Была бы жизнь, а смысл найдется

Сидорин уже видел здание железнодорожного вокзала, когда мелодией из кинофильма «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» дал о себе знать мобильник.

- Да, я слушаю.

- Ну наконец-то, дозвонилась. Все странствуешь, путник? – это была Галина.

- Привет! Ты представляешь, я нечаянно «убил» свой мобильник и...

- Асик, только обещай, что не будешь волноваться...

- Галя, что-то случилось?

- Вообще-то да, но ты обещай...

На том конце возникла пауза. Сидорин услышал мужской голос: «Что ты резину тянешь?» - это был Вадим.

- Асинкрит, здравствуй! Приезжай как можно скорее.

- Вадим, что случилось?

- Лизу Толстикову арестовали.

- Слушай, вы там белены что ли объелись?

- Если бы. В музее кража. Украли картину Богданова. Говорят, все улики показывают на Алису. Тип один, депутат Исаев объявил крупное вознаграждение тому, кто поможет найти картину, вот милиция и роет вовсю. Алису даже не выпустили под залог, как мы не просили. Объяснили это интересом следствия.

- Картина, следствие, улики... Чушь какая!

- Но это еще не все. Лиза-маленькая в больнице. Ее сначала Рыбкин, директор детского дома, не отдал Толстиковой на выходные, затем забрали какие-то люди, которые объявили девочке, что они готовятся... слово забыл...

- Удочерить?

- Да, удочерить ее, а про вас с Лизой-большой сказали, что вы... вы... отказались. Даже не верится, Асик, что такая сволочь живет на свете.

- Вадим, я не понял, от чего мы с Лизой отказались?

- От нее. И больше видеть не желаете. Теперь все понимаешь?

- Теперь понимаю все. В какой больнице малышка?

- В детской, на Большой Московской. Сегодня к ней заходил. Плоха она очень. На контакт ни с кем не идет. Пожалуйста, приезжай. Вместе что-нибудь придумаем.

Сидорин издал глухой стон:

- По самому больному бьют, гады.

- Ты думаешь – это все не случайно?

- А я уже давно не верю в случайность, Вадим. Все, завтра я у тебя. Ждите.

Первая растерянность исчезла. На смену ей пришла холодная, спокойная злость. Асинкрит посмотрел на часы - время приближалось к полуночи. Вскоре Сидорин стоял в толпе людей – молодых, пожилых и даже совсем юных – обвешенных огромными мягкими игрушками. Это было похоже на фантасмагорию: Асинкрит буквально утонул в плюшевом море. Львы, тигры, медведи, зайцы, обезьяны, крокодилы... Некоторые в человеческий рост. От продавцов Сидорин узнал: поезд на Москву только что ушел, следующий остановится здесь через три часа. Три часа! Нет, он не может ждать, зная, как плохо сейчас его девочкам. И Сидорин решил идти на трассу ловить попутку. При других обстоятельствах он сделал бы элементарные расчеты и понял, что только до трассы по ночному городу идти больше часа и остался на вокзале ждать московского поезда. Но сейчас любое ожидание казалось Сидорину предательством.

Вырвавшись из игрушечного окружения, Асинкрит направился к выходу, с разбега чуть не налетев на худенькую светловолосую девушку лет двадцати двух. Безрукая и безногая, она сидела на деревянном помосте, к которому были прикреплены четыре подшипника. Краем глаза Сидорин заметил кусок картона с надписью, которой теперь никого не проймешь: «Люди добрые! Помогите Христа ради!» Рядом – кургузая кепка, в которой несколько медяков. Асинкрит сумел избежать столкновения и быстро, почти бегом, устремился к двери, думая о своем. И вот когда он уже открыл дверь, чтобы затем раствориться навсегда во мраке холодной осенней ночи, Сидорин почувствовал на своей спине, на затылке чей-то взгляд. Оглянулся. На него смотрела нищенка. Без осуждения, спокойно, но с какой-то печалью в огромных серых глазах. Асинкрит остановился в нерешительности. Ведь наверняка какая-то мафия, деньги у нее все равно отберут или пропьет... Нащупал в кармане мелочь. И пошел назад. «Зачем я это делаю, идиот? Мне же спешить надо». Неужели эта девушка гипнотизер? Нет, она уже смотрит в другую сторону, туда, где стояла женщина с целым пакетом кукол. Куклы были забавные, с волосами всевозможных цветов, от красного до зеленого, а под цвет волос – модные платьица и рюкзачки. Асинкрит подошел к женщине:

- Мне две куклы, пожалуйста.

- Выбирайте!

Сидорин взял две одинаковые – с зелеными волосами. Затем подошел к нищенке. Сначала достал сторублевую купюру и положил в кепку. Девушка ничего не сказала, только поблагодарила – кивком головы. И, Боже мой, сколько в этом кивке было достоинства и благородной сдержанности! Сидорин, сказав чуть слышно: «Ради Христа!», вслед за деньгами протянул девушке одну из кукол. Ее бледное лицо озарила улыбка. В огромных серых глазах он прочитал благодарность.

- Спасибо вам! – Асинкрит скорее догадался по движению губ, чем услышал эти два слова.

Ему захотелось сказать ей что-то доброе, может быть, смешное, но, краснея от невесть откуда появившегося смущения, Сидорин только и смог произнести:

- Держись, родная.

- И вы тоже, держитесь, - вновь еле слышно ответила девушка.

Асинкрит уже не увидел, как женщина, у которой он купил куклы, наклонилась к девушке и бережно прислонила куклу к ее груди:

- Теперь тебе будет веселее...

Асинкрит не мог этого видеть, ибо с криком: «Асинкрит! Не может быть!» к нему на всех порах шел высокий молодой человек в спортивном костюме, поверх которого была накинута кожаная куртка. А еще сразу бросалась в глаза огромная золотая цепь на мускулистой шее.

Вряд ли на вокзале был еще хоть один человек с именем Асинкрит, но Сидорин на всякий случай оглянулся по сторонам.

- Какая встреча! – и вот уже Асинкрит оказался в объятиях незнакомца.

- Мы знакомы? – ошарашено спросил он, тщетно пытаясь освободиться от объятий.

- Шутник! «Мы знакомы»... Я Саня Михайлов, из Красногорска. Вспомнил теперь?

- Извини... извините, нет. Наверное, это было в моей прошлой жизни.

- Это когда мы с тобой были котами? – и вновь смех на весь вокзал.

Но когда Сидорин объяснил Михайлову, что он имеет в виду под словами «прежняя жизнь», тот вмиг посерьезнел.

- Эка тебя брат стукнуло! Ну ничего, все вспомнишь, верно тебе говорю. По глазам твоим вижу, что вспомнишь... А я вот тоже в переделку попал. В Москву с юга на поезде ехал. Как назло, пиво кончилось. Думал, что минут десять здесь простоим, а он, гад, через минуту отсюда слинял, пока я пива в этой гребаной дыре искал.

- Слинял кто? Поезд?

- А кто же? Тормозишь, брат.

- Нет, просто думаю, как мне до Москвы добраться.

- Так и я об этом думаю! И почти удумал: частника нашел, но, чую, ему моя физиономия не нравится.

- В смысле, боится ехать?

- В смысле, очень боится.

- Так что же мы стоим? Поехали!

- Поехали! Только мне надо пива купить. Что ты смеешься?

- Не обращай внимания, это все последствия удара.

Минут через пятнадцать видавшая виды «шестерка» бодро мчалась по московской дороге. Михайлов, по просьбе Асинкрита, рассказывал об обстоятельствах их знакомства.

- День пограничника был. Мы с моим другом договорились у памятника Пушкина встретиться. И очень хорошо встретились. Смотрим, ты сидишь на скамейке и что-то пишешь. Друг мой, Митяй, говорит: смотри, это или писатель, или журналист. А мне журналист позарез как нужен был.

- Зачем?

- Рассказываю. Нет, ты и правда, все забыл? В наших местах село одно есть – Поршино. Стоит на высоком берегу Москвы-реки – красотища, одним словам. Там же на берегу – церковь. Перед ней кладбище, даже два – новое и старое. От старого одни холмики остались. И вот на старом кладбище какие-то черные решили особняк себе строить. С сельсоветом они быстро договорились, с местным батюшкой, судя по всему, тоже.

- Не может быть! – невольно вырвалось у Сидорина.

- Да, ты действительно головой крепко стукнулся, Васильич, - сочувственно произнес Михайлов. – Поршинский батюшка из современных. Они шустрые ребята.

- Но ведь доказательств нет?

- Как это нет? А почему когда приехал бульдозер ровнять землю, и из нее косточки человеческие полезли, из всей деревни только Михал Михалыч прибежал?

- А это кто?

- Михал Михалыч? Майор, в Афгане воевал. Там и контузило. Крепко контузило. Он-то всю кашу и заварил. Прибежал с ружьем, встал перед бульдозером: убью, говорит, гады, если дальше кости моих предков выворачивать будете.

- А они?

- Черные? Милицию вызвали. На какое-то время Михалыч мародеров задержал, но понятно же – эти своего добьются. Тем более, все бумаги у них в порядке. А я в Поршино иной раз к теще наведываюсь. К Михалычу захожу. Вот он мне все и рассказал. Решили мы с ним, что надо куда-то писать. А писари мы с ним еще те, да и куда лучше писать не знаем.

- А тут я у Пушкина...

- Точно. Ты мне понравился тогда: чего, говоришь, зря время тратим, поехали в Поршино. Тебя Михалыч и на кладбище водил, и в храм. Правда, батюшки не было, но тебя тогда одна местная старушонка впечатлила.

- Чем же, интересно?

- Рассказала о чудесах, которые стали происходить в церкви после того случая. Сначала на Крещение, когда из шланга воду в специальный чан наливали, чтобы святить потом, вода пошла кровавая.

- Серьезно?

- Вот те крест, - и Санек перекрестился. – Сколько людей это видело! Все же воду ждали, а она красная. Ее слили, бак промыли, а вода опять такая же. Народ повернулся – и в другой храм пошел. Только ушли люди, вода нормальная потекла. А еще через неделю икона Николая Угодника заплакала.

- Может, замироточила?

- В том-то и дело, что заплакала. Из глаз, будто серебряные, слезинки потекли, и застыли.

- Н-да.

- А статью ты написал.

- Как газета называется, не помнишь?

- У Михалыча вырезка есть. Статью потом наша районка перепечатала. Классно ты написал. Пушкина цитировал, про Михалыча написал, что он сейчас в Поршино за Россию ответчик...

- А что я из Пушкина взял, не помнишь?

- Эх, я на стихи не мастак. Прочитал – забыл... Там про пепелище что-то было, гробы.

- Понятно.

- Вспомнил?

- Увы, только стихи.

И Сидорин продекламировал:

Два чувства равно близки нам,

В них обретает сердце пищу –

Любовь к родному пепелищу

Любовь к отеческим гробам.

- А мы сейчас только деньги любим, - неожиданно подал голос таксист.

- Друг, как тебя зовут? – спросил Михайлов.

- Степаном.

- Ты, Степа, лучше крепче держись за баранку и смотри вперед, а мнение твое меня сейчас меньше всего интересует.

- Понял.

- Вот и хорошо.

- Не надо ругаться, - примирительно сказал Сидорин, - ты, Александр, лучше еще что-нибудь про меня расскажи.

- В каком смысле?

- Я о себе что-нибудь говорил?

- Понял, дай вспомнить. Говорил, что у какого-то лесника живешь. Ты его все Петровичем называл.

- А где этот лесник живет – не говорил?

- Вроде нет. Хотя... Нет, не помню.

- Значит, Петрович?

- Петрович – это точно. Ты еще фразу сказал, до сих пор ее помню: мол, Петрович научил меня зверей любить, найти бы того, кто научит любить людей.

- Так и сказал?

- Слово в слово.

- Ну и как, нашли такого человека? – спросил Сидорина Степан, не оборачивая головы.

- Слушай, мужик, тебе же сказали: крепче за баранку держись шофер.

- Не кипятись, брат, - мягко остановил Александра Асинкрит. – Вопрос вполне законный, да и кто знает, может человеку поговорить необходимо: нормальные люди спать должны, а он нас в Москву везет.

- Деньги любит, вот потому и везет, - буркнул Михайлов.

- Эх, сказал бы я тебе, - таксист впервые повернул голову и бросил на сидоринского спутника красноречивый взгляд, - много ты о моей жизни знаешь.

- А я тебе не мать Тереза, мне плакаться не надо, - не сдавался Михайлов. - Самому есть что рассказать.

- Молодые люди, предлагаю пообщаться на нейтральные темы, - прекратил перепалку Асинкрит. – Начинай, брат, - и он посмотрел на Александра.

- Я? – удивился тот. – Моя главная тема – на вокзал раньше поезда попасть.

- Представляешь, и мне надо... очень-очень рано. И не в Москву, а еще дальше.

- Куда, если не секрет? – поинтересовался таксист.

- В Т., где я имею счастье в данный момент жить... Ладно, тогда еще одно предложение. Одна моя знакомая девочка в такие моменты, когда душа не на месте, а моя точно сейчас не здесь, предлагает в города играть. Степан, начинай.

- Желание клиента закон. Житомир.

- Почему Житомир, Степан? – спросил его Сидорин.

- А я родом оттуда.

- Теперь понимаю, чем ты мне не глянулся, - сверкнул глазами Михайлов. – Западенция. Бендера.

- Сам ты Бендера! – не на шутку обиделся таксист. – Какая западенция – мои все из-под Малина, это всего километров восемьдесят от Киева.

- А у вас сейчас, что Киев, что западенция – все одно и то же.

- Слушайте, петухи, вы мне надоели. Твоя очередь, Александр.

- Только из уважения к тебе, Васильич. На какую букву надо?

- На «р».

- А на «р» есть города?

Таксист хмыкнул.

- Прошу без комментариев! «Р», «р»... О, вспомнил, Ржев!

- Есть ассоциации? - спросил Сидорин.

- Что есть?

- Ну, вспомнил ты его почему?

- Там у меня столько друзей! Кстати, во Ржеве все друг с другом спорят: нужно ли немцам, в смысле фашистам, на кладбище памятники воздвигать, или нет.

- Мне кажется, нужно. Их же насильно к нам погнали. В армию забрили – и погнали. Кто же их спрашивал? Пусть хоть похоронят по-человечески, – произнес таксист.

- Резон есть, - подумав, ответил Михайлов. – А ты как думаешь, Васильич?

Сидорин сам предложил «пообщаться», однако сейчас понял, что думает только о своих Лизах. Но и попутчиков обижать не хотелось. И вот здесь, в ночном такси, он впервые прибегнул к приему, которым позже станет пользоваться очень часто. Пришли на выручку стихи – не зря же Асинкрит так их любил. Они позволили Сидорину все объяснить, в сущности, ничего не объясняя и не тратя лишних слов.

- Я против.

И неожиданно для своих спутников, стал читать стихи:

Повесил фонарь немец в полночь,

Бомбил нас и станцию Колочь.

Огнем полыхала теплушка,

В ней хлеба осталась краюшка.

Грожу кулаком прямо в небо

За ломоть сожженного хлеба,

За трупы в снегу под откосом.

Я плачу... И сопли из носа.

И мать тоя, сгорбясь, устало

Идет мне навстречу по шпалам...

Потухни, фонарь, ради Бога,

Скорей над железной дорогой.

- Да, не все так просто, - после долгого молчания произнес Михайлов. – Скажи, Васильич, стихи сам написал?

- Нет, конечно. Есть такой городок на Смоленщине – Рудня, там этот автор живет – Виктор Куневич.

- Не слыхал такого.

- Да и я, признаться, не слыхал. Сейчас такое время – не до поэзии. Степан правильно сказал: люди деньги зарабатывают... Кто-то из друзей мне подарил книгу стихов Куневича. Вот и все.

- Слушай, ну и память должно быть у тебя!

- Это точно, - горько рассмеялся Сидорин, - все что в книгах прочитал - помню, а что было со мной когда-то в жизни – забыл... Но все равно, привет Михалычу передавай.

- Не сомневайся, Васильич. Да я думаю, ты к нам еще приедешь.

- Обязательно! Вот только с делами управлюсь – и приеду.

Они надолго замолчали. Первым тишину нарушил Степан.

- А у меня по литературе всегда тройки были. Да и те – с минусом. Физику любил, химию. А когда пятый десяток разменял, на книги запал, представляете? Из-за чтения даже монархистом заделался. И это еще что, я с женщиной одной работал в таксомоторном парке. Анной Петровной Нелюбовой зовут, не слыхали?

- Кажется, нет, - ответил Сидорин.

- Поинтересуйтесь. Она в Переславль-Залесский из Москвы переехала, на пенсию вышла и вдруг – стихи начала писать. Ни с того ни с сего – в пятьдесят восемь лет.

- Ни с того ни с сего не напишешь, - глубокомысленно изрек Санек.

- Тоже верно. Но я, когда с ней работал, представить себе не мог, что она поэтессой заделается.

- А может – баловство все это? – вновь подал голос Михайлов.

- Ты что? Уже две книги выпустила. Мне одну подарила. С дарственной надписью.

- Степан, - спросил таксиста Асинкрит, - вам ее стихи нравятся, или все дело в том, что вы с ней вместе раньше работали?

- И то, и другое, - честно признался тот.

- Наизусть что-нибудь помните? Чтобы представление составить.

- Помню. Книжка тонкая – всю за год наизусть выучил. Но вот вслух читать...

- А ты братан не ломайся, как тульский пряник. Сам сказал, желание клиента – закон, - поддержал Сидорина Александр.

- Ну, хорошо.

И, откашлявшись, таксист стал читать:

Я в России не гостья,

Не чужая родня,

На российском погосте

Похоронят меня.

Под отеческим небом,

У свечного огня

Русской водкой и хлебом

Помяните меня!

У Нелюбовой Анны

Громких титулов нет,

Напишите на камне:

«Переславский поэт».

- Про водку и хлеб – хорошо, - одобрил Санек. – Ладно, ребята, давай дальше в города играть. Васильич, твоя очередь.

- Подожди, брат. Вы хорошо читаете, Степан, - Сидорин не лукавил. – Что-нибудь еще вспомните, пожалуйста.

Попросил, а сам загадал: если новое стихотворение будет светлым – то все закончится хорошо, если же...

- Что бы еще прочитать? Пожалуй, вот это:

Трава живет и нет ей дела,

Зачем она на свете белом,

И рвут ее, и мнут, и косят,

Все терпеливо переносит,

Пригреет солнце, дождик брызнет, -

Растет и радуется жизни!

Живу по принципу травы

И не ломаю головы

В чем жизни смысл, живу и ладно!

Пишу стихи довольно складно,

Кормлю собак бродячих, кошек,

Шью платье синее в горошек,

Гляжу на мир глазами внука:

Жизнь – замечательная штука!

Так и живу, пока живется,

Была бы жизнь, а смысл найдется!

- Спасибо, - странно, но Сидорин теперь совершенно искренне верил, что все будет хорошо.

А Степан не только хорошо читал стихи, но и быстро вел машину, успев, во-первых, приехать в Москву раньше поезда, от которого отстал Александр, а во-вторых, рассказать любопытному Михайлову, почему книги сделали его монархистом.

- Точнее, одна книга. «Мать» Горького.

- «Мать»? – удивлению пассажиров не было предела.

- Горького с пьедестала снимают. Идиоты! Это же – великий писатель. Читайте Горького - и вы не пожалеете об этом.

- Считай, что убедил. Рассказывай дальше, полиглот.

- Полиглот – это из другой оперы, Александр, - поправил друга Сидорин. – Степан у нас библиофил.

- Понятно. Продолжай библиофил.

- Да, собственно, и продолжать нечего. Хорошая книга заставляет человека думать. А очень хорошая может всего его перевернуть наизнанку. Вот так и у меня с Горьким получилось. В школе проходил, что «Мать» - первый пролетарский роман, очень своевременная книга, как сказал Ильич.

- Какой Ильич? – переспросил Михайлов.

- Ленин, разумеется. И тут читаю о том, как Павел Власов, в сущности, пацан, жизнь свою рабочую начинал. Наверняка, подмастерьем. И понимаю, что настоящий писатель лгать не будет. Так вот, прочитал я, как Павел на свои первые зарплаты и гармонь купил, и рубаху модную, и галстук, и галоши, и трость, а еще вначале пить умудрялся, да еще мать неработающую содержал, - и подумал, что мне сейчас, в мои-то не юношеские годы, такое не под силу будет. Ружье Павел, если помните, думал купить – денег хватало, просто охотой не увлекся. Постоянно в театры ходил. Выходит, можно было нормально жить при батюшке-царе? А потом я еще кое-какие книги прочитал – и понял, что хотел бы жить в то время. Но, увы, ребятки – времена не выбирают...

- Это точно, - думая о своем, меланхолично ответил Асинкрит.

...Когда Александр исчез в чреве Курского вокзала, Степан неожиданно предложил Сидорину:

- Ну что, поехали в ваш город?

- Боюсь, мой друг, у меня денег не хватит. Буду добираться электричками. Спасибо за то, что помогли.

- Хватит денег, вот увидите. А спасибо еще успеете сказать.

Поиск по сайту: