Природа ума и чистое сознание

Хислоп: Вы говорили, что когда есть это осознавание, оно меняет абсолютно все. Что это такое – это осознавание?

У. Г. Кришнамурти: Когда ты делаешь вдох, что происходит? Ты ощущаешь, как кровь течет по твоим венам. Когда ты делаешь вот такое движение (двигает рукой), ты осознаешь, как она функционирует, и это вовсе не значит, что кто‑то за ней наблюдает. Это своеобразный вид осознавания, и это единственное, что у тебя есть. Когда ты ложишься, не приходит никаких мыслей, есть только осознавание. Но когда появляется мысль, она подобна фотодетектору – не то чтобы кто‑то знал эти мысли, – и осознавание обрывается. Это всего лишь аналогия. Когда откуда‑то приходят мысли, в твоем слушании, или в твоем осознавании, возникает прерывание. Это то, как ты замечаешь мысль, – нет другого способа знать мысли.

Хислоп: Я не понимаю.

У. Г.: Хорошо. Давайте представим, что ты лежишь, ты в состоянии безмолвия. Все тихо, и ум не функционирует, так как нет никаких мыслей. Ум, который ты строил на протяжении сорока или пятидесяти лет, который стал очень острым, низвергается до состояния слуги. Он больше не диктует, что ты должен видеть, слышать или осознавать. Но когда ты сам того хочешь или когда кто‑то задает вопрос, ум доступен в качестве слуги; он слушает твои указания. Все эти знания, приобретенные на протяжении многих лет, всегда присутствуют на заднем фоне. И есть только одно осознавание – абсолютное, тотальное осознавание всего внутри и вовне. Если ты ни на что не будешь смотреть, если ты закроешь глаза и заткнешь уши, то не будет ничего кроме того, что происходит внутри. Ночью ты без всякого стетоскопа слушаешь биение своего сердца. Ты смотришь на то, что происходит в твоих легких, в сердце, в диафрагме, и ты слышишь собственный пульс без необходимости его щупать. Это поразительно. Ты можешь так жить до конца твоей жизни. Каждый день ты замечаешь что‑то новое. Ты просыпаешься утром, и все совершенно свежее и новое, твой ум – чистый лист, а затем все начинается заново.

Хислоп: Что это за чувство осознавания, когда осознаешь, как течет твоя кровь и все такое?

У. Г.: Это осознавание, и ничего более. В тебе оперирует чистое сознание, вот и все. И ничего больше. Так как ты видишь, слышишь, различаешь запахи и разговариваешь, то в тот момент тебя что‑то отвлекает и ты не можешь осознавать то, что происходит внутри тебя.

Хислоп: А прямо сейчас?

У. Г.: Прямо сейчас все это (осознавание внутреннего – как течет твоя кровь и прочего) прервано автоматически. Но в тот момент, когда я закрываю глаза, я больше не могу создать в уме никаких образов, что бы я ни делал; например, я не могу привнести в свой ум ваш образ, так как ума нет.

Хислоп: Но до вашего ума доходят слова.

У. Г.: Да, да, я слушаю ваши слова. Я могу сказать, что вы – мистер Хислоп, вот и все. Но мне невозможно представить себе, как вы выглядите.

Хислоп: Вы говорите, что приходят слова, а не образы. Я не понимаю, в чем разница!

У. Г.: Чтобы понять, это нужно пережить. Там есть только слова и вообще нет никаких образов. Мысли приходят, но никто там с ними ничего не делает. Вся эта история про то, что «наблюдатель является наблюдаемым» – полная чушь. Как средство попасть туда оно, возможно, и поможет. Но когда ты там оказываешься, выясняется, что весь процесс работает иначе. Есть только осознавание того, что происходит внутри и вовне.

Так как мысли накапливались на протяжении многих лет, они просто так тебя не покинут, и они приходят в виде мыслей, а не образов. Когда приходят мысли, в твоем осознавании происходит прерывание. Я смотрю на вас, существует полное внимание, и мысли не могут проникнуть. Но несмотря на мое внимание, иногда мысли приходят, и тогда происходит прерывание в визуальном внимании.

Вся структура твоей мысли, твоего ума, уничтожается. Я не знаю, как это произошло. Ум, который был хозяином твоего дома (тела), вдруг стал слугой. Если ты не хочешь им пользоваться, он просто будет там находиться, на заднем плане. Все, что я вижу, – единственное, что для меня существует. Если вы будете говорить о чем‑то другом, например, о войне во Вьетнаме, о голодающих людях и тому подобном, то для меня это только слова. Если я закрою глаза, даже эти слова исчезнут. Это очень трудно понять.

Кришнаджи говорит о неотложности, срочности: «Вы ощущаете неотложность?» При помощи этой уловки он, возможно, хочет ввести вас в это состояние. Но здесь нет никакой неотложности делать что‑либо. Единственная неотложность, которую я ощущаю, – это впитывать все то, что вокруг меня. Это полное внимание. Все, что угодно может ввести тебя в это состояние. Это вовсе не обязательно должны быть слова какого‑нибудь философа, это могут быть птица, коровий колокольчик. Есть безмолвие, и никто не знает, что происходит в этом безмолвии. Каждый нерв, каждая клетка, все тело вибрирует, и вдруг ты становишься огромным – это не видение; это просто физический феномен. Я не хочу приписать этому никаких религиозных или мистических качеств. Каждый нерв, каждая клетка сжимается, появляется некоторого рода неэластичность, тело сотрясается, вибрирует, все это длится часа четыре‑пять, иногда меньше; всегда трудно сказать сколько. А когда это проходит, остается блаженство, расслабленность. Тело осознает все это, а не ум. Ум не может ухватить это блаженство.

Возможно, это называется самадхи и уходом в самадхи. Скажем, ты лежишь на кровати, и так как делать больше нечего, наблюдаешь за своим телом. На самом деле ты не осознаешь все свое тело, когда лежишь, – только те части тела, которые соприкасаются с кроватью. И когда это происходит, через какое‑то время будто какой‑то свет прожектора направляется на это место. Это какое‑то осознавание, а не видение – как прожектор в аэропорту, свет которого медленно перемещается с одной точки на другую, назад и вперед.

А затем ты слушаешь биение своего сердца, свои легкие, кровоток. Там присутствует такой специфический звук, похожий на шум реки, – возможно, это кровь течет по твоему телу, – который индусы называют «ом». И для тебя ничего больше не существует.

Но когда ты бодрствуешь, есть осознание какой‑то другой безмерности. Я не знаю – это всего лишь слова, так как нет способа узнать, что же осознавало это состояние, однако есть нечто, что осознает что‑то еще, и это все, что я могу сказать.

Каждый раз ты обнаруживаешь что‑то новое и не можешь принести это в следующий день, и я не могу вновь привести себя в это состояние. Вчера я лежал на кровати и тело исчезло. Было осознание только одной головы. (Это состояние не имело отношения к предыдущему, однако оно было на него похоже. Но каждый раз оно появляется по‑разному.) И тут вдруг исчезло осознание головы, и была только одна кровать. Когда ты в этом состоянии, ты не можешь ничего делать. Позже я рассказал об этом Валентине. Это было как в мультике про Тома и Джерри – что‑то тяжелое и твердое падает на кота и сплющивает его, и он становится плоским. (Все смеются.)

Когда я проснулся, то подумал: «Что это? Мое тело такое плоское!» В тот момент ничего не можешь сделать, ум только позже принимает участие и пытается понять, но не может – он может лишь догадываться, предполагать, что остатки ума все еще там. Ум приходит, но не получает ответа.

Каждый раз есть что‑то новое. Прошлым вечером я выпил десять или одиннадцать стаканов воды. Мои губы стали совсем сухими – возможно, тело было обезвожено. После большого прилива энергии в теле мне пришлось выпить несколько стаканов воды. Это очень интересная штука. Не нужно слушать ни одну из этих теорий, так как ты сам учишься, каждый день, в каждый момент. Я пребываю в этом состоянии больше месяца.

Но теперь это стало естественным состоянием. Раньше было некое ошеломление. Я смотрел на что‑то и не знал, что это такое, и спрашивал, что же это. Но теперь я больше не озадачен и больше не задаю вопросов. Какая разница, что это такое. Но если я хочу спросить, что это, или это спросите вы, это слово сразу же придет из памяти, из тех знаний, которые мы набирали на протяжении многих лет. И я скажу вам, что это часы или птица, и тому подобное. А в противном случае только глаза на все смотрят.

Хислоп: Нет никакого любопытства, желания узнать?

У. Г.: Дело не в этом. Дело в том, что мне больше неинтересно называть что‑либо своими именами. Какой толк в этих постоянных вопросах? Какая разница, каким именем ты что‑то называешь? Просто смотришь на вещи с удивлением. Это невинность. Это происходит, только когда перемены наступают в физическом теле, а не в уме. Так что вот на чем я буду настаивать: эта трансформация находится внутри структуры человеческого тела, а вовсе не в уме.

Хислоп: Это не трансформация ума, как говорит Кришнаджи?

У. Г.: Можно сказать, что в каком‑то смысле это полное изменение ума, так как ум, который был хозяином тела, теперь стал его слугой.

Хислоп: Но разве не ум сейчас все это описывает?

У. Г.: Да, ум предоставляет слова. Присутствует только фактическая память, нет ни психологической памяти, ни эмоционального наполнения.

Ум больше не управляет моими чувствами, он не говорит, что ты должен видеть или что ты должен видеть этот цветок и называть его розой. Он присутствует только в качестве справочника – на тот случай, если тебе понадобится это название. В ином случае ты просто смотришь на цветок, не называя его, и в этом есть огромная интенсивность.

Ум обманом затягивает вас в самые разные переживания, и вам кажется, что вы переживаете нечто великолепное. А здесь ты не называешь это великолепным или прекрасным и даже не называешь это розой. Это просто физический феномен. Ум вообще не вмешивается и всегда находится в состоянии покоя и умиротворенности. И единственное, что он может сделать, – это снабдить тебя словами и фактической памятью и позволить телу функционировать естественным образом.

Хислоп: Я все равно не понимаю, как ум может не вмешиваться.

У. Г.: Ум не может вмешиваться; с ним покончено. Роль ума в качестве диктатора закончилась. Он приходит только по твоему зову предоставлять фактическую память, и когда для него больше нет дела, уходит. И остается безмолвие, чистое сознание, сознание без мысли.

Хислоп: Пожалуйста, объясните это еще раз.

У. Г.: Нет «переживающего», который жаждет иметь переживание. Когда есть ум, есть и переживающий. Но здесь больше нет никого, кто бы что‑либо накапливал. Сорок девять лет оно все накапливалось и теперь полностью перестало.

Хислоп: Почему сейчас нет необходимости накапливать что‑либо? Больше нет нужды в информации, в знаниях?

У. Г.: Зачем нужна информация? Мы накопили всю эту информацию, все эти знания, желая что‑то с ними сделать, кем‑то стать. Это была наша мотивация для накопления знаний. И это необходимо, если вы собираетесь быть инженером или бизнесменом. И если такого намерения нет, вы будете заучивать и забывать. Не думаю, что такой человек смог бы стать инженером или бизнесменом.

Хислоп: Почему нет?

У. Г.: Потому что ты живешь жизнью живого «овоща»! (Все смеются.) В этом нет ничего удивительного, и вместе с тем все удивительно! Это нечто потрясающее! Но я не думаю, что люди захотели бы жить такой жизнью (смеется) без удовольствия, боли, амбиций, без эго…что это за жизнь такая, вы можете спросить. (Все опять смеются.)

Видите ли, если вы хотите быть успешным бизнесменом, вам нужно иметь эго, иначе вы не сможете быть успешным. Я могу творчески использовать свой ум в какой‑нибудь другой области. Например, если я хочу водить машину, я могу пойти и научиться это делать. Но так как видящий отсутствует, то это может быть немного трудно (смеется). Но так как здесь присутствует полное внимание и нет никакой тревоги или страха – только осознавание того, как эта машина работает, – я, возможно, научусь гораздо быстрее, возможно, всего за один день, а затем поеду в Гштаад.

Хислоп: Мы часто усложняем свою жизнь. Можно ли что‑нибудь сделать, чтобы этого больше не было?

У. Г.: Ум по своей природе таков, что просто не может иначе, он должен все усложнять.

Хислоп: Но в том состоянии, которое вы описали, нет проблем или осложнений. Ум там не создает никаких проблем!

У. Г.: Как привести такое состояние бытия в действие? Что мы можем с этим поделать? Все мы размышляем над этим и представляем себе это состояние как нечто «большее». У меня есть покой, но если у меня будет то, что есть вон у того парня, то у меня будет еще больше покоя. Вам не удается справляться с ситуациями без тревоги, так как ум всегда помышляет о «все большем и большем». Но если вы не мыслите таким образом, тогда нет никакого беспокойства, никакого духа соперничества, чтобы чего‑то достичь. Тогда есть только функция. Когда все эти вещи отсутствуют, вы становитесь функционирующим индивидом.

Хислоп: Нет никакого беспокойства даже относительно внешних, физических обстоятельств – о возможности нищеты, голода и войны?

У. Г.: Где они? В данный момент их нет. Нет никакого беспокойства о будущем – даже, кстати, о следующем моменте. Что будет в следующий момент, физическое тело, мозг не знают. Ум знает не ум сегодня, а ум вчера, и он проецирует его в будущее. Но когда я смотрю на нее, у меня возникает лишь один вопрос: «Почему она хромает?» Зачем мне связывать это с собственной будущей травмой? Я не знаю, что это; есть только изумление, так что как я могу думать о будущем? Ума там нет, а значит, нет и беспокойства о собственном будущем, о том, что произойдет со мной в старости. Это невозможно. Так что для меня весь мир существует только в том, на что я смотрю в данный момент. В данном случае ум не начинает действовать так, как он действует у вас.

Хислоп: Ум не приходит сам по себе?

У. Г.: Нет. Если я лежу на диване, то не думаю ни о прошлом, ни о будущем. Я просто слушаю биение своего сердца. Когда я проснусь, я встану. Если Валентины нет, то я знаю, где пекарня, и схожу за хлебом, или посмотрю, что есть на кухне съедобного, и что‑нибудь приготовлю, или если там будет гамбургер, а я голоден, то съем его. Я всю жизнь был вегетарианцем, и если вы дадите мне гамбургер и скажете, что это такое, то я соотнесу с ним только это слово и съем его, так как я не буду знать вкус гамбургера, пока не ощущу его у себя на языке. Откуда все эти идеи о том, что я вегетарианец? Их здесь нет, так как нет никакой психологической памяти. Нет того, что делает жизнь от мгновения к мгновению невозможной. Это не мистическое состояние. Физическое тело и то, как оно функционирует, делает для меня невозможным жить иначе. Это единственный способ, как это человеческое тело – без ума, без идей и образов – может жить и будет жить.

Хислоп: Но ведь раньше ум производил идеи и образы!

У. Г.: Психологический ум производил идеи и образы раньше, но не сейчас. Сейчас там присутствует только фактическая память, слова.

Хислоп: Что произошло с той частью ума?

У. Г.: Она вдруг исчезла. Так что больше нет ни идей, ни образов, ни сравнений, только слова.

Хислоп: А куда ушел тот психологический ум, который был раньше?

У. Г.: Он исчез вместе с появлением тех изменений, которые я описывал. Однажды утром я проснулся и никакого «вчера» не существовало. Вот так. Тело исчезло, а с ним исчезло все. Это было как чистый лист. И не только тем утром – даже сейчас, когда я выхожу из этой комнаты, опять чистый лист. Это не значит, что вообще нет никакой памяти; есть фактическая память. Когда я пойду домой, то если захочу, смогу записать все, что здесь произошло, о чем мы говорили. Но не будет никаких идей, образов, чувств, интерпретаций, так как я больше не могу теоретизировать, философствовать. Ум стал подобен проигрывателю, и он просто повторяет– вот и все.

Хислоп: Жизни окружающих вас людей весьма сложны и запутанны. Что вы об этом думаете?

У. Г.: Этот вопрос вообще ничем не обоснован. Если кто‑нибудь спросит меня, что делать, как освободиться от эго, как быть счастливым, то я подумаю: а почему он задает мне такие вопросы? Сам себе я их никогда не задаю. Я не знаю, каково это – быть несчастным, и, следовательно, не знаю, каково это – быть счастливым. Это факт, так как я никогда не мыслю такими терминами, как «счастье» или «несчастье».

Ты осознаёшь ощущение – ощущение от сексуальности, от цветка, от коровьего колокольчика, от хромой женщины на улице – все они создают одно и то же ощущение. Эти ощущения следуют одно за другим, и я даже не связываю их с тем, что вижу. И это ощущение не переносится на следующее мгновение. Ему приходит конец. Почему это чувство появилось, что его создало, я не знаю.

Для такого человека секс становится невозможным – и не потому, что он практикует целибат или контролирует сексуальное желание. Когда ты держишь кого‑то за руку, для тебя существует только это прикосновение, и только вид этого человека – и больше ничего, никакого ума. В тот момент ты живешь только прикосновением руки, и так как внутри никого нет, никакого ума, который жаждал бы большего, который думает, что объятие или поцелуй даст тебе больше удовольствия, ты просто живешь в этом моменте и даже никак его не называешь. Как такой индивид может заниматься сексом, когда нет вообще никакой тактильной стимуляции?

Ум не может контролировать секс. Возможно, вы сможете его контролировать, практикуя целибат на протяжении сорока или пятидесяти лет, а затем произойдет какой‑нибудь промах и все – человек пропал. А здесь секс невозможен. Чувства не делают его возможным. Во‑первых, сексуальное желание не отличается от других чувств, оно не более необычное в своей интенсивности, чем чувство, вызванное цветком, птицей, часами на стене или хромой женщиной, идущей по улице. Во‑вторых, внутри нет никого, кто бы говорил, что это приятнее, чем что‑либо другое, так как ум никогда не вмешивается в чувства. Кстати, вообще нет никакого ума в действии.

Хислоп: Обладая многими знаниями и информацией, мы проводим различия между людьми и вещами. Мы говорим, что он отличается от него или нее; это всего‑навсего логическое заключение.

У. Г.: Согласно вам, согласно вашей системе ценностей, вы говорите, что она сложный человек. Кто сравнивает? Я не сравниваю. Люди сравнивают. Мы говорим: «Вот эта жизнь благодетельная, а та – аморальная», но согласно какому определению? У вас есть определения, у меня их нет. Простая жизнь, благодетельная жизнь, аморальная жизнь, духовная жизнь – все это просто слова. Вы можете четыре часа говорить со мной о ценности простой жизни, о том, что простой человек – счастливый человек и все такое, а кто‑то другой может сказать, что без выпивки и разных приятных переживаний так и не узнаешь, чего ты лишен (смеется), но я на самом деле не знаю, о чем говорят обе стороны. Вот так все просто.

Хислоп: Вы разве не оцениваете?

У. Г.: Нет никакой оценки. Кто оценивает? Уши слушают, но нет никакого слушателя. Они просто слушают слова. Предположим, вы спросите: «Что такое медитация?» Я понимаю слово «медитация», но не всю историю и концептуальное мышление, которые стоят за этим словом. Всего этого сейчас во мне нет, хотя я все это изучал сорок лет и даже читал лекции по медитации. Что такое медитация? Я замолкаю, так как нельзя дать никакого ответа, память просто повторяет саму себя: что такое медитация, что такое… Я уже в состоянии медитации, и я думаю: «Почему этот парень задает этот вопрос, почему ему это интересно?». И я не могу ответить. Есть только безмолвие, и безмолвие и есть ответ. Но я не знаю, как я ответил бы на такие вопросы завтра.

Беседы – да, но лекции или дискуссии совершенно исключены. Так как внутри тебя нет ничего, что говорило бы тебе, что ты должны просветить весь мир. Что такое это просветление, я не знаю. Зачем все это обсуждать? Но если вам правда интересно узнать, то я бы обманом заманил вас в это состояние; это все, что я могу сделать. Если вы спросите у меня, что индийские священные писания, великие духовные лидеры и Дж. Кришнамурти говорили об этом, я бы сказал: «Выбросьте их все, так как они вам не помогут». Вы не видите, что Дж. Кришнамурти для вас преграда? Вам нужно освободиться и от него, так же как он говорит вам освободиться от всех других концепций и всех других гуру.

Хислоп: Что такое реинкарнация?

У. Г.: Я умираю в это мгновение и затем рождаюсь вновь. Так что как я могу беспокоиться о том, что произойдет со мной в следующей жизни? Когда я умираю в данное мгновение, я знаю, что такое смерть. Для меня каждое мгновение – это новое мгновение и новое рождение. Не о чем думать за пределами этого конкретного мгновения.

Это вопросы для людей, которые так не живут, от мгновения к мгновению. Что такое реинкарнация? Что такое медитация? Почему вообще волнуют такие вопросы? Это мой вопрос. Вы говорите мне о медитации, и я буду вас слушать так же, как и любого другого. Не важно, кого вы цитируете или что вы говорите; для меня это все не имеет смысла, так как я этого не знаю, так как то, что вы говорите, не имеет никакого отношения к этому состоянию бытия.

Так меня нельзя научить. Здесь каждую секунду происходит изучение, но это не опыт, который можно перенести на следующий час или следующий день, чтобы ответить на ваш вопрос достойным образом. Завтра я смогу повторить каждое слово того, что вы сказали. Однако я не смогу ответить на ваши вопросы по медитации.

Что конкретно присутствует в этом состоянии? Этого не узнать, не прожив его. А как его прожить? Это «как» и мешает вам его узнать. Не важно, кого вы слушаете и что он говорит, – это и мешает вам понять это состояние бытия. Но у вас есть о нем некое представление и вы его хотите, и эта идея заставляет вас слушать и также мешает вам пребывать в этом состоянии.

Так как вас интересуют эти абстракции и вы верите, что в них что‑то есть, вы приходите сюда или идете слушать куда‑то еще. Так что сперва вам нужно освободиться от всех этих абстракций, от всего этого дерьма, так как это вам не поможет; скорее, все это и мешает вам шагнуть в это состояние бытия.

Это был один из самых больших сюрпризов в моей жизни. На протяжении тридцати или сорока лет я представлял себе это состояние, но когда это произошло так, как произошло, это было для меня огромным шоком. Какого черта я тридцать лет слушал все эти абстракции и практиковал и переживал все эти состояния согласно индуистским священным писаниям, согласно Теософскому обществу и Дж. Кришнамурти? Почему я это делал? В любом случае все, что прошло, – прошло, и теперь с этим покончено.

Итак, когда вы сами это обнаружите, все будет совершенно иначе, это придет к вам совершенно по‑другому. Это обязательно будет чем‑то новым. Возможно, вы употребите схожие слова, но это будет иначе. Это будет вашим открытием, и вы объясните это иначе – по‑своему.

Однако настоящая преграда, мешающая вам попасть в это состояние, – абстракции. Посредством абстракций мы думаем, что можем понять состояние Кришнаджи и попасть в него; то тут, то там он намекает, что в этом нет ничего мистического или религиозного. Если вы пойдете и скажете ему, что вот парень, который попал в то состояние, о котором вы говорите, он скорее всего скажет: «Хорошо, но чем это поможет вам?» Я что‑то говорю, и он что‑то говорит, и кто‑то третий тоже говорит что‑то другое, а вы при этом где?

Когда вы сами это обнаружите, это будет совершенно другим, и это будет частью физической структуры, и это будет вашим, иначе вы будете открывать для себя и переживать эти абстракции, и ничего более. А затем вы будете проецировать образ этого состояния и сравнивать АсБиБсВи озадачиваться обычными вопросами типа «Является ли А более продвинутым, чем Б?». Подобных сравнений для меня не существует, так как я не стремлюсь получить еще больше. Здесь нет ничего, никакого опыта. Так что где же вопрос сравнения А, Б и В? Вся иерархическая структура, все идеи и понятия индуистской философии и других философий можно выбросить в окно. С ними покончено. Существует ли четыре стадии, пять или шесть стадий – меня не волнует, так как я не мыслю категориями «больше» или «выше». Это именно уму нужно постоянно переживать все больше и больше, ибо ум всем этим обеспокоен.

Это глупость. Нельзя сравнивать одного учителя с другим. Я так не делаю, и даже если бы по Земле ходил сам Бог, меня бы это вообще не интересовало. И дело не в том, что я слишком высокого о себе мнения. Я знаю, что осознанное мной – это то, что сотни и тысячи людей уже осознали до меня. Однако я их не слушал. Это их абстракции мешали мне самому войти в это состояние. Так что, видите ли, какие бы замечательные последователи ни были у учителя, для меня это полная ерунда. Если люди говорят, что он более продвинут и что у него огромное число последователей, я бы просто сказал: «Хорошо, идите за ним и удачи вам».

Хислоп: Потому что вы говорите, что знаете только это осознавание, и все...

У. Г.: Единственный мир, который для меня существует, – это тот, который окружает меня в данное мгновение. Так что как меня может интересовать, например, Вьетнам? Смогу ли я ощутить насущность этого? Дж. Кришнамурти часто спрашивал: «Разве вы не чувствуете насущность, разве вы не чувствуете ответственность?» Я не чувствую ответственность – и это не из‑за безответственности. Когда я окажусь в такой ситуации, то, возможно, я сделаю то, что необходимо в тот момент. Но сейчас я не думаю ни о той проблеме, ни о том, как справиться с нищетой. В данный момент все это не имеет для меня смысла; для меня существуют лишь слова. Так что все эти философские абстракции и политические и социальные проблемы – как, впрочем, и любая проблема – меня в данный момент не волнуют. Что будет в следующий момент, я не знаю, но если бы я оказался во Вьетнаме или каком‑то похожем месте, это был бы мой мир, и я не знаю, как бы я реагировал, но сейчас об этом бессмысленно рассуждать. Так что для такого человека глобальные проблемы не имеют смысла. Разговоры о насущности – уловка, чтобы завлечь вас в это состояние, и это делается из сострадания. Когда вы будете в этом состоянии, возможно, мир изменится. Но что это за новый мир или новое общество, о котором мы говорим? Я и есть новое общество. Не то чтобы я собирался где‑то строить новое общество или некий новый Иерусалим. На самом деле это и есть новый мир, новое общество. Я и есть новое общество, так как мои отношения изменились. На самом деле (смеется) у меня нет никаких отношений. Любые отношения существуют только в данное мгновение. Вот и все, это очень просто.

Хислоп: А что же произошло с миром скорби?

У. Г.: Нет никакой скорби. Есть только физическая боль. Нет психологической боли. Но кто же страдает? Здесь никого нет, никакого «я», и посему вообще нет никаких страданий.

Хислоп: Где во всем этом индивид, и что такое индивидуальность?

У. Г.: Когда вы отбросите все это, вы станете индивидуальностью. До вчерашнего дня я был таким же, я был частью общества, меня окружающего. Но что вы имеете в виду, когда говорите «индивидуальность?»

Хислоп: Когда кажешься отдельным человеком, который ходит и говорит о вещах, которые не являются частью меня или моего состояния...

У. Г.: Поэтому можно сказать, что вчера все мы разделяли одно и то же, все мы были частью одной и той же структуры, но каким‑то образом я вышел из нее – по своей воле или благодаря своему усилию или желанию, моим молитвам или медитации, или удаче – не знаю.

Каким‑то образом что‑то произошло, и я оказался вне этой структуры, и эта структура была разрушена внутри меня. Но пока эта структура существует внутри вас, нет никакого отсоединения, хотя вы отделяете себя и думаете, что независимы от этой структуры. На самом деле нет никакого отсоединения; вы думаете, чувствуете и делаете абсолютно то же самое.

Но сейчас, так как эта структура больше не существует внутри меня, то можно сказать, что я стал индивидуальностью. Но я не говорю себе, что я индивидуальность, не отделяю себя от кого‑либо.

Хислоп: Вы хотите сказать, что в вас нет никакого «я»‑сознания?

У. Г.: Есть только одно сознание. Там нет никакого «я». Пока есть «я», есть скука. А это ничем не нужно наполнять. Чаша всегда полна. Когда она хочет, то сама опорожняется и вновь наполняется. Что бы туда ни клали, там на мысли не навешиваются ярлыки, называя их прекрасными, уродливыми или духовными, чистыми или грязными. Мысль – это мысль, она провеивается и выбрасывается. Они просто приходят и уходят, как пассажиры в поезде или на вокзале.

Я осознаю мысль, когда мое внимание, или осознавание, нарушается. Но внутри нет никакого мыслящего. Верным было бы сказать, что мысли создают мыслителя, когда они пускают корни внутри вас. Но здесь мыслям не позволяют остаться и пустить корни, они просто уходят, так что мыслящий вообще не проникает в твое существо.

Хислоп: Откуда вы знаете, что ушли от структуры общества или мысли? Что побуждает вас говорить, что подобное произошло?

У. Г.: Откуда я это знаю? До этого я создавал этот рубеж в моем сознании; но сейчас больше нет никаких рубежей. Так что в каком‑то смысле можно сказать, что я стал частью целостной структуры. Я знаю, что это звучит парадоксально. Я часть этого в том смысле, что для меня важно все, не какая‑то особая вещь, идея или человек. Здесь нет выбора и потому нет каких‑то особых отношений и таким образом все отношения одинаковы.

Но что такое отношения? Жизнь имеет отношение ко всему. Вы имеете отношение ко мне, а я – к вам. Мы связаны отношениями как два человеческих существа, и это все отношения, которые я знаю. В этом смысле все это «вхождение» и «выход» происходит одновременно. Став индивидуальностью, ты стал частью целого. Так как в моем сознании нет никаких барьеров, никаких границ, я стал единым со всем, что меня окружает. Не то чтобы ты пытался стать единым со всем. Ум мыслит и говорит о единстве жизни, о том, чтобы стать единым с жизнью и тому подобное. Но здесь это не является ментальным или психологическим усилием. Движение жизни там, вовне, создает движение здесь, внутри; например, движение листика вызывает движение и в тебе. Это движение жизни, это и есть единство со всем, что тебя окружает.

Жизнь – это движение. Имеет ли оно направление? Риши Индии говорили, что нет никакого направления. Но это не имеет для меня значения. Меня волнует только жизнь, только движение. Я осознаю только движение, так что как меня может волновать ее направление или ее смысл или цель? Эти вопросы для меня не существуют. Я знаю, так как даже в безмолвии здесь есть движение. Вся жизнь вокруг меня движется, и это вызвало и движение во мне. От мгновения к мгновению я движусь с этой жизнью… и направление меня не волнует. Здесь нет ни прошлого, ни будущего, это просто постоянное движение. Пока есть движение вокруг меня, есть движение и внутри меня; а когда движения вокруг нет, есть только потрясающее безмолвие, подобно тишине в долинах. Это просто аналогия, а не философская концепция.

Хислоп: У меня другой вопрос. В прошлый раз вы говорили, что у вас было ощущение, что вы будто стоите на скале, на краю обрыва, а на другой стороне вершина, и затем вдруг не было больше ничего, и вы обнаружили себя в этом состоянии бытия. Я не совсем это понял.

У. Г.: Память об этом постепенно стирается (говорит с длинными паузами). Мне кажется, они обсуждали сравнивающий ум. Царило безмолвие; это ум осознавал безмолвие, то было не просто осознавание. Когда Кришнаджи сказал: ««То, что есть» – и есть сравнивающий ум», это меня потрясло. Это было мое состояние: то, что есть. Это не было абсолютным безмолвием. И я подумал: «Что я наделал? Четырнадцать лет назад, в 1953‑м, у меня был опыт этого великого безмолвия, и я оттуда не сдвинулся ни на дюйм».

На следующий день он сказал, что в этом безмолвии есть энергия, и мое тело вибрировало, оно было похоже на водоворот энергии. А затем, в последний день, он сказал, что в этом безмолвии есть действие, и казалось, что он предоставляет слова для того, чтобы описать мое состояние. Но затем я подумал, что если в этом состоянии есть действие, то я бы никогда это не узнал. Как мне его узнать? Разве ум проецирует это состояние? Подобные вопросы все продолжались и продолжались.

Если действие должно произойти, тогда это безмолвие – действие, и это действие я не мог бы знать. Так что одновременно воздействовали два образа – и это были не две разные вещи, это было одно и то же – и это мешало чему‑либо происходить. Это ударило меня в мгновение, и вдруг все это прекратилось.

Вопрос исчез.

Как будто стоишь у пропасти и думаешь, что есть какое‑то место, где можно ее перепрыгнуть. Однако невозможно перепрыгнуть долину и оказаться на вершине горы, и некому тебя подтолкнуть, так как сзади никого нет, и прыгнуть не можешь, так как это невозможно – когда это происходит, ты каким‑то образом прыгнул, но на самом деле ты не прыгал, и гора вместе с вершиной исчезли; там нет никакой вершины.

Виктория: Эти идеи о горе и вершине очень интересны. Они создают в нас ожидание, и мы ищем это нечто и чувствуем, что движемся к нему; но сам этот поиск вершины становится препятствием и мешает нам понимать реальность. Поэтому пока у нас есть представление того, что есть нечто, чего нужно достичь или понять, это противоречит реальности жизни как таковой. Как говорит Кришнаджи, сама идея ожидания чего‑либо – отказ [от реальности].

У. Г.: Мы используем эти концепции как стимулы, но они действуют как наркотик для ума. Ум этого хочет; иначе невозможно жить без этих концепций. Ум создает эти концепции, и мы живем в них, и это именно то, что мешает этому произойти. Ум проецирует этот страх и мешает вам прыгнуть; это не вопрос смелости. Никто вас не подтолкнет, а прыгнуть вы боитесь. Страх исчезает, только когда ума нет. Ум есть страх. Это замкнутый круг. Как вы или кто‑либо еще может положить этому конец? Это невозможно. Потому и говорят, что необходима милость, или удача. Дело не в том, что я такой великий или потрясающий человек, что это должно случиться именно со мной; нет, это может случиться с любым.

Хислоп: Возможно, чтобы это случилось со всеми?

У. Г.: Это возможно для всех. Не думаю, что нужны какие‑то особые качества или особое обучение. Это может произойти как с хорошим человеком, так и с мошенником. Мораль или добродетель не имеют к этому никакого отношения.

Я не понимаю, как это происходит, но когда происходит, тебе конец; это неописуемое состояние бытия. Но какой толк обществу от такой индивидуальности? Никакого! Это как цветок – на него можно смотреть или делать с ним что хотите, но цветок просто есть – и все.

Хислоп: Давайте вернемся к вопросу о наблюдателе и наблюдаемом. Вы говорите, что исчезает и наблюдатель, и наблюдаемое, и вместе с тем в другой ситуации вы говорите, что есть только наблюдатель без наблюдаемого, и вы говорите о том, как тогда действуют чувства. А в другом случае вы говорите, что наблюдатель также исчезает!

У. Г.: Потому что воздействие случается. Как ты осознаёшь наблюдаемое? Благодаря осознаванию. Когда нет осознавания, то и этого тоже нет. Нет ни наблюдаемого, ни наблюдателя. В этом состоянии и происходит воздействие. Осознавание не знает, что имеет место. Только когда воздействие приводит, например, к состоянию блаженства, или как вы там его называете, оно начинает это осознавать, и каждый раз все по‑другому. Это ум хочет назвать это состояние Экстазом, Блаженством, Любовью, Истиной, Реальностью и тому подобным.

Хислоп: А бывает, что наблюдатель отделен от наблюдаемого?

Барри: Если вы полностью поглощены созерцанием цветка, вы не проецируете собственное мнение или знания о нем. Вы так поглощены этим «смотрением», как говорит Кришнаджи, что от него не отделены.

У. Г.: Видите ли, наблюдатель – это ум. Ум создал это состояние интенсивности, но когда вы применяете слово «интенсивность», складывается впечатление, что это глаза интенсивно смотрят на цветок. Однако это не так. На самом деле это ум смотрит на цветок с интенсивностью, а не глаза. В этом разница.

Это ум создал эту ситуацию. Один образ смотрит на другой, и эти отношения мы называем интенсивностью. Но когда смотрят глаза, нет никакой «интенсивности». Глаза не называют то, на что они смотрят; это делает ум.

Так как глаза видят вещи такими, какие они есть, нет никакого установления различий, сравнения, называния и прочего. Это именно ум сравнивает, называет одно более красивым, чем другое, более умным и тому подобным.

Барри: А как насчет действия мысли? Предположим, вы находитесь в месте, где зимой очень холодно, – разве у вас не будет плана действий?

У. Г.: Это животный инстинкт, и он также в нас сидит. Разве я не думаю о том, чтобы переехать в более теплое место на зиму? Но что делать, если я не могу отсюда уехать? Я просто останусь здесь; я буду ощущать, что сегодня довольно холодно, вот и все. В этом разница.

Барри: Я бы пошел и нарубил дров для камина и заранее подготовился бы. Разве это не мышление?

У. Г.: Возможно, я поступил бы так же – попытался бы согреть помещение. Но если ничего сделать нельзя, то что же тогда делать? Видите ли, когда оказываешься в этом состоянии, все расставляется по своим местам; это очень просто, а не сложно, как мы думаем.

Барри: А что произойдет, если вам нужно носить дрова, чтобы обогреть дом?

У. Г.: Ты осознаёшь свои движения и вес, который давит тебе на плечи, а глаза на все это смотрят – а что еще? Это невинность, и в этом нет никакой озабоченности. Ты не думаешь о том, что с тобой произойдет, если что‑то пойдет не так. Подобных тревог больше не существует.

Барри: Вы хотите сказать, что это устраняет любые намерения?

У. Г.: Все намерения устранены.

Виктория: У нас самые разные намерения: мы хотим добраться до вершины или достичь самадхи, нирваны или чего‑то в этом роде, и мы предпринимаем определенные действия для достижения этого. Но если, как вы говорите, нет намерения достичь чего‑либо, мы просто находимся с физическим, материальным миром – с таким, какой он есть.

У. Г.: Именно с таким, какой он есть. Если у тебя нет вообще никаких идей или образов относительно нирваны, то ты и не будешь о ней беспокоиться.

Барри: Да, я вижу, что это все основано на разного рода намерениях: будь то намерение достичь нирвану стать успешным бизнесменом или что‑либо еще.

У. Г.: Когда со слова «намерение» убирается психологическое наполнение, остается только намерение, но оно уже другое. Это будет как то намерение уехать из этого холодного места в более теплое.

Для меня «намерение» – просто слово. В нем нет психологического наполнения. Я использую это слово, когда хочу сказать, что мне нужно уехать из этого холода или поехать в Италию или Индию. Вот и все. Зачем мне ехать, что я благодаря этому получу – всех подобных ожиданий и тревог не существует.

Барри: Вы имеете в виду что живете в соответствии с обстоятельствами – что бы ни произошло, вы с этим и пребываете?

У. Г.: Да, пребываю.

Барри: Намерение – еще одно название мотивации, не так ли? Возможно ли жить без мотивации? Вся наша жизнь ведь основана на какой‑то мотивации, верно?

У. Г.: А вы знаете какой‑нибудь другой способ понимания жизни? Так как вы его не знаете и так как для вас единственный способ понять эту жизнь – посредством мотивации, жизнь стала для вас проблемой. Однако некоторые говорят, что существует способ рассматривать жизнь и без мотивации. Откуда вы это знаете? Вы не можете этого знать. Вы можете лишь представлять, догадываться. Поэтому вы создаете жизнь без мотивации и ловитесь на это, и вы постоянно пытаетесь что‑то сделать с мотивацией. Возможно, и нет никакого другого способа жить – вот все, что вы знаете. Если это отбросить, тогда вы с мотивацией – одно. Тогда есть шанс постичь мотивацию, и через этот процесс вы, возможно, постигнете жизнь.

Жизнь без мотивации существует. Когда оказываешься в этом состоянии бытия, постигаешь, что нет никакой вершины, никакой долины и что у жизни вообще нет никакой мотивации. Жизнь – это проживание. Но когда вы задаете вопрос «как?», это создает все эти проблемы и всякие осложнения.

Барри: Да, если бы мы могли легко устранить все эти идеи, мотивации и прочее, и могли бы смотреть на вещи так, как вы описываете, мы всегда были бы только в настоящем, только в «сейчас», и были бы вместе с этим движением.

У. Г.: Пока ум направляет жизнь, это невозможно. Это всего лишь концепция, идея, образ. Но если бы этого образа или идеи не существовало, что бы вы делали?

Барри: Жил бы...

У. Г.: Просто жил бы. И есть ли мотив, или его нет – и то и другое не проблема.

Барри: Да, это великая истина, которую высказывали Дж. Кришнамурти, Будда и другие. Но когда ее превращают в идею и в идеал, тогда это становится для нас проблемой. Это понятно.

У. Г.: Это ум создает все эти идеи, и этот ум не может так просто от всего этого избавиться. Сначала мы стараемся создать этот образ, а затем – устранить его.

Поиск по сайту: