Светлячковая поляна

Разумеется, Лиза родилась не вчера. Даже когда был жив Миша, Толстикова не жила под стеклянным колпаком. Просто... просто она не видела, и не хотела видеть малейших изъянов у своих друзей. Муж спорил с ней, говорил, что друзей надо не идеализировать, а принимать их такими, какие они есть. Но переубедить Лизу было невозможно. И вот – всего несколько вскользь оброненных слов. Больше всего ее убила та небрежность, с какой Галя все это сказала.

И вообще, в последнее время Лизе явно не везло. Опять придирается Лебедева. Всем в «Шуваевском доме» было хорошо известно о совсем неплатонической дружбе между Лебедевой и директором музея Аркадием Борисовичем Слонимским. Толстикову никогда не волновали бабьи пересуды, но одинокая Римма Павловна особо не скрывала своей связи с пятидесятилетним отцом двоих взрослых детей. После смерти Миши Борис Аркадьевич был подчеркнуто внимателен к Лизе. Римме Павловне, по-видимому, это не очень нравилось. Фаворитизму находится место не только во дворцах, но и в скромных провинциальных музеях. Лебедева, немало сил положившая на то, чтобы завоевать слонимское сердце, хорошо понимала, что расслабляться в таком коллективе, где одни женщины, больше половины из которых одинокие, нельзя.

Итак, вначале была Лебедева. Затем тот старик у магазина. Утром, идя на работу, Лиза увидела его, стоящего в очереди за молоком - здесь всегда торговали молоком из пригородного совхоза. А, возвращаясь с обеда, Толстикова уже возле другого магазина вновь заметила того же самого старика. Он торговал купленным молоком, как своим, домашним. Когда на вопрос одной женщины: «У вас свежее молочко?», дед ответил: «Утром хозяйка подоила, берите, не сомневайтесь – потом благодарить будете», Лиза взорвалась: «Как же вам не совестно людей обманывать!» Она думала, что старик устыдится, свернет торговлю, но тот пошел в атаку. Такой ругани в свой адрес Толстикова никогда не слышала. Самым мягким пассажем было: «Наколются тут разные проститутки, а потом над честными людьми издеваются...» Повернулась, ушла.

А уже дома ждал еще один сюрприз: приехала тетя Света, мамина сестра. Лиза всегда удивлялась, насколько разными могут уродиться и вырасти родные сестры. Мама – спокойная, ясноглазая, напевная и негромкая, и – тетя Света. Когда она приезжала, Лизе казалось, что в ее доме разорвалась маленькая атомная бомбочка. Тетя жила в Москве, и если Толстиковым требовалось съездить в первопрестольную, они всегда останавливались в Светланы Викторовны, мирясь с неудобствами, ради достопримечательностей и магазинов столицы. Неудобствами провинциальные родственники считали не удаленность квартиры от центра или маленькую жилплощадь – тут все устраивало. Не устраивала Светлана Викторовна с ее привычки. Самыми вредными были две. Тетя фанатела от здорового образа жизни, обращая в свою веру все и всех вокруг себя. А еще ее огромное и сострадательное сердце требовало творить милосердие. Время от времени Светлана Викторовна, вдова известного в Москве дантиста и коллекционера, в буквальном смысле слова подбирала с улицы и приводила к себе домой каких-то людей. Люди отмывались, отъедались, становились гражданскими мужьями Светланы Викторовны. Она их выводила в свет, устраивала карьеру. Странно, но среди них не нашлось ни одного благодарного человека. Первый, скрипач, ушел, прихватив с собой две работы Филонова. Тетушке не так жалко было скрипача, как жаль Филонова и своего потраченного труда. Второй, вроде бы юрист, прожил года четыре, дольше всех. На память об этих годах юрист взял Шагала. Последний год с ней жил человек, который называл себя бардом. Если тетя приехала, значит, бард тоже... покинул ее. Душевные раны Светлана Викторовна предпочитала лечить сменой обстановки. Дом Толстиковых всегда был ее первой остановкой, затем она ехала в Питер к своему сыну, и после этого в Великий Устюг, к маме Лизы.

Тетя ждала ее у подъезда дома, сидя в окружении местных бабушек, которым рассказывала: «Болотов как говорит? Хочешь жить здоровым – закисляйся! Посмотрите, чем мы набиваем свой желудок? Что такое растительные масла, особенно в переработке – олифа! Вот, вот, всю жизнь прожили и думали, что растительное масло полезно. Олифа...» Все ясно, у тети новый бзик. На чем же теперь готовить? Сливочное масло у Светланы Викторовны давно под запретом.

- Привет, тетя. С приездом!

- Я потом доскажу, - поднялась та со скамьи. – Спасибо. Я не стала тебе звонить...

- Убежал бард?

- Бард? А, Скрипников... Как ты догадалась?

- Интуиция.

- Убежал.

- Неужто с пустыми руками?

- Если бы... Картину Маслова стащил.

- Последнее приобретение Виталия Оттовича?

- Вот именно. Ты не можешь сказать, Лизонька, - поднимаясь по лестнице, спрашивала Светлана Викторовна, - почему мужчины так неблагодарны? Или таков мой крест – получать плевки в лицо от людей, которых я...

- Не обобщай, татя. Просто на помойке ничего стоящего найти нельзя.

- Ты не представляешь, каким был Жоржик...

- Кто?

- Жорж Скрипников. Бомж, натуральный бомж.

- Я знаю.

- Откуда? Ты же его не видела? – Они вошли в квартиру.

- Другие тебя, тетушка, не привлекают.

- Может, ты права. Мы ведь ему артистический псевдоним придумали – Георг Скрипка, я договорилась, что его послушает продюсер Кошкин, он авторской песней занимается – и вот тебе... Ладно, забудем. Перелистаем и эту страницу. Ты плохо выглядишь, дорогая.

- Вот как? А я и не догадывалась.

- Придется заняться твоей диетой.

- Какая диета?! Тетя, я похудела на шесть килограммов.

- Серьезно? Как тебе это удалось? Впрочем, что это я? Прости. С этим Жоржем голова кругом пошла... И все равно, каждое утро ты будешь у меня теперь есть салат красоты. Все очень просто: горсть геркулеса заливаешь кипятком. Когда геркулес разбухнет, натираем яблоко. Берем столовую ложку меда и столовую ложку грецких орехов. Все размешиваем...

- Тетя, честное пионерское: я тебя очень люблю. И знаю, - Лиза подошла и обняла Светлану Викторовну, - ты очень правильный и мужественный товарищ. Завтра притащу тебе, как белка, мешок грецких орехов и бочку меда в придачу. Но... Я по утрам люблю глазунью. На растительном масле...

- Лизонька, Болотов сказал...

- Но ты же приехала ко мне, а не к Болотову? Повторяю, на растительном масле. Я не буду закисляться! – Толстикова говорила – и не узнавала себя. Никогда до этого она с тетей так не разговаривала – спокойно и категорично.

Светлана Викторовна растерялась. Потом присела на стул.

- Ты мне совсем не рада, Лизонька.

- Тетя, очень рада. Мы будем гулять, ходить на концерты, спектакли, я познакомлю тебя с интересными людьми. Например, с Романовским.

- А кто он?

- Психотерапевт.

- Я здорова.

- Речь о другом. Представь себе увлеченного работой человека – ему даже поесть некогда...

- Правда?

- Абсолютная. А грязен, прости Господи. Вдовец, позаботиться о нем некому. Почти запаршивел.

Светлана Викторовна оживилась еще больше.

- Тогда другое дело. Но пообещай мне только одно.

- Хорошо, пообещаю, но только если это не связано с Болотовым.

- Не связано. Каждое утро мы будем вместе делать калмыцкую йогу.

- Тетушка, ты у меня прелесть. Ради тебя хоть на уши встану.

Поздно вечером, когда Светлана Викторовна уснула, сделав перед этим звуковую гимнастику, которая заключалась в том, что долго и обязательно с улыбкой на лице тянуть до посинения сначала «и-и-и», затем «а-а-а», а в конце «о-и-о-и», Лиза позвонила Глазуновой.

- Ну и денек, - пожаловалась она подруге.

- Главное, не упирайся, - посоветовала та, выслушав Толстикову. – Как в лифте с насильником – расслабься и получи удовольствие. Невезуха – это та же волна. Будешь дергаться, махать руками – может покалечить. А ляжешь на дно – и все обойдется. Пройдет волна, обязательно пройдет.

В свою очередь, Галина рассказала о новостях из Обнинска, где ожидала операции Братищева, попросила подтянуть девчат по русскому, особенно Олю, которую мамины беды выбили из колеи.

Подруги уже собирались прощаться, как Лиза вспомнила.

- Да, Галочка, у меня к тебе просьба.

- Слушаю.

- Помнишь, тогда, у вас врач один был. Коллега Вадима Петровича.

- Конечно, помню. Романовский.

- Он, кажется, вдовец?

- Точно. Ой, Алиска, неужто запала? Хотя двадцать пять лет разницы...

- Брось ерунду говорить. Хочу его с тетушкой познакомить.

- А что, неплохая мысль. Что-нибудь придумаю.

- Видишь ли, здесь тонкость одна есть...

В трубке раздался смех.

- Кажется, поняла. Ты мне как-то рассказывала. Чтобы добиться успеха у Светланы Викторовны, надо быть...

- Правильно, чем помятее и грязнее, тем лучше.

- Задачу ты мне задала: Сергей Кириллович чистюля каких свет не видывал.

- Надо же... а как он питается?

- По часам. Автомат, а не человек.

- Вот влипла. Может, ему моя тетушка не понравится?

- На попятную пошла? Нет, Алиска, не выйдет. Ничего, придумаем что-нибудь. Если честно, мне жаль Сергея Кирилловича. Без Татьяны в нем что-то потухло. Глядишь, и вернет его Светлана Викторовна к жизни. Кстати, муж у нее кто был – еврей или немец?

- Немец. А что?

- Теперь понимаю, откуда ее проблемы. Педант был, небось, и чистюля. У каждой вещи – свое место, ни сантиметра в сторону. Вот она в какой-то степени свихнулась. Притаскивает домой чушек, отмывает их, ставит на место.

- А они стоять не хотят... Галька – ты...

- Ну, говори, - скромно сказала Глазунова.

- Ты гений.

- Спасибо, но, увы, нет. Я просто участковый терапевт.

***

Никогда Сидорин и не подозревал, что это так красиво – светлячковая поляна. Прошло несколько месяцев и добрался он таки до кордона, где в большом доме на лесной поляне жили Григорий Петрович и Мария Михайловна Федулаевы. Встретили они нежданного гостя тепло и радушно. И хотя хозяйство у Федулаевых было не маленькое, за те два дня лесник и его жена много времени уделили гостю. Говорили о лесе, об охоте, о жизни.

- Нас четыре брата у отца с матерью росли. Двоих старших, Петьку и Федора на войне убили. Отца тоже. Остались Николай да я. Вот кто охотник, куда там мне! Я все-таки больше по лесу.

- А он сейчас жив?

- Николай? Что с ним сделается? Матерый человек. Там, где он сейчас живет, его именем даже лес зовут. Так и говорят – Федулаевский. Мать думала, что Колька у нас по научной части будет. Уж больно здорово ему ученье давалось. Я – нет, мне бы построгать, попилить, отремонтировать что угодно, зато стихотворение пустяшное выучить – хоть тресни, не получается. Сижу, зубрю весь день: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца» - и все без толку.

- Николай другой, - продолжал лесник, - все ему легко давалось, будто играючи.

- И что же?

- Да ничего. Бес парня попутал. В замужнюю соседку влюбился. Война закончилась, девок кругом – навалом, а в наших краях девчата ладные, красивые... Мать, что только не делала, даже на колени становилась: «Опомнись, сынок! Любую сватай, отстань от Евдокии». Куда там! Да и Евдокия тоже хороша, отшила бы парня, - с глаз долой, из сердца вон. Так нет же. Одним словом, застукал их однажды Степан, муж Евдокии. А в Николае силы! Как-то на престольном празднике драка была. Млевские объединились с оминовскими, и погнали наших, красносельских. А за Млево мосток есть, как в Красносельце идти. Так вот, Коля встал на этот мостик с колом в руках и две деревни держал, пока свои за подмогой бегали. Или пошутил однажды. У кого-то из моих товарищей кепку сорвал с головы и пошел к бане. За угол сруб поднял и кепку между венцами положил. Потом мужики вшестером ломами сруб поднимали, чтобы Тимохе кепку достать... Короче, сцепились они. Степан озверел совсем, ну и Николай его двинул в висок. Знамо дело, убивать не хотел. А мужик охнул, осел на пол – и готов. Брат в милицию сам пошел. Берите меня, говорит. Отсидел от звонка до звонка. Да так в родные края и не вернулся...

- Про волков расскажите.

- Что знаю, расскажу. Но тебе, Васильич, прости, не выговорю твое имя, с Николаем лучше. К нему даже из Москвы приезжают. Как-то письмо прислал, мол, живет у меня человек хороший.

- Давно прислал... письмо свое?

- Может, пол года, может, год.

- Нет, раньше это было, - Мария Ивановна вступила в разговор.

- Ну ты меня еще сбивать будешь? Мы тогда еще бычка зарезали...

- Правильно, только не Борьку, а Степку...

- Не путай, Марья. Да и какое это имеет значение?

- Кажется, человек тот до сих пор у него живет.

- Понятно, - Сидорин был разочарован. – Но адрес все-таки дайте. Глядишь, окажусь в тех краях, привет передам.

- Вот это правильно. А уж про волков он все знает. Только ненавидит их люто.

- Причем, всю жизнь, - опять встряла Мария Михайловна.

- За что же он их так?

- За Дамку.

- Марья, помолчи, пожалуйста, - рассердился лесник. – Я сам все расскажу. Собака у нас была борзая – Дамкой звали. Николай в ней души не чаял, она в нем. Одним словом, волки ее загрызли. Переживал он – жуть. Потом всех волков в округе перестрелял. Придет, бывало домой, и скажет: еще одного серого за Дамку уложил.

За разговором они не заметили, как на кордон легла ночь. Зажглись звезды на небе и на земле – это тысячи светлячков зажгли свои маленькие фонарики. Обычно темный и сумрачный лес вдруг преобразился, словно по мановению волшебной палочки феи. И лесник, задумавшись, смотрел в землю под ногами, то ли вспоминая своего непутевого брата, так и не ставшего ученым, то ли его несчастную собаку.

Поиск по сайту: