кроме того, улучшает ли он или, напротив, ухудшает также и био­логические шансы на выживание типа.

Лишь в тех случаях, когда действительно имеет место конкурен­ция, мы намерены говорить о «борьбе». Весь предшествующий опыт говорит о том, что фактический характер борьба имеет лишь в смысле «отбора», и лишь в смысле биологического отбора ее прин­ципиально нельзя устранить. Отбор «вечен» потому, что нельзя придумать средство для его полного устранения. Самый строгий пацифистский порядок сумеет регулировать средства, объекты и направление борьбы лишь в том смысле, что какие-то из них ис­ключит. А это значит, что тогда другие средства борьбы позволят победить в (открытой) конкуренции или — если представить себе устранение также и ее (что было бы возможно лишь утопически-те­оретическим образом) — хотя бы в (латентном) отборе тех, кто име­ет лучшие шансы на жизнь и выживание, а также будут благоприят­ствовать тем, кто обладает такими средствами, будь то материал наследственности или продукт воспитания. Социальный отбор — это эмпирический предел, до которого может дойти устранение борьбы, биологический отбор — предел принципиальный.

3. От борьбы индивида за шансы на жизнь и выживание следу­ет отличать, конечно, «борьбу» и «отбор» социальных отношений. Здесь эти понятия можно использовать только в переносном смыс­ле. Ибо «отношения» существуют только как человеческое действо-ванне, имеющее определенное смысловое содержание. То есть «от­бор» или «борьба» между ними означает, что с течением времени определенного рода действование вытесняется другим, будь то тех же самых людей или же других. Здесь имеются разного рода воз­можности. А. Человеческое действование может быть осознанно ориентировано на то, чтобы стать помехой определенным конкрет­ным социальным отношениям или отношениям, в общем определен­ным образом упорядоченным, т. е. помехой действованию, протека­ющему соответственно смысловому содержанию этих социальных отношений, или же на то, чтобы воспрепятствовать их возникнове­нию или сохранению («государству» — войной или революцией, заговору — кровавым подавлением, «конкубинатам» — полицей­скими мероприятиями, «ростовщичеству» в деловых отношениях — отказом в правовой защите и наказаниями); оно может быть также ориентировано на то, чтобы поощрять существование одной категории этих отношений за счет другой и тем самым сознательно на воздействовать. Такие цели могут ставить себе как [отдельные] индивиды, так и несколько индивидом совместно. Б. Однако воз­можно, что в результате, как непреднамеренный побочный эффект социального действования и разного рода условий, которые игра­ют важную роль в его протекании, определенные конкретные от­ношения или отношения определенного рода (это всегда соот­ветствующее действование) будут иметь все меньше шансов, чтобы сохраниться или возникнуть заново. Когда меняются какие бы то ни было естественные и культурные условия, такие шансы [на со­хранение и возникновение] самых разных социальных отношений отказываются отложены во времени. Вполне допустимо и здесь гово­рить об «отборе» социальных отношений, например, государственных союзов*, в которых побеждает «сильнейший» (в смысле «наиболее приспособленный»). Только следует иметь в виду, что этот так на­зываемый «отбор» не имеет ничего общего с отбором человеческих типов ни в социальном, ни в биологическом смысле, что в каждом отдельном случае надо спрашивать о тех основаниях, в силу кото­рых оказались отложены шансы для той или иной формы социаль­ного действования и социальных отношений, или же социальное отношение было взорвано, или же ему было дозволено существо­вать и далее, несмотря на существование других, и следует иметь в виду, что столь многообразные основания каким-либо одним вы­ражением обозначить нельзя. При этом постоянно существует опасность внести в эмпирическое исследование неконтролируемые оценки, прежде всего, заняться апологией успеха, зачастую обус­ловленного в данной конкретной ситуации чисто индивидуально, т. е., в этом смысле слова, «случайного». В последние годы было слишком много примеров такого рода. Ибо то обстоятельство, что в силу совершенно конкретных оснований некоторое (конкретное или качественно специфицированное) социальное отношение было устранено, само по себе еще не доказывает, что оно вообще оказа­лось «неприспособленным».

§ 9. Социальное отношение называется «общностью»**, если и поскольку настроенность социального действования — в отдельном случае, всреднем или как чистый тип — основывается на субъективно чувствуемой (аффективной или традиционной) спло­ченности участников.

* «Государственный союз» («Staatsverband») следует понимать не как «союз государств», но как «государство-союз». — Прим. перев.

** В оригинале «Vergemeinschaftung». О переводе данного термина см. пре­дисловие к переводу. — Прим. перев.

Социальное отношение называется «обобществлением», если и поскольку настроенность социального действования основывается на рационально (ценностно-рационально или целерационально) мотивированном уравнивании интересов или на подобным же об­разом мотивированном соединении интересов. Типичным образом обобществление может преимущественно (но не исключительно) основываться на рациональном соглашении через взаимные обяза­тельства. Тогда, если обобществленное действование рационально, оно бывает а) ценностно-рационально ориентировано на веру в собственную обязательность; б) целерационально ориентировано на ожидание лояльности партнера.

1. Эта терминология напоминает о различении, которое ввел Ф. Теннис в своем основополагающем труде «Общность и обще­ство». Однако Теннис для своих целей сразу придал этому различе­нии существенно более специфическое содержание, чем это было бы нужно для наших целей. Самые чистые типы обобществления суть: а) строго целерациональный, основанный на свободном со­глашению обмен на рынке: актуальный компромисс [участников], имеющих противоположные, но взаимодополнительные интересы;

б) чистое, основанное на свободном соглашении целевое объеди­нение, [т. е.] договоренность о постоянных действиях его членов, которая, соответственно их намерениям и средствам, рассчитана на преследование чисто деловых (экономических или иных) интересов;

в) ценностно-рационально мотивированное объединение по убежде­нию: рациональная секта, которая, не заботясь об эмоциональных и аффективных интересах, намерена служить только «делу» (что, ко­нечно, реализуется как чистый тип лишь в особых случаях).

2. Общность может покоиться на любого рода аффективной, эмо­циональной или же традиционной основе: пневматическая братская община, эротическое отношение, благоговейное отношение, «нацио­нальная» общность, спаянный узами товарищества отряд. Лучше всего подходит под этот тип семейная общность. Однако подавляющее большинство социальных отношений имеет отчасти характер общности, а отчасти — обобществления. Любое социальное отношение, сколь бы ни было оно целерациональным, продуманным и целенаправленным (например, отношение покупателя [и продав­ца]), может привести к появлению эмоциональных ценностей, более значимых, чем поставленная цель. К этому клонится — хотя и в очень разной степени — всякое обобществление, выходящее за пределы актуального действования в целевом объединении, т. е. обобществление, настроенное на большую продолжительность, создающее социальные отношения между равными лицами, а не ограничивающееся с самого начала лишь стремлением к дости­жению отдельного предметного результата. Таковы, например, обобществление в одном и том же воинском объединении, школь­ном классе, в одной и той же конторе, мастерской. Равным образом и социальное отношение, нормальный смысл которого состоит в об­щности, может быть ориентировано всеми или несколькими участ­никами вполне или отчасти целерационально. Так, например, в раз­ных случаях семейный союз очень по-разному либо ощущается его участниками как «общность», либо используется как «обобществ­ление». Понятие «общности» здесь преднамеренно определяется еще в самом общем виде и охватывает, таким образом, очень гете­рогенные совокупности фактов.

3. Общность по своему предполагаемому смыслу является нор­мальным образом самой радикальной противоположностью «борь­бе». Однако это не должно вводить в заблуждение: даже в самых интимных общностях фактическое насилие любого рода по отно­шению к тому, кто душевно более податлив, совершенно нормаль­но, а «отбор» происходит и в общностях и точно так же приводит в них к появлению различий в шансах на жизнь и выживание, как и повсюду. С другой стороны, обобществления часто представляют со­бой только компромиссы противоборствующих интересов, предпола­гающие лишь частичное устранение предмета или средств борьбы (или, по меньшей мере, предполагающие попытку такого устране­ния), тогда как сама противоположность интересов и конкуренция за шансы во всем остальном остаются прежними. «Борьба» и общ­ность суть понятия релятивные; борьба ведь принимает самый раз­ный вид, в зависимости от средств (насильственных или «мирных») и решимости их применять. И любого рода порядок социального действования предполагает, как уже говорилось, что чистый фак­тический отбор в соревновании различных человеческих типов за жизненные шансы так или иначе будет существовать.

4. Отнюдь не всегда общие качества, общая ситуация, общее по­ведение суть общность. Например, общий биологический материал наследственности, который рассматривается как «расовый» признак, сам по себе отнюдь не означает общности тех, кто обладает этим признаком. Если окружающий мир введет для них ограничения на commercium и соппиbiuт*, то они могут оказаться в одинаковой си­туации, т. е. в изоляции от окружающего мира. Но пусть они даже будут одинаково реагировать на эту ситуацию, все равно это еще не общность, и одно только «чувство», что положение и следствия из него у них общие, такой общности еще не создает. Только если на основании этого чувства они каким-то образом ориентируют свое поведение друг на друга, возникает социальное отношение между ними, а не только каждого из них — к окружающему миру, — и лишь поскольку в этом социальном отношении обнаруживается чувствуе­мая ими сплоченность, постольку возникает «общность». Например, у евреев — вне сионистских кругов и нескольких других обобществ­лении, действующих ради еврейских интересов, — это происходит, относительно, очень редко, причем они зачастую прямо отрицают [такую общность]. Общий язык, весьма сходным образом творимый традицией семьи и ее соседей, в высшей степени облегчает взаимо­понимание, т. е. создание всех социальных отношений. Однако сам по себе он еще не означает общности, только облегчая общение в соответствующих группах, т. е. возникновение обобществлении. Са­мое главное состоит в том, что эти обобществления совершаются между индивидами, не потому, что у них есть такое свойство — об­щий язык**, — но поскольку они являются иного рода заинтересо­ванными лицами; т. е. ориентация на правила общего языка является изначально лишь средством взаимопонимания, а не смысловым содержанием социальных отношений.

* Торговые [и] брачные связи (лат.). — Прим. ред.

* В оригинале: «Sprachgenossen», буквально: «товарищи по языку». — Прим. перев.

Только с появлением осознан­ной противоположности третьим лицам одинаковая для носителей общего языка ситуация может привести к возникновению чувства об­щности и обобществлении, основанных, как это будет сознаваться [их участниками], на общем языке. Участие в «рынке» (понятие о котором мы дадим в гл. II) имеет совершенно иной характер. Оно создает обобществление между отдельными партнерами по обме­ну и социальное отношение (прежде всего, «конкуренцию») между теми, кто намерен принять участие в обмене и вынужден ориентиро­ваться в своем поведении друг на друга. Но помимо того, обобществ­ление возникает, только если, например, несколько участников [рын­ка] заключают соглашение, чтобы вести более успешную ценовую политику* или чтобы отрегулировать и гарантировать денежное об­ращение.

* В оригинале: «Preiskampfo, буквально: «борьба за цены». — Прим. перев.

(Рынок и основанное на нем хозяйство денежного обраще­ния является, впрочем, важнейшим типом того взаимовлияния дей-ствований, направляемых голым интересом [Interessenlage], которое характерно для современного хозяйства.)

§ 10. Социальное отношение (все равно, общность или обобще­ствление) называется «открытым» для внешнего мира, если и посколь­ку, в соответствии с его значимым порядком, участие в конституирую­щем его взаимном социальном действовании, ориентированном на его смысловое содержание, не запреще

Поиск по сайту: