Опыт всегда выражен в терминах вашего происхождения, вашего прошлого: Ум клеток и первичное состояние без примитивизма 2 страница

У. Г.: Все больше и больше одного, и все меньше и меньше другого. Это просто невозможно, и, тем не менее, это единственный способ, как мы живем и как устроен этот мир. Мы бежим от этого, надеясь, что есть какое‑то чудо, где у нас будет только больше и больше того, что нам нравится и чего мы хотим. Это основная проблема.

Нельзя иметь все больше и больше. Боль и удовольствие всегда идут вместе. Но мы хотим все больше и больше удовольствия и все меньше и меньше боли. Так что пока у вас есть любого рода удовольствие, у вас всегда будет боль. Они – лицевая и оборотная стороны одной и той же монеты. Поэтому вы хотите попадать в какое‑то состояние, где вы будете способны полностью уничтожать боль и жить только с удовольствием – а это просто невозможно.

Пол: Человек использует свой мозг, чтобы решать проблемы.

У. Г.: Да. Это плачевно; человек развил интеллект. Он использует свой мозг, вместо того чтобы развивать человеческий инстинкт. У животных есть свой животный инстинкт. Мы не развили человеческий инстинкт; вместо этого мы используем интеллект. Это все манипуляции, систематизации, которые мы производим нашим интеллектом. Это то, что вы называете мыслителем. В этом основная проблема. Выхода нет.

Теперь все говорят, что есть способ уравновешивания того и другого. Есть системы. Эти системы работают. И точно так же, у вас есть эта новая техника, и она может работать. Возможно, она сработала, я не знаю.

Но тот факт, что вы по‑прежнему ищете что‑то большее, означает, что вы явно не удовлетворены тем, как эта штука сработала. Это совершенно очевидно. В ином случае, почему вы вообще были бы заинтересованы в улучшении ситуации – заинтересованы в выяснении, есть ли что‑либо большее – есть ли лучший способ применения той же самой формулы?

Пол: Я думаю, она работает, скажем, на восемьдесят процентов, и я хочу улучшить процентное отношение.

У. Г.: Да, мы надеемся достичь ста процентов. Вы видите жизнь и рост в процентном отношении. В некотором смысле все они следуют этому правилу. Так поступают монахи – и индуистские, и христианские. Они мучают себя и тоже имеют результаты. У практикующих медитацию тоже есть результаты. Это может изменять ваш образ жизни. Происходит эта игра уравновешивания. Это постоянная трата энергии для уравновешивания вещей, разве нет? Разве то, что вы подразумеваете под формулой, не работает? Вы установили равновесие, своего рода ритм.

Пол: То, что вы говорите, верно, в каждой области мы хотим уравновешивать вещи. И мы не смотрим на это как на пустую трату энергии.

У. Г.: Выглядит так, будто для всех практических целей уравновешивание – нечто правильное.

Пол: Но как вы можете говорить, что боль всегда сопутствует удовольствию?

У. Г.: Разве это не часть вашего опыта? Это часть моего опыта повседневной жизни – разочарование и боль, желание того, что мне нравится, избегание того, что мне не нравится, и боязнь потери того, что у меня есть. Это та же самая старая штука, сэр.

Пол: Быть может, я не готов освободиться.

У. Г.: Мы хотим цепляться. Мы хотим, чтобы вещи были в точности такими, как они есть. Хотя с этой проблемой вы ищете какого‑то чуда. Чуда – некой формулы, которую вы можете применять в любой ситуации и хотите, чтобы результаты были бы точно теми же самыми.

Пол: Возможно, я не способен видеть все это.

У. Г.: Вы не увидели. Видение означает, что всего занятия больше нет, оно закончилось.

Пол: Так что когда я говорю, что вижу, возможно, я не вижу и обманываю сам себя.

У. Г.: Вы ничего не увидели потому, что по‑прежнему ищете какую‑то другую формулу или усовершенствование этой формулы. Но вы только видоизменили ее, понимаете. Это новый ключ, который используется для отпирания определенных дверей, но не всех. Поэтому вы хотите отмычку, которая может открывать любую дверь в этом доме. Сейчас эта отмычка как будто работает, но она может открывать лишь некоторые, но не все двери. И я хочу отмычку. Это то, что вы ищете – что мы все ищем.

Но нет никакого ключа, чтобы открывать любую дверь. Это ключ всех ключей – выбросить все ключи и больше не пробовать. Если вы выбрасываете все ключи, дверь открывается сама. «Стучите, и дверь откроется». Возможно он (Иисус) говорил это по‑другому. Вы можете стучать до конца своей жизни; она не откроется таким образом. Вы только пораните руку.

Пол: Я искал своего рода чуда, которое откроет дверь.

У. Г.: Попробуйте. Выбросьте ключи. Перестаньте искать ключи и увидите – она откроется. Я вас уверяю. Тогда случится чудо. Но вы не можете делать это от раздражения. Если вы можете это делать, чудо действительно произойдет. Для вас будет открыт весь дом. Но вы не можете это сделать, понимаете – вы просто не можете выбросить ключ.

Пол: Это верно. Я боюсь.

У. Г.: Никакого универсального ключа нет. В действительности вы ищете ключ, а не способ открывания этого (двери) без ключа.

Пол: Мысль, что никакого ключа нет, вызывает страх и боль.

У. Г.: Любая попытка избежать страха и боли бесполезна. Я не говорю, что вы должны терпеть эту боль или мириться с болью. Поскольку вы не можете выносить эту боль, вы уходите от боли. Терпеть эту боль, мириться с этой болью или понимать боль… не существует такой вещи, как понимание боли, тайна боли, и того, что будет делать эта боль; все это бесполезно. И так же бесполезно применение вашей формулы. Поэтому то, что я подразумеваю под видением, означает видеть, что нет никакого спасения от этой боли. Все мое спасение – это уход от боли. Это то, что я имею в виду, говоря о видении. Но применение формулы не освободило вас от этой боли. Раньше она работала, но боль по‑прежнему есть. Формула, ключ – это мыслитель.

Пол: Боль – это мыслитель!

У. Г.: С движением прочь от этой боли должен появляться мыслитель, чтобы спасать вас от этой ситуации. Теперь именно эта формула – спасение. Именно эта формула не дает вам переживать эту боль, видеть эту боль. Вот что я пытаюсь сказать.

Пол: Вот почему она работает.

У. Г.: Она не работает. Если я вижу, что эта формула неспособна работать, это оказывает воздействие на тебя и боль. Ты раз и навсегда свободен. Но эта формула появляется там, чтобы избавлять тебя от боли, но она не может, и потому она помогает тебе бежать от боли.

Пол: Мы должны оставлять боль.

У. Г.: Оставлять боль не в смысле физической боли. Вы постигаете это, глядя на эту вещь (боль). Потом есть движение. Вы не знаете, что это такое, переживание этого. Это нечто жгучее. Оно вас сжигает. Это смерть. Если не включается мыслитель, если ему на помощь не приходит ваша формула, это означает, что вы кончены. Не знаю, ясно ли это. Если формула не приходит спасать вас от боли, выручать вас из этой ситуации, тогда нет никакой боли.

Пол: В моем случае это означает, что я всегда опаздываю. Вещи случаются, а я вижу это слишком поздно. Мне следовало бы видеть еще до этого...

У. Г.: Где видение? Что вы называете видением? Возвращение – это не видение. Это не то, что я имею в виду. Возвращение этого мыслителя, вашей формулы, которая помогла вам в предыдущей ситуации, теперь душит вас до смерти. Вы это понимаете? Это [когда мыслитель не вмешивается] «вас» сжигает. Вот спаситель «вашей» жизни. Но вы хотите [чтобы этот мыслитель вмешался], чтобы «вас» выручили из этой ситуации. Вы просите этого. Поэтому как вы можете от этого освобождаться? Вы не позволите себе быть сожженным.

Пол: Когда тот, кто дает боль, – это искатель, как можно просить искать без мыслей?

У. Г.: Так что вы не можете встречать это без искателя. Если можете, вы не страдаете. Тогда нет никакой боли. Вам не нужно спасаться от этого. Вы понимаете это? Все, что есть там, – это нечто удивительное. Есть физическая боль. Но эта (психологическая) боль создается искусственно.

Пол: Вы имеете в виду, что я ищу боль, которая искусственна?

У. Г.: Она искусственная в том смысле, что когда вы видите все целиком, она раз и навсегда уходит. Это нечто искусственно создаваемое. Она не существует. Вы видите это затруднение? Это то, что я подразумеваю под видением. Это очень трудно видеть. Я не знаю. Это имеет для вас какой‑то смысл?

Пол: Единственное, с чем я полностью согласен, – я не вижу достаточно быстро.

У. Г.: Напротив, вы вполне быстры. Вы должны быть достаточно медленным. Именно быстрота, с которой это (мыслитель, формула) приходит, и есть проблема. Не говорите, что вы недостаточно быстры. Знаете, в спорте они показывают это…

Пол: Замедленное движение.

У. Г.: Замедленная съемка. При замедленной съемке, если вы взмахиваете рукой, то со времени, когда вы поднимаете руку, требуется порядка тридцати двух кадров, чтобы показать это на пленке. Но вы не видите все разные стадии подъема вашей руки. На экране вы видите это как быстрое движение. В промежутке все эти движения теряются. Сходным образом, если возможно замедлиться и позволять тому разрыву оставаться и не позволять врываться тому парню (мыслителю), вы будете знать. Но вы хотите быстро заполнять пробел, вот почему вы не видите этого парня, приходящего на помощь. Он очень быстр. Вот почему я говорю – замедляйтесь и останавливайте весь процесс. Переставайте искать решения, ключ, формулу и тогда вы увидите, что дверь все время была открыта.

Пол: Вы имеете в виду, что когда что‑то видишь, ты сразу же полностью свободен от всего. Если ты ясно видишь одну вещь, это решит дело. Теперь, по словам Дж. Кришнамурти, тебе приходится испытывать ряд эпизодов видения вещей и потом освобождения. Я также думал, что он имел в виду, что ты видишь одну вещь, и тогда весь мир будет рушиться. Но по‑видимому, он имеет в виду, что ты что‑то видишь, и это дает тебе больше свободы идти в это более глубоко. Так что человек говорит о чем‑то своего рода постепенном.

У. Г.: Это впечатление, которое вы получаете от того, что здесь говорится. Но я утверждаю, что это не так.

Пол: Черт! Это своего рода ловушка, в которую я то и дело попадаю? Доказательство того, что я ничего не вижу – полное мгновенное изменение не произошло, и поэтому...

У. Г.: Это совершенно очевидно, не так ли?

Пол: Да.

У. Г.: И остается надежда, что каким‑то образом…

Пол:…я на это натолкнусь.

У. Г.: Вы натолкнетесь на это посредством этого процесса.

Пол: Или какого‑то другого процесса; да, тут есть своего рода надежда. Но где начинается видение?

У. Г.: Как вы собираетесь «видеть»?

Пол: Я как бы оказался между двух огней.

У. Г.: В безвыходном положении.

Пол: Если хотите. У меня не может быть такого, поскольку это то, о чем я ничего не знаю. И потому бессмысленно пытаться гнаться за чем‑то, чего я не знаю…

У. Г.: Вы просто бросаетесь словами. Вот и все. Это единственный процесс, который происходит. И вам необходимо осознать: весь процесс так или иначе должен прийти к концу. Но для этого вы ничего не можете сделать. Это не‑волевое. Точка. Полная остановка.

Пол: Вы говорите – «видьте» процесс, который происходит. Ничто не может заставить меня его видеть.

У. Г.: Ничто не может заставить вас видеть. Это (остановка) означает смерть – не только ваши мысли приходят к концу, но четырнадцать миллионов лет инерции должны прийти к концу. Это нелегко.

Пол: Что может заставить меня...

У. Г.: Вы должны начинать с этой точки, оттуда, где находитесь в этот конкретный момент. Каким‑то образом вы здесь – со всем прошлым, со всем своим обусловливанием, со всем, что вы хотите сказать, со своими специфическими склонностями. Все это налицо, так зачем подвергать это сомнению? Вы – в этой точке.

Пол: Моя жизнь кажется пустой и заурядной.

У. Г.: Нет. Вы очень начитанны. Вы очень талантливы.

Пол: Дело просто в том, что во всем этом нет мудрости.

У. Г.: Просто слова. Вы полны знания, вы полны информации. Вы знаете намного больше, чем я об индуизме, о буддизме, о тибетской культуре и всем таком.

Пол: Почему это не помогло, при условии, что это может быть так? Почему это не дало мне проницательности мудрости, или…

У. Г.: Знать не значит понимать. Вот и все.

Пол: Ага. Но я много лет пытался вникать в эти вещи – чувствовать их, переживать их, раскрывать...

У. Г.: Это все одно и то же. Это один и тот же мыслительный процесс.

Пол: Это все мышление?

У. Г.: Это все мышление.

Пол: Вы знаете, я пытался выходить за пределы мышления.

У. Г.: Это тоже мышление – мысленная структура, играющая шутки с самой собой. В этом вообще ничего нет…

Пол:…иного, чем мышление…

У. Г.: Внутри вас нет ничего иного, чем мышление. И когда оно приходит к концу, все это кончается.

Пол: Оно не пришло к концу за двадцать пять лет.

У. Г.: Если оно приходит к концу, эта жизнь может выражать себя без всяких помех, без всяких препятствий.

Пол: Ладно. Ничто из того, что я могу делать, не может привести к концу. Если я что‑либо пробую – делаю любое усилие, – я еще больше запутываюсь в мотивах и намерениях. Если я ничего не делаю, есть эта продолжающаяся гигантская инерция, если хотите, четырнадцати миллионов лет. Если я ничего не делаю, я осознаю эту бесконечно продолжающуюся инерцию. У. Г.: Все, что вы делаете, – просто пинаете стену. Это только ранит вашу ногу. И все. Вы должны видеть – не в том смысле, в каком используется слово «видение», – что это вас никуда не приведет.

Пол: Вы увидели, что я это увидел.

У. Г.: Нет. Вы все еще здесь. Вы будете здесь на следующий год. Сегодня днем вы читали книгу.

Пол: Да. Вы меня поймали. Я просматривал их, пролистывал.

У. Г.: Для чего? Вы уже читали их многие годы. Они были рядом пятнадцать лет.

Пол: Это было самооправдание – говорить, что я их пролистывал. Я ничего из них не получал – из вед, из Библии, из всех писаний святых, мистиков, философов, учителей человечества...

У. Г.: И учений Дж. Кришнамурти.

Пол: Все это литература, включая учения Дж. Кришнамурти.

У. Г.: Вы на это подсели.

Пол: Это ничего мне не дало.

У. Г.: Всё это средства, которые вы используете, чтобы получить то, чего вы не знаете – что не существует.

Пол: Вроде черной кошки (в темноте. – Пер.)?

У. Г.: Вроде черной кошки.

Пол: Я не знаю ни о чем другом.

У. Г.: Черная кошка существует, но это относится к другому типу.

Пол: Ладно. Я ничего об этом не знаю; и я не знаю ничего другого, чем то, что я сделал до сих пор – вплоть до этого момента, когда я сижу с вами в этой комнате. Я не знаю никакого другого подхода, кроме огромной решимости и энергии либо лени и апатии.

У. Г.: Поэтому для вас это самый трудный путь. Он был мукой. Положите этому конец.

Пол: Которому из них?

У. Г.: Всем.

То, как мы функционируем, и инерция мышления * Что такое смерть?

У. Г. Кришнамурти: Понимаете, в любое время мы не живем. С чисто практической точки зрения мы все мертвы, так как живем в мире идей, который мертв, где нет ничего нового. А жить возможно, только когда мы приводим к концу инерцию мышления. Инерция мышления обладает ужасающей энергией – как говорят, двадцать миллионов лет накопленного движения. И у нее вообще нет начала.

Для того чтобы понимать, как мы функционируем, нам совершенно необходимо понимать, как мы думаем – сам процесс мышления. Итак, я спрашиваю вас – это мой любимый вопрос на этом этапе – «Как вы знаете, что вы живете?»

Вы смотрите на себя посредством своего мышления, своего представления. То, что вы живете, – это умозаключение. Вы дышите, вы ощущаете пульс и сердцебиение, и есть движение.

Вы чего‑то касаетесь и говорите, что оно мягкое. Вы прикасаетесь к тому и говорите, что оно твердое. Вы это понимаете. Но как вы знаете сами для себя, что оно мягкое? Как вы переживаете мягкость и как вы переживаете твердость независимо от этих слов? Когда вы прикасаетесь к этому, вы говорите, что оно твердое. Если вы прикасаетесь к руке этой женщины, вы говорите, что она мягкая, или подушка мягкая. На самом деле, знаете ли вы, что представляет собой эта мягкость и что представляет собой эта твердость? Как вы ее понимаете?

Вы знаете, что переживали ее раньше. Когда вы прикасаетесь к этому и говорите, что оно твердое, это означает, что вы воскрешаете эту вещь в своей памяти – то, что вы пережили до этого. Поэтому точно так же, когда не вмешивается это слово – в этот конкретный момент, если для вас возможно прикасаться к чему‑то без вмешательства этого слова – без пробуждения вашего прошлого опыта, можете ли вы чувствовать и в то же самое время сообщать мне, что такое твердость или мягкость?

Спрашивающий: В мозгу, в памяти у меня есть идея мягкости.

У. Г.: Это означает, что вы уже переживали мягкость раньше. Вы интерпретируете это свое новое переживание. Чувства передают это (сенсорному. – Пер.) сознанию. Это машина, подобная компьютеру, вот и все. И вы интерпретируете это на основе слова – и это означает, что вы уже переживали это раньше. Вы вчера знали, что это было мягкое.

С: Это может быть идея сходных ощущений.

У. Г.: Да. Я пытаюсь объяснить, что это две вещи возможно отделять друг от друга. Когда эти две вещи разделены, имеет место живой контакт с объектом.

Когда вы смотрите на тот цветок, вы не можете смотреть на него без вмешательства этой прошлой памяти, или слова, мысли между вами и цветком, объектом. Поскольку в данный конкретный момент вы не смотрите на этот цветок, вы утратили живой контакт с этим объектом. Именно вмешательство этой мысли сделало для вас невозможным смотреть на то, что он есть.

С: Кажется невозможным смотреть, скажем, на женщину, цветок или автомобиль без слова.

У. Г.: Я говорю, что это возможно. Это не значит, что я какой‑то особенный или у меня особый способ смотреть на вещи. Это не что‑то, чему учатся. Это будет возможным, только когда меняется вся структура вашего существа. Это не изменение в структуре вашего мышления, а изменение в структуре всего вашего физического существа. Это означает, что все клетки вашего тела – десять миллиардов клеток в мозгу и сто миллиардов соединяющих клеток – должны подвергнуться преобразованию, изменению. И это изменение может вызываться очень просто. Поскольку у всех нас есть то, что доктора называют животным мозгом, который мы разделяем с животными. Этот животный мозг влияет на все наши поведенческие схемы, хотя в течение столетий культуры, воспитания и обучения у нас развился ум. И все, что мы наложили (идеи, культуру) на эту животную структуру внутри нас, – это не что‑то действительно пребывающее с нами. Оно осталось только в мире идей – в области мышления.

С: А как насчет инстинкта?

У. Г.: Все мыслительные структуры, которые мы постепенно строили на протяжении столетий, сделали для человека невозможным развивать свой естественный человеческий инстинкт.

С: Означает ли это, что мы должны разрушать структуру мышления для того, чтобы развивать человеческий инстинкт?

У. Г.: Я не говорю об уничтожении мышления. Уничтожая мышление, вы кончите свою жизнь в больнице. Здесь же мы пытаемся понять мышление. Для нас совершенно необходимо изучать структуру нашего мышления – то, как мы думаем. Что собой представляет это мышление? Поэтому, когда вы глубоко проникаете в саму структуру мышления, вы постигаете, что между мыслями всегда есть разрыв. И эта структура мышления стала такой мощной, что оно не хочет прекращаться даже на долю секунды. Видите ли, все эти разрывы будут заполняться.

С: Должны ли мы выходить из структуры, чтобы понимать структуру мышления?

У. Г.: Речь идет не о выходе за пределы мышления. Речь идет о понимании того, как внутри вас происходит мыслительный процесс. Поэтому когда вы поймете, как вы думаете, и осознаете тот факт, что между этими мыслями всегда есть разрыв, для вас будет возможно жить в этом разрыве в течение отдельной доли секунды, если вы можете останавливать это движение мышления, которое обладает ужасающей и гигантской инерцией двадцати миллионов лет. Вы не знаете, когда оно начиналось. В Библии говорится: «В начале было слово». Мы не знаем, когда впервые начинались мысли. Они продолжались и продолжались в течение двадцати миллионов лет. Так возможно ли для меня останавливать эту инерцию мышления хотя бы на одну секунду по часам? Что происходит, если я могу останавливать ее хотя бы на долю секунды?

С: Только на долю секунды? Я думаю, это должно быть возможно.

У. Г.: Нет, нет. Тогда эта ужасающая инерция остановится. Что такое мысль? Мысль – это материя, вибрация, звук. И если вы можете ее остановить, атомная структура вашего мышления взрывается. Понимаете, есть атом. Взрываясь, он целиком и полностью уничтожает животный мозг, который у нас общий с животным.

Это не теория; это действительно происходит. И это также внезапно активирует дремлющие железы, которые у вас есть в разных частях тела. О некоторых из них знают врачи и биологи, хотя они еще не знают, какова функция железистой структуры. Когда активируются эти железы, в особенности высшая железа вот здесь (шишковидная железа на лбу), которую индуисты называют аджня‑чакра, сами ваши реакции будут изменяться[7].

С: Что происходит с умом? Он перестает функционировать?

У. Г.: Видите ли, для нас очень важно понимать, как мы функционируем внутри. Есть ли внутри какая‑то сущность, какой‑то центр? «Я», самость, психика, душа – есть ли там подобное? Есть ли внутри вас такая вещь, как мыслитель? Имеется иллюзия, что внутри меня есть какой‑то центр и что внутри меня есть сущность, которая переживает эти вещи и мыслит эти мысли.

С: Разве это не факт?

У. Г.: Есть ощущение, что внутри нас имеется центр, что есть мыслитель, который мыслит эти мысли, ощущает эти ощущения, переживает эти вещи. Вы называете это мыслителем, «я», самостью, умом. Но существует ли это?

С: Эго.

У. Г.: Что‑то, связывающее между собой эти мысли… вот что это такое. Между этими двумя мыслями всегда есть связующее звено, есть непрерывность. Как вы знаете, что вы тот же самый человек, каким были пять, семь лет назад или вчера? Вследствие этого связывания, этой непрерывности мышления и ощущений.

Эти мысли связаны друг с другом. Это – «я» – не местоимение первого лица единственного числа, которое представляет собой лишь способ выражения. Внутри вас есть что‑то, что вы чувствуете. Но есть ли вообще такая вещь?

Она не существует в том смысле, в каком вы думаете, что она есть. Но она так прочно вами овладела, что формирует каждый момент вашей жизни с точки зрения своего собственного переживания, своих собственных представлений, своего собственного воображения.

С: О, я не думаю, что для меня возможно останавливать мое мышление.

У. Г.: Потому что это не в интересах мыслителя, центра. Поскольку тогда это придет к концу – то, что мы собрали воедино, весь наш опыт.

С: Сама мысль о том, что никакого мыслителя нет или что можно остановить мышление, кажется пугающей.

У. Г.: Это одно и то же. Это избавление. Я говорю, что боюсь. Это – защитный механизм, предотвращающий окончание мышления. Если вы не говорите, что боитесь, в тот конкретный момент вы есть этот страх, и этот страх уничтожает структуру.

Если ты не используешь это слово и не говоришь себе, что боишься, – вы видите, это связующее звено, – в тот отдельный момент ты и есть страх, и это сжигает всю структуру. Не имеет значения, что это – будь то гнев, страх, секс или что угодно еще, – без этого продолжающегося процесса, если ты переживаешь это без [вмешательства памяти прошлого] опыта в течение доли секунды, непрерывность теряется.

Так что это защитный механизм, тактика выживания в действии. Оно хочет тем или иным образом продолжать существовать. Эта несуществующая, напускная вещь хочет продолжать существовать.

С: Но нам нужен ум и для такого рода общения.

У. Г.: Я понимаю. Если вам нужно общаться, вам приходится использовать слова. Я использую слова. Теперь, если я смотрю на это и если вы спрашиваете меня, что это такое, я скажу, что это цветок. Как он называется? Я не знаю. Я никогда его раньше не видел. Молчание. Это здесь остановилось, поскольку я не знаю. Если я не знаю, я спрашиваю: «Как называется цветок?» Это общение. Но когда нет никакого общения, когда этой структуре не нужно функционировать, почему я должен всегда повторять себе, что это цветок и что он имеет это название?

С: Все должно заканчиваться!

У. Г.: Это не так просто. Ладно, когда я говорю, что ум заканчивается, это означает, что его ставят на свое место. Ум более не навязывает термины и перестает мешать телу. Это значит, что чувства имеют возможность функционировать в максимально возможной для них степени. Офтальмологи говорят, что когда вы на что‑то смотрите, вы вовсе на это не смотрите, потому что вмешивается слово. Глаза – две линзы, которые у вас есть вот тут, – способны воспринимать все целиком. У меня панорамное видение, поскольку мышление не вмешивается, если только у меня не появляется необходимость в общении. Имеется перспективное видение – вроде того, что вы видите в фильмах, – здесь (в моем случае) такое видение. Это тотальное видение. И это чистое восприятие. Чистое восприятие происходит без вмешательства воспринимающего. Это чистое восприятие – сенсорная активность, чистая и простая. Чувства функционируют в максимальной степени. Так что я живу чувствами. Вы не живете чувствами. Вы живете в мире идей, вы живете в мире мысли. Вы понимаете, что я говорю?

С: Я не вполне уверен.

У. Г.: Каждый раз, как я смотрю на вас, вы для меня другой. Это потому, что, как я вам говорил, для меня не существуют идеи или представления. Когда эти глаза снова фокусируются на вас, это нечто новое. Точно так же и со всем, что я вижу или слышу, осязаю или воспринимаю на вкус. Я не знаю, что это такое. Если вы спросите, что это, я отвечу, и это информация; в ином случае я просто вижу вещи, как они есть. Это чистые и простые физические и физиологические реакции.

Если вы смотрите на то, что вы называете красивым закатом или огромной горой, происходит физическая реакция. Имеет место чистое восприятие, и оно оказывает на тело воздействие, природу которого я не буду знать. Это очень трудно передать. Поэтому нет никого, кто может сказать, что это красивая вещь. Если я использую слово «красивый», это означает, что я уничтожил возможность этого живого контакта между собой и красивым внешним объектом. Если не использовать слово, есть непосредственный живой контакт со всем, что ты осязаешь, обоняешь, ощущаешь или ешь. И есть необычайный покой, который вы, возможно, захотите назвать блаженством, любовью, невыразимым покоем… или чем угодно еще.

* * *

С: Что такое смерть?

У. Г.: Я могу жить сто лет, и, быть может, врачи и биологи изобретут пилюлю, которая будет поддерживать мою жизнь еще сто лет… быть может, двести пятьдесят лет. Вы живете двести пятьдесят лет. Но видите ли, даже тогда это должно заканчиваться. Все, что имеет начало, имеет и конец.

Но это не то, чего вы боитесь. Вы боитесь, что придет к концу форма, структура, которая есть у вас внутри.

Поиск по сайту: