Глава 8. Даже души, в отечестве своем друг другу более всего противящиеся, за пределами его между собой мирятся и ценить друг друга научаются

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ И ЦИВИЛИЗАТОРСКАЯ МИССИЯ

Даже души, в отечестве своем друг другу более всего противящиеся, за пределами его между собой мирятся и ценить друг друга научаются.

Кристобалъ Суарес де Фигероа (около 1640)

Подобно тому как граждан Римской империи учили гмотреть в сторону Рима, граждан испанских территорий ROOD фяли к принятию культуры и ценностей Испании. Все империи в той и или иной мере находятся в процессе ак­культурации, создавая связи, идущие сквозь всю систему • 11 ношений, и устанавливая начатки общей тождественно-I i и. В рождающейся империи Фердинанда и Изабеллы об-ni.;i и связь была создана участием в начинании под пред-м< учительством и началом кастильцев, составлявших четы-рС мятых населения, под управлением короны на полуост­рове. Кастильцы логически составляли большинство в 1 исударственных войсках, генералитете, дипломатическом корпусе и клире. Разделяя с другими народами государства чувство принадлежности к Испании, они справедливо чув­ствовали себя его главной частью и накладывали отпеча-ГОК на его действия и эволюцию.

460 Испания: дорога к империи

Со временем чувство принадлежности претерпело тон­кие изменения. Важность политической роли государства, именуемого Испанией, начала расти. В то же время рост империи придавал Испании такое значение, такие роль и этику, которые помогали народам полуострова осознавать, что теперь они участвуют в общем деле, дающем им новую беспрецедентную особость. Быть может, самое мощное вли­яние на эти изменения оказали военные действия. Со вре­мен гранадских войн и солдаты, и офицеры в армии впи­тывали военную этику, где армейские ценности превосхо­дили меру простой личной доблести и располагались в сфе­ре служения правителю и государству. Всех солдат на испанском жаловании, будь они кастильцами или нет, по­ощряли к прямому отождествлению с нацией. Им велели кричать: "За Испанию!". Использование стандартного бое­вого клича помогало концентрации воодушевления. Во вре­мя итальянских войн около 1500 года все солдаты, служив­шие в niepcuo, были обязаны использовать боевой клич: «Santiago, Espana!» Кастильские хронисты сообщали, как солдаты в бою твердили нараспев-. «Espana, Espana!" и «Es­pana, Santiago!», когда бросались на врага. Они могли даже не задумываться над значением этих слов, но эта фраза способствовала концентрации их боевого духа.

Во второй половине столетия этот боевой клич стал раз­даваться по всей Европе. Итальянские войска, служившие в герцогстве Киевском в 1543, кричали: «Santiago. Spagnab, а солдаты неаполитанского mepcuo, сражавшиеся в Мюль­берге в Германии в 1547 году, имели приказ кричать: «San­tiago, Espaca!» Известно, что даже войска, не находившиеся на службе у Испании, использовали этот клич, В Мюльберге отборная венгерская конница в императорской армии долж­на была выбрать между официальным немецким или ис­панским боевым кличем; ввиду неприязни к Германии они без колебаний предпочли кричать: «Espaca!* и бросились в бой¹. Учитывая, что, как мы видели*, более половины лю-

¹

* См. выше главу 3.

462 Испания: дорога к империи

дей в тперсио могли быть некастильскими испанцами, спла­чивающее действие этого по преимуществу кастильского боевого клича не подвергалось сомнению. Всех солдат по­луострова поощряли в чувстве, что их сражение — это бит­ва за Испанию.

Показательно, что этот боевой клич не мог использовать­ся на полуострове, за исключением гранадских войн. Ни­кто не мог кричать: «Испания!» в бою против других испан­цев. Заявление о некоторой национальной идентичности, лояльности Испании было всегда внешним и всегда связан­ным с каким-либо имперским начинанием. Баски, эстре-мадурцы и арагонцы чувствовали, что вместе выступают против врага в Гранаде, точно так же их общий опыт за пределами полуострова связывал их воедино. Гуманист Хуан Хинес де Сепульведа (Gines de Sepulveda). бывший непосредственным свидетелем правления императора и отошедший от дел в 1560-е годы, чтобы заняться его жиз­неописанием, одним из первых начал создавать образ им­перии, якобы возникшей в результате военных усилий и героизма одних «испанцев». Описывая осаду Флоренции в 1530 году, когда был неожиданно убит военачальник Кар­ла, принц Оранский, Сепульведа подробно изложил для своих испанских читателей, как горсть кастильцев с кри­ком: «Espana!» отбросила противника назад и воодушеви­ла немецкие войска императора². Гораздо раньше, нежели этот образ обрел некую политическую реальность, «Испа­ния» стала для сражавшихся за ее пределами солдат опре­делявшей их устремления живой действительностью.

Боевой клич «Espana!» будил положительные чувства бой­цов по отношению к «испанской нации»³, это выражение было использовано одним хронистом в 1559 году. Термин «нация» не был нов. Его часто использовали в предшествую­щие десятилетия по отношению к испанцам и другим как к определенной группе, живущей за пределами полуострова (например, торговцы, живущие за границей, группирова­лись в своих городах по «нациям»). Это слово применялось

Национальные особенности 463

также к землячествам в армии для определения их проис­хождения и общего языка. Солдаты кастильских терсио во Фландрии, годами отсутствовавшие у себя дома и отчаяв­шиеся понять, за что же они кладут свою молодость и жизнь, кажется, употребляли выражение «испанская нация» в рас­ширительном, более коллективном смысле. «Мы с вами од­ной нации, все испанцы», — писали солдаты, служившие в Голландии, бунтовщикам города Аонста в 1576 году⁴. Стран­ствование вдали оказывало мощное влияние на возникно­вение симпатии к «Испании». Слово начало принимать нос­тальгические оттенки, относиться к родине, откуда про­изошли все народы полуострова. Наиболее выразительным примером была эмиграция в Новый Свет. Колонисты, писав­шие домой, своим любимым и близким, обычно применяли к полуострову слово «Испания», и даже когда были довольны своей новой жизнью, не переставали томиться по тому, что Испания представляла для них.

Большинство эмигрантов империи были подданными кастильской короны и говорили на кастильском наречии. В их восприятии Кастилия и Испания отождествлялись. Из-за преобладающей роли кастильцев в иноземных начина­ниях истории путешествий, открытий, завоеваний и войн писалась официальными историками с тем, чтобы увен­чать Кастилию славой. В каком-то смысле это было не ново, другие европейские нации в ту же самую эпоху старались обрести свою идентичность, изучая собственное прошлое. Читая сегодня дошедшие до нас вдохновенные историче­ские отчеты, легко забыть, что они были прежде всего про­изведениями пропаганды кастильцев, которые, с одной стороны, упивались достижениями своих сограждан, а с другой — из кожи лезли вон, чтобы угодить своим спонсо­рам, в качестве которых выступало, как правило, прави­тельство (как в случае с Небрихой).

Один историк, писавший в 1559 году отчет о происхо­дивших за полвека до того Неаполитанских войнах, исполь­зовал для сочинения речей своих действующих лиц клас-

464 Испания: дорога к империи

сические модели. О военачальнике, старающемся смягчить четыре тысячи кастильских солдат в Неаполе, взбунтовав­шихся из-за неуплаты жалования, говорится, что он вос­пользовался следующими словами: «И все королевство ис­панское, коего все мы сыны, на вас безотрывно взирает»⁵. За тысячи миль от дома разбросанные городишки и уеди­ненные деревеньки, откуда происходили солдаты, прини­мали очертания великой новой общности, «королевства испанского». Пятьюдесятью годами позже официальный историк Антонио де Эррера (Неггега) дошел до того, что представил все имперские начинания как в Европе, так и в Новом Свете исключительно историей деяний кастильцев. На страницах его сочинения Магеллан превратился в кас­тильца, а имперская победа в битве при Павии сделалась столкновением между только французами и испанцами, в которой пленение короля Франции стало следствием побе­ды «армии испанской»⁶.

Его современник Пруденсио де Сандоваль начинает вве­дение в повествование о жизни Карла V такими словами: «Писать имею о королевствах кастильских», и эта фраза четырьмя строчками ниже приходит к «сей истории испан­ской»⁷. Роль некастильцев в открытиях и колонизации ни­коим образом хронистами не комментируется, уроженцы других земель без разбору отождествляются с «испанцами», что затемняет их национальную принадлежность и проис­хождение. Например, хронисты описывали спонсоров экс­педиции Себастьяна Кабота (Cabot) в 1525 году как простых севильских купцов, не уточняя, что те были генуэзцами⁸. Труд кастильских историков стал, возможно, мощнейшим орудием в создании желаемого образа империи. Поздней­шие историки, в свою очередь, цитировали предшествую­щих писателей, и так рождалось понятие об испанской дер­жаве. Вклад некастильских союзников был не то чтобы за­быт, но просто пропал из виду.

В военных деяниях кастильцев начали видеть нечто сверхчеловеческое и неповторимое. Маркое де Исава, слу-

Национальные особенности 465

шивший солдатом по всему Средиземноморью, гордо пи-НЛ [1 1580-е годы: «Доблесть, испанской нацией приобре-i i-i шую; почтение, ужас и славу, испанцами достигнутые в ' i аром, равно как и в Новом Свете, я собственными очами ||)сл. Немцы и швейцарцы признали сами, что они в силе и иыучке отстают». Он утверждал, что доказательство подоб­ных притязаний можно найти в знаменитой битве при Па-иии, где «и правда и признано, что лишь восемь сотен пехо-11.1. мушкетеров и копейщиков победу одержали, сокрушив прость конницы французской и армии их великую часть»⁹. I (среписывание (и неизбежно — искажение) истории рас­пространялось на каждый крупный бой, где участвовали кастильцы. В битве при Нердлингене (Nordlingen) в 1634 го-;г/ (см. главу 9), где испанские войска составляли пятую часть имперской армии, отчет одного кастильского участ­ника заставляет немцев восклицать: «Viva Espana!- («Да здравствует Испания» (ucn). — Примеч. перев.) и -Многие ле­та доблести испанской!» в признание выдающейся роли по­луостровных войск. Тот же автор не смог удержаться от гор­деливого заключения, что «всемощна монархия испанская, пространна ее империя, и славное оружие ее от восхода солнечного до заката блеск свой мечет»¹⁰. Немцы, больше нсех сражавшиеся при Нердлингене. несомненно, имели другую точку зрения.

Постоянный упор на реальность «Испании», конечно, помог народам полуострова осознать свою собственную роль в сотворении империи. Со времен гранадских войн они, как правило, вместе участвовали в роенных предпри-нтиях. имевших общую цель. Но хотя «Испания» стала бо­лее ощутимой реальностью как для испанцев, немногое изменилось в восприятии повседневной жизни на полуост­рове, где преданность очагу и дому, локальным культуре и языку стояла на первом месте вплоть до XIX века. По край­ней мере с начала XVI века встречаются такие писатели, которые используют термин «patria» («отечество») по отно­шению к сообществу — обычно к родному городу, — к кото-

466 Испания: дорога к империи

рому народ чувствовал инстинктивную верность¹'. «Испа­ния», напротив, оставалась абстрактной сущностью, ред­ко проникавшей на самый интимный локальный уровень. В начале XVTII века астурийский монах и ученый Фейхоо прямо заявил, что «Испания и есть истинный предмет люб-аи испанца". Но его определение Испании относилось не бо­лее чем к ее административному существованию, «сему об­разованию государственному, где под управлением граждан­ским мы узами общих законов объединены пребываем»¹².

Первым следствием испанской имперской идентично­сти было распространение кастильского языка. Поколения ученых учились принимать на веру, что эпоха империи была временем расцвета кастильского языка и культуры, явственным исполнением предчувствийТалаверы и Небри-хи. Тот факт, что кастильский язык вXXI веке является глав­ным для пятой части человечества, — источник непрехо­дящей гордости испанцев. Поэтому на первый взгляд ка­жется очевидным, что успехи языка были бы невозможны без существования империи.

Кастильская речь была ключевым пунктом идентично­сти, потому что стала в некоторой мере языком империи. Испанцы везде пользовались кастильским наречием для общения с другими испанцами. Оно стало средством ком­муникации для путешествующих писателей, духовенства, дипломатов и офицеров в интернациональных армиях ко­роны. Латынь как имперский язык никогда не была ему соперницей, поскольку понимали ее и читали на ней немно­гие. Латыни обучали в церквах и деревенских школах, но для большинства народа и даже для священников это был по преимуществу мертвый язык. Следствием было мощное стремление европейских элит против использования ее в целях коммуникации¹³. Усиление испанской державы со своей стороны благоприятствовало использованию главно­го языка Испании. Наваррский преподаватель в португаль­ском университете в Коимбре опубликовал в 1544 году кни­гу на кастильском, где было замечание, что «кастильский в

Национальные особенности 467

I ч i.и шнстве христианских народов понимается, тогда как I 11 и >гие чтению на латыни по окончании обучения себя Посвящают»¹⁴.

Более того, благодаря существованию империи кастиль-I щ in язык пользовался преимуществом, недоступным ни- raki 1му другому в Европе. Печатные дворы двух самых раз-1411 ых европейских народов, Италии и Нидерландов, были I. услугам кастильских авторов¹⁵. В отличие от англичан, ■оторые могли рассчитывать на издание своих книг толь-1.. щ своей стране, кастильцы могли выбирать, где публико-ii.il ься, среди всех королевств полуострова, равно как и в других государствах монархии, а также во Франции и в 11<>])тугалии. К 1540-м годам испанских книг за рубежом издавалось больше, чем на полуострове. Они появлялись i ПВНЫМ образом в Антверпене, Венеции, Лионе, Тулузе, Париже, Лувене, Кельне, Лиссабоне и Коимбре¹⁶. Когда в I ВбО-х годах Филипп И желал издать высококачественные книги, он публиковал их в Антверпене и Венеции. Уровень шчати за пределами Испании был гораздо выше и конт­роль менее обременителен'⁷. Широкое распространение печатной кастильской литературы вело к быстрой переда­ме по всей остальной Европе произведений великих кас­тильских писателей и жанра, породившего множество под-рижаний, — плутовского романа. Нужно ли говорить, что нас гильская литература также пересекла Атлантику и про­никла на континент, где искусство письма было неведомо, оказав сильное первоначальное формирующее влияние на умы американцев.

Литературные достижения, которыми по праву горди­лись позднейшие поколения, были несомненны. Но очевид- i ю. что успех печатной литературы имел весьма ограничен­ное, распространение в мире, где было очень мало людей, < ■[ юсобных читать книги, где безграмотность была ошелом­ляющей и все значительные культурные контакты проис­ходили скорее устным, чем письменным путем. Ситуация на Иберийском полуострове была типичной. Испанские

468 Испания: дорога к империи

труды могли быть бестселлерами в книжных магазинах Барселоны, но на улицах почти все говорили на каталон­ском. «В Каталонии, — сетовал один священник из этого княжества в 1636 году, спустя более сотни лет после воца­рения династии Габсбургов. — простой народ кастильско­го не разумеет»' ^ь. Это положение можно наблюдать где угод­но в прибрежных провинциях Испании. Даже в 1686 году в правила плавания в Гвипускоа (Guipuzcoa) нужно было включить пункт, предписывающий наличие на судах бас-коговорящего священника, поскольку среди моряков «боль­шинство испанского не понимает»¹⁹. Отсутствие обще­национального языка было, конечно, почти нормальным явлением в большинстве европейских государств того вре­мени. В Испании оно было особенно поразительным. Кас­тильский язык не понимала добрая половина уроженцев Андалусии, Валенсии, Каталонии, Страны басков, Навар­ры и Галисии*. Эта проблема отчетливо стояла перед мисси­онерами, пытавшимися общаться с конгрегациями в этих частях страны. В бывших мусульманских областях, где арабский все еще оставался разговорным языком, миссио­неры тщетно пытались учить его и доносить свои идеи до народа. В Каталонии весь некаталанский клир прилагал усилия к изучению местного языка, а иезуиты, например, для работы в этой провинции старались назначать только каталонцев. На протяжении всей эпохи Габсбургов кастиль­ский язык имел наибольшее распространение, но множе­ственность языков на полуострове по необходимости была признанной и принятой.

Проблема существовала по всей широкой и протяжен­ной империи. Сомнительно, чтобы на кастильском языке говорило больше десятой части известной популяции ко-

* Моя жена вспоминает, как ее бабка в дни, когда в Катало­нию только пришло телевидение, часами счастливо смот­рела на экран, ни слова не понимая (передачи шли на кас­тильском].

Национальные особенности 469

•и и шального Нового Света, где подавляющее большинство ИПрода сохраняло свои общественное устройство, культу­ру И язык и в большинстве случаев не поддерживало ника-|, 11 ■; регулярных контактов с испанцами. Даже черные рабы старались хранить собственный африканский язык и не шпорить на чужом наречии хозяев. Т& же картина наблю­дя лпсь в азиатских землях, где жили испанцы (см. главу 10). "Шким образом, предсказание Небрихи так и не принес-ВО плодов. Испанцы говорили на кастильском языке везде, куда бы ни пришли, на нем как на «lingua franca» (языке межнационального общения. — Примеч. перев.) говорили Доке баски в Северной Мексике, хотя многие, конечно, продолжали пользоваться своим родным языком. На гра­нице с Новой Мексикой порченным «птичьим» испанским п.1ыком пользовались при общении между собой местные народы, и европейские слова приобретали свое нынешнее шачение. Но язык испанцев в колониальные времена ни­когда не приобретал универсального статуса, за исключе­нием административного употребления, когда он стано-пнлся единственным подходящим для практического при­менения. Во всех остальных смыслах на протяжение всего имперского правления испанцев на Филиппинах народ больше говорил на китайском, чем на кастильском, в Юж­ной Америке — на языке кечуа (и на прилегающих к нему), I Квропе господствующими культурами в испанской мо­нархии наравне с кастильской были итальянская и фран­цузская.

Все культурные империи стараются добиться универса- ПИЗахщн своих горизонтов, империя испанская не состав-мила исключения. Как и другие западные нации, испанцы соприкасались с культурой Возрождения, и некоторые, как Мгбриха, ездили в Италию припасть к источнику знаний. Л иноземные писатели, артисты и живописцы искали сча- ВТЬЯ на полуострове. Первым и самым знаменитым из них Пыл Петер Мартир (Мученик) Ангьерский, назначенный

470 Испания: дорога к империи

официальным хронистом Индий в 1510 году и избравший Испанию своей второй родиной. Этот двусторонний кон­такт мог извлечь полуостров из его изоляции. Международ­ная экспансия не только послужила к распространению культуры полуострова. Она также помогла внести в Испа­нию те аспекты культуры, которых ей недоставало. Приход к власти космополита Карла V сопровождался поддержкой европейского гуманизма со стороны многих испанцев и на­ставлениями голландского ученого Эразма.

В этом событии встретились две важные линии развития.

С одной стороны, Испания стойко противилась большей части того, что предлагал внешний мир. Динамическая культура, как правило, распространяет свои интересы на все доступные горизонты. С Испанией этого не произошло. На протяжении веков правления Габсбургов существование испанской державы притягивало внимание европейцев, простиравших свою любознательность и на различные сто­роны испанской культуры. Их внимание было сильнее все­го во времена наибольшего напряжения, когда желание научиться у врага было всего острее. Испания как господ­ствующая держава выказьшала мало интереса к культуре других народов и не испытывала к остальной Европе глу­бокого интереса, который она, по крайней мере, проявля­ла к итальянским культуре и технологиям.

Проблема национальной литературы был наиболее по­казательна. Европейцы так или иначе знали кастильские сочинения. Немцы не были исключением. В 1520 году они опубликовали «Селестину», в 1540— «Амадиса Галльско­го», а между 1600 и 1618 в Германии вышло девятнадцать популярных кастильских сочинений²⁰. Кастильцы ничего не перевели с немецкого. То же было с англичанами. Пик интереса англичан пришелся на царствование Елизаве­ты I, когда два народа были в постоянном скрытом или яв­ном конфликте и Ричард Хэклуит (Hakluyt) опубликовал в 1589 году свой большой компендиум западной (включая испанскую) путевой литературы. «Principal Navigations»

Национальные особенности 471

(«Основные мореплавания»). Интерес со временем нарас­тает. По крайней мере до половины XVII века англичане интересовались Испанией и ее литературой, переводили ее и ей подражали²¹. Испанцы ничего не перевели с анг­лийского. ГЪлландцы разделяли интерес в тех же видах ли­тературы: исследования, мореплавание, история Америки и Востока и случайные произведения изящной словесно­сти²², вроде знаменитой «Селестины». На протяжении ве­ков, которые описывает предлагаемая читателю книга. частные и государственные книжные лавки в Северных Нидерландах хранили более 1000 изданий кастильских авторов и 130 изданий переводов с кастильского. В общей сложности в них складировалось около 6000 изданий на языках, имеющих отношение к Испании²³. В Кастилии, напротив, интереса практически не существовало или он ограничивался очень специальной темой голландских ре­лигиозных мистиков, которых очень редко переводили. В Швейцарии с 1527 по 1564 год базельские печатники выпустили 114 изданий сочинений испанских авторов и еще 70 в период с 1565 по 1610 год²⁴.

Отношения с Италией представляют, быть может, самый разительный пример закрытости для внешнего мира ин­теллектуальной эволюции Испании. Испанцы приезжали В Италию десятками тысяч, жили там и работали, все вре­мя что-то заимствуя из итальянского искусства, музыки, науки. Но движение изящной словесности было ошелом­ляюще односторонним — из Испании в Италию. Итальян-i (Ы перевели «Селестину» в 1506 году, «Амадиса» в 1519-м. в начале XVI века на итальянский язык были переведены 03 кастильских сочинения, в следующем веке — 724²⁵. Од­ни м из первых иберийскую культуру итальянской публике пи чал представлять кастилец Альфонсо Ульоа (Ulloa), слу-'кииший секретарем и хронистом Ферранте Гонзага. милан­ского губернатора середины XVI века. Другой случай — ве- ШКИЙ итальянский собиратель путевой литературы Джо­нам Батиста Рамузио. умерший в 1557 году; опубликован-

472 Испания: дорога к империи

ные им переводы с кастильского стали образцом для после­дующего труда англичанина Хэклуита. Среди сочинений, выпущенных Рамузио, были «Десятилетия», написанные в Испании Петром Мартиром (Мучеником) Ангьерским, об открытии Нового Света.

Нормальной реакцией на этот интерес окружающего мира к деятельности Испании было утверждение, что Ис­пания может немало предложить другим народам. Все мо­гут учиться у Испании, в то время как она не нуждается в учебе у кого бы то ни было. «Весь свет ей служит. — горде­ливо провозглашал мадридский хронист в 1658 году, —она же — никому»²⁶. Один французский путешественник в Мад­риде в 1666 году пришел к заключению, что картина мира для испанцев ограничивается только находящейся под их контролем его частью, «которая в их глазах, — особый мир, а все остальные народы существуют, чтобы служить им»²⁷. Поэтому собственная интеллектуальная обстановка в Кас­тилии оставалась почти недоступной изменениям (о чем знали очень многие испанцы), хотя место Испании в миро­вой схеме беспрецедентно расширилось.

С другой стороны, и в фактическом противоречии с от­меченной тенденцией, некоторые части испанской элиты старались прорубить окно во внешний мир. У Испании были все возможности стать средоточием мировой культу­ры, поскольку в имперскую эпоху границы не закрывались, а только открывались. Правившие в Испании чужеземные династии — немецкие Габсбурги и французские Бурбоны — стимулировали развитие и расширение вкусов. Пересажи­вая на собственную почву специфические аспекты культу­ры, включая музыку и некоторые искусства, «Испания была воспринимающей стороной, мирившейся с внешними мо­делями, присваивавшей их и приспосабливавшей их к раз­личным обстоятельствам любого типа: религиозным, соци­альным, экономическим и интеллектуальным"²⁸.

С тех пор как полуостров стал зависеть от ввоза его соб­ственной литературы, как на испанском, так и на латин-

Национальные особенности 473

ском языке, а многие испанские авторы (как мы видели) — предпочитать публиковаться за границей, возник значи­тельный и постоянный наплыв книг извне. Кастильский торговец Андрее Руис в течение 1557-1564 годов ввез бо­лее девяти сотен тюков книг из Лиона и более сотни из Па­рижа, В начале XVII века было практически свободное дви­жение книг с французских печатных дворов в Испанию, и большинства из них— через Пиренеи. Содержимое мно­гих барселонских книжных лавок состояло почти исклю­чительно из привозных книг, включая испанских авторов, опубликованных за рубежом. Несмотря на серьезные бю­рократические вмешательства, большинство из которых исходило от инквизиции, и постоянный надзор, направлен­ный против еретической литературы, для ввоза книг не возникало никакой значительной преграды. С 1559 года, когда груз из трех тысяч книг, направлявшийся в Алькала на французском судне, был задержан в Сан-Себастьяне, испанским книгопродавцам пришлось наложить эмбарго на оптовую торговлю их ценным товаром. Однако судовые Грузы не конфисковались и не досматривались. Их просто.(адерживали до принятия чиновниками решения об отсут­ствии незаконного ввоза. В 1564 году инквизиция прика­зала высшему чиновничеству в Бильбао и Сан-Себастьяне отправить книгопродавцам Медина дель Кампо 245 тюков книг, ввезенных из Лиона. Три года спустя эти книги все еще были в портах. Помимо эмбарго свободный ввоз книг продолжался. «Каждый день, — доносили каталонские ин­квизиторы в 1572 году, — прибывают книги для Испании и других краев». Импорт был внушителен и не подвергался никакой цензуре²⁹.

Итак, могло бы показаться, что испанские границы были открыты мировой культуре. В действительности этого не Щыпа. Ввозимые книги чаще всего были на латыни — язы-кеученых, ипосвящалисьтакимпредметам, —богословию, мрачеванию. древней истории,— которые обращались '1ншь к узкой элите, чье любопытство редко распространя-

474 Испания: дорога к империи

лось на культуру других европейских государств. Редкие ввозные книги на иностранных языках были чаще всего на итальянском — в течение XVI века, и на французском — i течение XVII и XVIII; во всех этих случаях они составляли малую часть поступавших в Испанию книг. Показательный случай— книжный склад барселонского книгопродавца Хоана Гвардиолы (Joan Guardiola). который в 1560 году ввез 90% своего запаса напрямую от издателей французского Лиона, и среди этих изданий только 1% оказался на фран­цузском языке; практически весь его импорт был на латы­ни³⁰. Таким образом. Испания стремилась оставаться откры­той культурным контактам, распространявшимся только посредством латинского языка и поэтому только в ограни­ченной сфере. Ведущий специалист по литературе пришел к выводу, что Испания «вырвалась за пределы своих гра­ниц, не оставляя дорогих ей культурных моделей и образ­цов»*¹. Действительно, это было странное поведение для дер­жавы, которой была подвластна самая обширная монар­хия на лице земли.

Лучшие творения имперского опыта исходили, и это можно доказать, не столько из внутренних земель Испании, сколько от писателей, которые, как Мигель Сервантес, в поисках влияний и вдохновения отправлялись с полуост­рова прочь навстречу безграничным просторам монархии. Стихи, воспоминания, повествовательная проза, ученые рассуждения и художественная литература, созданные в течение испанского мирового владычества, были доказа­тельством тому, что многие кастильцы, несмотря на узкие горизонты полуострова, были способны на обогащающие контакты с внешним миром.

Из этой картины было одно важное исключение. В то вре­мя как кастильцы пользовались почти безграничным поли­тическими горизонтами, они сужали свой культурный кру­гозор, предельно ограничивая свое понимание того, что зна­чит быть испанцем. В отличие от Римской империи до них и

Национальные особенности

Ьританской империи после, они старались исключить из своего ядра все альтернативные культуры, начиная с двух ш'ликих исторических культур полуострова. С 1492 года, ознаменованного капитуляцией Гранады и изгнанием ев­реев, началось деятельное исключение иудаизма и ислама Ва испанского миропонимания. Явление это не было вне­запным. Враждебность к этим двум культурам имела дол-1ую историю, и 1492 год был, несомненно, финальной да­той. Немногочисленным изгнанным в этот момент евреям было позволено вернуться, если они сменят веру, а мусуль­мане не испытывали серьезных притеснений вплоть до 1500 года. Однако был создан прецедент и образец, и реп­рессии на полуострове были распространены на всю импе­рию. Возникли важные негативные последствия и не в по­следнюю очередь в языковой сфере, где еврейский и араб­ский языки перестали быть частью испанского наследия. Символом этого репрессивного обличия империи была ин­квизиция, которая из своих цитаделей на Иберийском по­луострове распространяла свою деятельность на Америку, Манилу и 1Ъа, отождествляя своих врагов с иудеями и му­сульманами.

И все же, как однажды заметил Америко Кастро. Испа­ния единственная нация, способная на словах поддержи­вать какую-то идею, но на практике осуществлять совер­шенно противоположную. Даже когда официальной поли­тикой было почти фанатичное преследование семитских культур и отклонений от веры. Испанская империя дока-мала полное отсутствие твердости в претворении этой тео­рии в жизнь. Эта ситуация явилась результатом «постоян­ной характеристики испанского образа жизни», как его видел Кастро³², когда создается множество законов, но ни один из них не выполняется: эта особенность остается об­щей для Испании и поныне. Например, хотя евреям было запрещено пребывать в Испании после 1492 года, они дол­го свободно жили на большинстве территорий империи и после. Форт Оран, находившийся под прямым руковод-

476 Испания: дорога к империи

ством короны, был любопытным случаем этой двойствен­ности. Сто лет спустя после изгнания иудеев из Испании в Оране существовало маленькое еврейское сообщество, на­считывавшее 70 человек. В конце царствования Филип­па II его чиновникам, похоже, удалось убедить его очис­тить свои земли от евреев и были предприняты меры к выдворению их из Орана и из герцогства Миланского. На деле ничего не произошло, и евреев продолжали терпеть в Оране вплоть до конца XVTI века. Таковы же были законы, запрещавшие вербовать мусульман в испанскую армию, но было очевидно, что Орану не выжить без мусульманс­кой поддержки, и их набирали для включения в тамошние оборонительные силы⁸³.

Годы, десятилетия и века после так называемого изгна­ния евреев с Иберийского полуострова они продолжали иг­рать значительную роль в эволюции Испанской империи. Они смотрели и продолжали смотреть на полуостров — Се-фард (Sefarad) — как на свой дом. Тоска по Сефарду вела новые поколения назад, на землю их отцов, и семьи еврей­ского происхождения возвращались из Португалии и иног­да из Франции. Как мы видели, они активно участвовали в бизнесе благодаря финансистам-выкрестам, установив­шим контакты с короной и оплачивавшим морские и воен­ные заморские экспедиции. В 1628 году Филипп IV пожа­ловал португальским финансистам свободу торговать и се­литься без ограничений, надеясь таким образом отвоевать у иноземцев часть торговли с Индиями. Благодаря этому «новые христиане» распространили свое влияние на основ­ные торговые каналы Испании и Америки. Они добились особых успехов в те десятилетия, когда голландцы оккупи­ровали часть португальской Бразилии. На берегах Атлан­тики, в регионах, занятых голландцами и англичанами, им удалось создать маленькие сообщества, первоначально со­стоявшие из бедных переселенцев. В концеXVII века евреи-сефарды присутствовали на таких территориях, как Кю-

Национальные особенности 477

расо. Суринам, Мартиника и Ямайка. Столкнувшись с про­блемами в Испании, в основном в связи с преследованием инквизицией, многие выкресты эмигрировали в одно из хорошо известных своих убежищ, в Амстердам. Из около тысячи евреев, женившихся в этом городе в течение XVII ве­ка, по крайней мере пятая часть родилась в Испании и две пятых в Португалии³⁴. На своем новом постоянном месте жительства в Амстердаме иберийские евреи продолжали вкладывать скромные, но отнюдь не незначительные сред­ства в благосостояние империи.

Евреям приходилось играть и другую роль, к которой они уже давно и хорошо привыкли. После антисемитской лихорадки, достигшей пика в изгнании 1492 года, испанс­кие религиозные фанатики непрестанно со страхом и по­дозрением смотрели на присутствие евреев за пределами Испании. Кто-нибудь с пылким воображением то и дело видел опасность для всего имперского предприятия Кас­тилии в еврейских происках. В результате возникали периодические преследования выкрестов в Новом Свете и других частях империи. На евреев возлагалась особая от­ветственность за падение Бразилии под напором голланд­цев в начале XVII века. Испанцы и вместе с ними порту­гальцы верили, что евреи вонзают нож в спину империи. Один кастильский вельможа без колебаний заявил, что Лернамбуко был потерян в 1630 году «из-за жидов»¹⁵. Это было десятилетие, когда. — отчасти в виде реакции на по­кровительство Оливареса португальским финансистам-иыкрестам. — в Мадриде распространялись антисемитс­кие настроения. Некоторые представители духовенства и интеллигенции, особенно поэт Франсиско де Кеведо, ак­тивно распространяли теорию ножа в спину. Если импе­рия рушится, провозглашали они, виноваты евреи, осо­бенно те, что долгое время пособничали врагу — голланд­цам. «Мятежники голландские, — уведомлял короля один священник в 1637 году. — жидовским вспомоществовани-

478 Испания: дорога к империи

ем процвели»³⁶. На практике антисемитские настроения, не ослабшие вплоть до наших дней, всегда встречали у власти презрительный прием.

Простая логика цифр превратила испанцев в их соб­ственной империи в меньшинство. В малых колониальных предприятиях поселенцы могли использовать свое числен­ное превосходство для навязывания своего образа жизни. В пространных империях — Римской и Британской — это было невозможно. Ограниченное население Испании, ко­торое начало уменьшаться к концу XVI века, делало вид, что несет свою культуру другим народам. В Новом Свете, где местное население, несмотря на демографическую катаст­рофу, продолжало преобладать, испанцы всегда были в сравнении с ним весьма немногочисленны, к тому же их разбавляли многочисленные иммигранты другого проис­хождения. Жившие в Лиме в начале XVII века португаль­ские «новые христиане» докладывали, что богатейший ку­пец города был корсиканец (семья знаменитого Джан Ан-тонио Корсо} и что среди проживающих там иноземцев есть французы, итальянцы, немцы, фламандцы, греки, генуэз­цы, англичане, китайцы и индийцы³⁷. Иноземное сообще­ство насчитывало около четырехсот семей, из которых пятьдесят семь были корсиканскими. В тот же период вице-король Новой Испании докладывал — конечно, с преувели­чением. — что опасается угрозы безопасности со стороны многочисленных фламандцев, португальцев, голландцев, французов и других неиспанских европейцев, проживаю­щих под его юрисдикцией ^зн.

«Какова была роль остальных неиспанцев, — задавался вопросом один из ведущих историков Латинской Амери­ки, — португальцев, немцев, фламандцев, итальянцев, греков и англичан, явившихся в Испанскую Америку аван­тюристами, торговцами, рудокопами и простыми поселен-цами?»³⁹ Хотя число их было ограничено, иноземцев цени­ли за их опыт и умения. Четыре француза, получившие

Национальные особенности 479

разрешение на путешествие из Севильи в Новую Испанию и 1538 году, были призваны за качество их кухни⁴⁰. Немцев можно было найти везде в горной промышленности. С 1590-х годов власти Новой Испании стали терпеть при­сутствие иноземцев, изобретя налог («composicion»), по­зволявший им оставаться там, куда они приехали. Один французский купец на пути в Рио де Ла-Плата в 1650-е годы сообщал, что в Буэнос-Айресе было «некоторое количество французов, голландцев и генуэзцев, но все они за испанцев сходили»⁴¹. Контакты с Азией также были ключевыми для облика населения Нового Света. Есть предположение, что В Новую Испанию с Востока из Манилы каждые десять лет первой половины XVII века прибывало около шести тысяч людей⁴².

Поскольку португальцы были под началом колониаль­ной империи, функционировавшей параллельно, часто за-Пывалось, что они тоже внесли большой вклад в существо­вание и успех испанской державы. Как первопроходцы они вызывали подражание и стремление к соревнованию. 11ортутальский опыт в кораблестроении, картографии и i (авигации, равно как и в контакте с культурами Африки и Лзии. с выгодой эксплуатировался шедшими вслед за ними. Колонизация Канарских островов была бы неосу­ществима без помощи португальцев, а поиск пряностей в Лзии был бы невозможен без уже созданной португальца­ми торговой системы. Португальцы также были основны­ми поставщиками африканских рабов и продолжали быть ими на протяжении всей испанской имперской истории. II последние годы XVIII века испанские поселенцы в Юж-i ВОЙ Америке зависели от поставщиков рабов из Бразилии. Наконец, как поданные испанской короны с 1580-х по 1640-е годы португальцы никогда не исключались из ис- Птских начинаний, хотя на практике их империя продол-IB ьпа свою деятельность в качестве автономного образова-ипн. В 1630-е годы, они. например, хорошо расположи- ВИСЬ в вице-королевстве Перу⁴³. Как следствие, они посто-

480 Испания: дорога к империи

янно играли значительную роль в функционировании i панских территорий.

Помимо своего физического присутствия, инозел испанцы например, несли вместе с собой свою культ Несмотря на несомненную значимость, эта тема изуче мало. Как, например, нидерландцы вместе с собой не свою культуру на Иберийский полуостров, так они при ли ее и в Новый Свет. Антверпенский художник Симон Пе-рейис (Pereyns), прибывший в Мексику в 1566 году, считал­ся лучшим художником вице-королевства. В тот же период духовенство и элита Новой Испании ввозили шпалеры и живопись из Нидерландов, и даже в XVII веке фламанд­ские пейзажи дюжинами находили дорогу в мексиканские церкви и дома⁴⁴. В тот же период итальянские живописцы Бернардо Битти и Анджелино Медоро сделали основопо­лагающий вклад в искусство Перу, а творения нидерланд­ца Рубенса были также славны в Мехико и в Куско, как и в Мадриде.

Испанцы были главенствующим народом, но не всегда. Те, кто эмигрировал в колонии, пользовались новыми воз­можностями, но верно старательно свою роль на полуост­рове. Многие стали богаты и успешны, но другие впали в ту же бедность, из которой вышли. Легкое богатство, конеч­но, обеспечивало большую социальную мобильность, чем в родной стране, но в основной своей части колониальное общество приняло сословные разграничения и вскоре ста­ло строго аристократическим. Опыт превосходства впер­вые был получен в оккупированном королевстве Гранад-ском, которое стало местностью проверки позиции и вза- | имоотношений, направляемых действующей власть Протесты христианских и мусульманских членов культ ной элиты, ценивших добрые отношения между раса были отклонены. После мятежа недовольных мусульма 1500 году кардинал Сиснерос посоветовал правитель обратить их в рабов. Многие испанские лидеры были мен

Национальные особенности 481

жестки, но в целом с народностями исламского происхож­дения на полуострове в течение следующих ста лет обходи­лись презрительно и сурово. В их повседневных контактах с представителями других вер периодически возникали кон-фликты по поводу одежды, речи, обычаев и особенно пищи. Мориски забивали употребляемых ими в пищу животных с особыми обрядами, не касались свиней и свинины [самого обычного мяса в Испании) и вина и готовили только на оливковом масле, в то время как христиане готовили на сливочном масле и на свином сале. Мориски также стара­лись жить отдельно в обособленных сообществах, что мог-

00 вести к противостоянию. В 1567 году один из их лиде­
ров в Гранаде заявлял, что «ежедневно мы дурное обхожде­
ние терпим как от светских чинов, так и от духовных)'.
('толкновения привели к мятежу, а затем — неизбежно — к
изгнанию морисков в 1609 году. Тем самым большинство
кастильцев укрепилось во мнении о своей господствую­
щей роли.

Начиная с первых десятилетий XVI века кастильцы оп­ределяли себя как завоевателей. Многие следовали своей солдатской карьере по всему знаемому миру. Они перехо­дили из одного региона военных действий в другой, из Гра-п;1ды в Италию, из Италии во Фландрию. Ветераны были бреди испанцев, впервые смотревших вниз с огромного чрама вТеночтитлане на бесконечные мощеные дороги над

1 >. и ром и на тысячи людей, толпившихся на рыночной пло­
щади. «Среди нас были, — вспоминал Бернал Диас, — не­
которые, кто был во многих частях света, в Константи­
нополе, в Риме и по всей Италии» и кто никогда не видал
Ничего подобного тому, что открылось их взору. Один сра-
Иавшийся в Арауканских войнах кастильский дворянин,
| 'и »нсо де Сотомайор, свидетельствовал, что отправился в

иди «со множеством других славных солдат из Фландрии. |бы помочь королю в этой войне⁴⁵. Воспоминания героев к'риканской границы были подлинным свидетельством тижений кастильцев в Новом Свете. Но их достижения

Испания: дорога к империи

были только частью военного натиска, совершенного в пользу Испании множеством наций.

Кастильцы старались не помнить об этом и постоянно требовали всей чести и хвалы себе. Их гордыня вошла в пословицы. Наблюдая за ней в действии в Нидерландах, гуманист Ариас Монтано. посланный туда Филиппом II. был в ужасе. «Наглость нашего испанского народа здесь невыносима, — писал он. — [многие испанцы] стали звать таковое поведение "славою"». Это был обвинительный акт кастильца растущему оскорбительному высокомерию им­перской Испании. В Милане в 1570 году один чиновник утверждал, что «с итальянцами сими, хотя они и не индей­цы, должно обращение иметь, как с теми», — любопытное отношение к князьям, элитам и солдатам, сделавшим воз­можной испанскую мощь в Италии. Не менее памятно за­мечание губернатора миланского Реквесенса (Requesens). «Мы не можем, — писал он. — Италию итальянцам дове­рить»⁴⁸. Мы знаем, что это было общее явление во всех им­перских нациях. За первоначальной униженностью при первом удобном случае следовало оскорбительное вые мерие.

Испанцы в мировой империи были горды своими i нями и привязаны к ним. Как все переселенцы, они бь сильно привязаны к своим родными местам. Они демоне рировали свой долг перед родиной во всех краях Америки, которым давали имена своих родных городов — Кордовы, Гвадалахары. Ларедо. Повинуясь правилу, руководящему любой эмиграцией вплоть до наших дней, переселенцы из одного и того же места старались двигаться в одном ] правлении и воссоздавать в новой обстановке подобие с гцеетва, из которого вышли. Поразительный пример -эмиграция из кастильского города Бриуэга (Brihuega) Пуэблу, второй по величине город Новой Испании. В тече­ние периода 1560-1620-х годов более тысячи человек из Бриуэги эмигрировало в Пуэбяу, захватив с собой мно ство навыков текстильного производства Бриуэги. В то с

Национальные особенности 483

мое время, как они старались обустроиться в своем новом доме, они намеревались сохранить свои особенности как уроженцев Бриуэги⁴⁷.

Как и вся остальная Европа, Иберийский полуостров был одним из сильных региональных объединений, распрост­ранявшихся на все стороны обыденной жизни: семью, по­литику, веру. Выходцы из Испании никогда не были просто испанцами: они были прежде всего народом Хаена (Jaen), Itacepeca (Caceres), Авилеса (Aviles) и старались таковыми м остаться. Родная «tierra» была основным источником их национальных особенностей. «Эта земля. — писал один i юселенец из Мексики своей жене в Мадрид в 1706 году. — игя создана народом Испании, и те, кто родом из одной

/ icnci, уважают друг друга сильнее, чем если бы они были родственниками»⁴⁸. Среди выходцев из испанских tlerras ммделялись баски. Они играли важную роль в продвиже­нии на север Новой Испании, где одна провинция была на-

iitniia Новая Бискайя. Часто отличавшиеся от испанцев H.iMKOM, баски долгое время хранили особый образ жизни м американских сообществах. В городе Пуэбло в 1612 году Вкскские купцы общим числом 113 предлагали независи­мую финансовую поддержку администрации⁴⁹. Чувство ' к'обости часто могло, даже в далекой Америке, вести к кон­фликтам между испанцами. Имелись случаи напряженно-l i и между басками и другими поселенцами, особенно ан-

1 1 хузцзмн, в которых они часто видели «морисков»⁵⁰.

:)кономические реалии постепенно отдаляли эмигран- ГОВ от их родины. Те, кто заново построил свою успешную «hi 1.1нь, не хотели возвращаться к своей исконной бедности. Корреспонденция, оставшаяся от ранних поселенцев, со-MI |именно недвусмысленно свидетельствует о таком исхо-

|' m)стоянными повторами из письма в письмо. Зачем воз- врпщ; ггься в Старый Свет, предлагавший так мало? В Перу: слух, что высокие налоги якобы разоряли тех, кто • " | щулся домой на полуостров. Поселенец из Потоси жало-iM'H п к 1577 году:

484 Испания: дорога к империи

Здесь мы новости получаем, что там, в Севилье, все серебро в пользу короля отбирают. Многие, уж было в Испанию собравшиеся, ради того намеренья свои пере­менили. И они также столь много о бедствиях войны и им подобных повествуют и об иных вещах, что сие кры­лья тех, кто в Испанию ехать собирался, связывает. Взамен того они товары и недвижимость покупают и женятся с мыслью в Испанию не возвращаться. Что на­чать, не знаю. По правде говоря, нет у меня желания в этой стране умереть, а хочу я в тот край, где родился, вернуться⁵¹.

Здесь, в Америке, писал поселенец из Лимы, «скорее тем интересуются, что у тебя есть, а не тем. как ты это добыл, и ежели оно у тебя есть, то рот закрывают и не спрашивают». Короче, утверждал он, «если бы народ то там делал, что здесь делает, довольно было бы в Испании оставаться, а в Америке нужды бы не было, здесь работа есть, за которую даже попро­шайки в Испании не берутся, а здесь она высокую цену име­ет»⁵². Новый Свет, по крайней мере в период после Конкисты, предлагал новую этику, основанную, скорее, наличных дос­тижениях, нежели на унаследованном общественном поло­жении, на труде, нежели на лени. «Цель моя была, — писал поселенец из Мексики своей дочери в Испанию в 1740 го­ду, —добыть собственность тяжелым трудом, дабы достойно тебя содержать», поэтому она должна была приехать к нему на постоянное жительство⁵³ - Испанские представления о че­сти мало значили в Америке, о чем возмущенно и иронично писал один купец из Лимы в Испанию своему брату, который упомянул о чести как об основной цели поездки в Америку: «Не знаю, зачем ты в Америку собрался, тому, кто столько "чести" уж имеет, зачем за новой гоняться»⁵⁴.

Постепенно колонисты стали отождествлять себя, ско­рее, со своим новым домом, нежели с местом своего рожде­ния, «отечеством» их родного города, села, родни, малой

Национальные особенности 485

родины. Когда гражданин Картахены писал в 1590 году, торопя свою жену приехать к нему, то призывал ее забыть о горечи разлуки с родиной: «Не думай о своем "отечестве", ибо "отечество" подлинное есть та страна, что о тебе попе­чение имеет»⁵⁵. «Я всегда великое желание испытывал в "отечество" свое возвратиться, — объяснял один купец из Мехико в 1592 году своим родителям, жившим на Канар­ских островах, — но если бы то совершил, оплошность ве­ликую допустил бы»⁵⁶. Напротив, члены их семей должны были ехать к ним. Колонисты наблюдали ясный контраст между их образом жизни в Новом Свете и тем, что они из­ведали в Старом. «Не говорю тебе, что в Испанию возвра­щаться не желаю, — писал из Лимы муж своей жене на по­луостров в 1704 году, — ибо я действительно хочу». Труд­ность заключалась, объяснял он, в «разорении, коим Испа­ния является со столь великим числом налогов, податей и поборов, каких мы здесь вовсе не имеем»⁵⁷.

Первое поколение поселенцев Новой Испании и Перу воображало себя завоевателями, обладавшими природным правом превосходства на новых землях; рассуждая так, они отвергали притязания испанских чиновников, ехавших вслед за ними из Европы. Усиливались различия между теми, кто отождествлял себя с Америкой, — их стали звать креолами [criollos], — и теми, кто был с полуострова, gachu-pines. Креолы чувствовали, что они своими усилиями со­здали Новую Америку, что лишь им принадлежит право управления в их городах. Это притязание вызывало посто­янное напряжение между колониальной элитой и органа­ми контроля с полуострова, представляемого аудиенсией и вице-королем. Уже в 1560-е годы поселенцы Южного Чили обижались, что на них возлагаются издержки войны про­тив арауканцев. «Для них немалой обидой было, —сообщал свидетель, — что после завоевания страны сей на них все еще подати налагали и каждый день их добро отымалось ради оплаты войн, в то время как те, кто едва из Европы

486 Испания: дорога к империи

приехал и рук не марал, административные посты получа-ли»⁵⁸. Однако со времен Писарро в Америке не случилось ни одного крупного волнения до мятежа креольской элиты Мексики в 1624 году⁵⁹.

Настойчивое требование политической автономии было лишь одним аспектом более широкой попытки определить положение креолов в мире. Хотя колонизаторы хранили благочестивую память о своих корнях, они постепенно вра­стали в свое новое окружение. Управление империей быст­ро попало в руки колониальной элиты. В 1560-х годах, ког­да начались серьезные трудности с наличными деньгами, Филипп II незамедлительно прибегнул к продаже офици­альных должностей чиновникам и их семьям. В американ­ских колониях это привело к ситуации, когда местные эли­ты получили преимущество в контроле перед испанцами с полуострова.

Вследствие получения контроля они приняли колони­альную самоидентификацгао и отдалились от своих корней. Около 1600 года весьма многие баски в Мексике перестали говорить на языке басков⁶⁰. Более ранние креолы в своей самоидентификации имели немного альтернатив един­ственному историческому прошлому, прошлому местных цивилизаций Нового Света. Завоеватели часто брали в жены представительниц знати ацтеков и инков. Поэтому чувствовали себя частью новой американской знати⁶¹ и не­преклонно защищали индейское наследие. С конца XVI ве­ка они начали подчеркивать аргумент, основанный на ми­фическом видении американского прошлого, в котором завоеватели якобы участвовали наравне с индейскими на­родами. В Мексике такие люди, как Фернандо Альва Икст-лилькочитль. происходивший по линии матери от пра­вителей Текскоко. а в Испании Инка Гарсиласо де ла Вега. происходивший от испанского конкистадора и принцессы инков, писали истории, провозглашавшие законное и даже славное участие индейской цивилизации до эпохи заво­еваний в характерном развитии Испанской империи⁶².

Национальные особенности 487

Первое поколение переселенцев, жившее на возделывае­мых ими землях и среди ценимого ими туземного населе­ния, не испытало особых трудностей при самоидентифи­кации с Америкой, как, например, успешный перуанский энкомендеро, выражавший отеческое участие в индейцах:

Обращаюсь с ними, как моими детьми, что помогли мне на жизнь заработать, и освобождаю их от податей и от всего остального, от чего могу: они более тридцати лет мне служили и я у них в пожизненном долгу. Прово­жу здесь большую часть года, это обыкновение нару­шить не могу, у меня стада овец, коз. свиней, а раньше был крупный скот, но теперь я его продал, потому что он индейцам вредил'¹¹.

Однако через сто лет после завоевания картина услож­нилась быстрыми расовыми изменениями американского населения. Индейцев и их вожаков, куракэ и касиков, те­перь все больше презирали и оттесняли на второстепенные роли. Расовое смешивание, появление бедного населения метисов и, более того, потомков чернокожих обусловило оттеснение туземного населения к границам колониально­го общества. Креольские теоретики не могли больше про­сто обращаться к теме благородного происхождения.

Необходимость нового подхода встречается в сочинени­ях мексиканского ученого XVII века Карлоса де Сигуэнца (Si-guienza) и Гонгора (ум. 1700), з ащ ищавшего природу того, что он называл в 1681 году «нашей креольской нацией». По­скольку поселенцы не желали апеллировать к своим евро­пейским предкам, он разработал аргументацию, обращав­шуюся к древним цивилизациям Америк, чье происхожде­ние возводилось к египтянам и грекам. Однако даже эта раз­работка исторической идентичности не возобладала, и другие писатели снова принялись за работу в концеХУШ ве­ка. В смешении существовавших в колониальную эпоху ра­совых терминов ярлыки не всегда были точным описанием

488 Испания: дорога к империи

национальных особенностей. Все белые колонисты счита­лись испанцами, а термин «американец» чаще всего приме­нялся просто для отличия от европейца. Слова «мексиканец» и «перуанец» имели тенденцию употребляться применитель­но как к туземному, так и белому населению. Слова имели сильную эмоциональную окраску, но символы обладали ею еще в большей степени, что демонстрирует развитие сим­вола Гваделупы в Новой Испании. В середине XVI века про­шел слух, что на индейской горе Тепейак (Тереуас) (место былого поклонения туземцев богине Тонантцин flbnantzin)) явилась Богородица и назвала себя Богоматерью Гваделуп-скою (по названию важной святыни в Испании}⁶⁴. KXVU веку поклонение Богоматери Тепейакской уже было в полном рас­цвете и стало мощным выражением автономного мексикан­ского христианства. На этом месте была возведена большая базилика, а в 1648 году креольский священник Мигель Сан-чес написал решающую книгу, провозгласившую славу пер­вой Богоматери Креольской, в действительности первой Богоматери колониальной Америки.

Переплыв через Атлантический или Тихий океан или от­правившись в другие европейские земли, эмигранты с по­луострова обретали возможность преодолеть свои регио­нальные различия и признать, что они из общего дома, по которому все время тоскуют. Писатель из Вальядолида Кри-стобаль Суарес де Фигероа (ум. в 1644). проведший поло­вину жизни в Италии, признавал, что «даже души, в отече­стве своем друг другу более всего противящиеся, за преде­лами его между собой мирятся и ценить друг друга науча­ются». Он ярко выразил тоску тех. кто покинул Испанию и с ней «небеса, реки. поля, друзей, семью и другие наслаж­дения, которых мы на чужбине тщетно искать пытаемся»⁶⁵. Несомненно, тысячи людей очутились в положении посе­ленца в Кахамарке, который писал в 1698 году, что «пускай тело мое в Америке, душа все равно — в Наварре»⁶⁶. Для поколений испанцев существовало непреходящее напря­жение между их приемной и оставленной родиной. Одна­ко неизбывной ностальгии приходилось соревноваться с

Национальные особенности 489

практическим удовлетворением, которое эмигранты нахо­дили в своих уголках мировой империи, и редко удавалось одерживать верх над ним.

Поселенцем, прошедшим через очарование Америкой и разочарование в ней, был Диего де Варгас. губернатор Но­вого Мехико с 1688 года. Родившийся в 1643 году в знат­ной мадридской семье, он впервые приехал в Новую Испа­нию в 1673 году. После службы на разных скромных долж­ностях ему наконец удалось получить место губернатора в то время, когда вице-королем был граф Кальве. Отправлен­ный в Рио-Гранде на неприятное задание по восстановле­нию авторитета власти среди индейцев пуэбло, он потерял большую сумму денег и здоровье и наконец в 1704 году умер от дизентерии в Нью-Мехико. Одно из его личных писем от 1686 года содержит следующий пассаж: «Испания была для меня лишь мачехой, ибо прогнала меня искать счастья в чужие края. Здесья делаю то, чего не мог делать там. Я боль­ше ничего и не просил с тех пор, как покинул родину»⁶⁷. Он гордился своей самостоятельностью, продвижением не за счет добродетелей, но за счет воли и натиска. Богатство в Америке, писал он. «приходит не потому, что серебро с де­ревьев сорвать можно и в реках выудить, а потому, что тот, кто не трудится, остается под конец без него и без положе­ния в обществе, как и в Испании». «Индии, — писал он осе­нью 1690 года. — для лавочников хороши, а не для людей чести, что торговли чураются, край сей опасности полон»⁶⁸. Однако перенесенные им в течение нескольких лет в Рио-Сранде превратности судьбы жестоко поколебали его веру I! Америку. В апреле 1703 года, за год до смерти, он оплаки­вал тридцать потерянных лет с тех пор. как я покинул Ис­панию, отчизну мою возлюбленную, любезный град сей Мадрид, венец земли». Останься он в Испании, обеспечил Оы свою семью, мог бы наслаждаться ее обществом, не стра­дая от «бездонной пропасти» невзгод, где находился в тот момент⁶⁹.

По иронии судьбы, созданная испанским имперским Присутствием крупнейшая расовая группа не нуждалась в

490 Испания: дорога к империи

самоидентификации. Метисы были следствием неизбеж­ных союзов между испанцами, которые редко привозили с собой жен, и туземных женщин империи (см. главу 6). На Филиппинах нехватка европейских женщин вела к высо­кому уровню расового смешения. Та же ситуация превали­ровала в Новом Мехико, где испанцы, не бравшие с собой семей, были вынуждены жениться на женщинах неиспан­ского происхождения. В результате метисы играли роль гораздо более позитивную, чем того желали чистые белые испанцы, и облегчали контакты между туземными культу­рами и испанской. Как мы знаем из опыта колониальных культур XX века, лица смешанной расы всегда находятся в неловком положении меж двух миров. В Америке XVI века метисы обычно квалифицировались как принадлежащие к испанской группе⁷⁰, хотя их постепенно вытесняли с ос­новных статусных позиций в колониальном обществе. В се­редине XVI века они принимали участие во всех важных экспедициях под руководством испанцев и играли особую роль в основании городов Нового Света. Ведущий специа­лист в этой области также уверенно утверждал, что «выпол­ненная Испанией колонизационная работа была бы невоз­можна без метисов»⁷¹.

В законе 1514 года король Фердинанд дал свое полное одобрение смешанным бракам между индейцами и испан­цами: ничто, настаивал он. «не должно препятствовать бра­косочетанию индейцев и испанцев, и все долженствуют полную свободу иметь в мужья или жены тех брать, кто им по нраву придется»⁷². Со времени Эрнана Кортеса, чьи дети от индианки доньи Марины были приняты в число коло­ниальной знати, в браках между расовыми элитами не было бесчестья. «Хотя может зазорным вам показаться, что я на индейской женщине женился, — писал своим родственни­кам один купец из Мексики в 1571 году, — здесь это нико­им образом не презренно, ибо индейцы суть народ высоко­чтимый»⁷³. Представители элиты могли, конечно, быть та­кими счастливчиками, как утверждал этот купец, но в це-

Национальные особенности 491

лом быстрый рост населения метисов создавал проблемы и вызывал активную дискриминацию. Люди смешанной расы в Мексике после 1549 года не могли наследовать эн- комьенды, иметь священнический сан, а с 1576 года были отстранены и от государственной службы⁷⁴. В 1588 году Филипп II, возможно под давлением Хосе де Акоста, издал указ о том, что метисы могут быть священниками, но для исполнения этого указа было сделано очень мало. Однако, несмотря на все препятствия, метисы играли свою весьма важную роль в колониальном обществе.

После испанцев наиболее заметное место среди имми­грантов занимали африканцы. К 1650 году, как мы видели, в Новом Свете африканцев было больше, нежели испанцев. К концу колониального периода они все еще играли весьма значительную роль, хотя всякая достоверная информация об их числе отсутствует. Б 1795 году в Лиме свободные чер­нокожие вместе с рабами составляли более 45% общегород­ского населения. Хотя африканцев привозили для работы на плантациях и прислуги, они преобразили общество и экономику американских просторов и крепко укоренили свою расу и культуру везде, куда пришли⁷⁵. Поэтому парал­лельно с малой национальной идентичностью, создаваемой элитами, начала расти другая малая национальная иден­тичность, которая так и не поддалась полной испанизации и глубоко преобразила культуру континента. Своим фунда­ментальным вкладом практически во все виды деятельно­сти и производства африканцы способствовали обеспече­нию выживания испанского колониализма⁷⁶. В то же вре­мя они не только умудрялись сохранять элементы своей культуры, но начали развивать важную национальную идентичность, основанную на обстоятельствах их жизни в Новом Свете.

Африканцы прибывали из разных областей своего кон-1п цента и объединялись вне зависимости от различий в ходе распределения рабов в Новом Свете. Они часто теря-

492 Испания: дорога к империи

Поиск по сайту: