Опыт всегда выражен в терминах вашего происхождения, вашего прошлого: Ум клеток и первичное состояние без примитивизма 5 страница

У. Г.: Тело все делает по‑своему. Это все, что можно сказать. Это то, что я говорю.

Андреас: Что‑то еще, кроме того, что это творение создателя образа.

У. Г.: Это творение создателя образа. Возьмем, например, голод. Восемь лет назад я экспериментировал. Я вообще ничего не ел просто для того, чтобы увидеть, что такое голод. Знаете, в первые два дня ты чувствуешь голод в то время, когда привык принимать пищу. А потом, спустя два дня, ты его вообще не чувствуешь. Нет такой вещи, как голод. Но ты становишься все слабее. Говорят, можно жить на своем собственном жире от шестидесяти трех до шестидесяти семи дней. Нет ничего приятного в том, чтобы морить себя голодом только для того, чтобы понять этот химический процесс. Для того чтобы поддерживать тепло тела, нужно горение. Нужна пища.

И также я тут должен вам сказать, что проделывал всевозможные эксперименты. Я много читал о боли, тайне боли, страдании и всем таком. Я сам выступал с лекциями о смысле и тайне боли. Я хотел сам проверить, что же в действительности представляет собой боль. У меня была такая идея. Я болел свинкой. Это была ужасная, мучительная боль, и врачи хотели, чтобы я лег в больницу. Я говорил – нет, я должен понять боль. Это была нестерпимая боль, но я все равно хотел. Я хотел, чтобы около меня сидел мой сын, и начал подробно описывать боль, а потом что‑то еще. И знаете, что случилось через пятнадцать минут? Я потерял сознание. Тело просто не могло выносить боль. Оно выбросило меня из сознания. Меня увезли в больницу, и спустя шесть часов я проснулся и никакой боли не было. Понимаете, у тела есть собственный механизм. Оно заботится о себе.

Пол: По‑видимому, в теле есть такой механизм, который, когда есть физическая опасность, заставляет сердце биться быстрее, и в кровь выделяется сахар, человек потеет и так далее. И все это для того, чтобы поддерживать готовность тела быстро реагировать, чтобы избежать физической опасности. Вероятно, это необходимо для выживания. Но стресс и конфликты в жизни тоже воздействуют на тело, кровяное давление, сон и так далее. Этого можно избежать, это лишнее, эти конфликты, но они есть.

У. Г.: Теперь говорят, что когда происходит падение фондовой биржи, в Америке растет число случаев язвы желудка, а также диабета. Это происходит из‑за тревоги, страха и всего такого. Это оказывает свое собственное действие.

Невозможно отделить ум от тела. Как я вам на днях говорил, ум – это не только психическая деятельность. Ум повсюду в вас. В любом нервном окончании есть мышление; есть мыслитель, «я». В каждой клетке вашего тела действует «я». Так что его не так легко отделить.

Пол: Вы имеете в виду, что ум не только в мозгу, но и повсюду...

У. Г.: Именно по этой причине вы не можете слушать. Безмолвие означает полное, абсолютное молчание каждой клетки в вашем теле, не обязательно вашей психической деятельности. Вот причина, почему вы не можете слушать. «Я» присутствует повсюду в вашем теле. У каждого нервного окончания есть свой ум. Это не только молчание психической деятельности. Это безмолвие означает молчание, в котором действует настоящее безмолвие. Все твое существо безмолвно. И единственное, что есть, это то, к чему ты прислушиваешься или на что ты смотришь. Когда ты на это смотришь, то весь ты – глаза. Только глаза – эти два глаза – все, что у тебя есть. Ты видишь все. Что бы ты ни видел, это ты сам… ты полон этим. И точно так же, когда ты к этому прислушиваешься, это звук, который наполняет все твое существо. Ты не отделен от этого звука. Так что безмолвие, о котором я говорю, это не отсутствие шума. Ты можешь сидеть прямо посреди Таймс‑сквер или в опере в Париже и, тем не менее, быть в этом состоянии безмолвия. Тебе ничто не будет мешать… ты можешь там медитировать. Ты и есть тот шум, резкий шум, гудки, движение машин, ты полон этим. Это не значит, что я предлагаю кому‑то сидеть там в опере и медитировать. Это не то. Ты полон тем звуком. Ты – тот звук, больше ничего.

Пол: Это в том смысле, что у тела нет определенной границы или раздела между так называемым мной и остальным миром. Когда это так, я полон потрескивающим шумом огня, так что...

У. Г.: Так что нет никакой отдельности.

Пол: Верно. Для меня это только слово.

У. Г.: Это слово. Поэтому мы бы с вами сейчас не разговаривали, если бы вы прислушались к тому. Ответ – там.

Андреас: Шум приходит извне. Вы говорите, что я и есть шум. Так что если нет никакого шума, то нет никакого меня?

У. Г.: Никакого «вас» нет. Именно объекты и вещи вне вас создают восприятие. Это чисто ощущение; чистое восприятие. Но как только вы говорите – «это плохо», «это хорошо» и так далее, ум приходит в действие, и полного восприятия нет. Оно невозможно, потому что чашка никогда не бывает пустой. Если внутри меня чашка пуста, то полностью ее наполняет. Поскольку вы всегда полны тем или другим, вы воспринимаете только часть того звука и часть того, что вы видите. Говорят, что глаз воспринимает только 2 % того, что вы видите, а 98 % того, что есть, утрачивается.

Андреас: Глаз воспринимает только 2 процента из‑за мыслей?

У. Г.: Да, из‑за мыслей. В этом разница. Теперь я способен иметь полное, тотальное видение – перспективное видение. Я вижу больше; я слышу больше. Но нет никого, кто интерпретирует эти ощущения. Я говорю именно о физиологическом явлении[14].

Андреас: Интерпретация – это мысль.

У. Г.: Да, это создает мысль. Мышление искажает само смотрение, сам процесс восприятия. Это очень тонко. Нелегко разделять эти две вещи. Это все переплетено.

Андреас: По‑видимому, есть разница между мыслью, которая представляет собой только ответ, приходящий из прошлого, и мыслью, которая в некотором смысле оживает и защищает себя и которую легко видеть, поскольку она вызывает физиологические эффекты, о которых мы недавно говорили, – учащение пульса и все такое.

У. Г.: Например, вы едите плод, который никогда раньше не ели. Обычно внутри вас происходит процесс, пытающийся распознать этот вкус с точки зрения какого‑то другого плода, который вы уже ели. Внутри вас происходит движение, пытающееся выяснить, на что похож этот вкус. Предположим, этот плод ем я, но внутри меня нет того движения. Я действительно не знаю, что это такое. Я просто ем его, вот и все. Я даже не скажу, что он сладкий, вкусный или какой‑то еще. Это не означает, что я буду есть ядовитый плод или что я буду продолжать пробовать подобное. Во мне нет этого любопытства, желания переживать все новое. Поэтому я ни при каких обстоятельствах не буду пробовать все, что попало.

Андреас: Можете ли вы относиться к тому плоду без его названия, только по вкусу?

У. Г.: Название вообще не имеет значения. Дело касается вкуса.

Андреас: Так что вы помните вкус без названия?

У. Г.: Я даже не пытаюсь. Это вещь, которой я не знаю. Нет никакого отношения, и потому это заканчивается.

Андреас: А тот плод – это слово или вкус?

У. Г.: Это был вкус; поскольку не было никакого названия, то и вообще никакого слова. Поэтому когда вы едите то, чего вы не знаете, как вы передаете тот вкус? Вот видите, внутри вас идет процесс.

Андреас: Пытающийся дать название?

У. Г.: Пытающийся назначить ему название. Когда невозможно пытаться дать чему‑то название, на этом все кончается. Я действительно не знаю. Это состояние незнания. Что означает, что внутри меня все безмолвствует. Это не только там, видите – то пламя снаружи. Я действительно не знаю, что это такое. Это значит постоянно быть в состоянии незнания. И одно различие в том, что название приходит, когда оно нужно. Каждый раз, когда я смотрю, я не знаю кто вы. Это трудно передать. Это в точности то же самое – нет никакой разницы. Я просто пытаюсь описывать это состояние бытия, вот и все.

Что, видимо, отличается от того, как процесс происходит внутри вас. Я даже не помню, как я смотрел на вещи несколько месяцев назад. Теперь это стало для меня естественным. Это кажется единственным способом жить; это настоящая жизнь. Пожалуйста, извините, но то, как живете вы, – это смерть; поскольку вы не способны воспринимать все, что есть там. Кажется, только так и можно жить.

Пол: Вся цивилизация ошибалась?

У. Г.: Вся структура цивилизации строится на неправильных основаниях – будь то цивилизация на Востоке или на Западе. Все, что вы видите в этом мире, – не природа, я говорю не о природе – все, что мы сделали, это творение ума. Весь прогресс, все – это творение ума, творение рук и ума. Я ни на мгновение не предполагаю, что нам следует подкладывать под это бомбы и все это уничтожать. Нет ничего, что мы можем с этим поделать. Мы не можем начинать с начала, но по крайней мере я могу начинать с самого себя.

Пол: Но вопрос не в желании делать это или нет. Это просто выпадает тебе или не выпадает. Ты ничего не можешь с этим поделать. Мы не можем сказать, что наша жизнь идет неправильно из‑за мышления.

У. Г.: Но мы принимаем его как должное, не так ли?

Пол: Достаточно ли понимать, что наша жизнь неправильна, потому что все время вмешивается мышление и потому что мы живем в мире, который сами создаем? Мы живем в умственном мире, который полностью искажен. И мы видим, что в этом умственном мире иногда возникает что‑то, с чем мы отождествляемся, и за это мы сражаемся и умираем. И мы никогда ничего не видели. Это достаточно легко видеть. И если видение, которое может изменять жизнь...

У. Г.: Видение, которое может вызывать изменение внутри вас. Это не что‑то внешнее: не какая‑то внешняя реальность, или кто‑то, или какая‑то внешняя сила, которая будет делать это за вас. Поэтому все наши поиски идут в неверном направлении, и мы гонимся за миражом.

Пол: Я хотел сказать, что это нелегко видеть, но это можно увидеть, это можно сделать.

У. Г.: То, что возможно для меня, возможно для вас. Это возможно для любого и каждого.

Пол: Но может ли человек быть точно уверен, что он больше не видит через посредство мышления?

У. Г.: Кто?

Пол: Я имею в виду, можно ли быть совершенно уверенным, что ты больше не видишь посредством мысли и что мысль больше не мешает, как ширма.

У. Г.: Вы бы несомненно знали это сами.

Пол: И не будет абсолютно никакой надобности в дискуссии?

У. Г.: Вы узнаете сами. Вы никого об этом не спрашиваете. Дело в том, что внутри вас есть противоречие, есть конфликт между двумя противоположностями. Единственная разница в том, что здесь есть мысли, но они не вызывают мысли, находящиеся напротив. Это означает, что эта мысль не создает ту сущность – или мыслителя, или как бы вы это ни называли. В этом вся разница. Как только в картину вводится этот центр, мыслитель, он создает всю беду. Поэтому, когда нет никакого конфликта, внутри вас больше нет никакого противоречия.

Андреас: Но когда ситуация вызывает мысли, может ли возникать противоречие?

У. Г.: Нет. Оно (состояние бытия) занимается проблемой там и тогда, и она заканчивается. Для того чтобы иметь дело с проблемой, доступна гигантская энергия.

Трудно говорить о гипотетической проблеме. Наш образ жизни становится все более и более сложным. Психология, ум, который начинался очень просто, стал таким сложным и запутанным. Сейчас это все становится наукой, областью специализации. Становится так трудно иметь дело с чем бы то ни было, когда в любой области есть такого рода специализация. Нам приходится это упрощать, чтобы понимать эту основную проблему.

Я никогда не устаю приводить эту историю. Женщина приходит к врачу с какой‑то болезнью глаза, а там в ожидании приема сидят около трехсот человек. Это очень известный врач, специалист по глазам с международной репутацией и все такое. Она долго ожидает приема, и когда наконец приходит ее очередь, входит в кабинет и жалуется врачу: «У меня ужасно болит вот здесь, и мой глаз все время слезится». Он говорит: «Мадам, мне очень жаль, у вас болит правый глаз, а я специализировался по левому глазу. Я не могу вам помочь, вам придется пойти к кому‑нибудь другому».

Пол: Сперва мы ничего не видим. Мы даже не знаем, что думаем и что внутри нас живут мысли и нами движет наше прошлое и все такое. Мы даже не знаем.

У. Г.: Все это факт. Ладно, я хочу задать вам вопрос. Где находится это мышление, и как вы можете смотреть на мысль? Можете ли вы смотреть на свое мышление?

Пол: Я предполагаю, что если я не думаю, то могу очень хорошо это видеть.

У. Г.: Вы не можете отделять себя от этой мысли.

Пол: Мне кажется, я могу видеть свои мысли, но вопрос в том, кто видит эти мысли?

У. Г.: Эта же самая мысль.

Пол: Да.

У. Г.: Мысль разделяется…

Пол: Боюсь, это кажется верным...

У. Г.: Тогда как вы можете смотреть на мысль? Как вам это заканчивать? И почему вам следует заканчивать это мышление? Потому что кто‑то описывает удивительное состояние бытия, говоря, что это образ жизни?

Андреас: Да, мне кажется, что я способен останавливать свое мышление лишь на несколько секунд или несколько минут, но не более. Поскольку потом процесс возобновляется и имеются всевозможные мысли.

У. Г.: Процесс – вот что самое важное. Процесс должен заканчиваться.

Пол: Процесс должен заканчиваться?

У. Г.: Да, проблема не столько в привычке, сколько в структуре внутри вас, формирующей привычку. Это все равно что пытаться бросить курить. Вы можете год за годом пытаться перестать курить, но это бессмысленно. Вы все время с этим боретесь. Вы могли бы с тем же успехом продолжать быть курильщиком. Или возьмем привычку пить кофе. Понимаете, борьба дает силу. Это нечто очень приятное. Вы хотите двигаться с мыслями. Вы хотите давать этим мыслям жизнь, вкладывать в них жизнь и жить вместе с ними.

Пол: Да.

У. Г.: Это нечто очень приятное. Вы не хотите только болезненных мыслей.

Пол: Когда нет мыслей, есть только пустота. Я не могу это терпеть и призываю мысли, приятные мысли.

Андреас: А можно выбирать?

У. Г.: Нет.

Пол: Да, можно выбирать мысль.

У. Г.: Выбирать невозможно. Как вы можете выбирать мысль? Вы можете выбирать, хотите ли вы жить с мыслью или нет. Вы не можете выбирать свою мысль.

Можете ли вы говорить себе: «Сегодня я собираюсь увидеть очень красивый сон»? Вы можете говорить: «Я буду мыслить определенные мысли, кое‑какие приятные мысли». Разве это не проблема? Есть так много приходящих мыслей. Что такое это мышление? Вы думаете, что весь этот процесс мышления выбирает ваши мысли. Но здесь нет никакого выбора. Поэтому все мысли – одно и то же. Я не лишен мыслей. Пусть у вас не создается впечатление, что мысли просто приходят через одно окно и уходят через другое. Просто нет обращающего внимание на эти мысли, нет распознающего эти мысли. Нет никакого центра, говорящего: «Я буду жить, или двигаться, с этими мыслями».

Пол: Так что дело не в том, чтобы не иметь никаких мыслей. Дело в том, распознавать их или нет.

У. Г.: Да – или пытаться что‑либо делать с мыслями. Пусть вам не кажется, что это состояние без мыслей. Мысли есть. С ними ничего нельзя поделать. Для нас это необходимый инструмент. Мы эволюционировали на протяжении столетий и развивали этот мыслительный процесс, это мышление. Это нечто мертвое. В нем нет никакой жизни. Мы наделяем эту мертвую вещь смыслом, мы даем жизнь этому мышлению. Так что вот куда идет энергия. Не физическая энергия – животная энергия зависит от чего‑то другого, – но эта психическая энергия, как говорят психологи.

Пол: Почему мы даем жизнь нашим мыслям, и кто дает жизнь?

У. Г.: Вы мне скажите.

Пол: Я много раз задавал себе этот вопрос.

У. Г.: И каков ответ?

Пол: Мысль входит в поле моего сознания, и эта мысль становится связанной с какой‑то структурой прошлого, и я наделяю ее жизнью, и потому она растет, и я стараюсь, чтобы другие люди помогали мне расширять это «я».

У. Г.: И вы хотите иметь в себе это «я», и это – непрерывность. Ладно, но в чем проблема? Вы этим недовольны?

Андреас: Поскольку очень часто это не столь приятные мысли.

У. Г.: Есть и кое‑какие болезненные мысли.

Пол: Еще одна причина, по крайней мере для меня, – я чувствую, что не знаю настоящей жизни; во всем этом процессе есть что‑то поверхностное и искусственное…

У. Г.: Но что это такое – эта настоящая жизнь?

Пол: Я не знаю… скорее, это то, что я хочу знать.

У. Г.: Предположим, я говорю, что нет никакой иной жизни, чем эта.

Пол: Как я говорил до этого, мы живем в умственном, созданном нами самими мире, у которого вряд ли есть какая бы то ни было основа в реальности. Это искаженный мир. И когда это видишь, даже если не полностью, этого достаточно, чтобы до некоторой степени изменять жизнь. Жизнь становится менее глупой и скучной, чем раньше. Но это не полное видение, а лишь фрагментарное.

У. Г.: Ладно. А что делать, если нет никакой другой жизни, которую вы называете настоящей, иной жизни, нежели та, что у вас есть сейчас?

Андреас: Мы действительно не знаем, но думаем, что в этой жизни есть нечто большее, чем то, что мы знаем.

У. Г.: Да, мы воображаем, что есть другой образ жизни, что есть что‑то за пределами этого. Все наши идеи другой жизни – лишь миф, создаваемый умом для бегства от фактической, реальной жизни. Это – единственная жизнь. Никакой другой нет.

Пол: Вы имеете в виду, что жизнь, которую мы только что описали...

У. Г.: Это единственная жизнь. Что мне делать, если я вижу, что это единственная жизнь и в запасе нет никакой другой? Имеющийся у меня образ другой жизни – это только миф, только образ.

Пол: Да, это образ. Это часть того, что я вам описал.

У. Г.: Что происходит, если я это вижу? Образ уходит. Когда образ уходит, то, что есть, – это то. Именно образ заставляет меня что‑то искать.

Андреас: Но мы чувствуем, что, возможно, не видим правильно. Возможно, именно мышление не дает нам видеть то, что есть на самом деле.

Пол: Даже это – часть всего процесса. Даже то, что вы говорите в данный момент, – часть умственного процесса.

У. Г.: А что делать, если из этого нет никакого выхода – если нет никакого способа избежать того, как я сейчас живу?

Пол: Никакого способа нет. Кажется, все, что я воображаю, все, что я пробую, – это бегство и это еще одна мысль.

У. Г.: Вы уже это говорили – что это еще одна мысль и так далее. Если нет никакого другого способа, нет никакой другой жизни, кроме той, которой я сейчас живу, то подобными мыслями я только создаю для себя больше проблем. Я создал это страдание из‑за того неудачного мифа – что есть другая, настоящая жизнь, которой я должен жить. Какой‑то парень вроде меня говорит, что есть другое состояние бытия. Именно этот образ делает твою жизнь несчастной. Поэтому ты раз и навсегда отбрасываешь этот миф, и тогда то, что есть, – это только жизнь.

Пол: Да. Вы сами нашли способ. Сейчас для вас кое‑что по‑другому.

У. Г.: Да, потому что я не сравниваю себя, потому что внутри меня больше нет никакой сравнивающей структуры.

Пол: Так что, как вы недавно говорили, возможно, со мной случится то, что случилось с вами…

У. Г.: Несомненно, это случится. Это случится, как только вы увидите, что другие процессы, образы, которые вы для себя строите, создатель образов, приходят к концу; это в вас уже есть. Что такое есть у меня, чего нет у вас? Живое качество. Это живое качество не способно выражать себя потому, что вы от этого уклоняетесь, думая, что есть другой способ жизни.

Пол: Но вы также говорили, что произошла мутация – что все, включая клетки тела, изменилось.

У. Г.: Как только вы это увидите, все в вас будет изменяться.

Пол: Как только я могу видеть, что ничего не может измениться, оно изменяется!

У. Г.: Оно изменяется. Вот что я говорю – нет никакого другого способа жить. Вы не можете принять этот факт. Но как вы можете понимать то, что я говорю? В этом трудность. Я могу сто раз говорить вам, что никакой другой жизни нет. Но приходит кто‑то еще – какой‑нибудь монах из Индии – и говорит вам, что есть запредельное, что есть путь. Вы должны медитировать по многу часов в день, и тогда у вас будет прекрасная жизнь и так далее. Потом приходит кто‑то еще и говорит что‑то совершенно другое. Где вы? Вы продолжаете изменять это зеркало, вы полируете его, чтобы оно отражало тот образ, и это продолжается.

Пол: Я не могу это до конца объяснить, но я знаю, что сейчас вы отличаетесь от того, каким я вас видел два года назад. Что‑то изменилось.

У. Г.: Ладно. Я говорю, что изменение, произошедшее во мне, состоит в том, что образы, создатель образов, и все эти вещи во мне закончились. Потому что создатель образов увидел, что это все образы, создаваемые им самим, и что эти образы никуда его не приведут, что избавления нет, и потому он ушел. Вот что случилось. Никто не может делать это за меня, никто не может мне это дать. Нет вообще никакой помощи для того, чтобы это видеть.

Пол: Нет никакого внешнего фактора?

У. Г.: Никто не может делать это за меня. Поэтому если я не знаю, то не сдвинусь с этого места, если только не выясню для себя, есть или нет.

Пол: И вы говорите, что это не происходит постепенно. Это происходит все сразу.

У. Г.: Почему вы вводите эту идею времени? Вы не хотите встречаться с этим в данный момент. Когда вы сосредоточиваетесь на этом, оно вас обжигает. Вы не хотите, чтобы это с вами случалось, или не готовы, и именно поэтому говорите о времени. И есть кто‑то, утверждающий, что это можно делать постепенно.

Пол: Что ж, возможно нам нравится мыслитель.

У. Г.: Но вы не можете иметь и то и другое. Вот о чем я говорю.

Вчера кто‑то говорил мне: «У меня должна быть собственность, у меня должна быть моя жена, у меня должны быть все удовольствия и все такое. И все же я хочу этого и надеюсь, что эта медитация мне это даст. Невозможно иметь и то и другое. Я никогда не буду Буддой, потому что стать Буддой означает отказаться от всего. Я не хочу отказываться от всего, я не хочу становиться Буддой. Но я хочу быть добрым, я хочу быть не склонным к насилию, я хочу быть этим и хочу быть тем».

Он не хочет становиться Буддой, но хочет быть добрым и все такое. Эта борьба доставляет ему удовольствие – это сражение. Вы любите это – сражаться внутри себя, противиться тому звуку, что наполняет вас. Вы боретесь с этим, но безуспешно. Оно бьет вас со всех сторон. Звуки приходят, и вы безуспешно сражаетесь с ними. Что вы можете поделать вон с той горой? Вы ничего не можете с ней поделать. Вы можете взбираться на гору и писать об этом книгу. Или, если у вас поэтический склад ума, написать стихотворение о красоте горы. Или, если вы художник, вы можете написать картину. Что вы можете с ней сделать? Вы ничего не можете с ней сделать.

Пол: Вы имеете в виду, что я не могу раскрыться.

У. Г.: Это опасно, и потому вы не хотите раскрываться. Вы упорствуете. Вы хотите держаться. Если кто‑то говорит – открой это окно, и все придет, – вы хотите этого, и в то же время вы не уверены. Возможно, будет сквозняк, возможно, станет холодно, и вы можете простудиться и получить воспаление легких – вы думаете обо всем этом. Даже если кто‑то дает вам ключ, вы не откроете дверь. Вам не могут дать ключ. Для вас ключ есть, он в ваших руках. Видите ли, ключом было то – трескающийся лед. Я не преувеличиваю. Ключ был у вас в руке, но вы не хотели использовать тот ключ – вот и все.

Андреас: Очень скоро я собираюсь спилить одну из этих сосен.

У. Г.: Положите ее сюда. Она будет нас всех согревать. Это будет лучше, чем эти пустые разговоры.

Невозможно иметь лучшее из обоих миров. Вот почему становится такой привлекательной практика этих добродетелей. Завтра я буду чудесным человеком. И завтра продолжается, переходя в следующие и следующие завтра, и вы доходите до такого этапа, когда тело либо оказывается в могиле, либо сгорает в огне. И тогда вы придумываете, что есть нечто еще – следующая жизнь. Мы откладываем это до следующей жизни. Ладно, если вы признаете следующую жизнь, и это не гарантировано, вам придется рождаться снова и снова… Я говорю не о том, есть ли перевоплощение или нет. Необходимо понимать, что страх, который создал все эти верования, создал и Бога. Вот что важнее всего осознавать. Абсурдно говорить о том, есть ли Бог или нет. Как я могу понимать Бога? Именно страх создал во мне Бога, то же, что создало эту идею времени; мысль есть время. Невозможность пытается ходить на этих ходулях. Это единственная жизнь, которая у меня есть. Больше ничего нет. Моя жена, мои дети, моя работа… это единственное. Все, что я делаю, – это бегство от действительности, самообман. Все что угодно иное, чем то, что я делаю, – это самообман. Видеть это как факт – вот что открывает двери. Наконец она поддается. И тогда все это рушится само собой. Нет ничего, что ты можешь делать. Так что этот процесс ослабления начинается здесь.

Пол: Итак, именно страх не дает нам раскрываться.

У. Г.: Да. Поскольку мы не знаем, что это такое. Мысль может проникать в то, что она знает. Она не может проникать в неизвестное. Неизвестное, о котором я говорю, это не мистическое понятие. Но это то, чего я не знаю. Я не знаю своего состояния бытия – что это такое. Абсурдно описывать его в терминах Бога, истины, реальности, Брахмана, покоя, ананды и всего прочего. Я действительно не знаю, что собой представляет мое состояние бытия, хотя я описываю это состояние бытия. Но что оно такое на самом деле, описать очень трудно. Мне это трудно передать. Поскольку живое качество жизни – это то, на что не может смотреть мысль, – вы понимаете?

Вот почему я задавал этот вопрос: откуда вам известно, что вы живете? Как только у вас есть идея – значит это конец. Вы не знаете. Вы никогда не узнаете. У вас вообще нет ответа на этот вопрос. Так что описывать невероятную глубину жизни – это то, чего никогда не может делать мысль. Она не может туда проникать. Поэтому жизнь всегда остается неизвестной.

Поэтому поиски неизвестного – абсурдное занятие. Как я могу искать то, чего я не знаю? Как я могу это искать? Как я могу этого хотеть? Чего бы я ни хотел, что бы я ни искал, чего бы ни добивался – это то, что я уже узнал, пережил или принял как чей‑то опыт или создал образ этого. И потому я уклоняюсь от того, что вы называете действительной, настоящей жизнью. Это реальная жизнь. А та нереальная.

Андреас: Поэтому все это – поиски, мышление, стремления – должно заканчиваться, внезапно останавливаться.

У. Г.: Да, внутри вас.

Андреас: В отдельном человеке?

У. Г.: Как все это закончить, остановить? Я говорю не об истощении сознания. Я говорю о собирании всего в точку, где оно не может ускользать. Время – это выход. И нет никаких стадий, никаких этапов, никаких уровней? Это ваши вопросы. Это бегство. Сейчас, на этом этапе, вы не хотите встречать этот факт как таковой. Это означает, что у вас больше нет никакого выхода. Это должно взорваться.

Что произойдет? Это должно взорваться. Когда это взрывается, границы исчезают – они взрываются с гигантской энергией.

Это воздействует на человеческое сознание, общественное сознание. Это единственный способ вызвать изменение. Коль скоро я не могу изменяться и вижу, что мне трудно вызвать изменение в самом себе, я пойму, почему общество не собирается меняться. Вы можете думать, что его можно реформировать – действовать тут, действовать там и вызывать кое‑какое изменение здесь, кое‑какое там. При этом вы уничтожаете миллионы и миллионы людей. Это не способ.

Поиск по сайту: