Часть 4. 1 Что такое фундаментальная революция?

1 Что такое фундаментальная революция? Это состояние бытия не может быть передано * Вы находитесь на неверном пути и двигаетесь в противоположном направлении * Мышление – это непрерывность «я» * Неестественное состояние и его проблемы * Ты – общество.

2 Что такое осознавание * Мышление буржуазно * Ты никогда не можешь остановить мышление * Мышление естественно * Естественное состояние – не состояние отсутствия мыслей * Абсурдность поиска, постоянного становления (чем‑то)

3 Поэзия, искусство и творчество

4 Хатха‑йога, пранаяма и энергетические центры

5 Почему вы здесь? Чего именно вы хотите? Мышление – это хотение * Что такое полное внимание? Слова, образы и отношения * Не обращайте внимания на мышление * Ликвидация мысленной структуры – это конец истории и расцвет настоящего человеческого существа * Отчаяние и обусловливание * Чтобы закончилось страдание, вы должны остановиться.

Что такое фундаментальная революция? Это состояние бытия не может быть передано * Вы находитесь на неверном пути и двигаетесь в противоположном направлении * Мышление – это непрерывность «я» * Неестественное состояние и его проблемы * Ты – общество

У. Г. Кришнамурти: Многие индуисты говорят мне: «Ты безответственный, ты выбалтываешь все тайны, которые мы сохраняли на протяжении столетий». Сохраняли для чего? Чтобы эксплуатировать людей? Там ничего нет.

На севере Индии есть храм, который называется тайной тайн, и люди собираются там каждый день в 12 часов. Там есть занавес, висящий у входа в святая святых. С двенадцатым ударом приходит священник и открывает занавес. Внутри ничего нет. Никакого божества, ничего, кроме темноты. Это называется тайной тайн. Вы узнаете, что нет никакой Самости, чтобы ее открывать, здесь ничего нет.

Но для вас это так реально. И вы чувствуете, что мышление, чувства, воля – все, что совместно составляет ваш ум, отличается от тела. Здесь оно не отличается от тела.

Я могу заверить вас, что это не путь. Вы не только находитесь на неверном пути, вы двигаетесь в противоположном направлении. Вы ищете свободы в рамках структуры, что невозможно. Это само то, от чего вы должны будете освобождаться. Не важно, к какой фразеологии вы пристрастились. Вы не придете к этому с помощью такой фразеологии, системы или техники. Вы можете растворяться в экстатических состояниях, ум может создавать какое угодно состояние, но все это не имеет вообще никакого отношения к этому состоянию. Это никогда не может становиться частью той структуры.

Я не учитель, и у меня нет для вас учения. Вы должны учить самих себя и открывать для себя, что вас туда ничто не приведет. Изменение, фундаментальная революция, только революция… как вы собираетесь ее совершать? Вы день за днем, год за годом изучаете подробности психики – для чего? Психологи также делают то же самое. Они говорят – «Мальборо» (сигареты) имеют другой букет, но это одно и то же, и вы на это попадаетесь.

Я говорю – стоп. Я не привлекаю вас никакими обещаниями, и не имеет значения, если никто не приходит. Если есть хоть один, кто заинтересован и готов преодолевать всю структуру, я готов сидеть здесь в течение следующих семидесяти лет своей жизни, чтобы говорить вам, что это не способ, поскольку не существует никакого способа перехода от вашей психики к этому состоянию. Пути не существует.

Я не могу делиться. Чем можно делиться? Деньги, опыт, три свитера, которые у меня есть, – всем этим я могу делиться. Но это вообще не опыт, так что здесь нечем делиться. Если бы я мог этим делиться, я бы дал это пяти с четвертью миллиардам людей, живущих на этой земле, не ожидая ничего взамен. Но я не могу делиться, и мне нечего давать, никакого учения.

Это не путь, и вы двигаетесь в противоположном направлении. Вот и все, что я могу говорить. Вы можете спрашивать, каков же тогда правильный путь.

Нет никакого правильного пути. Я не могу дать вам дорожную карту, поскольку сам не знаю эту территорию. Но я могу сказать вам, что там нет никакого рая, никакого Нового Иерусалима. Просто жить, просто плыть, и больше ничего. Есть вызовы и отклики тела. Это движение жизни.

Сальваторе: Я хочу задать вам вопрос. Предположим, что по закону вы должны пойти в армию и сражаться за страну что бы вы делали?

У. Г.: Я не могу никого ранить или убивать. Это для меня невозможно. Поэтому я отправлюсь в тюрьму, и вместо друзей, которые кормят меня здесь, в тюрьме меня будет кормить правительство. (Общий дружный смех.)

Это факт. Никто не может заставить меня убивать. Мне придет конец. То, что здесь есть, это тело, придет к концу, вот и все. Не имеет значения, вгоняют ли в это тело пулю или убивают как‑то иначе. Меня будут пытать. «Пытка» для меня – это просто слово… оно не несет никакого образа, никакого эмоционального содержания.

Если вы хотите, чтобы я зарабатывал себе на хлеб, я буду рыть для вас канавы или буду преподавать. Я буду преподавать математику. Если вы говорите, что я должен преподавать вашу идеологию, то этого я никогда не буду делать. Я читал всевозможные книги – философию, политические теории, Шанкару, Будду, «Грамматику политики» Ласки – вряд ли есть предмет, о котором я не читал, но все это навсегда пропало. Я никогда не смогу объяснять философию, идеологию или что‑либо в этом роде.

Понимаете, то, что вы считаете самым драгоценным, а именно мышление, здесь закончилось. Так что мне чувствовать или думать, чего держаться или за что сражаться? Ничего такого нет.

Сальваторе: Что вы делаете для пропитания?

У. Г.: Питание не проблема. Пища, одежда и кров – эти основные нужды не должны быть проблемой. Но мы превратили это в проблему. Небольшое число богатых стран и богатых людей контролируют мировые ресурсы. У мира достаточно ресурсов, чтобы кормить семь с половиной миллиардов человек, как сейчас. Тогда почему в мире есть нищета и страдание? Я задал этот вопрос и ничего не могу с этим поделать. Но одно я могу. Пока мы функционируем так, как мы функционируем, мы увековечиваем это состояние нищеты и страдания. Но проблему нищеты нельзя решить путем самоотречения и голодания.

Сальваторе: Отречение – это отрицательный подход?

У. Г.: Отказывая себе в чем бы то ни было, вы никуда не придете.

Сальваторе: Что такое отрицательный подход?

У. Г.: Вы разделяете положительное и отрицательное только в сфере мышления, но когда мышления нет, что тогда положительное и что отрицательное?

Здесь нет никакого подхода; не существует подхода к жизни. Так что это не может быть ни положительным, ни отрицательным. Здесь нет никакого перевода. Запись происходит, и когда есть необходимость, она воспроизводится. На самом деле именно ты произносишь то, что содержится в записи.

Сальваторе: Вы отвечаете на наши вопросы.

У. Г.: Вы представляете собой вызов и вы воспроизводите для себя эти слова. Здесь нет никакого слушания в том смысле, как это действует в вас, где слушание является переводом. Точнее, здесь реальное слушание выявляет только словарное значение используемых слов. В этих словах нет никакого эмоционального содержания. Понимаете, когда моя дочь говорит мне: «Я твоя дочь», мне приходится доставать словарь, чтобы узнать, что означает слово «дочь», вот и все. То же самое со всеми отношениями. Фундаментальное изменение, свержение правительства – это имеет для меня только словарное значение. Но я вижу кровопролитие и хочу знать, что вы имеете в виду под революцией.

Вы всегда мыслите с точки зрения изменения, но изменение должно быть сейчас, а не завтра. Но для вас завтра будет чудесный день. Поэтому вы никуда не уходите от того, что есть, а только переводите слово «изменение» с точки зрения движения отсюда туда.

Сальваторе: Разве уход не является естественным?

У. Г.: Считайте так и получайте удовольствие. Тогда почему вы сомневаетесь в своих действиях? Это сомнение в своем действии до и после действия составляет часть структуры морали.

Сальваторе: Возьмите семейную ситуацию и проблему отношений. Когда имеют место эксплуатация и насилие, есть необходимость в изменении.

У. Г.: Никто не может вас эксплуатировать, если вы не заинтересованы в этом взаимном опыте. Мы всегда виним противника, другого человека.

В любой области участвуют два человека. Есть эксплуататор и эксплуатируемый. И вы – часть этой эксплуатации, часть игры.

Сальваторе: Ноу того, кого эксплуатируют, часто нет никакого выбора, никакого способа уйти.

У. Г.: Но если бы у вас был выбор? Вы говорите о революции. Вы хотите все изменять. Вы забываете, что у них есть возможность вас уничтожить. Они защищают свои интересы силой.

Сальваторе: Так что, нам следует молчать и позволять этому продолжаться?

У. Г.: Я этого не говорю. Но скажите мне, что еще вы делаете? Вы сидите здесь и говорите о фундаментальной революции, а не взрываете бомбы там. Почему вы здесь? Как вы собираетесь что‑либо менять? Каждое правительство, каждая группа защищает свои интересы силой. Так что вы будете делать?

Сальваторе: Поэтому вы говорите, что мы спим.

У. Г.: Поскольку человек, который не спит, не был бы здесь.

Сальваторе: Но ведь можно встряхнуть спящего человека и разбудить его.

У. Г.: Это то, чем я здесь занимаюсь, не так ли? (смех) Я делаю это не для собственного удовлетворения. Но вы не хотите пробуждаться. Вы не живете – вот что я говорю. Все это мышление – мертвая структура. Судя по всему, вы не сознаете, что этот разговор – отношение между двумя сомнамбулами.

Для того, кто пробужден, никакого сна нет. Физически я не знаю, что такое сон. Я не знаю, когда я сплю, а когда бодрствую. Говорят о трех состояниях: бодрствовании, сне и сновидении. В этом состоянии бытия нет такого деления. Это все одно состояние. И нет никаких сновидений. Как только появляется мысль, ты бодрствуешь. Но нет таких состояний сознания, как «я бодрствую», «сплю» или «сновижу» – для меня этого деления не существует. Я просто функционирую, реагирую, без какой‑либо воли. Не интерпретируйте это как какой‑то фатализм.

Сальваторе: Но разве нет воли, когда вы отвечаете людям?

У. Г.: Нет. Вы представляете вызов, ваш вопрос – вызов, и это вызывает отклик, вот и все.

Сальваторе: Тогда что такое свобода?

У. Г.: Вы никогда не будете свободны в том смысле, в каком вы думаете, что будете свободны. Это просто фантазия, идея, которая у вас есть. Вы можете быть свободны от голода, от бедности, от секса, от какой‑то той или иной вещи. Если имеется состояние свободы, оно никогда не может становиться частью вашего мышления. Нельзя быть свободным посредством мышления. Свобода – если вы хотите использовать такое слово – это отсутствие мышления и опыта, как вы их понимаете.

Сальваторе: Мышление – это непрерывность «я», не так ли?

У. Г.: Здесь нет никакой непрерывности. Есть только мысли. Если нет перевода, то нет даже мыслей.

Мысль – это инструмент, который я использую для общения, но я не общаюсь сам с собой (нет никакого разговора с собой или мышления). Когда имеется вопрос извне, имеет место реакция в форме слов. Но для такого рода [метафизических] вопросов, которые вы задаете, никаких ответов нет, и потому вопросы исчезают. Вот почему я говорю, что это состояние постоянного не‑знания.

Сальваторе: Поэтому для вас нет религиозных вопросов, есть только функциональные.

У. Г.: Да, это имеет функциональную природу. Я все время функционирую, откликаюсь на вызов.

В вашем случае в отклике участвует вся память, все знание, приобретенное вами с годами.

Здесь, когда я смотрю на дерево, память, знание, никогда не вступает в игру, и потому нет никакого опыта, поскольку вообще нет никого, кто его переживает. Это состояние безмолвия. Когда есть это состояние, тебя как «тебя» нет. Но помните, это безмолвие не имеет никакого отношения к вашему молчанию, которое происходит от ума. Это простое состояние твоего физического бытия. Подобно тому как нет сопротивления ветру, нет никакого сопротивления чему угодно, происходящему вокруг. Тело поглощает все, и это кончается. Нет никакого деления, никакого выбора – все представляет собой одно, единое движение.

Если это состояние превращается в идею или символ, в мысленную структуру, оно неизбежно уничтожается тем, что приходит за ним.

Когда ты приходишь в это состояние, это означает, что ты в первый раз прикоснулся к жизни и в том месте, где никто другой раньше не прикасался. Все те, кто находится за тобой, должны отметаться как пыль. Ты не можешь это остановить; никто не может помешать этому случаться.

И если ты достаточно глуп, то можешь создавать еще одно основание, еще одну структуру, но она обречена на уничтожение. Так что ты не можешь это сохранять, поскольку сохранять нечего. Если ты это делаешь, то будешь иметь дело только с трупом, а не с живым. Поэтому Будда, Иисус – всех их можно спустить в унитаз. Сейчас могут быть немногие вроде Дж. Кришнамурти и Раманы. Но кто мы? Мы будем выкинуты из вас, когда вы прикоснетесь к жизни там, где раньше никто не прикасался. Это факт. Это свобода.

Сальваторе: Больной человек нуждается в каком‑то лечении, в какой‑то помощи. Вы не предлагаете никакой помощи.

У. Г.: Что я могу делать? Для того чтобы помогать вам в том направлении, есть компетентные люди. Они предлагают вам поддержку, предлагают вам мантры, техники, и они приносят результаты, если это то, чего вы хотите. Но я не могу оказывать вам такую поддержку. Я не могу вас учить. Меня интересует искоренение; семя сгнило и должно быть устранено. Не подстригание дерева – это не мой метод.

Терри Ньюланд: Для всего нужно время, для изменения требуется время.

У. Г.: Никакого времени нет. Вы либо дышите сейчас, либо не дышите. Или вы смотрите на то дерево сейчас, или вы не можете смотреть на него завтра. Время означает, что это всегда завтра. Требуется несколько лет, чтобы овладеть той или иной техникой, чтобы быть писателем, художником, лектором. Поэтому точно так же вы думаете, что за несколько лет вы станете чудесным человеком, морально, духовно совершенным человеком. Но для того чтобы принять для себя факт, чтобы примириться с собой, не требуется никакого времени. Какое время необходимо, чтобы быть самим собой? Я неприятный, грубый мужчина. Я агрессивен, полон гнева. У меня полно качеств, от которых я хочу быть свободным. Что происходит, если я это признаю и примиряюсь с ними? Если я не отделяю себя ни от одного из этих чувств, то они есть. Проблемой является моя попытка освобождаться от этих чувств.

Сальваторе: Вы имеете в виду, что нам следует принимать себя в точности такими, как мы есть?

У. Г.: Попробуйте сами. Выясните, почему вы не можете примириться с собой. Вы не можете потому, что думаете об этом, и это уход от факта. Вы уже отделили себя от того. Вы создали разделение, потому что хотите быть кем‑то другим, чем тот, кто вы есть, и это требует времени.

Вы – то, что вы есть, ваши действия такие, как они есть, ни плохие, ни хорошие, и чтобы видеть этот факт, вам не нужно время. Такой человек, который полностью и абсолютно примирился с собой, не может делать ничего плохого или неправильного.

Но в действительности вы не действуете, поскольку думаете о действии – будет ли оно хорошим, плохим и так далее. Мышление лишает вас возможности действовать. Ваши действия не отличаются от вас; именно мышление создает там пространство, разделение.

Сальваторе: Разве вы сейчас не думаете?

У. Г.: Нет. Это нечто автоматическое. Есть вызов и есть немедленный отклик, не рождающийся из мышления. Я не создаю философскую структуру.

Сальваторе: Это означает, что вы находитесь в другом состоянии бытия.

У. Г.: Совсем наоборот. Я говорю, что вы находитесь в точно том же состоянии, что и я. Вам очень хочется знать, потому что какой‑то парень что‑то описывает. Но это не отличается от вашего состояния, поскольку это естественное состояние бытия. Вы не хотите примиряться со своим естественным состоянием. Вы так долго жили своей неестественной жизнью – не только вы, каждая клетка в вашем теле, каждое ваше нервное окончание, это продукт столетий культуры – что мышление стало таким естественным, и вы не способны знать, что мог бы быть другой образ жизни, естественный.

Сальваторе: Вы говорите, что само мышление неправильно?

У. Г.: Я не говорю, что оно неправильно. Это инструмент, и я использую его как таковой, подобно авторучке, для общения, для того, чтобы писать свое имя буквами.

Сальваторе: Но вы говорите, что мышление неестественно.

У. Г.: Оно неестественно потому, что вы используете его, чтобы становиться чем‑то иным, чем вы есть. Вы все время добиваетесь чего‑то, какой‑то цели, которая не существует, кроме как в вашем уме.

Сальваторе: Я не слишком уверен.

У. Г.: Это просто действие. Жизнь выражает себя через действие. Иными словами, жизнь проявляется посредством энергии, которая представляет собой действие. Действие – это сама жизнь. Действие отделяет от жизни именно вмешательство движения мысли. Вы думаете о действии – хорошее оно или плохое, правильное или неправильное – это продукт культуры.

Марисса: На днях кое‑что произошло, и я немедленно рассердилась.

У. Г.: И что вы с этим делали?

Марисса: Я закричала и подумала, что мне следовало сдержаться. Я действительно об этом сожалею.

У. Г.: Это то, что я говорю. Вы думали об этом и все еще думаете об этом. В ином случае вся система тела поглотила бы тот гнев.

Марисса: Означает ли это, что вы бы тоже рассердились и кричали?

У. Г.: Я не знаю, это гипотетическая ситуация. Возможно, но я не знаю, я даже не знаю, что происходит здесь, вот в чем проблема. Меня что‑то достигает, вот и все. К вам постоянно приходят ощущения, одно за другим, как волна за волной, и еще до того, как распознаете одно ощущение, оно уже ушло, и есть что‑то другое. Но мыслитель уничтожает возможность прихода следующего ощущения. Почему вы интерпретируете чувства? У вас есть мотивация – вы хотите совершенствоваться, вы хотите изменяться. Вы неугомонны, поэтому вы хотите пребывать в покое. Вы не в ладу с окружающей средой и потому хотите быть в ладу.

Сальваторе: А вы в ладу?

У. Г.: Не знаю, я не задаюсь этим вопросом.

Сальваторе: Почему вы говорите?

У. Г.: (смеется) Если бы вы сюда не приходили, я бы не говорил. Поскольку вы здесь и задаете вопросы, имеет место отклик.

Сальваторе: Но вы все время говорите.

У. Г.: Если бы вы видели, что я глупый человек, который все время говорит, вы бы это не поощряли и положили бы конец этой глупости, уйдя отсюда.

Сальваторе: Я не собирался вас обижать.

У. Г.: Нет, нет, я не воспринимаю это как обиду. Для вас более важно понимать, почему вы здесь, нежели почему я говорю.

Я – просто придорожный цветок. Кто‑то может его заметить и подумать, что это интересный цветок, и прийти сюда. Единственная разница между цветком и человеческим цветком – это то, что цветок испускает свой аромат, а человеческий цветок обладает способностью описывать свой аромат. Цветку все равно, нюхаете вы его или нет; точно так же человеческому цветку все равно, хотите ли вы слушать описание его состояния или не хотите.

Сальваторе: Что это за неестественное состояние, о котором вы говорили утром?

У. Г.: Человек не только сам вошел в неестественное состояние, он приводит любую другую живую вещь на этой планете в неестественное состояние.

Сальваторе: Возможно, это его цель.

У. Г.: Где‑нибудь на этом пути нам всем придет конец.

Сальваторе: Является ли стремление к свободе естественным или это необходимость?

У. Г.: Тот, кто свободен, никогда не будет стремиться к свободе. Сама по себе свобода не имеет никакого смысла.

Сальваторе: Что вы думаете о коммунизме?

У. Г.: Это вы мне скажите. Я не понимаю коммунизм, коммунистическую революцию или идеологию. Я не вижу никакой причины для человека зарабатывать на жизнь. Очень скоро технология сделает эту идею нелепой. Для коммунистической структуры нет никакой основы. Так что можно начинать еще одно движение, и бороться, и убивать. Это то, что мы делаем.

Здесь нет никакого социального содержания. Нет никакой групповой активности. Поэтому как между вами и мной может быть сотрудничество? Вы хотите что‑то делать или получать, а я не хочу ничего, так что какое тут может быть сотрудничество? Я не могу учить, а вы хотите, чтобы вас учили.

Свободны ли вы? Вы будете свободны завтра, благодаря своей работе, своей революции. Это то, что вам всегда говорили религии: делай все больше и больше вот этого и ты будешь чудесным человеком и будет рай, если не в этой жизни, то в следующей. Что такое свобода, о которой вы говорите?

Как вы собираетесь создавать атмосферу свободы? У вас есть идея свободы, и у меня есть идея свободы. У вас есть последователи и у меня есть последователи, и мы оба боремся. Это мое учение, а ваше учение другое, и мы кончаем тем, что боремся друг с другом, как полторы сотни сект в христианстве.

Сальваторе: Но почему вы против идеи сотрудничества?

У. Г.: О какого рода сотрудничестве вы говорите? Ваш капитал – не материальное имущество, а сама структура мышления, и вы хотите этого держаться. Вы можете убить меня, поскольку то, что я говорю, угрожает вашему способу жизни. Я не сопротивляюсь. Я готов умирать за что угодно, но только не за что‑то особенное. Это не мученичество.

То, что я говорю, подобно пулям. Они собираются в вас попасть, и вы все время пригибаетесь. Вы не хотите смотреть этому в лицо. Если вы однажды взглянете этому прямо в лицо, все кончится, я вас уверяю. Но скажите мне, к чему именно вы стремитесь?

Сальваторе: Чтобы действовать как ответственный, зрелый человек.

У. Г.: Почему это так трудно – действовать как ответственный, зрелый человек? Почему вы несчастливы и все время пытаетесь быть зрелым человеком? Вы думаете, что все меняется к лучшему, что вы движетесь к цели, и еще через несколько лет будете более зрелым. Вы можете говорить все это в течение еще пятидесяти лет, и я гарантирую, что вы никогда этого не достигнете, потому что там нет никакой цели, которой нужно достигать.

Сальваторе: Я думаю, что это цель эволюции.

У. Г.: Откуда вы знаете, существует ли эволюция? Откуда вы знаете, есть ли у жизни какая‑то направленность?

Сальваторе: Я могу видеть, что направленность есть.

У. Г.: Нет, вы не можете видеть, это только проекция идеи, знания, которое вы совершенствовали на протяжении столетий. И даже если у жизни есть какая‑то направленность, она никогда не станет частью этой структуры.

Сальваторе: Вы имеете в виду что мы принимаем знание за движение жизни?

У. Г.: Да. Понимаете, на жизнь невозможно смотреть. То, на что вы смотрите, – это тоже движение той же самой мысли.

Сальваторе: Это вопрос степени – насколько много мы видим.

У. Г.: Как только вы вводите идею степени, вы вводите идею абсолюта. Никаких абсолютов нет. Поэтому когда отбрасываются абсолюты, приходит к концу вся эта структура, основывающаяся на абсолютах.

Абсолюты создаются умом. Таково общество. Основной конфликт происходит между обществом и тобой. Если ты признаешь, что должен подчиняться обществу, то ты также должен признавать, что общество имеет право ликвидировать тебя в своих интересах. Это то, что делают могущественные государства.

То, о чем говорю я, – это другой и более простой способ вашей самоликвидации, если это то, к чему вы стремитесь. Тем, что вы боитесь ликвидировать, является эта структура мышления.

Сальваторе: Я и есть общество.

У. Г.: Да, вы – общество. Так что если вы ликвидируете эту структуру в себе, то есть возможность ликвидации и общества (общественного сознания) тоже, но не общественной структуры. Индивидуальное сознание и общественное сознание – это не разные вещи. Поэтому абсурдно ожидать, что общество изменится, и говорить о революции, не претерпевая радикального изменения самому.

Сальваторе: Есть ли какая‑то сущность, которая должна быть преобразована?

У. Г.: Никакой сущности нет. Нет никакой двойственности, никакого деления в сознании. Это все одно. Но вы изолировали себя от этого единого движения, и в этом вся проблема, и именно поэтому вы задаете все эти вопросы.

Сальваторе: Каку кого угодно может не быть вопросов?

У. Г.: Все эти вопросы возникали, когда вы разделяли все эти проблемы.

Сальваторе: Тогда мышление – это проблема?

У. Г.: Есть ли мышление, если вы ничего не хотите для самого себя?

Сальваторе: Когда я пешком спускаюсь в Саанен, то обнаруживаю, что постоянно думаю, хотя я лично ничего не получаю.

У. Г.: Почему? Вы не можете быть без этого постоянного движения внутри вас. Вы хотите заполнять этим движением мысли ту пустоту – на самом деле это ни пустота, ни полнота, это то, что оно есть. Вы постоянно читаете свои мысли. Вы все время листаете страницы памяти.

Не думайте, что вы когда‑либо освободитесь от этого. Если вы пытаетесь это контролировать, формировать или подгонять под какие‑то рамки, вам это не удастся. Это все одно движение, жизнь и мышление, а вы пытаетесь его разделять. В какой‑то момент они каким‑то образом разделились, и вы постоянно придаете этому непрерывность.

Сальваторе: Что для вас важно?

У. Г.: Важно все, что есть в этот конкретный момент, и это для меня единственный мир.

Сальваторе: У вас есть желание?

У. Г.: Желание есть. Это часть жизни. Скажем, меня то‑то привлекает. Я смотрю на это, скажем, на картину на стене, и не знаю, что это – изображение Иисуса или хорошенькой девушки. Даже если я распознаю картину как изображение Иисуса или кого‑то еще, это сразу уходит, потому что есть что‑то еще. Нет никакого нарастания мышления, и потому там не может оставаться никакая особая мысль.

Влечение – это естественное движение, и вы называете его желанием. Но здесь нет никакого усиления желания или потребности исполнения этого желания. Что происходит с желанием, когда нет потребности в его исполнении? Оно здесь сгорает и превращается в энергию. Когда ты не используешь мысль для того, чтобы получать что‑либо для себя, эта мысль сгорает; горение мысли – это энергия. Энергия – не что‑то таинственное, или божественное, или нечто в этом роде. Горение мысли производит энергию, и это жизнь. Этот процесс продолжается все время, и ты можешь видеть, как зола этих мыслей выходит из кожи. Все тело становится белым. Вот почему индийские йоги мажут свои тела золой, чтобы имитировать это состояние, это сжигание мысли.

Что такое осознавание * Мышление буржуазно * Ты никогда не можешь остановить мышление * Мышление естественно * Естественное состояние – не состояние отсутствия мыслей * Абсурдность поиска, постоянного становления (чем‑то)

Терри Ньюленд: Что такое осознавание?

У. Г. Кришнамурти: Твое смотрение на что‑то, и то, на что смотришь, и сам смотрящий – это все одно.

Например, имеется ощущение. Нет никакой разницы между твоим смотрением снаружи и внутри. Когда ты закрываешь глаза, объекты исчезают.

Скажем, я смотрю на Элизабет Тейлор – ее часто показывают по ТВ – голубые глаза, или зеленые, или что‑то еще затрагивает вас и вызывает ощущение. Затем приходит кто‑то еще, и [глаза]‑камера отьезжает и показывает другую картинку. Камера не сравнивает эти две картинки и не называет одну красивой, а другую безобразной или какой‑то еще. Проблема появляется, только когда вы сравниваете эти две картинки, и именно так вступает мыслитель. Если нет никакого сравнения, ты не отличаешься от того, на что ты смотришь. Это и есть осознавание.

Ты видишь долину, и все твое существо наполняется красотой долины – не то чтобы ты называл ее красивой, – потому что изменяется твое дыхание. Ты делаешь глубокий вздох – это может и быть причиной, по которой употребляют такое выражение: «захватывающий вид». Поэтому с того момента, как ты покидаешь это место и пока ты не достигаешь Гштаада, твое дыхание все время меняется, в зависимости от вида. Так ты осознаёшь. Ты идешь дальше и улавливаешь запах коровьего навоза. Ты осознаёшь его потому, что происходит раздражение твоего обонятельного нерва; а затем тебе встречается какая‑то дама и запах ее духов точно так же раздражает твои обонятельные нервы. Вот что я имею в виду под осознаванием. Но как только ты интерпретируешь это ощущение как хорошее, красивое или тошнотворное, это не осознавание.

Но вы всегда интерпретируете, потому что хотите переживаний, в особенности так называемых приятных переживаний, именно так появляется ум, «я». Это повторяющийся процесс. Это не что‑то живое, поскольку вы воскрешаете свою память. Но если бы вы не интерпретировали, «вам» бы пришел конец. Поэтому интерпретирование должно прекратиться только однажды, и это все, что необходимо, и это взорвет всю мысленную структуру. Только однажды, это не обязательно должна быть беседа человека, осознавшего Себя, осознавшего Бога или святого человека – это не имеет значения. Если вы не распознаете то, что видите, обоняете, осязаете или ощущаете на вкус, то это конец этой мысленной структуры.

Терри: В чем различие между свободным человеком и тем, кто не свободен?

У. Г.: (смеется) Я не вижу никакого различия. Если кто‑то говорит, что я свободный человек, я этого не знаю. У меня никогда не бывает никакой мысли, что я свободный человек или что я отличаюсь от вас. Единственное,

что меня озадачивает, это почему он задает все эти вопросы, потому что у меня нет никаких вопросов. Так что я хочу лишь указывать, что в таких вопросах нет никакой надобности, поскольку на подобные вопросы нет ответов.

Но откуда вы знаете, кто является свободным человеком? Вы изучаете его действия? Есть множество святых людей, которые действуют в рамках строгих религиозных правил поведения.

Терри: В вас произошли некие фундаментальные изменения.

У. Г.: Понимаете, у меня были всякие виды переживаний. У меня было сексуальное переживание, но я не могу привнести в мое сознание сейчас то, каким оно было. Как я могу сравнивать эти состояния? Невозможно сравнивать то, каким я был и какой я сейчас. Даже если я говорю вам что‑то о своей жизни и своих переживаниях, это все равно что говорить о чьих‑то еще жизни и переживаниях. Память есть, ноя могу давать вам только словесную картину, в моих воспоминаниях нет никакого эмоционального содержания. Так что я никак не могу сказать вам, что вчера я был в рабстве, а сегодня я свободный человек.

Если ты ничего не ищешь, если ты не хочешь быть свободным ни от чего – что это за состояние? Как бы ты узнал? Здесь нет ничего, даже понимания. Сравнительная структура пришла к концу. С ней покончено. Это просто жизнь, вот и все.

* * *

У. Г.: Есть такая история о персидском мистике и шутнике. Однажды его пригласили провести беседу. Он пришел и начал беседу с таких слов: «Я уверен, вы все знаете, что я буду говорить». Люди отвечали: «Да, мы знаем». Мистик сказал: «Тогда какой мне смысл говорить? Я пойду домой». Люди осознали свою глупость и пригласили его снова. Он снова начал со слов: «Вы знаете, что я буду говорить», на что в этот раз люди отвечали: «Нет, мы не знаем». «Тогда нет смысла вам что‑либо говорить», – сказал он и пошел домой. Они поняли, в чем была их ошибка, и спустя неделю снова пошли и пригласили его. Как обычно, он начал с того же. Половина слушателей отвечали «да», а другая половина – «нет». Мистик сказал: «Те, кто знает, скажут тем, кто не знает», – и пошел домой. (Общий дружный смех.)

* * *

У. Г.: Я пытаюсь загонять вас в угол, где вы ничего не можете с этим поделать. Нет способа понять и нет никакого запредельного. Пока ты чего‑то добиваешься, ты уходишь от самого себя. Когда заканчивается это движение, которое обладает гигантской инерцией, накопленной за миллионы лет, это приводит к взрыву и он изменяет всю структуру твоего физического существа.

Внезапно активируются все железы, которые были неактивными. Вместо ума, управлявшего телом, им начинает руководить так называемая шишковидная железа, находящаяся вот здесь [позади лба], которую индуисты называют аджня‑чакра. Больше нет «я», ничего, это чистое сознание.

Ты заново рождаешься, это то, что говорит Библия: семя должно умереть, чтобы быть рожденным снова.

Терри: Это механический, автоматический процесс?

У. Г.: Это механический процесс. Это то, что пытались делать йоги, чтобы вызывать изменение в структуре тела.

Терри: Насучат, что все механическое неправильно.

У. Г.: Да, вас учат использовать свою волю. Именно этому учат дома и в школах. Ты должен использовать свою волю, иначе будешь никем и все будут наступать тебе на ноги.

Терри: Что вы имеете в виду под механическим?

У. Г.: Все ваши действия механические. Вы пытаетесь манипулировать этими ощущениями, действиями, потому что хотите что‑то от них получать. Вы хотите использовать эти чувства для собственной выгоды, для собственного удовольствия, и тем самым уничтожаете чувства.

Терри: Почему мы вообще к чему‑то стремимся?

У. Г.: Это часть человеческого сознания. Три четверти миллиарда людей находятся в состоянии постоянного поиска. Здесь состояние другое, это естественное состояние, являющееся состоянием Будды, Иисуса и всех тех, кто вышел из мысленной структуры. Эти неугомонность и постоянный поиск будут продолжаться и продолжаться, и не будет никакого покоя, если только человеческое сознание не найдет свой уровень.

Терри: Кажется, что никогда невозможно ответить на вопрос, почему ты ищешь, потому что как только ты отвечаешь на вопрос, ты возвращаешься к началу и говоришь «ах».

У. Г.: Если ты это осознаешь, если это случается, то это конец.

Терри: Прекратятся ли вопросы, если ты осознаешь эту круговую природу всего процесса вопрошания?

У. Г.: Можно я вам кое‑что скажу? У вас нет вашего собственного вопроса. Задайте вопрос, который вы можете назвать своим, вопрос, которого раньше не задавали. (Долгое молчание.)

Это похоже на то, как учитель математики создает задачи из ответов. Он знает ответ и потому дает тебе задачу. (Взрывы смеха.)

Терри: Так что мы знаем ответ.

У. Г.: Проблемой является вопрошающий.

Терри: Вы называли мысль буржуазной. Мне кажется, что невозможно отказываться от мысли или своего мышления так, как ты отказываешься от материального имущества, своей собственности.

У. Г.: Там имеется вложение, и отказ от него будет подобен самоубийству. Вы испуганы.

Терри: Это только страх или что‑то еще?

У. Г.: Внешнее и внутреннее – не две разные вещи. Когда вы видите, как трудно вызвать изменение внутри себя, вы понимаете, что столь же трудно изменять внешнее. Вы хотите изменять внешнее, чтобы приводить его в соответствие со своим представлением. Вас не интересует изменение ради изменения.

* * *

У. Г.: Вы слышали историю о ленивом сыне? Этот сын, молодой парень, не хотел ничего делать. Он предпочел бы просто где‑то сидеть и смотреть на мир. Он становился такой проблемой, что его отец сперва посылал его в школу, потом к специалисту и, наконец, к психологу. Он пробовал все, но ничто не меняло поведение его сына. Наконец, он пошел к святому человеку и попросил у него совета. Святой направил его к человеку, жившему под деревом примерно в двух милях оттуда. Отец взял сына, пришел к человеку, живущему под деревом, и попросил его о помощи. И тот сказал: «Почему вы привели его ко мне, я ничему не могу его научить». Отец сказал, что просить его о помощи ему посоветовал святой. «Ладно, – сказал тот человек, – оставьте его здесь и приходите через два месяца». Спустя два месяца отец вернулся, чтобы увидеть, каких успехов достиг его сын. И учитель, и ученик лежали под деревом. Отец прождал три дня, но ни учитель, ни его сын не двинулись с места. Он не знал, что делать, и поскольку был очень голоден, залез на дерево, ел плоды и оттуда наблюдал за обоими парнями. Прошло еще три дня, и с дерева упал плод; учитель подобрал его и съел. Спустя еще два дня с дерева упал еще один плод. И сын сказал: «Отец, подбери его и положи мне в рот».

Тут терпение отца достигло предела; он понял, что ничего не может сделать, а потому предоставил своего сына его судьбе и спокойно пошел домой.

* * *

У. Г.: Когда ты понимаешь абсурдность постоянного стремления чего‑то добиваться, то сдаешься, и это заканчивается. Ты ничего не можешь поделать с мышлением. Мышление – это не что иное, как постоянно продолжающийся шум, наподобие шума или вибрации, имеющейся в электромагнитном поле. С ним ничего нельзя сделать.

Терри: Это означает, что мы беспомощны.

У. Г.: Принимайте свою беспомощность. Пока вы ходите к кому‑то, кто для вас анализирует все, он вас обманывает. Поэтому вы должны принимать свою беспомощность. Никакой надежды нет, однако это не безнадежно. Просто вы принимаете, что ничего не можете с этим поделать. Как вы можете понимать что‑то, над чем у вас нет никакой власти?

Я говорю не об истории мысли. Каждый раз, когда здесь рождается мысль, вы даете жизнь этой мысли. Вы интерпретировали ощущения посредством того или иного слова и тем самым даете мысли непрерывность. Если непрерывности нет, вы воздействуете на все поле сознания.

Внутри исчезают ограничения, границы. Ты един. Все, что происходит там, происходит во всем человеческом сознании. Тебе не нужно ничего делать. Тебе не нужно основывать фонд или общество. Не твое дело сохранять учение для потомков. Прежде всего, чье это учение? Мое? Ваше?

Терри: Но вы выбрасываете все из окна.

У. Г.: Да, а почему нет? Все полностью, вы можете это сделать? Повернуться ко всему спиной. Можете? Это не все равно что вместе с водой выплескивать ребенка; это не то же самое. Почему вы не можете этого делать? Вы все время говорите о смелости. Это так просто.

Терри: Это не просто.

У. Г.: Просто, но вы это усложняете. Вы идете в колледж, чему‑нибудь учитесь и постоянно повторяетесь. Но вы ничего не знаете о себе и своем теле.

Несмотря на всю информацию, которую дают медицинские науки, они не слишком много знают о теле. Они могут быть способны пересаживать человеческие органы; для чего, чтобы поддерживать жизнь человека?

Что такое смерть?

Это мышление не будет заканчиваться. Пока есть жизнь, будет продолжаться мышление. Будет существовать память. Каждый раз, когда рождается мысль, рождаетесь «вы». Это «ваше» рождение. Когда вы не даете ей жизнь, она не может там оставаться и сгорает. Это горение представляет собой процесс, который дает вам энергию, в ином случае мышление изнашивает всю вашу систему.

Терри: Так что мышление естественно.

У. Г.: Мышление естественно.

Терри: «Я» – это непрерывность мышления.

У. Г.: «Я» соединяет мысли и дает ему непрерывность. Самость – это координатор. Здесь он не существует. Но почему вы всегда координируете эти мысли? Психологи будут говорить вам, что если вы этого не делаете, значит, с вами что‑то не так.

Терри: Но разве нам не нужно «я», чтобы жить?

У. Г.: А вы живете? Это нечто мертвое. Это не жизнь. Вы привносите в свое переживание мертвую память. Каждый раз, когда вы едите персик, возвращается вкус того персика, который вы ели десять лет назад.

Каждый раз, когда я ем персик или манго, я не знаю, каков вкус. Вы думаете, что это безумный способ жить, но это не так. Это значит жить все время, каждый момент, и это живое выражает себя. Оно проявляется по‑своему и осознает свои невероятные глубины. И ты никогда не можешь делать это частью своего знания и передавать это другим. Это вовсе не знание, не опыт. Это нужно жить, проживать.

Но вы хотите опыта. Если вы хотите становиться лучшим человеком, более умным или духовным, вам приходится следовать какой‑то технике и потому идти в какую‑то школу, церковь или к гуру.

Вы говорите о любви. Почему? Спустя две тысячи лет мы все еще говорим о любви. Если есть какая‑то другая любовь, которой вы не знаете, как она может вас интересовать? Вы только воображаете, проецируете другой вид любви, но это расширение того же самого. Вы придумали эти вещи, эти моральные абсолюты, которые не существуют. На самом деле вы просто даете непрерывность самому «себе».

Терри: Что дает непрерывность?

У. Г.: Вы хотите держаться за эти вещи, и именно это дает «я» непрерывность. То, что вы считаете удовольствием и держитесь за это, на самом деле боль, поскольку душит там жизнь. Это все равно что сдерживать дыхание. Почему вы это делаете? Потому что это вам нравилось раньше, и поэтому вы хотите за это держаться, но оно движется, оно не может там оставаться. Вы должны двигаться вместе с движением, но вы этого не делаете. В этом ваша проблема, и это боль или печаль, – вы все время страдаете.

Конец непрерывности – это смерть. Не действительная смерть. Что заканчивается? Об этом написаны многие тома, и люди говорили об этом тысячи лет. Что такое смерть? Когда я задаю этот вопрос самому себе, уверяю вас, это чистый звук, шум, и не приходит никакой ответ. Никакого ответа нет, и это выражение жизни, это жизнь, и это не имеет ни начала, ни конца. Это бессмертие. Ты – часть той бессмертной структуры, которая не является структурой.

Терри: На днях вы говорили, что вопрос бы не возникал, если бы не было знания.

У. Г.: Без знания нет вопросов и нет «тебя». «Ты» и есть знание. Именно посредством этого знания ты себя отождествляешь. Это моя рука, мои глаза, мои вещи, мое тело, мой опыт и так далее.

Если вы порежете мой палец, то вследствие ощущения я буду на него смотреть и удивляться, что это за красная штука из него вытекает. Поскольку здесь не действует никакое знание, будет это удивление. Это факт.

Терри: Означает ли это, что есть сознание вне тела?

У. Г.: Это выдумка вашего ума. Если бы существовало запредельное, вы никак бы не могли о нем знать. Вы сами – то движение. Но вы отделяете себя, чтобы выяснить, что это такое, и все, что вы можете находить посредством такого исследования, – нечто мертвое, написанное или сказанное об этом кем‑то или какой‑то традицией. Это мертвое, неживое.

Это все одно, и оно выражает себя здесь. Не важно, называете ли вы это осознаванием, или чистым сознанием, или просветленностью. Но вы должны знать, что это просветление, или озарение, – не что иное, как простое и чистое физическое и физиологическое.

Глаза подобны двум линзам фотокамеры. Если ты закрываешь глаза, в них все равно проникает свет; поскольку там нет формы, нет формы для этого тела, все это (свет) является жизнью. В Индии этот свет золотой; здесь (в Европе) он синий.

Если ты закрываешь глаза повязкой, свет есть даже тогда. В дело вступил этот третий глаз – там, где находится шишковидная железа, аджня‑чакра. Вы никогда не давали этим железам – которые у вас спят – возможности становиться активными и функционировать по‑своему. Вместо этого вы двигаетесь в противоположном направлении создания законопослушного человека, морального человека, совершенного человека и совершенного общества. Мы делаем это и с животными – вы хотите, чтобы они подражали вам и вашему образу жизни. Именно это отдаляет вас от естественного состояния.

Терри: Я не понимаю, почему человеку следует поворачиваться спиной к своей цивилизации и культуре, вместо того чтобы ее изменять.

У. Г.: Скажите мне, как вы будете ее изменять? Вот способ; выходя из структуры, вы оказываете громадное воздействие на мир. Но вы так горды своей цивилизацией. Действительно ли она помогала вам становиться человеком?

Терри: Я все равно думаю, что мы можем изменять вещи к лучшему вместо того чтобы их уничтожать.

У. Г.: Можете ли вы это делать? Это имеет очень глубокие корни, у вас никогда ничего не получится. Попробуйте. Вы можете быть готовы сжечь здание, но есть другие, которым оно нужно, и очень скоро молчаливое большинство становится ожесточенным большинством. И знаете ли вы, как для вас трудно отказываться от этого так называемого чудесного мышления?

Это ваш капитализм. Вы буржуазны. Вы не хотите отпустить простую вещь, бессмысленную вещь, которую вы используете как инструмент. Вы считаете это трудным. Почему же тогда вы ожидаете, что ваш сосед будет делать то, чего вы не можете?

У меня же не так. Я нахожусь в полной гармонии с войной, которая продолжается во Вьетнаме, с Никсоном, со всем на свете. У меня нет конфликта ни с чем. Если сегодня уйдет Никсон, завтра придет кто‑нибудь еще; если сейчас прекратится война во Вьетнаме, вы начнете еще одну где‑нибудь в другом месте. Это так же во всем мире. Ответственность лежит именно на этой структуре. Если мир идет по такому пути, ему придет конец. Что вы можете с этим поделать?

Есть только один способ это сделать. Если вы раз и навсегда покончите с этой структурой, этой непрерывностью в себе, то появится возможность, поскольку вы воздействуете на все человеческое сознание. Этот взрыв не может не подействовать на все человечество. Эти взрывы происходят каждый момент, это продолжается и продолжается. Это кажется единственным способом изменения, преобразования мира, если ему вообще можно помочь. И это реальное сострадание, которое помогает. А по‑другому невозможно.

Поиск по сайту: